Текст книги "Свободная охота (сборник)"

– Мне бы с начальством твоим поговорить, – Коренев, сам того не желая, вступил в игру.

– Я – твоё начальство! Понял? Я всё сказал!

Унылая пыльная дорога медленно уползала под колёса, под шипами хрустела всякая дрянь. «Так-так-так, вот так-так», – лупил в виски звонкий молоточек, вышибал боль – от него даже зубы тряслись, расшатывались, Коренев горестно опустил голову, зажался, не сводя взгляда с дороги и стараясь удержать нехорошую внутреннюю дрожь.

Потом, не отводя взгляда от дороги, спросил душмана:

– Как тебя зовут?

Душман не выдержал, улыбнулся – он понял, что русский поддаётся, и кто знает – может, из него получится хороший инструктор в лагере для подготовки партизан, он будет читать тактику ведения войны в тылах – в той далёкой войне у русских была хорошая практика, будет читать лекции по советским военным уставам, по документам – военным и гражданским, учить, как стрелять из русского оружия – из пулемёта Владимирова, из «утёса», из установок «град» – живой он много нужнее, чем мёртвый, этот худой ошеломлённый офицер? А солдаты… Солдат можно будет убить, отрезать у них уши и за уши получить по сорок тысяч афгани – сорок тысяч за каждую пару, всего восемьдесят.

– Меня зовут Hyp, – сказал душман, приподнял подбородок, лицо его заострилось. – Нур Мухаммед, вот так! А тебя как зовут?

– Николай! Николай Саблуков, – сказал Коренев. Он назвал имя и фамилию своего школьного одногодка, с которым вместе сидел за партой. Коля Саблуков работал сейчас в Москве, в управлении сберкасс и в Афганистане никак не мог появиться.

– О'кей, Николай! – душман ослабил нажим автоматного ствола.

– Чего это он, товарищ старший лейтенант?

– Познакомились, – пояснил Коренев, прикинул про себя: сколько минут прошло из отведенных трёх? Выходило – одна. Осталось две.

– А чего он предлагает?

– Обычное дело – перейти на их сторону, – осторожно пояснил Коренев: душман по имени Hyp хорошо понимал русский – может быть, даже лучше, чем говорил, – да и на самом деле он мог лучше говорить, без всяких «скорьёсть», «поворьячьваем» и «чьто» – он вполне мог окончить институт где-нибудь в Симферополе или в Ростове, а для маскировки выдать байку про культурный центр. О том, что наш культурный центр готовит переводчиков для душманских групп, Коренев уже слышал: проникают туда люди обманом, поддельно – такие вот утончённые аристократы, отличающие речь литературную от бытовой, доллары от афоней, щетину от серебра и масло сливочное от оливкового, – поступают туда под видом членов ДОМА – афганского комсомола, прилежно учатся, дружат с нашими ребятами, а потом беззвучно растворяются. Чтобы потом заявить о себе чьим-нибудь рваным безысходным криком или подкинутым к дверям хада или царандоя телом юного партийца, в чьих глазах навсегда застыл смертельный испуг. Так с испугом и кладут потом партийца в могилу.

– Дела-а, – прошептал Соломин, сжал плотно глаза, не желая видеть белый свет, своих спутников, но Коренев, толкнув его локтем в бок, предупредил:

– Следи за дорогой!

Водитель покорно покивал головой – меленько, часто, будто птица. Коренев, машинально разжевав какую-то безвкусную, ни твёрдую, ни мягкую, совершенно непонятную дрянь, неожиданно возникшую во рту, отметил: прошло две минуты, осталась одна.

Душман, привычно выпятив острый подбородок, делающий его похожим на монаха-иезуита с картины средневекового живописца, ждал. Три минуты – не время, для вечности они вообще ничего не значат, перед вечностью, как перед Аллахом, не только минуты, часы, дни, недели, месяцы – мошки, годы – букашки, а о человеке и говорить не приходится, это мелочь, просо, пыль, сеево, недостатка в котором нет.

– Что будете делать, товарищ старший лейтенант? – шёпотом спросил водитель, Коренев едва его услышал, сморщился – висок ему прокололо от напряжения, шёпот едва осилил звон молоточков, продолжающих шустрить с пущей прытью – они безжалостно прохаживались по темени, затылку, скулам, вискам, били даже снизу, в подбородок, по-боксёрски лихо, точно, биение сердца начало ощущаться в плечах, в рёбрах, в костях грудной клетки, в крестце – всё тело Коренева было наполнено болью и грохотом. – А, товарищ старший лейтенант? – водитель скулящим слёзным шёпотом вновь выдернул Коренева из грохота, звона и боли.

Сдерживая дрожь, Коренев постарался ответить как можно спокойнее – важно было, чтобы голос звучал ровно:

– Думаю принять предложение, – перехватил встревоженный взгляд водителя, заметил, что у того в зрачках тихо покачиваются зеленоватые мертвенные огоньки, будто крохотные лодчонки на воде, – Соломин бросил на Коренева короткий и быстрый, словно выстрел, взгляд и отвернулся, большой, как коровий мосол, костистый кадык у него дёрнулся, подпрыгнул вверх, потом нырнул вниз, снова подпрыгнул и снова нырнул – водитель сглатывал слёзы, дрожал, будто в падучей, и старший лейтенант, которому было не лучше, успокаивающе проговорил: – Ничего страшного, Игорь, ничего страшного… Хуже, если наши кости сгниют где-нибудь в афганской канаве! Ничего страшного, надо принять предложение, Игорь! Понимаешь – надо! – он хотел, чтобы по тону его Соломин обо всём догадался, подхватил игру, иначе при всём расчёте – даже тонком расчёте, дело будет погублено, они погибнут, – ничто их не спасёт, но Соломин, похоже, не слышал старшего лейтенанта, работал кадыком и сглатывал слёзы. Эх, Игорь!

– Молодьец, Николь-ай! – похвалил Коренева душман, ещё чуть оттянул ствол автомата, чтобы русский мог дышать, кивнул довольно, потом ткнул своего спутника локтем и сказал: – Они согласны!

«Неужели это не сон, неужели это явь? Так-так-так, вот железные молоточки продолжали обрабатывать Коренева. – Нет, всё-таки это одурь, плохой сон, который не стоит никому рассказывать, – старлей просто вздремнул в машине и под сытый рык КамАЗовского мотора ему привиделся этот страшный бред. – Сон – не сон, сон – не сон? Неужели явь?»

Низенькие, слепленные из глины дома, огороженные дырявыми дувалами, кончились, дорога уходила к далеко рыжеющим, затянутым нездоровым дымом предгорьям, но до предгорий ещё было ехать да ехать, а пока начиналось ровное сухое поле, которого Коренев раньше не видел – не заезжал сюда, за полем шли увалы, как где-нибудь в Алтайском либо Красноярском крае, выжаренные злым солнцем до каменистой корки; в увалах этих можно было спрятать несколько дивизий. А дырявые дувалы – это не от бедности, не от того, что не хватает глины – это сделано специально, чтобы сушить знаменитый здешний изюм. Чёрный. Такой сладкий, что он, когда сухой, слаще сахара. Ветер хорошо продувает дыры в дувалах, вялит, сушит изюм – через несколько дней продукт готов, насыпай, хозяин, новый.

– З доръёги не зворачьёвай – там мьины, – предупредил душман и по тому, как он выговаривал, рисовал слова в этот раз, как строил речь, – а отличие от первой фразы, произнесённой им, было заметным, Коренев понял: душман Hyp русский язык действительно знает хорошо, теперь старший лейтенант готов был биться об заклад с любым богом из батальонной разведки, что этот аристократ окончил у нас вуз… – Много мьин! – сказал Hyp и засмеялся. – Лучьшье йехать прьямо, – он потыкал пальцем в рыжеющие предгорья, – по кольее.

– Как и у нас, – пробурчал водитель, снова глянул на Коренева – мертвенные зелёные птички, плавающие у него в глазах, погасли, лицо потемнело, стало совсем печёным, чужим, будто у мертвеца.

– Тьёчно, – подтвердил душман Hyp, – кьяк у вас – я знаю, – и этими словами укрепил догадку Коренева.

– Значит, мы сдались, товарищ старший лейтенант? Сами сдались в плен? – быстрым рассыпчатым шёпотом спросил Соломин, и Коренев почувствовал, что душман насторожился – шёпот водителя ему не понравился. Автоматный ствол снова упёрся Кореневу в рёбра.

– Сдались, Игорь, – громко произнёс Коренев.

– Ну и ладно, – неменяющимся рассыпчатым шёпотом пробормотал водитель, – ну и хорошо! Ну и ладно…

«Слишком быстро ты, друг, смирился, – зло подумал Коренев, – всё у тебя очень просто! Погоди, до конца мы ещё не сдались. А сдадимся – нахлебаемся полной ложкой. Вволю наедимся!»

– Выбора у нас не было, Игорь, – сказал Коренев, – вот Hyp Мухаммед подтвердит, что не было.

– Не быльо, – охотно подтвердил душман, поднял подбородок.

– Либо сдаваться, либо… – Коренев звонко прицокнул языком – звук был однозначный, второго смысла у него не существовало – только один и никто не мог сказать, что не знает, к чему приравнен этот звук, к жизни или к смерти, – либо пуля. Что ты предпочтёшь, плен или пулю?

– Да вы уж за меня выбрали, товарищ старший лейтенант!

– А раз выбрал, то доверься мне. И Дроздов тоже!

Дроздов продолжал безмятежно насвистывать в две крохотные сопелки – он так сладко спал, что старший лейтенант остро, почти слёзно позавидовал – уж лучше бы спал он, Коренев!

– Ладно, – пошмыгал носом водитель, – а дальше что?

– Дальше прьямо, – сказал душман, – по кольее.

– Я не про то, – Соломин снова шмыгнул носом, он слабел на глазах – сник, лицо его обвяло, – всё произошло слишком быстро – Соломин боялся за себя, за машину, за старшего лейтенанта, за дурачка Дроздова, так до сих пор и не проснувшегося, – я про то, что будет с нами?

– Всё будет нормально, – сказал Коренев.

– Да, всьё будьеть нормаль, – подтвердил Hyp, показал чистые красивые зубы. Ах, какие крепкие зубы, такие крепкие, что ими можно кусать проволоку. Коренев, у которого с зубами было плохо – разъедала вода и пища, да и голодная детская пора не дала им возможности окрепнуть, не на чём было потренироваться, одно шло к другому, беда к беде, а порча к порче, – всегда завидовал таким зубам. – Деньгьи будуть, водка будет – всё будьеть нормаль! – Hyp громко, скрипуче захохотал – как только он повышал голос, с ним происходили превращения – голос делался очень некрасивым и душман превращался в недобрую угрюмую птицу, горбато нахохленную от неудач, искривления костей, болей в зобу и от злости.

– Мы изменили, да, товарищ старший лейтенант? Изменили своей Родине, да? – водитель, всхлипнув, сжал веки. На щёки потекли мелкие мутные слёзы. – Это называется так, да?

– Молчи, Соломин! – как можно мягче проговорил старший лейтенант: ему и самому было муторно, а тут юный защитник, принимавший присягу, развёл пруд. Хоть карасей в мокроту запускай.

В желудке от того, что долго не останавливались, не вскрывали дорожное НЗ, ничего не «клали на зуб», было пусто, поташнивало, словно Коренев съел тухлятину, во рту было горько – хотелось вывернуться наизнанку, вывалить всё, что есть внутри, рухнуть на землю и затихнуть. И если уж придёт смерть, то пусть она будет мгновенной, без мук. Очень не хотелось мучатъся. Коренев подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, будто у него именно сейчас, прямо в кабине КамАЗа заболели зубы, потекла надкостница, начали разваливаться дёсны – и вообще начался распад тела, который он воспринял слёзно, с внутренним страхом.

Он не знал, как выбраться из этой передряги, как дотянуться до своего «калашникова» – родного, ободранного, опротивевшего, но такого дорогого, такого необходимого: любое его движение перехватывалось, любая попытка завладеть оружием на половине пути обрывалась горячей свинцовой плошкой, очередью, горстью плошек – Коренев находился в капкане. И ребята его были в капкане.

Душман Hyp засёк его напрягшееся лицо, разглядел, как вспыхнули острые скулы, а лоб стал жарким, окрасился свекольным цветом, заблестел от пота, всё понял и потянулся за кореневским автоматом, перекинул его к напарнику.

– Держи, чтобы русский не наделал глупостей!

– Но ведь он уже согласился, – недовольно проговорил напарник, – он уже наш!

– Это ничего не значит. Нашим будет, когда пройдёт испытание: замочит руки в крови, пометит себя – тогда и будет нашим!

Коренев понял, что это такое – его заставят убить шурави, – допустим, того же Соломина, который, схлебывая горькие слёзы с губ, продолжает с трудом крутить баранку, – и навсегда повяжут этой кровью. Перед глазами у него запорхали светлячки, сделалось дурно.

– Нет, – произнёс он и сам себя не услышал.

– Из машины надо вытащить всё оружие, – сказал Hyp своему напарнику, – под сидением надо посмотреть, среди инструмента, там могут быть гранаты.

В чём, в чём, а в сообразительности, даже в некоторой проницательности, душману Нуру не откажешь: под сидением действительно лежали гранаты – сами гранаты в одном месте, а вывинченные запалы, которые опасны не менее, чем гранаты – в другом, в отдельном деревянном ящичке без крышки, переложенные тряпьем. Коренев много раз говорил Игорю, что гранаты опасно возить под задницей, даже случайная пуля может зацепить, и тогда наливник вместе с людьми поднимется в воздух, но Соломин только посмеивался:

– Бог не выдаст, свинья не съест, товарищ старший лейтенант! Никто не знает, где эти огурцы могут пригодиться.

Вот и пригодились. Гранаты пополнят боевой припас душков – на боль и слёзы, на несчастье какого-нибудь нашего солдатика, «соляры»-пехотинца или «полосатого» – лихого десантника, одетого в тельняшку. Коренев недовольно повернул голову в сторону водителя, увидел глаза Соломина – мокрые от слёз, со слипшимися в углах ресницами, жалкие, словно у собаки, которой передавили хребет. Коренев отвернулся.

– Сворьячьявай нальево! – приказал душман.

Игорь покорно – на этот раз без дубляжа приказа старшим лейтенантом – свернул на едва примятую плоскую колею, притормозил, пошёл медленно; в длинной, как колбаса, ёмкости наливника тяжело бултыхнулась солярка – хоть и наливали её под самую пробку, а всё зазор, люфт для такого опасного бултыханья остался – это недогляд и Игоря, и Дроздова, вместе взятых, они водители, – и Соломин неожиданно громко, в вой, заплакал. Старший лейтенант на этот раз даже не обернулся – он и сам не знал, что делать.

– Хорьёшо, хорьёшо, – довольно покивал душман Hyp.

Колея потянулась вверх, на поросший травой холм, макушка которого была срезана лобовым попаданием ракеты, а бок холма украшала большая чёрная прогорелость – что-то тут было раньше, раз по холму саданули ракетой – то ли наши ударили, то ли душки, не понять. Коренев с тоской закусил губы. «Так-так-так, вот так-так!»

Солярка переползла назад, потянула цистерну вниз, тяжёлый прицеп заскрежетал, мотор взвыл натуженно, хрипло, из выхлопного патрубка, приделанного к кабине, потёк чёрный дым, сполз на ветровое стекло, на капот – дым выскакивал из патрубка быстрее, чем шла машина, безобразил горизонт. Игорь продолжал выть – затяжно, по-бабьи некрасиво: видать, почувствовал парень последний предел. Этот предел был общий и у Коренева, и у Дроздова – у всех один и на всех один.

– Не пьлячь, – сказал ему душман Hyp, – тут мьин нет!

«Да и что мины, лучше бы подорваться на мине, чем вот так, – подумал Коренев, – ох, и положение! Мы – словно куры перед супом, со связанными лапами, со связанными крыльями, мы даже шевельнуться не можем – не то чтобы защититься! Бог мой, господь мой! Да есть ли ты вообще на свете? Комсомол, пионерская организация с горластой классной руководительницей? Или мать с отцом и дом твой? До-ом», – Коренев часто заморгал повлажневшими глазами.

Длинная цистерна с соляркой потянула ещё сильнее, Соломин, не прекращая плача, перешёл на первую скорость, сделал это машинально – тяжёлая закоптелая рука привычно передвинула кривой рычаг с нарядной эбонитовой шишечкой в нужное положение, ноги сделали плясовое движение – тройное: нажал, отпустил, снова нажал, КамАЗ заревел и упрямо, по-бычьи сильно, тупо пополз вверх, на холм.

– Вы научились делать хорошие машины, – похвалил Hyp на дари, сделал привычный проброс остреньким лисьим подбородком, – этот КамАЗ – хорошая машина, нужная в хозяйстве, жалко будет сжигать.

– Хочешь, перегоним в Пакистан? – неожиданно предложил Коренев: надо было выкраивать шансы для себя, для жизни, для этого сопляка Соломина, для безмятежного крепыша Дроздова, надо было действовать, и тут были хороши все способы. Все без исключения: цель оправдывала средства!

– Хочу! – подумав, сказал душман, – очень нужная машина в хозяйстве. И продать её – деньги будут. А? Денег куры не клюют, – так, кажется, говорят у вас?

– Так, – подтвердил Коренев.

– А с машины можно снять цистерну? – задал душман Hyp школьный вопрос.

– Можно.

– И поставить кузов? Длинный железный кузов. Или деревянный.

– О чём это вы? – прервав вой и до крови прокусив нижнюю губу, спросил Соломин. – А, товарищ старший лейтенант?

– Торгуемся!

– Мможно? – спросил душман Hyp.

– Естественно.

– Всё, это машина моя, я её конфискую, – заявил Hyp и обрадованно подпрыгнул на сидении, – договорюсь с командиром и заберу её, как трофей! Это ведь правильно будет? По чести?

– По чести, – угрюмо глядя перед собой, стараясь понять, что сокрыто за срезом холма, а что находится в самом холме, ответил Коренев; сердце его, малость утихомирившееся, снова заработало оглушающе громко, бестолково, неровно. И Коренев тоскливо подумал: «Что же будет, что? И зачем ты меня родила, мама моя? Роди меня обратно!»

КамАЗ вскарабкался на кривоватую, опаленную ракетным пламенем макушку холма – довольно широкую, утоптанную, со следами колёс – следы оставили верткие легковушки, которые в Афганистане зовут бурдахайками, ветровое стекло в последний раз облепило дымом, машина лязгнула суставами, словно доходяга, которой пора на покой, Соломин, заплакав, выдавил педаль тормоза до конца и машина остановилась.

– Прьявильно! – похвалил Hyp. – Выхьёди! – он проворно наставил автомат на Коренева – словно и не было никаких разговоров по душам, словно и не договаривались они о перегоне КамАЗа в Пакистан, – а ведь, вроде бы, ниточка доверия образовалась, Коренев зло сощурился – вот тебе и ниточка доверия! – опустил глаза, Нур автоматом показал ему, чтобы отошёл от машины, потом перевёл ствол на водителя. – Выхьёди! И етот! – он потыкал стволом в спящего Дроздова. – Бистро!

Слово «бистро» Hyp произнёс на французский лад, мягко, складно – впрочем, не зная того, что когда-то русские казаки покорили Европу тем, что останавливаясь у ресторанов, требовали еду, не слезая с коней: «Быстро! Быстро!» И ловкие кабатчики кивками давали понять, что все они сделают стремительно, со скоростью молнии. «Бистро, бистро, да-да» – повторяли они. С тех пор в Европе появились бистро – небольшие ресторации и кафе, где посетителей обслуживают без церемоний, по-военному оперативно, без толчеи и вкусно – мда, вкусно обслужить тоже нужно уметь. Коренев болезненно сморщился – что за чушь лезет в голову?

Всхлипывая, Игорь растолкал Дроздова, тот резво вскинулся на сидении, головой врубился в потолок кабины, морщась, помял рукою макушку:

– А? Что? Чего? Уже пора меняться?

– Пора, – плача, проговорил Соломин, и Дроздов, вроде бы, сам себе не веря, вытаращился на душманов, на их автоматы и покорно поднял руки.

– Вот те, бабушка, и серый козлик, – шёпотом проговорил он и неловко, задевая то локтями, то поднятыми руками за углы, выбрался из кабины, остановился, угрюмо опустив взгляд себе под ноги.

Коренев быстро прощупал глазами макушку холма, которая видна бывает, наверное, только с вертолётов, но у вертолётов маршрут над этой стесанной земляной горбушкой не проходит, у них есть другие пути-дороги, – на холме не было ничего особенного, никаких зацепок, кроме замусоренной выбоины у края и четырех грязных охапок травы.

Hyp, привыкший перехватывать взгляды – он вообще был очень цепким, сообразительным и опасным, этот рафинированный душок с выставочными зубами, – перехватил и этот взгляд, усмехнулся. Сказал Кореневу на дари:

– Чего ищешь? Ничего не найдешь – не ищи! Это Восток, а что шурави понимают в Востоке? – повернулся к напарнику: – Проверь кабину!

Тот послушно полез в КамАЗ, поднял сидение, достал оттуда четыре гранаты с вывинченными запалами, выкинул из кабины – рубчатые чёрные лимонки одна за другой мягко шлепнулись под ноги Нуру, напарник умел швырять прицельно, с лихим вывертом, с «крученной» – удручающе быстро нашёл запалы, переложенные тряпками, из-за спинки водительского сидения, как раз там, где спал Игорев сменщик Дроздов, извлёк ещё один автомат, лифчик с четырьмя полными рожками – у этого душмана было чутьё на оружие, он находил его стремительно, как хорошо натренированная собака, заглянул за отвороты шторок – нет ли чего там, покривился недобрым губастым лицом – всё у него сделалось кривым, даже борода косо съехала набок, пробежался глазами по кабине, отыскивая какую-нибудь заначку.

– Чего это сорбозы нас так тщательно обшаривают? – спросил Дроздов. Он хоть и вылезал из кабины с поднятыми руками и сейчас держал их в положении «хенде хох!», но до сих пор не понял, что происходит: круглое лицо его напряглось от трудной работы по части соображения, мозги натужно заскрипели, в осветленных, с остатками сна глазах застыло ожидание – ефрейтор Дроздов был из людей, что не любят влиять на ход событий – как сложатся дела, так и сложатся, подталкивать их – только себе хуже делать; Дроздов пальцем не пошевельнёт, чтобы удрать отсюда, либо, передавив охрану, попытаться освободиться.

– Это не сорбозы, – пояснил Коренев.

– А, – сказал Дроздов и, похоже, опять ничего не понял.

– Под лежаком посмотри, – скомандовал Нур своему напарнику, – ещё загляни в ящик для носовых платков, пожалуй, всё – больше, вряд ли где что есть… Если только в этом дирижабле! – Hyp, выпятив подбородок – он словно бы ощупывал, проверял им пространство, – глянул на цистерну, из которой сочилась солярка, и рассмеялся.

Напарник его проворно залез в бардачок – «ящик для носовых платков», нашёл там гранату, аккуратно вывернул запал. Коренев вяло удивился: раньше водители не держали в бардачке гранат с ввинченными запалами, а сейчас что это было – предчувствие беды, неясная тоска, злость или что-то ещё? Что заставило? Борода у душмана неприятно скособочилась, запал он положил себе в карман, а тяжёлую рубчатую чушку бросил к ногам Нура, к четырём лимонкам, что там уже лежали.

– Все? – спросил Hyp.

– Все!

Hyp подхватил оба автомата – «Неплохой трофей, если считать, что советские «калашниковы» – лучшие в мире, они даже лучше американских автоматических винтовок М-16» примерно это было написано на лице Нура, и если он будет так же добычлив и впредь, то жизнь его обещает быть тёплой и сытной, – пальцем подцепил за лямку лифчик с патронными рожками и сказал напарнику:

– Пойду доложу!

– А я?

– A ты, во-первых, выдерни ключ зажигания из машины и отдай мне, – когда напарник это сделал, Hyp продолжил: – Не люблю, когда горючее сжигается вхолостую, – сунул ключ в карман, побрякал им там: А во-вторых, ты, брат, побудь пока с этим… побегут прямо на мины, – не нужно нам это! – Hyp, не нагибаясь, поддел ногой сухую охапку, под ней оказалась удлинённая, обмазанная глиной дверь с деревянной рогулькой, похожей на сучок, подцепил рогульку пальцами и дверь неслышно и мягко открылась – то ли была хорошо смазана, то ли управлялась электричеством, за ней показался сухой широкий лаз. Через секунду душман Hyp исчез в нём. Уже из лаза донёсся его голос: – Я скоро!

Бочком, бочком, не не прекращая всхлипывать, косясь мокрыми глазами на бородатого душмана, принадлежность которого к «прохорам» не могла скрыть даже ладная военная форма, Соломин придвинулся к старшему лейтенанту, едва слышно зашевелил мокрыми губами:

– У меня ключи ещё есть.

– Какие ключи?

– Запасные ключи от машины…

Хоть и говорил Соломин едва слышно, в нос – даже старшему лейтенанту непонятно было, плакал он, глотая слёзы вместе с мятым бормотаньем, либо действительно что-то сказал насчёт ключей, но душман, оставшийся их охранять, разговор засёк, чёрная борода его перекосилась, он взвизгнул:

– И-ить! – и красноречиво потряс автоматом, показывая, что церемониться не будет. – И-ить!

– Как тебя зовут? – спокойно и дружелюбно спросил Коренев у душмана.

– И-ить!

– Меня зовут Николай, а тебя?

– Молчать, кафир – воскликнул тот. – Кафир! Ждёшь, когда я тебя пристрелю? Сейчас я это сделаю!

– Ладно, – сказал Коренев, добавил несколько успокаивающих слов на дари и, стараясь как можно слаще улыбаться – даже чаю без сахара захотелось выпить, так сделалось сладко – прижал руку к сердцу, поклонился чернобородому. Тот всё принял так, как надо – всерьёз, немного отмяк, хотя в глотке у него некоторое время что-то дребезжало, стукалось друг о друга, угрожающе погромыхивало, И Коренев, не спуская глаз с душмана, сказал водителю: – Игорёк, я сейчас его ударю, а ты сразу бегом к машине и заводи! И Дроздов – в машину! – Коренев поклонился ещё ниже, ещё подобострастнее, дребезжанье в глотке правоверного мусульманина сделалось тише, борода ровным срезом легла на солдатскую форму.

Правоверный не успел сообразить, каким приёмом его подсёк улыбающийся русский офицер – он, вроде бы, даже не приближался к душку, а тот утробно крякнул, изо рта у него вывалился язык, лицо посинело – душман потерял дыхание, любая попытка втянуть, всосать, вдавить в себя воздух вызывала лютую боль – лёгкие отказались ему служить, правоверный попробовал закричать, но крика не было, как не было ни львиного громыханья в глотке, ни дребезжанья, ни костяного хряска – всё пропало, автомат сам вылетел из его рук и шлёпнулся в рыжую землю, душман прижал руки к животу и повалился на спину, стараясь захватить раскрытым ртом побольше воздуха, но и это ему не удалось – Коренев ногой отбил у него всё, что он имел внутри.

– Соломин, в машину! – скомандовал Коренев, на ходу подцепил вылетевший из руки мусульманина автомат, ловко передернул затвор, ставя в положение стрельбы очередями, потом подскочил к душману, попытался сдернуть у него с пояса сумку с автоматными рожками, но ремни оказались крепкими, Коренев уперся ногою в правоверного, с силой рванул – ремни с хрустом лопнули и сумка – точнее, туго набитый бокастый подсумок оказался у него в руках.

Водитель молнией метнулся в кабину, моля сейчас об одном – лишь бы завёлся мотор, не то он, раскалённый, усталый, может закапризничать, – лишь бы этот гад завёлся, но загвоздка оказалась в другом – Соломин никак не мог удержать в трясущихся пальцах ключ зажигания, всё время промахивал шпеньком мимо рисунчатого глазка замочной скважины, кусал мокрые губы, захлебывался потом и слезами, плакал, трясся всем телом и никак не мог совладать с ключом.

– Скорее! – прошипел ему оказавшийся рядом Дроздов, двумя руками ухватил руку Соломина с ключом, помог одолеть дрожь, довёл ключ до скважины, потом сверху ударил ладонью, надежно вгоняя в прорезь.

– Не копаться, не копаться… Ну! – подогнал повисший на подножке старший лейтенант – Коренев успел уже обежать наливник кругом. Подземный лаз Коренев держал под прицелом. Выматерился зло, хриплым шёпотом. Не сводя взгляда с лаза, пригнулся, кинул сумку с рожками на сидение. – Чего телитесь!

Схлебнув солёную жидкость, натекшую в рот, Соломин, вымокший до нитки – он вспотел так, будто попал под дождь, куртку уже надо было выжимать, а с него всё текло, текло, текло и продолжало течь, Соломин пахнул резко, нехорошо, – это было от страха, от страданий, от того, что он пережил в последние десять минут, Коренев не удивился бы, если б Соломин внезапно сделался сивым, без единого тёмного волоска в голове, – водитель уже застонал от бессилия, стараясь повернуть ключ, но вот всё кончилось, и Соломин сразу успокоился: ключ легко пошёл вправо, раздался ровный гуд стартера.

«Ну, не подкачай! Заведись же, заведись!» – покривился лицом Соломин, резко выровнял ключ и снова крутанул его вправо. Мотор завёлся, Соломин тут же воткнул первую скорость, сделав это машинально – рука, метнувшаяся к кривой рукояти, украшенной нарядным чёрным набалдашником, сделала это сама, ноги тоже сработали машинально и КамАЗ плавно тронулся с места, совершил небольшой круг, аккуратно вписываясь в срезанное ракетой пространство, только в одном месте правые колёса чуть провисли и машина стала заваливаться, но Соломин тут же выровнял наливник, перевёл на вторую скорость.

– Молодец! – пробормотал старший лейтенант, приподнялся над кабиной – ему уже не было видно ни подземного хитрого лаза, ни скорчившегося чернобородого душмана, он втянул себя в кабину, с грохотом закрыл дверь – теперь таиться было нечего, пусть правоверные садят по ним хоть из пушки!

И плевать, если у них заглохнет усталый загнанный мотор – начинается спуск с холма, тут и без мотора разогнаться можно. В коробке передач визгливо запели шестерни, Соломин, чтобы они не раскрошились переключил на нейтралку, и забултыхалась, запрыгала под ними неровная колея, сзади на кабину тяжело надавила цистерна с соляркой. Кабина от напора заскрипела, в пазах раздался угрожающий звон, затем последовало металлическое пение, стрекот; складываясь домиком, кабина поползла налево, потом перекосилась направо, к космическим перегрузкам машина не привыкла – сейчас главное было, чтобы Соломин со страху не нажал на педаль тормоза.

Если нажмёт – наливная цистерна срубит кабину под корешок вместе с людьми, сплющит саму себя и покатится под гору впереди КамАЗа, брызгаясь соляркой, заклепками, сорванными с болтов гайками.

– Ты, Игорь, не тормозни случайно! – прокричал Коренев. – Лучше на газ надави!

С Соломина продолжал течь пот, он вообще был парнем с хорошим водяным и прочим запасом, это было заложено в его организме с рождения: если начинал плакать, то плакал безостановочно, если потел, то мог пόтом своим, слюнями и мочой залить всю кабину, если трусил, то трусил по-крупному и тоже потел, если радовался, то и радости его хватало вместе с умильными слезами на целый полк – эти качества Коренев открыл в Игоре только сейчас, в какие-то считанные секунды, удивился, как же он не видел этого раньше, – ему стало весело и он безудержно, хлопая кулаком по железному верху панели, захохотал: – А всё-таки она вертится! Вырвались! Вертится ведь! Ты понимешь, Дроздов, вырвались, – он повернулся к крепышу Дроздову, одной рукой сгрёб его круглую ушастую голову, притянул к себе и, словно отец, поцеловал в макушку. – Вертится Земля!

В следующий миг Коренев остановил себя – погоди, дурак, радоваться, не перепрыгнул ещё через плетень, а уже выкрикнул «гоп!» – и старший лейтенант оборвал свой сумасшедший смех.

КамАЗ стремительно набирал скорость, за грохотом ничего не было слышно, Кореневу прокололо голову острое – ну, будто бы гвоздь в черепушку вогнали, мысль была больной – мины! Не может быть, чтобы душманы не заминировали колею, ведущую к ним на холм, они обязательно в двух-трех местах поставили управляемые мины. Усилили их парой снарядов – получились вполне приличные фугасы. По земле, а кое-где и под землёй проложили провод, вывели его на холм, под руку к какому-нибудь душманскому начальничку, сейчас начальничек повернёт рукоятку пакетника и под КамАЗом вздыбится земля.