Текст книги "Первый в списке на похищение"

Валерий Поволяев
Первый в списке на похищение

© Поволяев В.Д… 2014

© ООО «Издательство «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2014

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

20 сентября, среда, 8 час. 15 мин.

Утром вместе с водителем к Белозерцеву приехал охранник Сергей Агафонов. Агафонов отличался от других охранников – был совершенно незаметен, как разведчик, выполняющий на вражеской территории важное задание, – мог пройти в двух метрах от кого угодно, даже около самого Белозерцева, который знал его очень хорошо, и остаться совершенно неузнанным. Словно бы на Агафонова была надета шапка-невидимка.

Он никогда не рядился в крикливую пятнистую форму с офицерским поясом и портупеей, как другие охранники, никогда не носил десантных ботинок, хотя в Афганистане служил в знаменитом «полтиннике» – десантном полку, попадавшем в такие передряги, какие даже самый изощренный сочинитель не в состоянии выдумать, не носил и шелковых штанов с лампасами, кожанки и футболки с надписью «босс»: Агафонов всегда был Агафоновым, самим собой – четким, жестким, невидимым.

– Здассте вам!

Ирина Белозерцева улыбнулась:

– Ну почему «вам», Сережа? Почему во множественном числе?

– Так положено, Ирина Константиновна, – Агафонов приподнял плечи и на улыбку ответил улыбкой – неожиданно застенчивой, смущенной.

– Не приставай к человеку с необязательными расспросами, – сказал Белозерцев. – Он при исполнении.

– А что, раз при исполнении, то, значит, глух и нем? Так, что ли?

– Считай, что так.

– Когда я ем, я глух и нем. Ах-ах-ах, какие строгости! Сережа, может быть, вам чашку кофе?

– Нет, Ирина Константиновна, спасибо.

Ребята из охраны всегда, даже в прежние благословенные «политбюровские» и «капеэсэсные» времена, когда на охранников смотрели, как на редкость, проникшую к нам из зарубежного кино, считались своими в семьях людей, которых они охраняли, иначе было нельзя – охранник мог предать человека, которого охранял, и тогда…

Сейчас все изменилось – если раньше охранники подчинялись КГБ, Андропову, Федорчуку и кому там еще – Семичастному? – то сейчас они служат только человеку, который их нанял, из его рук кормятся, из его рук получают деньги. Изменились психологические условия, сами взаимоотношения охранника и охраняемого. Белозерцев не раз спрашивал себя – способен ли Сережа Агафонов предать его и каждый раз отвечал: нет, не способен.

– Ну, Сережа, как знаете… Тогда съешьте это, – Ирина взяла из коробки «Баунти», стоявшей в прихожей, две кокосовые шоколадки, сунула Агафонову.

– Что-то ты его не тем, мать, угощаешь, – засмеялся Белозерцев. – Эти мужики не сладкое любят, а совсем другое – горькое. Ты все делаешь наоборот.

– Ну почему же, – Агафонов в ответ застенчиво улыбнулся. – «Баунти» – это натуральная Африка, кокосы из-под солнца, а кто когда отказывался от кокосовых орехов?

Агафонов прекрасно понимал, что означает такой необязательный утренний треп, поддерживал его – ведь мало ли что могло произойти у Белозерцевых в его отсутствие – они могли и поссориться, могли и вообще на развод подать.

– Насчет горькой есть даже популярная пословица: «С утра примешь – потом весь день свободный».

– Есть еще одна пословица, Вячеслав Юрьевич. «Если водка мешает в работе – бросай работу!» – сказал Агафонов.

– Оч-чень верные слова. Ирк, давай-ка брошу я работу, деньги у нас есть, да и все равно их все не заработаешь, поедем на Кипр, купим там себе виллу и будем жить в свое удовольствие, пить шампанское и есть омаров.

– Бросить работу тебе, Слава, не дано, ты не из тех людей, – проговорила Ирина, и Белозерцев уловил в ее тоне что-то щемящее, далекое, будто бы пришедшее из школьных лет, по которым мы всегда грустим. Он неожиданно присмирел, с тихим вздохом погладил жену по плечу:

– Ладно тебе, старушка… дней моих суровых

И ему, и ей все было понятно. Было все понятно и Сергею Агафонову.

– Покупать виллу на Кипре мы с тобой не будем, это однозначно, – сказал Белозерцев. – У меня есть некие секретные данные: наши умудрились купить там одиннадцать тысяч вилл. Одиннадцать тысяч, представляешь! Это тебе не хухры-мухры. И все – «новые русские». Куда ни плюнь – всюду «новые русские». Говорят, наши спецслужбы уже держат Кипр на крючке.

– Одна моя знакомая заметила довольно остроумно: «Странная вещь происходит: почему-то все старые евреи стали «новыми русскими».

– Она кто по национальности?

– Та самая, с «пятым пунктом»… Кто еще может так остроумно высказаться?

– Но мы-то не с «пятым пунктом», хотя и «новые русские», это раз, – хмыкнул Белозерцев. – И два – «новые русские» отличаются ныне во всем мире. Недавно в Бахрейне один «новый русский» зашел в одежную лавчонку купить себе легкие брюки – он как истинный россиянин не интересовался, куда поехал – главное, за границу, – и оказался в горячей стране в телогрейке с меховым воротником, в ватных штанах и утепленных ботах «прощай молодость». На поясе у него висела туго набитая сумка-бананка. Он ее снял, примерил легкие, как воздух, брюки. И хотя те лопнули у него на заднице, он так в них и остался, вытащил из кармана деньги, расплатился и ушел. Продавщица в этот момент занималась другим клиентом, не заметила, как он ушел. Когда закончила обслуживать клиента, увидела, что «новый русский» оставил на прилавке свою бананку. Кинулась на улицу, а того и след простыл. Покричала: «Месье, месье!» в одну сторону, покричала в другую, но куда там – все бесполезно. Открыла бананку, а в ней – несколько пачек долларов. Наличка. Сто двадцать тысяч долларов наличными, как потом посчитали. Представляешь? Думали, «новый русский» за ними вернется, а он не вернулся. Вызвали полицию, составили акт и передали деньги в наше посольство.

– Ничего себе история!

– Я, когда был в последний раз в Афганистане, то, расплачиваясь за что-то в супермаркете, – не помню уже, за что, – по-моему, покупал себе сумку и перчатки, – достал из кармана сто долларов. Так мне минут пятнадцать не могли дать сдачу – в кассе не было денег. В Штатах все расплачиваются кредитными карточками…

– И как же ты рассчитался? – спросила Ирина Константиновна.

– Ты знаешь, я даже перетрухнул: английским-то я владею хуже, чем французским, а по-французски мне известно одно только слово «жаме». – Глазею я на кассиршу и хлопаю зенками. Объясниться-то не могу… Я уже начал подумывать, что у меня фальшивая сотенная – вывез, так сказать, «богатство» из столицы нашей Родины… Кассирша тем временем взялась за громкоговоритель, вызвала к себе администратора, тот примчался, вызвал еще кого-то и уже тот послал клерка в банк разменять сотню – в огромном супермаркете не оказалось даже ста долларов наличными. Так-то!

– А тут сто двадцать тысяч «зеленых»! И все наличными. Я представляю, что было с той продавщицей. М-да, непередаваемая история, – голос Ирины Константиновны сделался сухим, озабоченным. – Пора отправлять Костика в садик, не то он опоздает.

Из подъезда вышли вместе: Белозерцев, Костик и Агафонов. Только Агафонов чуть опередил хозяина – прикрыл со стороны улицы, снаружи огляделся, поймал утвердительный взгляд водителя первой машины – все, мол, в порядке, потом перевел взгляд на вторую машину, также поймал утвердительный кивок, оглянулся на подопечных, отступил в сторону. Все было правильно, недаром Сережа Агафонов считался одним из самых толковых охранников в их конторе.

День выдался редкостный, совершенно южный – пальчики оближешь, какой день: небо над Москвой было высоким, по-черноморски синим, прозрачным – ни единого облачка, деревья стояли тихие, смирные – они, похоже, слушали шум города.

– Пап, а деревья живые? – поинтересовался Костик. Он шагал, как взрослый, – степенно и важно, будто был королем здешней деловой жизни – он, а не отец.

– Живые.

– Тогда почему они не говорят?

– Ах, Котька, Котька, ничего-то ты не знаешь, – улыбнулся Белозерцев, улыбка у него получилась грустной: дети умеют загонять взрослых в тупик. И кто только дал им такие блестящие способности? – Деревья говорят, только мы не понимаем их языка.

– У них что, иностранный язык?

– Иностранный.

– Такой, как английский?

Нет, Костик действительно кого угодно мог загнать в угол, любого профессора, любую многомудрую Бабу-Ягу.

– Ну, не такой, как английский – другой, но тоже очень сложный.

– А-а-а, – протянул Костик почему-то разочарованно, наморщил лоб и полез в машину с видом несчастного маленького старичка. Белозерцеву стало жалко сына, внутри образовался холод – словно бы пузырь какой лопнул, – холод обжег сердце, и Белозерцев схватил Костика за плечо, притянул к себе.

– Ах, Котька, Котька! Ты это… – Белозерцев закашлялся: в горло то ли пыль попала, то ли слеза.

– Я понимаю, папа, я все понимаю, – тихо произнес Костик, прижимаясь к отцу. – Ты хотел сказать: «Держись!». Как мужчина мужчине?

– Как мужчина мужчине, – подтвердил Белозерцев. Холод, внезапно возникший у него в груди, исчез.

– Вышла новая программа – каши съесть не меньше килограмма, – вспомнил Костик присказку, услышанную по телевизору, и рассмеялся.

– Рифмоплет! – Белозерцев, увидев, что Сережа Агафонов уже расположился на заднем сиденье и занял удобную позицию, подтолкнул Костика к машине:

– Вперед! Броня крепка и танки наши быстры!

Старый, жемчужного тона, – не цвет, а мечта темпераментных кавказцев с орлинами носами, – «мерседес» тихо покатил со двора на улицу. Белозерцев проводил «мерседес» взглядом, и холод возник у него внутри снова. Было Белозерцеву сегодня что-то не по себе, тревожно, пусто, и что было тому причиной, Белозерцев не знал. Он помял пальцами виски. Может, он плохо спал? Видел худой сон? Нет, не то, не то, не то… Ни первое, ни второе, ни третье, ни пятое!

Тогда что?

20 сентября, среда, 8 час. 30 мин.

То, что в воздухе пахло грозой, а над головой сгущались тучи, Белозерцев чувствовал собственной кожей, буквально порами, корнями волос, спиной, лопатками, и, как всякий восприимчивый человек, пытался разобраться, что же происходит, откуда источается опасность?

В конторе у него все вроде бы в порядке – тьфу, тьфу, тьфу – ныне ведь не то, что в застойное время, ныне надо четыреста раз плюнуть через плечо, чтобы все было в порядке, это при Брежневе обходились лишь тремя плевками, а сейчас нет, – дома тоже все в порядке, у Виолетты… у нее также все было тип-топ, никаких забот, никаких хлопот, и бросать Белозерцева эта изнеженная женщина не собиралась. Тогда в чем же дело? Откуда дует ветер? Откуда холод? Откуда взялось тошнотное, вышибающее сыпь на коже ощущение опасности? Откуда дурные предчувствия?

Белозерцев многое бы отдал, чтобы узнать это, заплатил бы зелененькими, синенькими, фиолетовыми, какими угодно купюрами, даже оранжевыми голландскими гульденами, за то, чтобы узнать. Время на дворе стоит такое, что избавиться от опасности можно только с помощью денег – ничего не помогает, ни автоматические, стреляющие одной длинной очередью гранатометы – кажется, «Утес» их зовут, – ни пулеметы, ни «катюши» образца 1995 года, ни многочисленная охрана, – помогают только деньги. Но кому эти деньги дать, кому конкретно вручить чемодан с пачками – этого Белозерцев не знал. Он был не из тех людей, которые водят дружбу или хотя бы просто знаются с «темными силами», с разными Япончиками, Глобусами, Кирьянами, Ходоками, Галилеями и прочими, – Белозерцев таких знакомств не то чтобы избегал – избегнуть их все равно не удастся, от чумы и насморка, как говорится, не спрячешься – он их просто боялся и держался настороже. Если ощущал невнятную опасность, оглядывался – а вдруг сзади к нему кто-то подбирается?

Сквозь окно машины Белозерцев внимательно и грустно разглядывал Москву – странно изменившуюся, по-базарному крикливую, замусоренную, неузнаваемую – от прежнего интеллигентного и чистого города почти ничего не осталось. Появилось много красного революционного цвета: что ни палатка, что ни тент, то обязательно алый перечный цвет, словно бы кто-то окрасил их свежей кровью и бросил призыв к революции – штуке не то чтобы надоевшей, а просто чуждой нормальной человеческой натуре, в том числе и натуре русской.

Неделю назад к Белозерцеву приехал один бизнесмен из «ситцевого» города Иванова, бросил в сердцах:

– Москву вашу надо окружить высоким забором и никого из города не выпускать, чтобы ни один человек отсюда не выезжал и ни одна бумага не выходила из московских казенных домов.

Наверное, он был прав. Белозерцев раньше об этом не задумывался, да и нужды особой, чтобы задумываться, не было, а ведь от столичных бумаг на периферии бывает много вреда. И еще пыли и копоти. Впрочем, от нестоличных людей копоти и вреда бывает еще больше: никакими долларами и уж тем более родными «деревянными» это не компенсировать.

Рассеянно улыбнувшись, Белозерцев тронул водителя рукой за плечо:

– Боря, давай-ка сделаем небольшой крюк, минут на сорок подвернем к Каретному Ряду.

– Понял, Вячеслав Юрьевич, все понял, – водитель наклонил голову, наметил себе цель – верткую японскую машину с красным дипломатическим номером и пошел на недозволенный обгон – справа. Белозерцеву склонность водителя лихачить не нравилась, в другой раз он сделал бы ему замечание, но сейчас промолчал, помял пальцами горло и сделал вид, что ничего не заметил. Ощущение опасности не проходило.

Отчего же оно не проходит? Оглянулся назад, в стекло – может, его кто-нибудь пасет, прилепился к бамперу, как блин к сковородке, и не отлипает? Недалеко от них, так же ловко обогнув машину с дипломатическим номером, шел довольно броский автомобиль с мощным мотором – новенькая «Альфа-Ромео» желткового цвета, Белозерцев подумал, что вряд ли те, кто вздумает его пасти, будут ездить на таких броских машинах – слишком уж приметна «Альфа», буквально режет глаза. С другой стороны, «Альфа-Ромео» стартует с места в режиме взрыва. Легка в управлении, очень маневренна. В общем, присмотреть за этим «яичным желтком» надо. Это не повредит. Осторожность вообще еще никогда никому не вредила.

Он откинулся назад, сместился в угол, так, чтобы его не было видно, подумал о том, что кроме Сережи Агафонова надо будет прикрепить к себе еще пару надежных охранников, личных, так сказать, чтобы можно было свободно дышать. Не то ведь… Он почувствовал, как у него неровно, надорванно забилось сердце, виски сжало – Белозерцев покрутил головой, пытаясь освободиться от неприятного ощущения, решил, что обратно домой поедет с двумя охранниками, с Сережей и еще с кем-нибудь. Так будет спокойнее.

Конечно, водитель Боря тоже прекрасно подготовлен, на «пять» – Белозерцев сам видел, как он в спортивном зале расшвырял четырех здоровяков, те только поехали от него в разные стороны, как намыленные, но может ведь случиться ситуация, что Бориса одного не хватит. Очень даже может случиться такая ситуация…

Почему же так тревожно, так погано на душе – ну будто бы туда наплевали… Белозерцев вывернул голову, глянув в заднее стекло: где там «Альфа-Ромео»? «Альфа-Ромео» шла за их машиной как привязанная.

Белозерцев невольно вздохнул – неужели его пасут? В последнее время вся печать кричит о заказных убийствах, от страшных сообщений звенит в ушах, как от пистолетной пальбы, перед глазами делается красным-красно, будто пространство напитали кровью – то директора ресторана стальной тонкой пружинистой проволокой удавили прямо в кабинете, то депутата Государственной думы прошили насквозь выстрелами из помпового ружья, то коммерческого директора известного акционерного общества два киллера, вооруженные десантными автоматами, превратили в решето… Жить стало опасно.

Но и не жить нельзя. Жить надо, чего бы это ни стоило, сколько бы ни брали с богатых людей денег за свежий воздух, за возможность провести воскресенье на даче, за летнее, совсем не сентябрьское, как сегодня, солнышко, по-южному отвесно висящее над головой, за синюю глубину московского неба.

Отогнув рукав пиджака, Белозерцев посмотрел на часы: как быстро идет время! Времени Белозерцеву не хватало никогда, да и никогда не будет хватать, даже если сутки растянуть на сорок восемь или семьдесят шесть часов. Глянул в заднее окно – «Альфа-Ромео» продолжала идти за ними.

– Борь, а Борь, – тихо позвал Белозерцев.

– Вижу, Вячеслав Юрьевич, – отозвался водитель. – Давно уже вижу. Похоже, нас пробуют накрыть сачком, как редкую мадагаскарскую бабочку.

– Ну и выражения у тебя, Борис, – невесело усмехнулся Белозерцев, – мадагаскарскую!

– А может, и не пробуют, Вячеслав Юрьевич… Хотя попытка – не пытка, – сказал Борис, внимательно глядя в зеркальце заднего вида, – все может быть. Скорее всего, они не знают, что у нас для подобных случаев кое-что припасено, – он вытащил из-под сиденья укороченный, тускло блеснувший черным металлом автомат, положил рядом с собой, ухмыльнулся. – Можем с любыми гостями встречаться. Мы готовы.

– А без автомата можно, Борис?

– Стрельбы не будет, – пообещал водитель. – Это я гарантирую.

– Тогда зачем автомат? Без автомата оторваться не сумеем?

– Сумеем, – уверенно проговорил Борис, повел машину по крутому спуску вниз, отчего в Белозерцеве сразу возник твердый клубок, подкатил изнутри к горлу – такое бывает, когда спускаешься на скоростном лифте в каком-нибудь нью-йоркском биддинге из поднебесья на грешную землю. Белозерцев схватился за горло, помял его, освобождаясь от комка. «Ощущение почти парашютное», – подумал он.

– Еще как сумеем оторваться, сделаем это, как в цирке у Никулина, – пообещал Борис. Закончив спуск, он резко повел машину вверх, беря крутизну на абордаж. Наверное, здесь когда-то был овраг, в котором оставили свои копыта немало лошадей. Глянул в зеркальце: как там «Альфа-Ромео»?

Водитель на «альфе» был послабее Бориса: Боря, старый летун, понял это мигом, растянул толстые губы в улыбке, показав щербатую пасть доброго людоеда, в следующий миг сделал почти неуловимое движение рулем, перестроился, будто шел не по задымленной тесной трассе, а по свободному пространству некой электронной игры, сзади его через несколько секунд поджал синий «мерседес», перекрыл дорогу «альфе», водитель за рулем «яичного желтка» занервничал, попробовал было втиснуться в соседний поток, но не дано было нашему теляти волка стрескать: за «мерседесом» почти вплотную шел обшарпанный «жигуль» седьмой модели, за «жигулем» еще один такой же – седьмой «жигуль», только новенький, недавно с конвейера, владелец его не успел даже прикрутить номера, держал их у ветрового стекла, чтобы было видно придирчивым гаишникам; минуты три прошло, прежде чем «альфа» попала в полосу, по которой теперь шел Борис.

А Борис сделал еще одно полууловимое движение рулем, лихо переместился по задымленному полю вперед, взял вправо, перестроился в свой старый ряд, засмеялся довольно, видя, что водитель «альфы» снова задергался, потом переместился в следующий ряд, затем взял круто вправо и с грохотом влетел в длинный, темный, отдающий промозглым сырым духом проулок. «Альфа-Ромео», зажатая потоком, проследовала дальше.

– Вот и вся любовь, Вячеслав Юрьевич, – доложил Борис Белозерцеву.

– Молодец, Боря!

– Крюк делаем? – спросил Борис.

– Делаем! – Белозерцев приложил руку к груди: сердце билось так, будто завершало свое существование, внутри что-то болело, но что конкретно болело, Белозерцев понять не мог, он устало смежил глаза – правильно говорят, что все болезни от нервов. Понервничал немного – и внутри появилась боль.

Проехав немного по проулку, Борис свернул в зеленый, густо засаженный деревьями двор – проход между деревьями словно бы специально был оставлен для машины, проехал насквозь, очутился в следующем дворе, а через минуту – в параллельной проулку улочке, такой же затененной и старой.

– Ну, Боря, ты и эквилибрист, – похвалил Белозерцев, задержал в себе дыхание, старясь одолеть боль. – Циркач, по проволоке ходишь!

– Стараемся, – довольный похвалой, отозвался Борис.

Конечно, то, что они оторвались от «яичного желтка», еще ничего не значит, тем, кто преследовал Белозерцева, известен его адрес. А это – все, квартиру же менять не будешь – они появились здесь сегодня, появятся и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Если, конечно, не произойдет что-нибудь раньше.

20 сентября, среда, 8 час. 35 мин.

Сергей Агафонов сидел рядом с Костиком, вполуха слушал его болтовню и одновременно наблюдал за дорогой, за тротуарами, за машинами, засекал каждую мелочь, сводил вместе светлые, едва различимые на лице брови, когда ему что-то не нравилось.

– Дядя Сереж, а дядя Сереж, что бы ты сделал, если бы выиграл в лотерею триста миллионов рублей? – Костик, увидев излишне напряженное лицо Агафонова, подергал его за рукав: ему не нравилось, что сегодня охранник обращает на него меньше внимания, чем обычно.

– Купил бы «роллс-ройс», – наконец ответил Агафонов.

– А зачем «роллс-ройс»?

– Чтобы тебя катать по Москве.

– А на «вольво» нельзя?

– Можно, но на «роллс-ройсе» лучше.

– «Роллс-ройс» – дорогая машина?

– Очень.

– М-м-м, – Костик задумался, но думал он недолго, всего несколько мгновений: – А кто ездит на «роллс-ройс»? – Костик на удивление четко выговаривал трудное слово «роллс-ройс», – у моего папы такая машина есть?

– Нет.

– А у кого она есть?

– У английской королевы.

– Она на ней ездит?

– Да.

– И я буду ездить?

– Естественно. Если я выиграю в лотерею триста миллионов рублей.

– М-м-м, – Костик снова на мгновение задумался, прикинул что-то в уме. – А у тебя есть лотерейные билеты?

– Пока нет.

– А как же ты будешь выигрывать лотерею?

– В лотерею, – поправил Агафонов. – Ну-у… куплю пару, а то и три лотерейных билета со счастливыми номерами и выиграю.

– Может, мы остановимся и ты прямо сейчас купишь лотерейные билеты? – голос у Костика сделался просящим.

– Это мы с тобой, дружище, сделаем вечером, когда будем возвращаться домой. Договорились?

– А вечером будет не поздно?

– Не, не поздно.

– Ведь эти самые… ну… лотерейные ящики на ночь закрываются. Рабочий день кончается, и их замыкают, на ключ.

– Лотерейные ящики работают круглосуточно, – серьезно заявил Агафонов.

– Без перерыва на обед?

– Перерывов на обед у них не бывает. И вообще, Костик, пусть этот вопрос тебя не волнует. Главное дело для тебя – получше пристегнуться ремнем, когда ты сядешь в кабину «роллс-ройса».

Глаза у Костика от проснувшегося азарта сделались веселыми, глубокими, в них запрыгала густая электрическая пороша – словно светлячки какие родились, Костик рассмеялся неожиданно счастливо, звонко, прижался к руке Агафонова, и Агафонов почувствовал, что внутри у него рождается тепло, какая-то щенячья нежность к этому мальчишке и одновременно жалость к самому себе – ведь если бы он женился до ухода в Афганистан на Людочке Ахметовой с улицы Композитора Мясковского, то у него тоже был бы такой же славный пацаненок. А может быть, и два. Но нет, Агафонов не женился, улетел на войну, вернулся оттуда надорванный, с неспокойной душой и пулевой раной на плече, с удивлением обнаружил, что Людочка его не дождалась, вышла замуж за другого, за невзрачного паренька, отгородившегося от Афганистана белым билетом.

Агафонов в тот день здорово напился, а напившись, плакал. Слезы помогли ему, облегчили душу, со слезами из него будто бы вымыло накипь, скопившуюся за два афганских года, еще что-то тяжелое, мешающее дышать, жить. Агафонов выплакался и навсегда вычеркнул из своей жизни не только неверную Людочку, но и всех женщин вообще. Вначале ему было плохо, в голову лезли разные мысли, дырявили черепушку, вызывали боль, а потом полегчало.

Он посмотрел на Костика и прижал его к себе.

Машина подъехала к зеленым, с ярко-красной обводкой воротам детского сада. На территории сада было тихо и пустынно. Они прибыли первыми, в детском саду еще никто не появился. Агафонов скомандовал Костику:

– Станция Березай, кому надо – вылезай!

Костик с сожалением вздохнул и просяще посмотрел на Агафонова:

– Дядя Сережа, а ты мне когда-нибудь про Афганистан расскажешь?

– Когда-нибудь – да, – пообещал Агафонов, открыл дверь, потянулся безмятежно, по-детски незащищенно. Впрочем, что-что, а сторожкости, готовности драться, защищать подопечных он никогда не терял, он всегда был готов встать в каратистскую стойку – ведь в современной бандитской Москве расслабляться никак нельзя, – глянул влево, глянул вправо – утреннее пространство было чистым, ничего плохого не предвещало, – протянул руку Костику.

– Вставай, старик!

– А в Афганистане было интересно? – спросил Костик, берясь за руку Агафонова.

– Не очень, – не стал скрывать правды Агафонов.

– Шпионы там были?

– Были.

– Ну вот, а ты говоришь – не очень.

Сзади вдруг раздалось тихое шипение, будто у велосипеда полетел ниппель или внезапно прохудилось колесо, все произошло стремительно, в считанные миги, Агафонов сгорбился, словно в спину ему всадили пулю, поморщился от неприятной мысли и развернулся – слишком поздно он сообразил, что происходит, – намертво, будто фотоаппаратом, засек лицо парня в шелковых спортивных штанах и кроссовках, державшего на мушке водителя их старого «мерседеса», а также лица двух других налетчиков, коротко остриженных, с одинаковыми физиономиями и одинаково выпяченными крутыми подбородками – ребята походили друг на друга, словно были рождены одной матерью, – стремительно, совершенно бесшумно двигавшихся к нему.

У них была прекрасная тренировка, раз они умели ходить так, будто ноги не касались земли, а опирались на воздух, и еще они имели особые глаза – такие глаза так же надо делать, ставить, как и бесшумную походку, и способность растворяться не только среди людей, но и в «чистом поле», стрелять на шорох и с одной пули снимать человека, и талант готовить вкусный, пальчики оближешь, борщ из топора, не имея на руках ни капусты, ни мяса, ни картошки со свеклой, ни приправ.

Агафонов сразу понял, что справиться с этими людьми ему будет трудно – так трудно, что вряд ли он с ними справится. Что-то кислое, отдающее порохом и одновременно мудреным заморским фруктом киви, сбилось у него во рту, он судорожно, одним махом сглотнул комок, буквально силком протолкнул его в себя, еще раз поморщился, ощутив, что комок прилип к чему-то внутри и вызвал боль, подумал: уж не к сердцу ли прилип? Если к сердцу, то оно сейчас вспухнет резью в висках, в глотке, заколотится оглушающе, но нет, сердце билось ровно, спокойно. Страха не было.

Агафонов резко толкнул Костика в сторону, загоняя его под куст акации, хотя вряд ли сцепившиеся густые ветки куста могли защитить от пули, сам повалился в другую сторону, выдернул из-под куртки револьвер. Прокричал что было силы:

– Костик, беги скорее отсюда! В садик беги!

Удивился тому, что голос его прозвучал слабо, выстрелил в правого налетчика, сбивая его с ног, оглянулся – как там Костик, бежит в садик, под прикрытие стен, или нет? Костик, сжавшись в зайчонка, сидел под кустом и испуганно глядел на Агафонова. Выстрел оглушил его.

– Ну что же ты, Костя-я?! – отчаянно прокричал Агафонов. – Беги, беги-и…

Оглядываясь на Костика, Сергей Агафонов упустил время, какие-то считанные миги, он боялся, что второй налетчик пальнет в мальчишку, а бояться не надо было, надо было стрелять самому, но Агафонов это слишком поздно понял, потерял драгоценные секунды, во второй раз выстрелить он не успел – в него пальнул налетчик, шедший справа. Попал. Пуля отбила Агафонова метра на полтора назад. Железным штырем ему прожгло плечо – то самое, которое было когда-то пробито в Афганистане. Пуля перекрутила его вокруг себя. Падая, Агафонов ударился лицом о камень, разодрал губы, почувствовал на зубах кровь.

– Беги! – снова прохрипел он Костику. Понимал Агафонов – он хорошо знал это по Афганистану, что через несколько минут его может не быть, поэтому надо было хрипеть, отгонять Костика, пока он еще живой, ощущает боль и видит солнце, видит людей этих… А пока он живой, он будет защищать Костика. – Беги! – выплюнул он изо рта кровь, выстрелил в правого налетчика.

Бил близко, а не попал – парень опытный был, засек, как пойдет пуля, в последний момент качнулся, ушел от свинца. Обозлившись, налетчик что-то выкрикнул в ответ, Агафонов очень близко увидел влажную блестящую белизну его зубов, нажал на курок, целя в Агафонова.

Пуля отковырнула кусок асфальта рядом с головой Агафонова. Сергей дернулся, откатился от пробоя – сделал это автоматически, выстрелил ответно – мимо, он уже почти ничего не видел, Сергей Агафонов, перед глазами у него все полыхало огнем, плыло, внутри тоже горел костер хотя в онемевшем, враз ставшим чужом плече боли еще не чувствовалось.

В красном тумане вдруг возникла дрожащая черная фигура, продралась сквозь студенистую плоть и начала косо заваливаться на него, на лежащего, Агафонов попробовал передвинуться, уйти, но тело уже не слушалось его. Сергей переместил ствол пистолета влево, словно собирался подпереть им темный неровный силуэт, и нажал на спусковой крючок. Налетчик вскрикнул, отпрыгнул в сторону, вновь выстрелил в Агафонова.

На этот раз он не промахнулся. Пуля попала Агафонову в рот, выкрошив зубы – они просто превратились в гречку – и выбив фонтан крови. Последнее, что он услышал, был крик Костика:

– Дядя Сережа-а! А-а-а!

«Дядя», – успел подумать Агафонов, увидев рядом с собой лицо Ванечки Кислова – маленького, полутораметрового роста, взводного из их «полтинника», подорвавшегося на мине и увезенного помирать на родину, в подмосковную Апрелевку, потом из багровой притеми вытаял Витька Щедрин – тоже афганский дружок, даже больше, чем просто дружок – кореш, срубленный пулей из «бура» во время атаки на кишлак, в котором засел Лысый Кудуз… Щедрин подмигнул Агафонову, протянул обе руки, чтобы обняться по-братски крепко, и Сергей Агафонов, готовно кивая, пошел к нему навстречу.

Когда налетчик склонился над Агафоновым, тот был уже мертв.

– Дядя Сережа! – прокричал Костик, размятый, раздавленный тем, что видел, сросшийся с кустом акации, сам ставший кустом, его ветками. Налетчик метнулся к Костику, сгреб его, выдернул из куста. Предупредил:

– Не кричи!

– А-а-а! – закричал Костик.

Налетчик рукой зажал ему рот, приподнял, бегом помчался к своему «жигулю». На ходу выкрикнул напарнику, державшему на мушке водителя белозерцевской машины – серого от боязни, потного:

– Чего стоишь? Да свяжи ты руки этому дураку!

Он швырнул Костика на заднее сиденье, скомандовал своему водителю, сидевшему за рулем машины с невыключенным мотором – тот держал ногу на педали газа, чтобы в любую минуту рвануть с места и раствориться на ближайших улицах:

– Клоп, держи мальца! Не выпускай – больно горячий!