Текст книги "Плясать до смерти"

– Куда это, интересно? – оторвался от прессы тесть.

– Домой!

– Ой, и не погостили совсем! – всплеснула руками теща, но большого огорчения я не заметил.

– Нет, вы не поняли! – проговорил я…

Рано обрадовалась!

– Мы едем вместе!

– Кто это – мы? – проскрипел дед.

– Ну – мы! Я, Настя и Нонна. В наш дом!

– А это что вам? – обиделся тесть. – Здесь вамне дом?

– Нет. Спасибо, но Настя ни разу еще не была в нашем доме. Должна же она увидеть его!

– Ой, Венчик, как я рада! – вскричала Нонна.

– …Ну ладно, съездите. Только аккуратно! – проворчал дед. – И скоро возвращайтесь. Нечего ей там делать!

* * *

Каждые выходные мы стали забирать Настю из Петергофа и привозить в Купчино. Почему в выходные – потому что Нонна стала работать, правда, не по специальности. В ее суровое НИИ на Суворовском ездить с нашего болота было далеко, да и незачем, научная карьера явно не была ее призванием. Она устроилась в регистратуру, в поликлинику, и была довольна, и ею там были довольны. Да и ходить было недалеко – через дом. Кроме того, там каждую неделю давали продуктовые наборы, что в те времена было важно.

Волнуясь, мы ехали с Настей от станции на троллейбусе. Понравятся ли ей наши пустыри? Мы как-то уже привыкли, но, когда смотришь ее глазами и как бы в первый раз, – волнуешься особенно.

Огромная прямоугольная глыба, закрывающая закат.

– Вот. Настенька, это наш дом!

Она то ли от восхищения, то ли от изумления открыла рот: никогда еще не видела таких громадин.

– А это ваша дверь?

– Ну, Настька, ты даешь! Это ж лифт!

Двери разъехались. Настя настороженно посмотрела на нас снизу вверх. Испугалась?

Мы переглянулись: да, засиделась наша дочка у деда с бабкой!

– А это, Настя, твоя квартира!

Она ходила по комнатам слегка растерянно, открывала стеклянные двери, нажимая ладошками на стекло. Пространство было большое – и непривычное, как бы еще не ее. Комнаты казались пустыми – старую рухлядь мы сюда не притащили, а новую тогда было не купить. Мы с Нонной спали на матрасе на полу, и это казалось даже оригинально. До поры. Но теперь, видимо, надо что-то «доставать»? Горячность моя стала остывать: погорячились, а сделаем ли, как надо?

И за окнами было пусто, до самого горизонта. Чем наполнить жизнь? Если б мы остались в центре, повели бы Настю по старинным улочкам, мимо знаменитых домов. А тут… улица Белы Куна! Кого это? Там бы я повел ее в Таврический сад, где сам провел счастливое детство. Красивые деревья, холмы.

Что мы покажем ей здесь? Пошептавшись, придумали позвать Кузю с Алкой, а те, может, и Тима прихватят? Они точно Настю интересуют. Но что еще сделать для нее здесь?

* * *

– Да, далековато к вам добираться! – надменно произнесла Алла.

А простодушному Кузе понравилось. Видно, надоел ему громоздкий антиквариат и шедевры на всех стенах. А тут!..

– Пейзаж дикий вообще! – восхищенно вскричал он. – И квартира отличная! Пусто! Ничего нет!

Настька захихикала. Спасибо Кузе, глядишь, и ей понравится наш суровый край и наша квартира.

На другой день были уже в затруднении. Что делать? К школьной программе приступать еще вроде рано… Четыре года всего. Отыскал свои детские книжки: «Наша древняя столица» Кончаловской, потом и любимую свою, с торчащими из переплета белыми нитками, с волнующим ароматом затхлости, «Ребята и зверята» Перовской – как дети живут на лесном кордоне, и отец-лесничий им всё время привозит разных зверушек, которые потом вырастают у них на глазах в красивых зверей! Увлекся снова и сам, и Насте понравилось.

– А у нас будут зверушки? – спросила она.

Сейчас у нее возраст, когда разочарование – пагубно.

– Конечно, Настька! Но только не слон.

– И не жираф! – Нонна показала на низкий потолок.

– И не вошки! – Настя, хихикнув, ткнула в свою коротко остриженную башку.

Эге! Да, кажись, у них с бабкой такое было?! Ну, не будем портить веселье.

– В следующий выходной поедем за зверушками! – пообещал я.

Вот и вышло приятно! А мы боялись.

Воскресный день, однако, проходил. Не очень поздно надо везти Настю к бабке. Уже ничего нового не затевали, только поглядывали на часы: три часа всего осталось!! А потом – утомительная дорога в скучный Петергоф, к сумасшедшей бабке.

– Ну что? – бодро воскликнула Нонна. – Может, телевизор посмотрим? Мультики сейчас! А?!

– Нет, – серьезно ответила Настя. – Когда телевизор смотришь – очень быстро время идет.

И вздохнула. Умница! Телевизор мы не включили, но время всё равно быстро шло. И каждый следующий час всё быстрей. И вот я уже вез Настю к бабке. Ехали молча.

Настя грустно смотрела в окно на тусклые улицы. Душа моя трепетала. Чтобы хоть как-то развеселить Настю, сложил пополам тонкие наши билетики, вставил в губы, открывал-закрывал.

– О! Как клювик! – оживилась Настя. Соображает! Ожил и я. Всё сделаю, чтобы она была счастлива!

* * *

Бабка сразу схватила Настю на ручки, засюсюкала. Тут, по-моему, слюнявое детство как-то затянулось, но спорить с ними бесполезно. Да и Насте, похоже, это нравится – заулыбалась, разрумянилась. После всех испытаний (там мы пытались ее всё же чему-то учить) здесь ей было спокойнее.

– Исхудала-то как! Прямо пушок! – причитала бабка. Вбивает клинья! Правда, через час, после легкого ужина, повеселела и, подкидывая Настю на могучем колене, ликовала:

– Бутуз ты мой, бутуз! Золотая ты моя!

– Нет! Я пушок! – капризничала Настя, но при этом явно была довольна, хотя, стесняясь, поглядывала на меня.

* * *

Зато долгожданное появление моего отца у нас дома имело явно позитивный характер! Выбрал наконец время, чтобы увидеть внучку! Настя слегка косолапо вышла навстречу ему, стеснительно улыбаясь.

– Да-а! – Батя всё сразу разглядел и вдруг даже как-то смутился. Потом бодро произнес: – В нашу породу!

– Характер бойцовский, отцовский! – припечатал я. Внес свой «словесный» вклад.

Настя продолжала смущаться, но результат «смотрин» (которых, чувствуется, очень боялась) ее успокоил.

– Ну – чем занимаешься? Во что играешь?

– Книжки читаем! – зарделась Настя. – Писать учимся.

– А из конкретных дел?

Четыре года его не было, и тут – сразу подай ему всё!

Настя предъявила черепашку, купленную нами на Калининском рынке. Та, по случаю высокого визита, выставила головку. Батя пришел в восторг (на мой взгляд, несколько преувеличенный).

– Молодец, Настя! Ученым надо быть! – восторженно запел он постоянную свою (с детства помню ее) песню. – Вот Дарвин – как начинал? Ребенком, еще ходить не умел, лазил в зарослях, собирал жуков, набрал полные руки и видит вдруг: ползет совсем незнакомый жук – большой, страшный, а в руки его уже не взять, не вмещается! Так что сделал юный Чарльз? – Откинув голову, он весело и задорно глядел на нас. – Схватил этого жука ртом и держал во рту, пока до дому не добежал! Вот что значит – гений! Главное – страсть!

Видимо, я от него взял накал своей жизни. Мне тоже неинтересно без «жука во рту»! Представляю, если бы про это услышала петергофская бабка! Или – дед! Недоуменно поднял бы бровь. «Жук? Во рту?» Но здесь – другой уровень «преподавания».

Я смотрел на Настю… Низенькая для своего возраста. Тельце ровное, без талии, как столбик. Голова большая, круглая, как колобок с румяными щечками. Глазки – изюминки. Неуверенная улыбка, как трещинка. Колобок на пеньке. Всё у нее будет хорошо!.. Если увлечется каким-то делом.

Отец тем временем в упоении вещал:

– Держись, Настя, природы, и она не подведет. Это – великая сила! Посвяти ей себя – и жизнь твоя наполнится смыслом! А там уж появятся, – небрежно махнул могучей лапой, – и деньги… – надолго задумался: что там еще? – Ну любовь, – уже вскользь, как дело десятое. Действительно, о любви вовсе не заботился, ставил в конец… Однако на селекционной станции его обожали: главный мотор! – Помню, как с твоей матерью, – глянул на меня, – в Казани встретились, именно на полях!

За что я им безгранично благодарен! Результат, по-моему, ничего! Еще и сестра у меня есть – та вообще образец!

Притом, надо отметить, матери после развода он не звонил никогда!.. Но это мелочь на фоне гигантских задач!

– Вот мы! – шутливо стукнул себя в грудь. – Выросли на природе. Впозли, можно сказать, в нее! Помню, ползаю по косогору, он чуть подсох после снега, и корешки выковыриваю, похожие на луковки. И – в рот! Еще говорить не умел – уже знал, что брать из земли. Поэтому крепкие мы! А совсем ранней весной, когда ручьи стекали по улице, запруды делали, но не просто так, а чтоб ручеек направить в свой огород. Так что смысл жизни сразу появился – и навсегда!

Да. Нам бы так.

– Вот тут сейчас, – кивнул на окно, – ехал к вам…

Долговато ехал – четыре года дорога заняла! И здесь еще – долгая пауза, чтобы мы в нетерпении умоляли: ну! И чего?

– …и в электричке была молодая мама. Везла младенцу своему огромного медведя плюшевого!

Настя с завистью вздохнула. Мы ей особенных игрушек не дарили. Да и не было тогда ничего.

– Чушь это всё искусственная! – рявкнул отец. Мои робкие мечты хоть о каком-то его подарке внучке увяли. Весь в меня: такой же скупой. – Сама жизнь должна всё подносить!

Понятно.

– А нам игрушки покупные были и не нужны!

Экономия.

– Мы с теленком с малолетства играли! Каждую зиму теленка в избу брали, чтобы не замерз, и мы возились с ним и заодно обихаживать его учились! Интересней всякой игрушки, и главное – польза! А в семь лет мне отец показал, как за плугом идти, – и слаще труда, Настя, нет на свете ничего!

Да… Здорово. Мы молчали. Что тут сказать?!

– А ты мне покажешь телят? – пролепетала Настя.

– Молодец! Сразу видно – внучка селекционера! – вскричал отец. – Конечно, покажу! Сейчас мы можем поехать? – возбужденно глянул на нас.

– Да нет, – сказал я. – Насте в Петергоф надо…

– Жаль! – воскликнул он. – Ну! Давай, Настя! Стремись! Как Пушкин сказал: «Учуся в истине, – поднял палец, – блаженство находить!»

Умчался, как ураган. Я глянул на часы. Всего пробыл менее часа! А какие задачи поставил!

Только где всё это взять? Мы переглядывались между собой и с Настей слегка растерянно.

На следующее утро, проснувшись, Настю не нашли! Комнатка ее была озарена наискосок солнцем, постель была открыта и пуста. Сбежала? На кухне – нет. В гостиной… И там не сразу увидели ее! Свернулась в старом драном кресле с какой-то огромной книгой, чуть не больше ее. «Сельскохозяйственная энциклопедия», первый том! Наследие отца, нам оставленное… или просто забыл. Красивые цветные картинки, проложенные шуршащим пергаментом. Я в детстве тоже эту книгу любил.

– Настька! – Нонна восторженно всплеснула руками. – Как ты дотащила ее!

И не только дотащила – положила на колени, как мраморную плиту! И что-то еще оттуда выписывала, старательно высунув язычок!

– Можно листочек твой посмотреть?

– Можно! – смущенно проговорила.

На листочке большими печатными буквами (до каллиграфии еще не дошли!) было накарябано: «Ветеринарный инструментарий!»

И дальше – весь список инструментов.

– Ты что – ветеринаром хочешь стать?

Настя кивнула.

– И давно уже тут сидишь?

Настя кивнула смущенно.

– Молодец! – расцеловали ее. Особенно, помню, рассмешило нас, что среди прочего оборудования перечислено было «Устройство для искусственного осеменения коров» в виде огромного шприца! В приложении было указано, что «с одного извержения» быка с помощью этого устройства можно «осеменить триста коров!».

– Ну? Чайкю после праведных трудов? – предложила Нонна.

За руки за ноги (Настя дергалась, хохотала) оттащили ее на кухню.

* * *

– Ну? Поедем на рынок? Где зверушек продают?

Настя обрадовалась.

Трамвай долго дребезжал по пустырям. По окраинам города проехали на Калининский рынок. И Настя сразу же задвигалась весело, глаза сияли. Откровенно призналась нам:

– Мне нравится, как здесь зверями воняет!

Вот они, крестьянские корни! Мы с Нонной переглянулись: призвание? Судьба? Я-то своему радовался: умеет поймать ощущения и высказать их! И я с этого начинал.

Квартирка наша превратилась в зоологический сад – по линии вони, во всяком случае, мы уже рынку не уступали. Розовые амадинки с непрестанным чириканьем порхали по квартире, всюду оставляя фекалии, из круглого аквариума таращились диковинные рыбы, в террариуме ползали ящерицы. Настька бесстрашно хватала их руками, разглядывала, снова отпускала. Уже вполне уверенно управлялась с хозяйством – с воплем разнимала дерущихся хомячков, наказывала их рассаживанием в отдельные банки, и те покорно несли наказание. Однажды, когда гуппи «фонарики» в аквариуме размножились до невозможности, как сельди в банке, отловила большую часть сачком и без малейших колебаний спустила в унитаз.

– Ничего, Настя! Они там тоже плавают, там целые реки у них! – успокаивала ее Нонна, но Настя глянула на нее спокойно и даже несколько удивленно: похоже, она и не думала расстраиваться. Характер бойцовский, отцовский! Молодец!

* * *

В один из походов на рынок мы с ней в москательный зашли, и сразу же ноздри ее расширились, глаза засияли. Запахи – словно среди них выросла – восхитили ее.

– Папа! Эти банки купи!

Купили. И она, высунув язычок, страстно мазала толстой кистью облупившуюся табуретку у пианино, вся была в черных кляксах; слава богу, я газеты на линолеум постелил. Табуретка сияла черным, воняла скипидаром… а Настя была счастлива, как никогда!

– А вы думали, я бездарственная? – гордо проговорила она.

Эта фраза ее (как раз, может, потому, что неправильная) запомнилась навсегда.

* * *

В ближайший визит к друзьям я вскользь рассказал про это. Кузя захохотал.

– Всё! Женимся с Настькой – и в маляры!

Алла метал-ла молнии.

* * *

– Валерий! Что ты сделал с квартирой?!

Да, реакция мамы оказалась не столь восторженной, как мы надеялись. Войдя в дом (приехала из Москвы на побывку), мать сморщилась от едких запахов еще в прихожей, хотя была, как и отец, ученым биологом… однако прежде всего она была хозяйкой квартиры, которую мы превратили, мягко говоря, в джунгли Амазонки.

Кто ж виноват в этом? От каждой новой твари Настя ждала любви! Но черепаха всё время угрюмо пряталась, не хотела общаться, любимый хомячок взял и сдох в цепких Настиных ручонках, пришлось купить двух других, которых Настя не полюбила, резвые амадинки пищали и порхали, на Настю не обращали внимания, только какали… Настя доверчиво тянула к ним ладошку с зернышками, а они ни разу не сели. По Настиным толстым щекам стекали слезы, и мы снова ехали на рынок в надежде на счастье.

– Ты, Валерий, ни в чем не знаешь меры! – строго сказала мама мне, как бы тактично пока не трогая Настю. Та всё равно надулась. Не понимают ее, не сочувствуют! К ней претензии вроде бы не относились, но и с восторгами на нее мама не накинулась. Мамин холод Настя учуяла. Так у них и не сложилось любви.

Зато у нее есть мы, родители!

* * *

И в следующий Настин приезд мы почувствовали, что всё это уже обрыдло и ей. Хомячки? Надоели! Только вонь – и никаких чувств. Птички? Уши вянут! Что-то особое только может пронять. Приехали снова на рынок.

– Ну что, Настенька? – пытался развеселить ее. – Теленка не покупаем пока?

Это «пока» – увы, навсегда! Трудно сейчас найти дело, что наполнило бы жизнь смыслом, а также достоинством. Теленка тут пасти негде! Жизнь проходит мимо, в каком-то бреду.

– Смотри, папа!

Да. Это сильно.

Огромный какаду! Почти с Настьку. И клетка – дворец!

И что-то вещает на своем древнем языке. Уж если и он не принесет счастья…

– Говорит? Ну, в смысле – по человечески? – я спросил.

– Схватывает! – гордо сказал хозяин, по виду сам попугай.

Мы с Настькой переглянулись. Спасет нас этот последний шанс – или всё рухнет? Мне решать. Не покупать? Чтобы потом упрекали – лишил последней надежды?

– Берем!

Азарт порой опережает разум, особенно у меня.

Может, Настя научит его говорить? – скакали мысли. И сама заодно научится? По-испански и по-английски. Какой язык для попугая родной?.. Короче, все надежды на светское воспитание повесил на попугая. Гувернера нашел! Как раз на гувернера похож, в зеленых штанишках. «Француз убогий», как писал поэт…

Орал, пока его везли, и когда привезли – тоже. Раскаялись уже! Наверное, красотой этой в джунглях надо любоваться? Да, не всем порывам надо подчиняться, как-то надо соразмерять. Выпустить его на свободу? Замерзнет. Тут не джунгли его! Загнали себя в тупик. Погорячились!

И Настька – серьезная она у нас! – взяла ответственность на себя.

– Наверное, просит, чтобы из клетки выпустили его?

– Ну… не знаю.

И больше не успел ничего сказать – Настька решительно шагнула, с некоторым усилием вытащила задвижку, открыла дверку. Хотел ее за руку схватить! Так почему не схватил-то? И сразу какой-то цветной ураган, с дикими воплями – и Настин крик.

Оторвать его? Вместе с Настиной щекой? К счастью (?!), у пианино стояла длинная пятилитровая банка с водой и отсаженными для унитаза гуппиями: вылил на попугая. Тот, возмущенно вереща, полетел через комнату (всё распахнуто было), посидел на перилах балкона, встряхиваясь, и улетел. И не очень-то искали!

В больнице Настину щеку зашивали час.

* * *

Притягиваем мы беду своей излишней горячностью. Желанием сделать сразу, несмотря ни на что! Пока в больнице сидел, с горечью вывел это сходство – Настьки и себя.

У отца на селекционной станции я решился поехать с местными парнями в ночное – из стеснительного городского мальчика сразу атаманом стать! Они проучили чужака: усадили, подначивая, на абсолютно бешеного Буяна – тот сразу же скинул меня, при этом я попал ногою в уздечку и вынужден был скакать рядом с ним, он на ногах, а я на руках, и он всё изворачивался, норовя жахнуть подкованным копытом мне в голову. И таки попал! С тех пор я, видимо, плоховато соображаю… Но дочка-то моя?! Зачем «наградил» ее этим?

…Потом мы, правда, сочинили с ней стих. И этим я, кажется, доказал ей, что слово выше всего, побеждает невзгоды – и даже использует их!

– Если купишь какаду… Ну, Настя!

– Не знаю, папа! – пробасила забинтованная голова.

– Если купишь какаду… Будешь жить ты…

– Как в аду? – догадалась Настенька.

– Молодец!

И мы засмеялись. Слово побеждает всё. «Жизнь удалась!»

* * *

– …Что вы сделали с ней?! – завопила бабка. – Больше я вам ее не отдам!

…С годами шрам слегка заровнялся, но остался навсегда. Особенно когда она нервничала (а нервничала она всегда), краснела, шрам, похожий на молнию-застежку, проступал, белый, и она чувствовала, что все на него смотрят – и всем неловко.

Всё. Теперь Настя только наша. Поставили на ней свое клеймо – и нам за нее отвечать.

Глава 2

Канарейка Зося прыгает с «качели» на звонкие прутья клетки и обратно. Переживает! После всего зверинца, который прошел через наш дом и постепенно весь, к счастью, передох, наконец-то как награда за наши страдания появилась Зося – золотая подруга, сгусток счастья и любви. Ликует, когда Настя подходит! В панике, когда Настя уходит. Каждое расставание приводило к слезам – и решено было отвезти ее с Настькой в Петергоф: зачем рушить счастье?!

Дремучие дед и бабка, естественно, встретили Зосю в штыки.

Бабка надулась, как мышь на крупу, дед, раскрасневшись, срывающимся голосом кричал: «Немедленно заберите ее обратно! Здесь вам не базар!» И вот теперь, придя с работы (даже раньше стал возвращаться – спешит!), аккуратно вешает пиджак в шифоньер и, оставшись в жилетке и галстуке, направляется к Зосе. Лицо его светится.

– Зосенька! Ну, как ты тут без меня?!

Зося, пару раз вежливо свистнув, совершает звонкий прыжок с «качели» на стенку – показывает, что радуется встрече.

– Ох ты Зосенька ты моя!

Тесть вытаскивает слегка загаженную подстилку, стелет свежую, вынимает кормушку, подсыпает зерен, меняет воду в блюдечке (туда уже попало несколько ядовитых какашек) и, наведя порядок, откидывается, счастливый, и наблюдает. Вот оно – счастье разумного труда! Зося благодарно попискивает, пьет воду, закидывая при этом головку и прикрывая глаза.

– Ух ты, прямо как человечек! – восхищается тесть.

– Всё равно она больше любит меня! – обиженно басит Настька.

– Ну конечно, Настенька, тебя! – соглашается он, однако глаз не сводит с золотой птички.

* * *

Но сегодня – и это явно – Зося переживает только за Настю, мечется и плачет. Как поняла? Осенний солнечный день, и ничего вроде не предвещает… Настя в коричневой форме, в белом фартуке, в туфельках с ремешками. Купили, конечно, ей всё, что положено. Рубчатые нитяные колготки чуть пузырятся на коленях – эти да, старые. Новые купить не удалось – дефицит. Плюс безденежье! Кидаю быстрый взгляд на нее, и сердце сжимается. Да. Не красавица. От красоты – только пухлые румяные щеки! И совсем за лето не выросла! Как же так? Вон у забубенных соседей-пьяниц, «забивших болт» на какое-либо воспитание, да и питание, сын и дочка, ровесники Насти, вытянулись за лето в стройных красавцев! Где же справедливость? Ведь родители у Настьки вроде ничего? И рыбий жир ей даем. И ей нравится! Причмокивает, щеки лоснятся. Даже одежда пахнет. Так и прозвали мы ее – «Настя Рыбейжирова»… Колобок!

– Ну пошли? – не натужно и даже легкомысленно произношу я.

Бабка повязала на ее жидкие волосики белые старорежимные банты, несмотря на мое вялое сопротивление. Носят ли сейчас? Бабка с ее довоенными модами всё испортит: в первый раз засмеют – потом не поправишь!

– Вы не понимаете, Валерий! – светским тоном произносит она.

А, ладно! Всего не предусмотреть. И уже не угадать, что сыграет в плюс, а что в минус. Настя, ясное дело, переживает сильней, чем перед обычным выходом на улицу – хотя и обычный выход переживает! И Зося чувствует ее волнение, скачет!

– Ну? – повторяю я, вынимаю из хрустальной вазы сноп цветов. Мокрые корни чуть пахнут гнилью. Лихо, с шорохом, закидываю сноп на плечо: мы ребята лихие, нам всё нипочем. – Вперед!

Настя окидывает взглядом залитую солнцем любимую комнату – прощается с раем, понимая – кончился он.

Бросается вдруг к подоконнику, где стоит клетка с Зосей. Та мечется по клетке с одной стенки на другую – с особым отчаянием.

– Ну вот, Зося, иду в первый раз в первый класс!

Зося пищит.

– Да ладно, чего там! Скоро увидитесь! – Я пытаюсь снять лишние эмоции, хотя и сам чувствую, что вернемся мы уже не те.

Выходим на яркое солнце. Золотая осень. Целая демонстрация разряженных детей и родителей. Идем в толпе. Не терплю этого! Но – уже не вырвешься, понесло. Всенародный праздник! От других я отмазываюсь, но от этого – нет!

– Ой! Девочка с нашего двора! – Настя ей радостно машет. Та почему-то не отвечает и даже отворачивается. Шибко, видно, гордится. Чем? Огромным букетом? Разряженной мамой? Первый урок социального неравенства? А мы тоже не из простых! Подмигиваю Настьке.

Большой митинг во дворе, перед огромной петергофской школой, бывшей гимназией. И почему-то как раз ту гордую девочку поднимает на руках десятиклассник, и та, поглядывая свысока, трясет старинный звонок. От яркого солнца текут слезы.

* * *

Чопорно просидев три часа, не снимая, естественно, парадной одежды, попивая лишь чай (к яствам «до Настеньки» теща запретила даже прикасаться), наконец выходим.

Рановато, конечно, но терпеть больше невозможно: как она там? В компании таких же нетерпеливых родителей маемся в большом гардеробе с высокими полукруглыми окнами. И вот по этажам, по просторным светлым коридорам, как серебряное колесо, катится звонок. И – долгая гулкая тишина. Никакого топота ног. Видно, задерживают, приучают к дисциплине. Или сами дети, захваченные новыми впечатлениями, не спешат? И Настя с ними?

И вдруг наверху широкой белой мраморной лестницы появляется наша Настька! Одна! Самая первая! И самая несчастная.

Светло-серые нитяные колготки пузырятся на коленях. Маленькая какая! Самая низкая оказалась в классе. Большая голова, круглое личико с глазами-щелками красное, распаренное!

Увидев нас, спускается осторожно, боится поскользнуться.

Подходит и молча утыкается головой мне в живот.

– Нет, я не могу! Какие-то все… – произносит она.

Счастливый гул катится сверху.

* * *

Господи! Вся в меня! Я тоже, придя в школу, был растерян – почему я один такой? Почему все уже знакомы между собой, ходят группами, то шепчутся, то смеются, смело окружают учителей, а я – в стороне, натянуто улыбаюсь. Почему отстал, что упустил? – сердце сжимается. Так и буду всю жизнь отдельно, хуже всех?

На первом уроке нам раздали тетрадочные листочки в клетку. Словно сейчас вот держу его в руке – серый, тусклый, нечеткий, как предстоящая жизнь, слегка мятый. И тупые карандаши. Сорок седьмой год! Задание: нарисовать на листке всё что хочешь. Тест, как сказали бы сейчас. Кто как размахнется, так, наверно, всё и будет у него. И я – вижу как сейчас – робко, чуть нажимая, нарисовал уточку… поместив ее всего в одну тетрадную клеточку.

– Тут можно что-нибудь разобрать? – Училка, издеваясь, показывала именно мой листок, и класс хохотал. Нашла, как сплотить учеников!

Но сейчас-то я, надеюсь, уже не такой? И Настька выправится! Нонна всячески пыталась рассмешить, растормошить Настю, а я смело поднялся по лестнице. Класс 1 «Б» еще полон – все, оказывается, понимают, что это за день, волнуются. Как начнется – так и пойдет. Не пробиться через кольцо родителей, окруживших молодую толстую училку – с цветами, хвалами, приглашениями в гости, ненавязчивыми рассказиками о своих выдающихся детях: «Он прям такой у меня! Весь в деда-полковника». Понимают люди. А я – в стороне. Нет, похоже, не изменился. Наконец учительница поворачивается ко мне и слегка гаснет, не видя должного восторга в моем лице.

– Ну как там… Попова Настя? – спрашиваю весело (не выдавай проблем!).

– Попова?

Училка вздыхает. Не хочется портить общий праздник, но…

– Она… в детсадик не ходила у вас?

– Нет. Домашнее воспитание.

– Это чувствуется. Немножко отсталенькая она у вас.

«Отсталенькая»! Я сам воспитывал ее! Спускаюсь по мраморной лестнице. Настя, подняв голову, с надеждой смотрит… всемогущий папа всё сделал?

– Поговорил. Всё будет нормально!

* * *

– Ну как задачки? Решаете? – бодро спрашиваю я в очередной свой приезд. Они как раз с дедом сидят над арифметикой. Теперь возить Настеньку в город на выходные не получается – в субботу они учатся тоже.

– Решаем помаленьку! – Дед заговорщически подмигнул Насте, та почему-то обиженно отвернулась.

– А письмо как? – Вынул из ее сумки тетрадь.

– Ну, писать я за нее не могу! – Дед обиделся на мои претензии, а Настя вообще выскочила из комнаты, стукнула дверью. Дед развел руками: вот так!

Бабка, поджав губы, молчала.

* * *

Как всё повторяется – один к одному! Помню, как отец, вернувшись из командировки, с селекционной станции Отрада Кубанская (название осталось в голове), спросил у бабушки:

– Ну как он?

А я сидел в другой комнате, весь сжавшись, испуганный: сейчас подойдет?!

– Да неважно чего-то, – прошептала бабушка (но я слышал). Отец почему-то громко захохотал, сел ко мне за стол, где я маялся и страдал, обнял мощной рукой меня, лопоухого двоечника, и весело сказал:

– Сейчас мы отличника из тебя сделаем!

И сделал.

Помню морозный солнечный день. Я сбегаю по лестнице к отцу и раскрываю тетрадку. Прописи: «Лыжи, лыжи, лыжи», и под «лыжами» – первая в моей жизни пятерка!

– Молодец! – хохочет отец. – На лыжах пятерку догнал!

Сколько прошло, а слово помнится!

Мы выходим с ним из школы. От мороза ноздри слипаются изнутри, в голубом небе сияет купол Преображенского собора. Обходим по кругу ограду церкви, из цепей и трофейных пушек, сизых от мороза, отбитых у турок, как сказал отец. Ясно помню и ту яркую зиму, и красивый собор, и первую в моей жизни удачу.

* * *

И вот пришел мой черед выручать. Привожу ее из кухни, где она сидит, уставясь в окно, моргая, и сажусь за стол рядом с ней. Ну? Смогу я, как батя? Или, как говорит он ехидно, кишка тонка?

– Давай, Настя. Что вы там пишете? Да не бойся! Я тоже поначалу хуже всех писал! А теперь зато вот какой! – гордо выпрямляюсь. Настя, вздохнув, открывает тетрадку… Да. Шок, конечно, случился.

– Что же ты пишешь так плохо? – вырывается у меня.

– А ты бы попробовал в такой тетрадке! – она вдруг надулась.

Та-ак! Знакомый прием. «Виноваты обстоятельства»? Устраним! Листаю тетрадку. Да, типичное изделие местной деревообрабатывающей промышленности. Щепки в листе. Это не тетрадь, а какое-то бездорожье и разгильдяйство. Страница колом стоит! Понимаю, кризис промышленности… Но еще, видимо, и экономия? Поворачиваюсь к тестю. Он как бы отстраненный, углубленный в газету, однако настороже.

– Какие есть в продаже – такие и покупаем! – говорит он.

– А другие бывают? – спрашиваю у Насти.

– Конечно! – выдает она, видимо, наболевшее. – У всех!

Тут, я гляжу, начало трагедии.

– И у соседки твоей по парте – тоже?

– Я одна сижу, – вздыхает она.

– Хорошо, – целеустремленно поднимаюсь я. – В городе поищу.

– И в городе нет! – произносит Настя. Горе ее уже, похоже, закрепилось. Так и дальше пойдет?

– Так где же берут их? – Тесть вступает уже воинственно, и для него это острый вопрос.

Я жду Настиного ответа: «Достают!» И тут я пас! Вступать в какие-то унизительные отношения?!.. Вступишь! Это ты раньше был горд, а теперь, как миленький, вступишь в какие надо унизительные отношения.

– Из Москвы их привозят! – сообщает Настя страшную тайну, разведанную, видимо, с огромным трудом. – Говорят, магазин такой есть, на улице Горького! – Настя вздыхает, как по далекой стране, несбыточной мечте.

Ну – проблема!

– Ха! Так я как раз туда собирался! Сколько тебе штук?

– Правда, папа? – радуется Настя. У нее, оказывается, всесильный отец!

В Москву-то я, кстати, и не собирался. Хотя понимал, что надо. «Раздача» вся там! А ты – здесь. Пусть хоть несмышленый ребенок тебя научит, пустая ты голова! Попутно и свои устрою дела!

Первым делом, приехав в Москву, помчался за тетрадушками. Остальное всё подождет. Мчался по улице Горького, от Кремля, вертел головой: «Ну, где оно, наше счастье?!» В чем радость рождения детей? Вдруг чувствуешь, что делать для них еще приятнее, чем для себя! Удвоенная радость!

Пролетел до памятника Пушкину.

«Ну? – поглядел на него. – Где тут письменные принадлежности? Ты это должен знать – за главного тут!»

Неужто нет того сказочного магазина под условным названием «Аленький цветочек»? Как к Настеньке вернусь? Лопнула сказка?

Нет. Вперед! Улица Горького не кончилась еще.

Где же он? Жадно вглядывался. Нету! В одном из переулков зато увидал девичий силуэт из неоновых трубочек вроде как бы с цветочком во рту. Знак журнала «Юность», в прошлом столь знаменитого, да и сейчас тоже… Зайти? После. Еще не всю улицу прошел. Сейчас – не твой интерес первый. Ее. И самопожертвование мое вознаградилось, когда уже надежду терял! Словно напряжением чувств его создал – крохотный магазинчик, мог бы и не разглядеть… если бы не так страстно всматривался!