Текст книги "Двенадцать несогласных"

Где ваши враги

Коммунизм в Беслане был недолго. Похороны продолжались и десять дней, и месяц. Люди получали тела своих детей после муторной многодневной процедуры опознания. Некоторые дети еще несколько дней жили в больнице и умирали потом, и их надо было хоронить. А порыв давать все бесплатно продержался дней десять: надо же было жить как-то и гробовщикам, и заправщикам, и владельцам кафе. Через пару недель после теракта Виссариону позвонила завуч первой бесланской школы Лена Касымова. Двадцать лет назад Виссарион и Лена вместе учились в той самой школе, в которой она теперь была завуч и которую он пытался защищать с оружием в руках. Лена сказала, что нужно встретиться.

У касымовских соседей жил журналист ВВС Леша Шведов, один из тех мужчин, которые видели бесланский теракт с первого дня, навсегда оказались отравлены виденным, жили потом, думая только о том, что видели, и через несколько лет погибли от разрыва сердца. Он, этот Леша, сказал тогда, что семьям погибших надо организовать помощь. Что надо составить списки, посмотреть, кто из пострадавших в наиболее бедственном положении, и помочь им адресно хотя бы деньгами. И он говорил, что никто не сможет сделать это лучше, чем оставшиеся в живых школьные учителя, потому что лучше учителей никто не знает школьников и их родителей. Лена просила Виссариона помочь в организации Учительского комитета, который занимался бы помощью пострадавшим.

И Виссарион помог. Он отдал Учкому помещение интернет-клуба, которым заведовал. Он нашел человека, которому принадлежал домен beslan.ru. Этот человек был банкиром. Пару лет спустя он возглавит в Беслане Региональный банк развития и будет убит. А тогда Виссарион договорился с этим человеком, и тот отдал домен бесплатно, чтобы устроить сайт, на котором висели бы составленные Учкомом списки пострадавших и публиковались бы отчеты о том, сколько и кому передано благотворительных денег. Счет в Сбербанке открыли на имя мужа Лены Касымовой, потому что у него была машина, а Сбербанк – на окраине Беслана, и без машины трудно каждый день ездить снимать деньги со счета и раздавать людям.

Первые сто долларов в Учком принес корреспондент CBS Джонатан Сандерс. Деньги тогда поменяли на рубли, добавили немного своих, чтобы получилось четыре тысячи, и понесли по тысяче рублей в четыре самые бедствующие семьи. В одной из таких семей, где погибли ребенок и провожавший его в школу отец и где остались еще дети, учителей, принесших деньги, встретила на пороге мать семейства. Когда ей вручили деньги, она заплакала. Она как раз шла в скупку продавать обручальное кольцо.

Работа Виссариона заключалась в том, чтобы скандалить с руководством района, которое не хотело давать официальных списков пострадавших, чтобы можно было сверить официальные списки с учкомовскими, а хотело, чтобы вся оказанная Беслану помощь шла через муниципальный бюджет. Еще каждый вечер в своем интернет-клубе Виссарион утешал какую-нибудь учительницу, которая плакала и говорила, что больше не пойдет разносить деньги, потому что, навещая пострадавших, она весь день напролет плачет, и нельзя же жить, когда каждый день плачешь с утра до вечера. И Виссарион составлял графики, чтобы учителя разносили деньги хотя бы через день, давая слезным железам отдых. Очень важно было, чтобы с каждого пострадавшего, передавая ему деньги, учителя брали расписки. Виссарион не верил, что кто-то может подумать, будто учителя в распределении денег нечестны или воруют что-то. Но на всякий случай решено было брать расписки. И правильно. Не прошло и года, как прокуратура начала расследование финансовой деятельности Учкома. Если бы не было расписок, учителя и Виссарион вместе с ними загремели бы в тюрьму.

Вообще Виссарион взял на себя всю организационную работу. Была уже зима, когда у Виссариона дошли наконец руки собрать документы и отправиться во Владикавказ в Регистрационную палату, чтобы зарегистрировать Учком в качестве общественной организации.

Он ехал на маршрутке. В том месте, где окраинная бесланская улица выворачивала на федеральную трассу «Кавказ» и где по другую сторону трассы начиналась дорога на аэропорт и новое кладбище, стояли женщины с плакатами. Это были «Матери Беслана», женщины, потерявшие в теракте детей. У них были плакаты, требовавшие отставки президента Северной Осетии Александра Дзасохова и требовавшие еще международного расследования обстоятельств теракта и штурма.

Все эти месяцы отношения между «Матерями Беслана» и Учительским комитетом были натянутые. «Матери Беслана» входили в официальную комиссию, занимавшуюся расследованием и распределением бюджетной помощи. И они, может быть, по подсказке начальства, винили Учком в строптивости и нежелании работать вместе, а самих учителей винили в халатности, облегчившей террористам подготовку к захвату школы. Прошло почти полгода, прежде чем «Матери Беслана» поняли, что в официальной комиссии к материалам расследования их не допускают и бюджетную помощь распределяют, не советуясь с ними. Они догадались, что расследование нарочно ведется так, чтобы ни президент Дзасохов, ни спецслужбы, ни московские власти ни в коем случае не оказались ответственными за гибель детей. И тогда они вышли с плакатами на федеральную трассу. Они требовали отставки Дзасохова. Но Виссарион проехал мимо.

Когда вечером Виссарион возвращался из Владикавказа, женщины все еще стояли. Они промокли и замерзли, но собирались стоять, пока их требования не будут удовлетворены. Тогда Виссарион позвонил своему приятелю, занимавшемуся торговым бизнесом, и попросил привезти для этих женщин палатку. Потом позвонил нескольким знакомым владельцам магазинов и кафе: попросил привезти этим женщинам горячий чай и еду. И сам присоединился к этим женщинам на трассе «Кавказ», потому что они были его избиратели, а он их депутат.

Палатка простояла трое суток. К митингующим женщинам присоединялись и другие люди. Людей стало много.

И в первый же день приехали крепкие парни от главы района Теймураза Мамсурова, который вскоре станет вместо Дзасохова осетинским президентом. Они кричали, что надо снять палатку и прекратить пикет, но не посмели ломать палатку и разгонять насильно женщин, одетых в траур.

На второй день приехал осетинский депутат Арсен Фадзаев, единственный человек, не входивший в команду Дзасохова и Мамсурова, но имевший в Осетии политический вес. Фадзаев уговаривал женщин свернуть палатку и прекратить пикет. Услышав это, мамсуровские люди принялись уговаривать пикет продолжать, потому что Мамсурову даже райские кущи не нужны, если они от Арсена Фадзаева.

На третий день приехал заместитель генерального прокурора Владимир Колесников. Вылезши из машины, Колесников подошел к митингующим и стал отчитывать их, как отчитывают детей. Он говорил:

– Что? Политикой занялись? Кто вы такие, чтобы заниматься политикой?

Виса слушал и думал, что вот стоит представитель федеральной власти и говорит, что только избранные в этой стране могут заниматься политикой, а народ должен молчать, даже если убивают его детей.

А Колесников говорил:

– Неприлично женщине стоять на дороге с плакатом. Или вы такие женщины, которые стоят на дорогах?

Виса слушал, и в сердце у него закипала ярость. Даже полунамеком нельзя, нельзя на Кавказе оскорблять женщину, одетую в траур.

А Колесников говорил:

– А мужчины? Разве вы мужчины? Что вы тут стоите с плакатами? Вон ваши враги! – замгенпрокурора показывал в сторону Ингушетии. – Если вы мужчины, идите и разбирайтесь со своими врагами, а не стойте тут с плакатами.

Виса не верил своим ушам. Тогда в Осетии многие говорили, что в теракте виноваты ингуши, на том основании, что между осетинами и ингушами застарелая вражда, и на том еще основании, что среди террористов ингушей было много. Эти националистические разговоры велись на похоронах, на поминках, на соболезнованиях, просто в кафе. Журналисты часто спрашивали, велика ли опасность, что теракт послужит причиной начала осетино-ингушской войны. Но чтобы представитель федеральной власти недвусмысленно призывал осетин идти в Ингушетию и устроить резню!

Виса закричал:

– Молчи! Что ты делаешь!

И увидев глаза Висы в толпе митингующих, замгенпрокурора сел в машину и уехал.

В тот же вечер Виссариона Асеева пригласил к себе в кабинет бесланский прокурор Алан Батагов. Он сказал, что пикет на федеральной трассе незаконный. Что организаторы пикета будут привлечены к ответственности. Что Виса должен взять ответственность за организацию пикета на себя, иначе прокуратура будет обвинять в организации пикета того Висиного приятеля, который дал палатку.

И Виса взял на себя ответственность. И не только потому, что не хотел подставлять приятеля. Он действительно теперь был против власти. Потому что власть была за войну.

Он не знал тогда, что кроме этого административного дела против него заведут еще и уголовное. Он не знал, что ему больше не дадут избраться в депутаты. Не знал, что Учительский комитет на сайте, сделанном Виссарионом Асеевым, разместит объявление, что не разделяет политических взглядов Виссариона Асеева и не считает Виссариона Асеева членом Учительского комитета. Не знал, что будет избит на пороге собственного дома.

Но он чувствовал: что бы с ним ни случилось – это лучше, чем война.

Глава 4
Анатолий Ермолин: мужчина с детской улыбкой

– Продано! – Аукционист стукнул своим молоточком, и публика потянулась вон из зала.

Анатолий стоял в дверях, смотрел на людей, проходивших мимо, и думал, что у них тоже есть униформа: малиновые клубные пиджаки к тому времени вышли уже из моды, и в моду вошел Версаче. Все эти люди на аукционе одеты были либо в версачиевские черные пиджаки, либо в версачиевские же кожаные куртки и рубашки поло. «Как у нас, – подумал Анатолий, – парадная форма и полевая».

– Толь! – его окликнул начальник аукционной охраны. – Пойдем.

И повел его в комнату, где стояли мягкие кожаные диваны и телевизор. И протянул ему конверт. В конверте лежала новенькая стодолларовая банкнота. Приличные деньги для Москвы 1994 года. Сумма, равная месячной зарплате Анатолия Ермолина, когда тот служил командиром группы спецназа «Вымпел» в чине майора.

«Елка зеленая, – подумал Анатолий. – Четыре часа в дверях постоял, и вот на тебе, сто долларов».

Он все никак не мог привыкнуть, что бывают такие деньги и что бывают люди в версачиевских пиджаках, ворочающие миллионами. Он вырос в семье военного. Его детство прошло в военных городках: станица Кущевская Краснодарского края, город Мичуринск Тамбовской области, поселок Вернойхен под Берлином. Восточная Германия казалась ему верхом красоты, культуры и благосостояния, он каждый раз радовался, уезжая из Вернойхена на каникулы в Советский Союз, потому что там – Родина, и каждый раз радовался возвращаться после каникул в Вернойхен, потому что там улицы метены, а из булочных, мимо которых шагаешь по тротуару, пахнет сдобой и марципаном.

И он огорчился, когда отца перевели служить в поселок Сиверский Ленинградской области. У четырнадцатилетнего Толи Ермолина была мечта: он хотел поступить в московское Высшее пограничное училище на факультет военных переводчиков. В газете «Красная звезда» он прочел, что на этом факультете готовят «офицеров с высшим военно-специальным образованием переводчик-референт». Он примерял на себя это «офицер с высшим военно-специальным образованием переводчик-референт» и понимал, что черта лысого достанется такое счастье мальчишке, который готовится к поступлению в железнодорожной школе № 43 поселка Сиверский под Гатчиной.

Но он поступил. Несмотря на то, что от школьных занятий отвлекала необходимость почти каждый день драться с местной шпаной. Несмотря на огромный конкурс. Несмотря на проходной балл 24,5. Он поступил и чуть ли не в первый день был направлен в наряд на кухню. Там его работа заключалась в том, чтобы вычерпать помои из каменной чаши, где до этого мыли на все училище посуду. Чаша была величиной с небольшой бассейн. Толя стоял по колено в помоях с ржавым ведром в руках. Поверх увенчанного колючей проволокой забора он видел зарево. Это светилась Москва. Толя смотрел на зарево и думал: «Четыре года! Куда я попал? Четыре года!»

Их факультет в училище считался элитным. От этого муштра в отношении курсантов их факультета была особенно строгой. В первую увольнительную Ермолина отпустили только к концу второго курса, и в первой же увольнительной он познакомился с девушкой, на которой потом женился, прижил двоих детей, прожил двадцать пять лет и живет до сих пор. Единственной отдушиной в этой казарменной жизни были уроки иностранного языка. И даже в прямом смысле слова: занятия вели молодые женщины, пахнувшие «Пуазоном», или вальяжные интеллигентные полковники, пахнувшие модной тогда туалетной водой «Арамис девин». Один из таких полковников, видя, что курсант Ермолин клюет на занятиях носом после ночного наряда, сказал ему тогда:

– Гоняют вас?

– Гоняют, товарищ полковник.

– Держитесь. Это ничего. От внешнего давления в человеке вырабатывается способность сопротивляться. Внутренний стержень, знаете ли. И если нет задачи этот стержень сломать…

Задачи сломать курсанта начальник училища перед собой не ставил. Он ставил задачу вырастить хорошего офицера. Его любили. И если он вызывал курсанта к себе, это был добрый знак. Однажды, на последнем уже курсе, начальник училища вызвал к себе Ермолина. В кабинете начальника сидел, покойно сложив на коленях тяжелые руки, человек в штатском с нарочито даже задумчивым лицом.

– Кто я, знаешь? – спросил этот штатский.

– Так точно, – Толя кивнул.

Конечно он знал, кто это. Какой же военный, тем более курсант, не знал тогда полковника Карпухина, легендарного командира отряда специального назначения «Альфа». Карпухин тем временем продолжал:

– Афган. Война. Можешь погибнуть. Твое решение? – Черт, он приглашал мальчишку служить в «Альфу»!

– Я согласен, – ответил Ермолин, нимало не задумываясь.

– Иди, – улыбнулся Карпухин, и на этом разговор закончился.

Несколько месяцев Ермолин тихо радовался, что будет служить в самом героическом армейском подразделении страны. И девушка, ставшая уже его женой, тихо радовалась, что не поедет за мужем куда-нибудь в бухту Провидения, а останется в Москве. Через несколько месяцев начальник училища снова вызвал Ермолина и сказал:

– Толь, в «Альфу» отбирали четырех человек. Трое основных, четвертый запасной. – У курсанта сжалось сердце, а начальник продолжал: – Ты был запасной, Толь. Не расстраивайся. В «Альфу» ты не попадаешь, но можешь выбрать, где хочешь служить, постараемся посодействовать.

Курсант Ермолин чуть не плакал. Но улыбнулся и ответил лейтенантской поговоркой:

– Товарищ генерал, меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют. Может, во Владивосток? Круто. Океан. Трепанги. Икра…

– Подумай, подумай. С женой посоветуйся.

– Она небось попросится в Прибалтику. Или в Крым.

Это была проверка. Начальнику училища важно было знать, хочет ли курсант служить в «Альфе» и подставлять свою задницу под афганские пули ради того, чтобы остаться в Москве и получить в Москве квартиру, или он хочет быть героем. Станет ли юлить и пытаться устроиться при штабе или ответит веселой лейтенантской поговоркой. Ответ был засчитан. Через несколько дней, когда Ермолин пришел к начальнику училища говорить, что готов служить где угодно, но хотел бы в Прибалтике, генерал перебил его:

– Короче так, Ермолин, есть другой отряд. Как он называется, я тебе сказать не могу. Это то же, что «Альфа», только работа за границей. Завтра поедешь на двадцать пятый километр Горьковского шоссе. И не вздумай нарядиться в военную форму.

Так лейтенант Ермолин попал в диверсионный отряд «Вымпел». Это были настоящие ниндзя. Они владели всеми видами оружия, но и умели собрать бомбу из консервной банки, мха и селитры. Они прыгали с неба, плавали под водой, но и умели затаиться в чистом поле на ровном месте. Они управляли любой военной машиной, но управляли и людьми: умели так выпить и поболтать с человеком, что тот даже не замечал, как выкладывает доверенные ему военные секреты. Они были интеллектуальный спецназ. Их задача формулировалась так: развертывание партизанской подпольной деятельности в тылу врага. Они воевали в Никарагуа, Анголе, Мозамбике, Афганистане. Из операций Ермолина даже теперь рассекречены только учебные. В свободное от Афганистана время он со своей диверсионной группой проверял, надежно ли охраняются военные объекты, может ли хороший диверсант найти их и уничтожить. Он, например, нашел и условно уничтожил БЖРК – боевой железнодорожный ракетный комплекс, оснащенный ракетами «Сатана», в каждой из которых было по восемнадцать ядерных боеголовок, нацеленных на восемнадцать городов Соединенных Штатов Америки и способных превратить эти города в пыль.

Был конец 1980-х. Политики в Москве талдычили про перестройку и гласность. Но без всякой гласности диверсанты и ракетчики затеяли игру в прятки. Ракетный генерал сказал Ермолину:

– Есть такая хреновина, которая если выстрелит, то Америка не в состоянии будет вести войну. Она ездит по железной дороге. Я тебе даже назову регион, где она ездит. Но ты ее не найдешь, капитан. Ни-ко-гда!

Через пару дней диверсионная группа Ермолина, семь человек, сидела на даче посреди указанного ракетным генералом района. Они пили чай и думали. Если эта хреновина ездит по железной дороге, она выглядит как что? Как вагон. Как какой вагон? Как товарный. Она не может выглядеть как пассажирский вагон, потому что в пассажирском окна. Как какой товарный вагон она выглядит? Как рефрижератор, потому что в обычном товарном вагоне щели, а цистерна круглая и неудобная. Чем этот рефрижератор отличается от всех остальных? Там внутри ракеты. Он очень тяжелый. У него должно быть больше колесных тележек, и, когда он едет, должен быть особый звук. Кто может знать о том, что эта хреновина едет по дороге? Ракетчики, но они ничего не скажут. Железнодорожники, диспетчеры, ремонтники… Они составили список людей, возможно, причастных к тайне, и пошли разговаривать с этими людьми про очень тяжелый рефрижераторный вагон, у которого очень много колес.

Но не прямо, нет. Не в лоб. К концу второй недели поисков, безрезультатно поговорив уже с двумя десятками людей, Ермолин познакомился наконец с офицером железнодорожных войск, имевшим, кажется, слишком значительные звездочки на погонах, чтобы служить на такой захолустной станции. Они сидели на перроне, курили, Ермолин рассказывал, как якобы отстал от поезда (проверив предварительно, что действительно был такой поезд и действительно можно было от него на этой станции отстать). И они говорили о том, как разваливается страна и какой кругом бардак – это была модная в то время тема. И Ермолин приводил примеры, плел про какой-то завод, на котором якобы работал инженером. Или вот, говорил Ермолин, взять хотя бы подвижной состав на железной дороге. Разваливается же ведь на ходу. Вот давеча его поезд остановили где-то на перегоне, и мимо прошел товарный состав, который шумел так, что казалось, сейчас он под землю провалится, нереально шумел, что они там, колеса не смазывают?..

В этот момент на лице железнодорожного офицера на какой-то миг появилось выражение превосходства: он-то знал, что это за поезд, который незадачливому московскому инженеришке кажется разваливающимся на ходу и ездящим на несмазанных колесах. Дальнейшее выведывание было делом техники. Достаточно было узнать, когда этот офицер дежурит, чтобы понять, когда БЖРК пройдет в зоне его ответственности.

В этой зоне было много железнодорожных веток, но все они сходились на узловой станции. Товарняк, начиненный ракетами, неминуемо должен был пройти через эту станцию, и приблизительно понятно было, в какое время.

Там было сорок железнодорожных путей, на этом разъезде. Чтобы видеть их все, Ермолин забазировался на перекинутом через пути железнодорожном мосту. Забазировался он с букетом цветов в руках. Влюбленный дурачина, встречающий жену, которая возвращается из отпуска. Ее поезд опаздывает (Ермолин проверил, действительно опаздывали несколько поездов южного направления сразу). Он стоит на мосту с букетом цветов, смотрит вдаль. И выглядит полным идиотом. Она там небось крутила курортные романы, а он ждет на мосту с букетом цветов.

В букете запрятана была условная бомба, которой надо было условно уничтожить Боевой Железнодорожный Ракетный Комплекс.

И ждать пришлось меньше часа. Примерно через час Ермолин услышал рев. Не шум поезда, а рев, как если бы по железнодорожным путям ползло былинное чудовище. Колес под рефрижераторными вагонами было не то что больше, чем обычно, а там были сплошь колеса. И они не издавали привычного колесного стука, такая тяжесть придавливала их к рельсам.

Ермолин испытал гордость. Мальчишеский восторг и гордость оттого, что Родина обладает такой невероятной мощи хреновиной, способной стереть Америку с лица земли. Через минуту он бросил на крышу рефрижератора условную бомбу, долженствовавшую условно взорваться через двадцать минут. И теперь оставалось только вернуться на базу, посмотреть, как будет краснеть, бледнеть и потеть ракетный генерал, хваставшийся неуязвимостью своего ракетного комплекса, и послушать, как будет этот генерал кричать: «Не может быть!»

Потом был август 1991-го. Путч в Москве. После путча в газетах впервые появились статьи про отряд «Вымпел». Их решено было рассекретить или, во всяком случае, предоставить газетчикам возможность писать про супервоинов-ниндзя, которые воевали в Анголе и штурмовали в Афганистане дворец Амина. Супервоины тем временем превратились в супертеррористов-государственников. От победы президента Ельцина в Москве до распада Советского Союза было приблизительно полгода. Все это время Ермолин со своей группой бегал по кавказским горам и ловил партизан-сепаратистов, лидеров Народного фронта Армении или Народного фронта Азербайджана. Это была охота на людей. Маленькая группа Ермолина отправлялась в свободный, что называется, поиск с приказом «уничтожить такого-то». И методы у них были вполне партизанские.

Потом, когда Советский Союза распался и охота на азербайджанских сепаратистов потеряла смысл, Ермолин стал охотиться на сепаратистов ингушских или сопровождать в кавказских поездках исполняющего обязанности премьер-министра Егора Гайдара. И это только по телевизору казалось, будто визит Гайдара во Владикавказ, Назрань или Нальчик «прошел в деловой дружественной обстановке», на самом деле Гайдара возили по Кавказу как особо ценный груз, и за каждым поворотом дороги прятались джигиты, почитавшие для себя делом чести и делом доблести этот ценный груз украсть.

Это была ползучая кавказская война. Без перерывов на сон и здравый смысл, но зато более или менее с перерывами на зиму, когда опадают в горах листья, выпадает снег и человек становится слишком заметен для снайпера. Ермолин бегал по горам и думал, что зато семья его живет спокойно под Москвой в мирной Балашихе и это стоит того, чтобы бегать по горам.

Однажды (зимой 1992 года, когда бои на Кавказе в очередной раз затихли) военное командование вспомнило, что Россия – не только страна, погрязшая в партизанских междоусобицах, но еще и ядерная держава. И решило проверить, насколько надежно охраняется цех по производству ядерных боеприпасов в закрытом городе Арзамас-16. Группа Ермолина получила приказ проникнуть в закрытый город, захватить цех и условно уничтожить его.

Через пару дней семь человек в спортивных костюмах, с рюкзаками и с охотничьими лыжами вышли на вокзале в Нижнем Новгороде, ближайшем к Арзамасу-16 крупном городе, где можно затеряться. Рюкзаки у них были набиты оружием и взрывчаткой. С вокзала они, как законопослушные граждане, направились прямиком в гостиницу, расположились в холле и принялись «заселяться», то есть записывать в гостиничную ведомость номера своих паспортов, разумеется фальшивых. Ермолин склонялся над столиком, писал в ведомость цифры, когда услышал вдруг голос над собой:

– Здравствуйте, извините, я Петр Смирнов, корреспондент ИТАР-ТАСС по Нижегородской области, а у вас тут какая-то группа, можно спросить?

«Провал, – подумал Ермолин не без гордости за страну. – Черт, как же круто они охраняют эти ядерные объекты, если стоило только сойти с поезда в Нижнем, как тебя уже и вычислили». Он поднял глаза. Человек, стоявший над ним, выглядел как типичный агент спецслужб, притворяющийся типичным журналистом: клетчатый пиджак, придурковатая улыбка, нос сливой… Просто по привычке не сдаваться Ермолин принялся плести ему легенду про то, что они, дескать, туристическая компания, разрабатывающая лыжный маршрут по местам, связанным со святым Серафимом Саровским…

– Да-да! Серафим Саровский! – журналист замахал руками. – Надо! Надо! Я давно занимаюсь. Там, правда, Арзамас-16 и никого не пускают, но можно от Дивеевского монастыря…

Этот человек оказался никакой не спецслужбой, а действительно журналистом, да еще и краеведом. Ермолину было даже стыдно, что этот Смирнов вместо работы сидит с ним в архивах и раскладывает перед ним дореволюционные карты, на которых подробнейшим образом изображены все окрестности города Саров и сам город, в середине двадцатого века переименованный в Арзамас-16 и с географических карт исчезнувший.

Помощь краеведа была бесценна. Пользуясь дореволюционными картами, группа Ермолина совершила несколько лыжных вылазок, изучила местность и нашла незащищенную лазейку в закрытый ядерный город. На встрече с командованием Ермолин сказал:

– Мы пройдем подо льдом реки. Там есть маленькая речка. Зимой ее никто не охраняет, и мы в водолазном снаряжении пройдем подо льдом.

Ему было даже обидно, что цех, где куется ядерный щит страны, так легко достижим для семи диверсантов и одного краеведа. Учебная операция считалась завершенной, но генерал сказал:

– Майор, а ты можешь взять периметр в лоб?

– Охраняемый периметр секретного города в лоб? – Ермолин улыбнулся.

– Ну да, игру мы выиграли, мужикам в душу наплевали, – генерал имел в виду охрану Арзамаса-16. – Надо дать им хоть чтоб они тебя поймали, майор. Можешь в лоб?

– Могу. – Ермолину стало грустно. – Он подумал, что действительно может просто пройти через все секреты и заслоны. – Мне только понадобится трехметровый шест и шесть метров веревки.

В назначенное командованием время группа Ермолина совершила двадцатичетырехкилометровый лыжный бросок и обошла в лесу четыре пикета – кто-то из бойцов в пикете курил, кто-то разговаривал, пару раз бойцы, поднятые по тревоге, пробегали прямо над головой у Ермолина, затаившегося в снегу. При помощи шеста и веревки группа Ермолина обошла все ловушки и секреты – датчики были загрублены, чтобы не включалась тревога всякий раз, когда мимо пролетает птица, заградительный периметр построен был кое-как или во время его ремонта воровались строительные материалы.

В три часа ночи группа Ермолина стояла перед воротами секретного цеха, где делались ядерные боеголовки, и никто группу не задержал. Россия со всей своей ядерной мощью не просто проиграла семерым диверсантам, а проиграла вчистую. Кто-то из спецназовцев пнул ногой один из секретных датчиков, чтобы привлечь наконец внимание караула. Завыла тревога, со всех сторон к воротам бросились бойцы с собаками. Собаку, которая добежала до него первой, Ермолин взял за ошейник и погладил по голове. Мальчишке-солдату, который первым наставил на Ермолина автомат, майор сказал:

– Повезло тебе, боец. В отпуск поедешь. Диверсанта поймал.

Было обидно и тошно. Несмотря на то, что «Вымпел» выиграл эти учения. Несмотря на то, что на разборе какой-то интендант краснел и оправдывался за недопоставку колючей проволоки для ограждений. Ермолин чувствовал, что перегорел, как лампочка. Давно уже начал перегорать. Еще на Кавказе, когда надо было охотиться по горам на людей, давеча считавшихся соотечественниками, когда боевые товарищи погибали неизвестно за что. Но в тот раз он сдержался и не написал рапорта об отставке.

Не сдержался позже. В октябре 1993-го, после штурма Белого дома. Политическое противостояние между президентом и парламентом перешло тогда в противостояние военное. На улицах Москвы стреляли. Президент Ельцин вызвал в Кремль начальника «Вымпела» генерала Герасимова, чтобы приказать ему штурм. Президент так выпучивал глаза, произнося слово «штурм», что Герасимов понимал: от него ждут крови, от него ждут, что «Вымпел» в мелкий винегрет покрошит всех защитников Белого дома, которых Ельцин считал мятежниками.

– Товарищ президент, сил маловато, – пытался генерал увильнуть от палаческой миссии.

Но президент не слушал. Он махал в воздухе руками и выкрикивал слова: «авиация», «артиллерия», «кольцевой охват». Герасимов подумал, что если «Вымпел» не будет штурмовать Белый дом, то вызовут десантников, и вот они-то уж точно покрошат всех депутатов Верховного Совета в мелкий винегрет.

«Вымпел» был поднят по тревоге, в то время как майор Ермолин сидел один дома с сыном в Балашихе. Жена куда-то уехала. Ермолин позвонил теще, но выяснилось, что она не может добраться к нему в Балашиху через Москву, забитую военной техникой и парализованную комендантским часом. Пришлось взять сына с собой на базу.

Мальчик сидел на ящике с патронами, когда «Вымпел» в полном боевом снаряжении был построен и генерал Герасимов вышел к своим бойцам.

– Чей это? – кивнул он на мальчика. – Твой, майор? Подмогу привез? Иди-ка домой, жди тещу, а когда приедет теща, будешь командовать резервом.

Ермолину было горько. Он всегда думал, что для того и нужно бегать по горам, воевать в Афганистане и Анголе, чтобы здесь, в мирной Москве, твоя семья… А здесь танки на улицах! Он взял мальчика за руку и направился к выходу. А генерал Герасимов продолжал:

– Мужики, есть приказ штурмовать Белый дом. Приказ этот я могу выполнять только добровольцами. Добровольцы, два шага вперед.

Никто из офицеров не тронулся с места.

– Мужики, кроме нас и «Альфы», никто не может взять Белый дом без крови.

Примерно две трети офицеров сделали два шага вперед.

В самом штурме Ермолин не участвовал, но рассказов товарищей оказалось достаточно, чтобы считать эту операцию верхом спецназовской виртуозности, а реакцию президента – верхом чиновной неблагодарности. Они ворвались в вестибюль Белого дома, и депутат Валерий Шуйков крикнул своим разбегавшимся в панике сторонникам:

– Не бойтесь, это «Вымпел», крови не будет!

Многих офицеров «Вымпела» Шуйков знал лично: они охраняли его во время поездок в Ингушетию.