Текст книги "Первый в списке на похищение"

– Машину задержать не удалось?

– Нет.

– Ясно. А сейчас такой машины уже и в природе не существует. Есть совершенно другая, перекрашенная, с иным номером. Да, ты прав – к Славке надо садиться на хвост. – Иванов хмыкнул: – Бизнесмен! – Слово «бизнесмен» он произнес чуть издевательски, со смешком – с мягким протяжным «е» в середине и в конце. – Не поймаем бандюг – в Славкину баню нам больше не ходить.

– Естественно. Ему не на что уже будет ее содержать.

– М-да, – удрученно произнес Иванов. – Ты, значит, так считаешь, товарищ генерал-майор?

– Не товарищ, а господин.

– Хорошо, что не гражданин. У нас на Лубянке такого еще нет. Ни граждан, ни господ, пока только товарищи.

– Собственно, в эмвэдэ тоже. – В это время зазвонил городской телефон – прямой, мимо «пишбарышни», как говорил Зверев, хозяин кабинета бросил в трубку «вертушки»: – Подожди минутку, Вениамин Константиныч, – поднял трубку городского телефона. – Кхе-кхе, слушаю вас. А-а, это ты, Вячеслав Юрьевич? Легок на помине. Почему легок, спрашиваешь? Да все время думаю о тебе, из головы не выходишь, потому и легок. Как действовать? Как, как… Я же сказал: принимай условия этих бандюг и готовь пятьсот тысяч долларов, другого пути пока, к сожалению, нет. К сожалению… – Зверев поднял указательный палец. – Клиенты тебе попались серьезные, Вячеслав Юрьевич, они могут расчленить твоего Костика, рассовать по трехлитровым банкам и прислать домой, а потом взяться за тебя самого. Это не пустые слова, старик! Ну, пока, пока… – Зверев повесил трубку городского телефона, проговорил, обращаясь к Иванову: – Извини еще раз, Вениамин Константиныч… В общем, ты все слышал.

– Все, – не удержался от невольного вздоха Иванов. – Действуем, значит, сообща?

– Сообща.

Через несколько минут все телефоны Белозерцева, известные генералу Звереву, были взяты на прослушивание.

20 сентября, среда, 11 час. 00 мин.

Белозерцев по-прежнему продолжал пребывать в состоянии растерянности, он никак не мог собрать себя воедино – в голове звенело, в висках плескалась боль, из пальцев выпадали бумажки, руки дрожали, колени тоже – он никогда не думал, что человек может оказаться таким слабым, быстро разрушающимся. Он ощущал, что разваливается буквально на глазах, организм его, который он считал крепким, вечным, на деле оказался изношенным, усталым, дырявым – вон внутри как все сипит, посвистывает, еще немного – дырка образуется и в сердце. И там будет свистеть. Белозерцев посмотрел на свои трясущиеся руки.

Перед глазами у него вновь побежала вертикальная строчка, рассекла пространство сверху донизу, от потолка до пола, он сдавил ладонями виски, стараясь избавиться от этой назойливой строчки, но не тут-то было. Белозерцев шумно вздохнул, согнулся, как когда-то в детстве в ожидании наказания, и затих.

Кто сейчас может его выручить, какой дурак даст ему деньги? А если и даст, то под такие оглушающие проценты, что Белозерцеву потом не то чтобы масло – хлеб не на что будет купить. Причем друзья его, с которыми он ходит в баню, разыгрывает дружеские партии в бильярд, толкает носом кильку в бассейне, первые же и постараются разорить. И будут рады лишней возможности обогатиться.

Плохо его дело, раз этот лысый хрюкающий Зверев сказал, что надо собирать «зеленые» да выкупать сына у налетчиков, – и раз уж Зверев сложил лапки, будто заяц перед роковым выстрелом из ружья, то плохо дело не только Белозерцева – всей России. И будем жить мы ныне по одному закону – закону малины: Белозерцев неверяще покрутил головой: глядишь, скоро «вор в законе» станет председателем Совета Федерации, а заслуженный пахан, прошедший все северные лагеря; сядет на место Черномырдина. Неужели мы к этому пришли? М-да, за что боролись, на то и напоролись.

Второй звонок к Звереву разрушил все иллюзии, которые у него еще оставались, – Зверев открытым текстом сказал: собирай деньги! А это – все, это значит, что несколько лет работы пущены псу под хвост.

Зазвонил «панасоник» – звук у этого аппарата мелодичный, приятный, он всегда нравился Белозерцеву, но сейчас мелодичный звонок подействовал, как удар зубной боли, разломивший голову пополам.

– Ну что, арбуз, – услышал он в телефонную трубку грубый железный голос, – придется все-таки порезать твоего отпрыска, чтобы ты впредь не сходил с тротуара. Сразу видно, арбуз, что тропу в зоне ты никогда не мерял ногами, не знаешь, что такое шаг влево, шаг вправо… Жаль, арбуз! Ну что, получил совет? Милицейский начальник тебе все правильно сказал – набивай торбу деньгами американского производства, иначе… Ты понял, что будет иначе? Делаю второе предупреждение, арбуз – ты совершил две ошибки. Третьего предупреждения не будет. Понял?

В следующую секунду в трубке раздался маслянистый пистолетный щелчок – человек с железным голосом отключился. Белозерцев, старчески кряхтя, с трудом поднялся с кресла, пошатнулся, постоял немного, пробуя ногами пол… Воздух перед ним плясал, клубился, взрывался мутными дымными пятнами, черные строчки пронизывали пространство сверху вниз, рождали в Белозерцеве, как и прежде, боль и холод.

Но как бы там ни поворачивались события, надо было брать себя в руки, выходить из клинча, надо было действовать. Иначе он погубит сына, погубит свой дом и свою семью и в конце концов погибнет сам. Он нажал на кнопку звонка, вызывая к себе секретаршу.

– Шофера ко мне, Бориса, – приказал он Зое Космодемьянской, едва та появилась на пороге, – и Высторобца.

20 сентября, среда, 11 час. 15 мин.

Зверев задумчиво повертел в руках небольшую кассету, вставил ее в магнитофон, послушал с неподвижным, внезапно потяжелевшим и посуровевшим лицом, затем прогнал пленку назад – до конца прогонять не стал, остановил и вновь включил запись. Склонил голову набок, стараясь разобраться в металлическом неприятном голосе, доносившемся из магнитофонного динамика: «Ну что, получил совет? Милицейский начальник тебе правильно сказал – набивай торбу, деньгами американского производства, иначе…» Зверев покашлял в кулак, вздохнул с видом, будто его допекала какая-то боль, допекала и в конце концов допекла, терпеть ее не стало мочи, повел головой в сторону.

– Ну и ну!

Сказать генералу Звереву больше было нечего.

«Ты понял, что будет иначе? Делаю второе предупреждение, арбуз – ты совершил две ошибки. Третьего предупреждения не будет. Понял?» Генерал остановил магнитофон.

– Что же в результате получается, Волошин, две ошибки – это два звонка Белозерцева ко мне? Так?

Долговязый парень в клетчатой рубашке и простых джинсах «мосшвеевского» производства, сидевший за приставным столиком, склонил голову:

– Так, товарищ генерал.

– Каким же образом они меня засекли, а? Как прослушали разговор?

– С этим мы разбираемся. Думаю – разберемся. Не сразу, но разберемся, товарищ генерал. На телефонном узле уже работает техническая группа.

– Сколько человек?

– Двое.

– Сегодня разобраться нельзя?

– Дайте немного времени. Если бы это была спецсвязь, тогда бы дырку нашли скоро, но вы-то говорили через город, а там дырка на дырке, сплошное решето, и через какую щель утекает вода – сразу не определить. Но наши работают, и работают быстро и аккуратно – комар носа не подточит.

– Вода, – хмыкнул Зверев, – тоже мне сравненьице! Это что же, я – производитель воды? Ладно, даю вам сутки, завтра в одиннадцать ноль-ноль доложите. А теперь вот это, – генерал показал на магнитофон и нажал пальцем на клавишу. Из черной пластмассовой щели резво, с коротким клацаньем выскочила кассета. – Засекли автора?

– Занимаемся, через пятнадцать минут буду готов доложить.

– Хорошо. А голос-то какой… Слышали, майор? Будто через задницу говорит. А в заднице – железные зубы.

– Желудочный голос.

– Все равно. Он что, использует какую-то хреновину, техническое приспособление, чтобы голос так звучал?

– Не думаю. Все природное.

– Ничего себе природа! – тоном, полным холода, проговорил Зверев. – То кошки с шестью ногами рождаются, то рыбы без глаз, то человек с желудочным голосом. Двадцатый век, будь он неладен. М-да, оч-чень характерная примета – этот голос. Не надо никакой идентификации, голос – как фотокарточка, ни с кем не спутаешь, – Зверев побарабанил пальцами по столу, потом снова загнал кассету в магнитофонный зев, ткнул мизинцем в клавишу, послушал, остановил магнитофон. – Через пятнадцать минут жду вас на доклад, майор.

20 сентября, среда, 11 час. 20 мин.

Ирина Белозерцева дрожащими руками накапала валокордина в стакан с холодным пузырящимся нарзаном, выпила, опрокинулась на постель, покрытую тигровой шкурой. Шкуру эту муж когда-то привез из Кении, где он успешно продавал российский алюминий, – валокордин не подействовал, по ее щекам снова густо потекли слезы.

– Ко-остик! – прошептала она, кривясь ртом. – Ко-остик!

Голос ее растворился в гулкой тиши комнат. Ирине сделалось страшно. Стараясь успокоиться, унять дрожь, она разжевала таблетку валидола, еще какое-то заморское снадобье – розовую овальную пилюлю, прописанную домашним врачом без всяких рецептов, она даже не знала ее названия, сладкую на вкус, подумала о том, что похищение Костика – наказание за грехи. За ее грехи. Ну зачем ей нужен был Олежка? И не так он красив, не так остроумен, не так талантлив – обычный пустой безденежный человек, пытающийся натянуть на себя маску полушута-полугероя, мало на что способный… Она заплакала сильнее, щеки от размытой краски сделались черными, краска сползла со щек на шею.

– А-а-а, – задыхаясь, стараясь справиться с собой, с острой тоской, с болью прокричала она зажато, на несколько секунд отключилась – свет перед ней померк, сделался серым, крошечным, потом и вовсе погас. Ирина затихла, словно бы ее опутала неведомая хворь, подмяла под себя, лишила всего – и теперь вот решила лишить жизни… Застонав, Ирина сделала усилие, порвала путы и снова пришла в себя. – А-а!

Это Бог наказывает ее за грехи, за Олежку, за мелкие увлечения и пороки студенческой молодости, наказывает Белозерцева за его похоть, за то, что вечно бегает за чужими юбками – не всегда чистыми, за Виолетту… Грешны они перед Богом, грешны. Оба грешны. Ирина снова заскулила, подтянула к себе ноги, свернулась, как в детстве, калачиком, забылась на несколько минут.

Очнулась от того, что кто-то тряс ее за плечо. Ирина не сразу сообразила, что с ней, где она лежит и вообще где все происходит – в забытьи, в одури или наяву, замотала протестующе головой, попыталась оттолкнуть тяжесть, навалившуюся на нее, выкинула перед собой руки, уперлась во что-то плотное и закричала.

– Тихо! – она узнала голос Белозерцева. – Чего орешь, как оглашенная? Ты что, испугалась? Это я.

Она открыла глаза. Над ней действительно склонился Белозерцев, постаревший, с ввалившимся ртом и окостлявевшими висками, с тусклым, без жизни и обычного блеска взглядом.

– Ты?.. Ты чего? Почему так рано?

– Почему, почему… По кочану да по кочерыжке. Ладно, ты и так все знаешь.

– Знаю. – Ирина снова скривилась лицом, заплакала горестно: – Ко-о-остик!

– Хватит дождя! – довольно грубо оборвал ее Белозерцев. – Развела тут сырость, и без тебя кругом все хлюпает. Тошно! – он прошел к домашнему сейфу, врезанному в стену – к сожалению, только наполовину; глубже врезать сейф не удалось, стена оказалась слабой и тонкой, – замаскированному под отделение секретера, открыл его. Услышав громкое рыдание Ирины, нервно дернул головой. Он понимал, что Ирину покоробила его грубость, понимал, что надо бы дать «задний ход», отработать обратно, приласкать жену, сказать ей несколько добрых слов, но не стал делать этого, внутри у него возникло что-то протестующее, словно бы Ирина была виновата в похищении Костика. Вторично дернул головой: сдерживать себя не мог, что-то надломилось в нем, – если Ирина была в чем-то виновата, он бы убил ее. Удавил бы собственными руками. Этими вот… он посмотрел на свои руки.

Вытащил из сейфа несколько пачек долларов – домашний запас «налички», который держал у себя на всякий случай, но до нужных ста пятидесяти тысяч – первого «взноса» – было далеко, затолкал пачки в синюю сумку с надписью «Белфаст», озабоченно подумал о том, что деньги все равно придется брать взаймы, может быть, даже придется попросить кредит в Центробанке у зама председателя, с которым он был хорошо знаком, перебросить кредит в посреднический банк и там превратить его в наличные деньги, поскольку напрямую «наличку» в Центробанке брать нельзя.

Белозерцев закрыл сейф. Он уже немного пришел в себя. Первое оглушение, когда все предметы перед глазами двоятся, троятся, а у самого носа, словно у инфарктника, бегает прозрачная черная строчка, осталось позади, и Беозерцев обрел способность соображать.

В офисе долларовой «налички» тоже оказалось мало: все-таки совместное предприятие «Белфаст» – это совместное предприятие, «джоинт венче», а не обменный пункт по превращению «зеленых» в «деревянные» и наоборот, все деньги находятся в работе, в движении, лежит и покрывается пылью только самая необходимая малость – две-три тысячи долларов, и все, поэтому Белозерцев и примчался домой.

Хоть и не считал никогда Белозерцев, какой долларовый припас он держит у себя дома, в личном сейфе, но все-таки ему показалось, что денег оказалось меньше, чем он клал сюда, и поэтому он подумал с тупым удивлением, а не забиралась ли в сейф Ирина? Нет, вроде бы не должна, от сейфа у нее нет ключа.

А с другой стороны, он столько раз оставлял ключ в толстой, послушно-тяжелой двери сейфа, уходил, – он вообще не делал секретов из того, что держит в своем сейфе… Показалось, что из сейфа вытек золотой ручеек. С другой стороны, денег у него, в конце концов, столько, что их можно не считать… Хотя сколько бы их ни было, а наступает некий непредугадываемый момент – и их не хватает. Как, например, сегодня.

Не обращая внимания на жену, Белозерцев отнес сумку в прихожую, сказал там кому-то громко:

– Да вы располагайтесь, ребята, чувствуйте себя как дома. Не стесняйтесь. Пойдемте, я вас со своей женой познакомлю. Зовут ее Ириной Константиновной.

– Это мы знаем, – деликатно, стараясь не шуметь, так, чтобы два голоса прозвучали, словно один, отозвались люди, находившиеся в прихожей.

– Проходите, – вновь пригласил их Белозерцев. – Ирина, это ребята из службы безопасности нашей фирмы, они пока побудут у нас дома. Мало ли что…

Ирина Белозерцева с трудом расклеила слипшиеся от слез глаза. На пороге комнаты стояли двое рослых – на голову выше Белозерцева, по-гренадерски плечистых, улыбчивых парня. Даже невооруженным глазом можно было определить, что это – братья-близнецы: они имели не только одинаковые фигуры, но и одинаковые лица, улыбчиво-открытые, крестьянские, бесхитростные – такие лица: еще сохранились в сельской глубинке, где-нибудь на Севере, в Архангельской или Псковской губерниях. Ирина Белозерцева в ответ послушно склонила голову, произнесла тихим голосом:

– Очень хорошо. Спасибо.

– Я буду чувствовать себя спокойнее, если ребята посидят у нас, – сказал Белозерцев.

– Я тоже.

– Они не помешают. Мужики у нас работают деликатные, ловкие, аккуратные – будут в доме невидимы И неслышимы. Но – надежные, понадежнее всех замков и запоров, вместе взятых. Одного зовут Андреем, вот этого, – он взял за руку гренадера, стоящего справа от него, показал Ирине. – Второго, – он повел головой в сторону другого гренадера, – Володей.

– Да-да, – рассеянно кивнула Ирина Белозерцева. Запомнить, кто из братьев-близнецов Володя, а кто Андрей, было сложно, слишком уж одноликими были они.

– Эти ребята – лучшие в нашей службе безопасности, – на прощание заметил Белозерцев и гулко хлопнул дверью. Было слышно, как на лестничной площадке он окликнул еще кого-то– водителя или наружного охранника, судя по всему, и с шумом побежал вниз.

Обжегшись на молоке, Белозерцев дул теперь на воду и не только на воду – на компот, на водку, на все жидкое.

20 сентября, среда, 11 час. 30 мин.

Майор Волошин появился у генерала Зверева ровно через пятнадцать минут, по нему можно было проверять часы. Зверев завернул обшлаг рубашки, глянул на свою «сейку», прокхекхекал что-то одобрительно, потом поднял глаза на Волошина:

– Разрешите расстелить карту!

– Расстилают одеяло, карту раскладывают, – Зверев вместе с креслом отодвинулся от стола. Волошин разложил перед ним старую, на изгибах протертую до дыр карту, расправил ладонью. Карта эта была отпечатана, наверное, во времена царя Ивана Калиты – дряхлая, древняя, – и генерал не удержался, поинтересовался, ехидно сдвинув брови на переносице: – А чего тут у тебя ятей с ижицами нет? Куда подевал?

– Если надо – нарисуем!

– Шустрый ты, майор, не по уставу, – фыркнул Зверев. – К начальству относишься без должного почтения… Чего у наших секретчиков новую карту не попросишь?

– Не дают-с – не оперативник, мол…

– Не оперативник, не оперативник, – пробурчал генерал. – Ладно, я скажу…

Волошин выдернул из пластмассового стакана толстый красный карандаш с золотым тиснением на ребристом лаковом теле, потыкал им в карту:

– Звонили вот отсюда, из этого квадрата… Из телефона-автомата.

Район окраинный, старый, глухой – один из немногих в Москве, где сохранились капитальные постройки прошлого века – ни хрущобы; которые пеклись, как блины, их не вытеснили, ни скороспелые брежневские девятиэтажки, ни разные горбачевские новостройки. Мрачные одноэтажные дома, именуемые гордо особняками, остались, а затеряться в них всегда было несложно. И не только нескольким людям с маленьким украденным мальчишкой – затеряться можно было целой роте горластых солдат вместе со своим автомобильным парком.

– Та-ак. Что еще?

– Наши ребята опросили людей, живущих неподалеку – кто звонил по телефону-автомату, кто вообще чаще всего это делает, не обратили ль они на что-нибудь либо на кого-нибудь внимания и так далее…

– И результат?

– Результат пока – ноль. Телефоном-автоматом там редко кто пользуется, у большинства стоят свои: район хорошо телефонизирован. Хотя есть и бестелефонные дома.

– Автомат этот хоть работает?

– Работает.

– Ладно. Что еще сделано?

– Окольцевали район, зона получилась вот какая! – Волошин обвел торцом карандаша обширное пространство, – заблудиться можно.

– Грибы собирать можно, но не блудить! Тоже мне, профессионалы! – генерал недовольно покхекхекал в кулак. – Любители жареной колбасы и макаронов с крошеным сыром! Ну и что из того, что окольцевали?

– Есть точка зрения, она совместная, выведена технической и оперативной службами: похищенный ребенок находится здесь.

– Как там будет похищение по-закордонному? Кинднеппинг, так?

– Киднеппинг, – мягко поправил Волошин.

– Ить ты, знаток норвежско-английского с череповецким акцентом.

– Извините, товарищ генерал…

– От майора до подполковника, знаешь, какой долгий путь? – ехидно спросил Зверев. – Нет бы сказать: правильно, кивднепгеинг, но в отдельных случаях, товарищ генерал, пишут – киднеппинг. Хотя правильно все-таки будет кинд…

– Еще раз извините, товарищ генерал.

– Ладно, в конце концов, что кинд, что кид – один хрен, дело не в мясе, а в подливке, как говорят старые сладкоежки французы. Наполеон однажды заставил гостей съесть свою фехтовальную перчатку, и ни один человек не сказал, что это было невкусно. А вся закавыка крылась не в Наполеоне, а в соусе. Разумеешь, Волошин? А?

– Так точно!

– А наперед начальство так открыто не поправляй, учись у меня, старика, – и никогда не будешь бледно выглядеть. А теперь иди. В одиннадцать сорок пять у меня совещание по… как ты сказал? Киднеппингу? С двумя «п»? Вот-вот, совещание с двумя «п». Тебе, майор, надо присутствовать. Свою древнюю карту оставь у меня, я тут кое-чего поприкидываю.

20 сентября, среда, 11 час. 40 мин.

День стремительно набухал тягучей жарой, совершенно неосенней, дымной, душной и по-июльски опасной, когда у людей, страдающих сердечной слабостью, неожиданно перехватывает дыхание и в жилах останавливается кровь. От распаренного асфальта начало тянуть муторным смоляным духом от которого сказывают, развивается рак – об этом действительно говорят многие, но вот только никто это не доказал, – в воздухе неподвижно висел сизый бензиновый взвар, поверх которого летала нежная, искрящаяся на солнце паутина, пахло горелым металлом, резиной, кордом, маслом, зарытыми под землю нечистотами, еще чем-то тяжелым, присущим только большим городам. Впрочем, один большой город всегда отличается своим запахом от другого большого города, у каждого города он свой и обязательно неприятный. Москва отличается от Питера, Харьков от Лондона, Екатеринбург от Токио, и есть странные, очень увлеченные люди, которые коллекционируют запахи городов, как есть и некие помешанные, что коллекционируют моря, озера и реки: ступил в воду какого-нибудь Онтарио – все, занес Онтарио в свою коллекцию, постирал рубашку в соленом прибое Красного моря – Красное море также оказалось в коллекции и так далее, точно так же отдельные сумасшедшие коллекционируют вонь городов. Белозерцев был знаком с одним таким сумасшедшим.

Но знакомство никогда не давало повода для сближения, и вообще Белозерцев старался держаться подальше от пришибленных пыльным мешком коллекционеров: так было безопаснее.

Белозерцев немного пришел в себя, прикинул, где может достать деньги, составил список. Первым позвонил Илларионову – банкиру, бывшему морскому инженеру, человеку прижимистому, но всегда идущему навстречу тем, у кого стряслась беда, не стал ничего скрывать.

– У меня – несчастье! – сказал Белозерцев.

– Я знаю.

– Откуда? – нехорошо изумился Белозерцев. – Это стряслось только что, буквально два часа назад.

– Земля слухом полнится. Ты думаешь, Москва – большой город и в ней, как в настоящем большом городе, можно что-то скрыть? Нет. Москва – город маленький, очень маленький… Как думаешь выходить из положения?

– Начал собирать деньги…

– А другим способом сына выручить нельзя? Отбить, например, выкрасть на вертолете, послать на операцию ребят из десанта, из безопасности? Я своих орлов могу тебе подкинуть. Среди них есть афганцы, обстрелянные люди…

– Нет, нельзя. Сына убьют раньше, прежде чем кто-то что-то предпримет.

– Уверен в этом?

– Я это своей кожей чувствую. Потому и не хочу рисковать.

– Значит, будешь выкупать?

– Для этого и собираю деньги.

– Много дать не смогу, но тридцать тысяч долларов дам.

– Проценты?

– Никаких процентов. Беда есть беда. В беде надо помогать.

– Спасибо, Илларионыч! – растроганно пробормотал Белозерцев: в его положении сейчас не только тридцать тысяч беспроцентных долларов были важны – каждая сотня, каждая десятка.

– Присылай человека, – сказал Илларионов, – чем быстрее – тем лучше.

– Через пять минут к тебе поедет бухгалтер с охранником.

– Не забудь прислать расписку, – трезвым, жестким голосом попросил Илларионов, мигом возвращая Бедозерцева из неких розовых нетей на землю, и Белозерцев не сдержал невольной усмешки: все-таки банкир есть банкир, несмотря на то что он, как и все люди, имеет душу и прошлое – ведь был же когда-то морским инженером, совершал плавания в банановые и табачные страны и хорошо знает законы мужской дружбы… – и тем не менее это все в прошлом. Банкир ныне своего не упустит и копеечку лежать на тротуаре не оставит – обязательно поднимет.

Следующий звонок Белозерцев сделал президенту сложной, очень резветвленной и богатой структуры, именуемой довольно обыденно – акционерным обществом закрытого типа, хотя среди акционерных обществ закрытого типа Белозерцев не знал таких богатых, как это, – Марку Иванову.

– Марк Соломонович, звонит президент фирмы «Белфаст» Белозерцев, попавший в беду, – с Ивановым Белозерцев не был знаком так близко, как с Илларионовым, поэтому держался с ним на почтительном расстоянии, был вежлив и, если честно, сам себе противен.

Иванов относился к категории людей, которые все чувствуют на расстоянии, это не отзывчивый однофамилец генерал Веня, он все мигом понял и спросил в лоб:

– Небось взаймы просить будете?

– Да, – не стал отнекиваться Белозерцев.

– Пожалуйста, даю в рублях любую сумму… Под сто шестьдесят процентов.

– Мне нужны доллары.

– А кто вам мешает конвертировать рубли в доллары? А потом – наоборот. Я вам это в своей конторе и сделаю.

У Иванова он не взял ни одного рубля – Иванов грабил Белозерцева, не стесняясь. После разговора с ним Белозерцев несколько минут сидел молча, платком вытирал пот со лба и щек, кусал мокрые, болезненно покалывающие губы, ощущал слабость и одновременно злость – он бы так не поступил с Ивановым, если бы тот попал в подобный капкан.

Вертикальная черная строчка начала вновь возникать перед Белозерцевым, на этот раз она повела себя очень игриво: то стекала вниз, освобождая пространство, и тогда в воздухе появлялись легкие, такие же, как и строчка, невесомые черные паутинки, то неожиданно наползала сверху, упрямо раскачивалась перед Белозерцевым, и он, поверив в ее материальность, даже махнул рукой по воздуху, пытаясь поймать. Тщетно. Так же тщетно, как было тщетно взять деньги у Марка Иванова без всякого навара – свое Иванов никогда не упустит.

Следом он позвонил в знакомый инвестиционный банк, к президенту, с которым однажды, находясь за границей, вдоволь потешился над приключениями «нью рашенз», научившихся блеянием заказывать холодное пиво у бармена – впрочем, и самому Белозерцеву иногда бывало трудно заказать банку холодного пива – английские слова вдруг пропадали начисто, их словно бы ветром выдувало из головы, язык делался тяжелым, горячим, неподвижным, – президент инвестиционного банка тоже попадал в подобные переплеты и за границу теперь выезжал лишь с переводчицей.

– И сплю я теперь тоже только с переводчицами, – не стесняясь, говорил он. – Изучаю язык в постели. Даже ночью, во сне.

– И как, помогает? – поинтересовался однажды генерал Зверев, оказавшийся свидетелем разговора.

– Помогает, – рассмеялся президент инвестиционного банка со странной фамилией Сикоков и, словно бы почуяв, что говорить на эту тему опасно – Зверев подобных вещей просто не понимает, – перевел беседу в другое русло.

– Г-господи, тыщу лет, тыщу зим! – вскричал Сикоков в ответ на приветствие. – Когда повидаемся? Может, сегодня? Я вечером ужинаю во французском ресторане!

Все-таки он был большим жизнелюбом, банкир по фамилии Сикоков.

– Не злоупотребляй садовыми улитками, – сказал ему Белозерцев, – эскарго называются.

– А я эскарго и не заказывал. Заказал целый противень лягушачьих лапок со сметанной подливкой. Длинные такие лапки, с тугой белой мякотью. Разве это хуже твоего эскарго?

– Эскарго вкуснее. Попробуй как-нибудь. Ну и что нового в жизни? Как протекает она – стремительно? – Белозерцев не мог сразу, с места в карьер, просить у восточного человека Сикокова деньги – вначале надо было поговорить о жизни, о здоровье, о делах, о семье, о погоде, задать полсотни ненужных вопросов и уж потом приступать к разговору о деньгах – таков был «народный обычай», и Сикоков придерживался его строго.

Впрочем, Сикоков не принадлежал к числу занудливых господ, которые при встрече на безобидный вопрос «Как дела?» или «Как жизнь?» начинают долго, со скучными подробностями рассказывать, как у них идут дела или как серо, совершенно незавидно протекает жизнь, – Сикоков был немногословен, он очень коротко отвечал – иногда одним неопределенным междометием и тут же, почти не дожидаясь следующего вопроса, старался ответить уже на него – он его угадывал. Но дань «народному обычаю» отдавал – вопросник надо было одолеть целиком. Белозерцев, хотя и чувствовал, что задыхается – времени-то совсем нет, ноль целых, ноль десятых, прошел весь круг и задал последний обязательный вопрос насчет неповоротливых западных инвесторов.

– А что инвесторы? – полыхнул огнем на том конце провода Сикоков. – У нас в печати все «время ведут пространные разглагольствования насчет западных инвесторов – прилетят-де на «боинге» пузатые мешки с долларами и в полмесяца преобразят неумытую Россию, сделают, дескать, из нее процветающую капиталистическую страну… Да никакой долларовый мешок к нам никогда сюда не полезет, это все сказочки рыжего дедушки Чубайса в ночь под Рождество, и никто свои денежки не вложит в наше разграбленное, раскуроченное хозяйство: из своей ямы мы должны выбираться сами. А если кто и вложит в нас доллар, то вовсе не из сердоболия или ради благотворительности, а сделает это с одним прикидом – срезать завтра с куста два доллара. Разговоры о западных инвестициях и добрых инвесторах – пустой звук, они ведутся только ради успокоения какой-нибудь бабы Мани из Орловской или Оренбургской губернии, либо с родины Стакан Стаканыча… Ладно, чего-то я разнервничался, раскричался, – пробурчал Сикоков, стремительно остывая, – завелся на ровном месте, с полуоборота. С чего бы это? Чем порадуешь, брат?

– Ничем, кроме горьких новостей. У меня три часа назад украли сына.

– Ка-ак? – свистящим шепотом спросил Сикоков – у него разом сел голос, умолк. В наступившей тишине был слышен только мелкий пороховой треск. Еще Белозерцев слышал собственное дыхание. Дыхания Сикокова он не слышал. – И что же ты намерен предпринять? – наконец спросил Сикоков.

– Собираю деньги на выкуп.

– Ясно… Ясно, что, в общем-то, ничего не ясно. Дикость какая-то. Значитца, так… На меня можешь рассчитывать стопроцентно!

Сикоков дал Белозерцеву сумму, которую тот и не ожидал получить – сто тысяч долларов, без навара, который хотел получить на чужой беде тот же Марк Иванов.

На первый «взнос» хватало уже с лихвой, но Белозерцев продолжал искать деньги, делать это надо было сейчас, завтра будет поздно, – он не мог рисковать собственным сыном.

20 сентября, среда, 11 час. 50 мин.

Совещание у Зверева началось ровно минута в минуту. Майор Волошин – заместитель начальника технического отдела из зверевского предбанника даже не уходил к себе, уйти – только время потерять, покурил, сидя в уголке с пепельницей на коленях и поглядывая в окно на редкие светящиеся облака и макушки деревьев.

Народа на совещании было немного, и Волошин понимал почему – милиция стала дырявой, многие сотрудники ныне, не стесняясь, работают и туда и сюда, и «нашим» и «вашим», делают это, даже не краснея лицом и не видя в собственной продажности ничего плохого. Впрочем, сволочи никогда не считают, что они сволочи. Резкие слова всегда вызывали в Волошине смятение, он замыкался и отводил взгляд в сторону, не желая смотреть на тех, к кому были обращены такие слова, – а слово «сволочь» было резким, он посуровел, опустил взгляд к полу и так, с опущенным взглядом, вошел в кабинет Зверева.

Из собравшихся он хорошо знал только майора Родина – щуплого, с узкой грудью и поступью балерины оперативника, награжденного двумя боевыми орденами, с остальными лишь встречался, иногда здоровался в коридоре либо в столовой, но близко не сталкивался.