Текст книги "Зорге. Под знаком сакуры"

И еще: «По отношению к СССР может быть проведена только одна линия – оттеснение Советского Союза в скованные льдом районы Севера».

Вот так.

Немцы по части красноречия нисколько не уступали японцам. Для начала отличился сам фюрер. Когда был создан Антикоминтерновский пакт и к нему присоединилась Италия, Гитлер воскликнул патетически – это происходило в Мюнхене:

– Соединились три государства. Сначала была образована европейская ось, теперь – великий мировой треугольник. – Он считал, что старушка Земля с ее народами и богатствами уже находится у него в кармане, осталось только взять вилку с ножом и разделить этот жирный пирог.

Но это произошло позже.

Тревожно было в мире, еще более тревожно было на душе; Зорге не являлся исключением, он считал себя таким же уязвимым человеком, как и все, и был прав.

У Бранко Вукелича завелся новый приятель. В генеральском звании. Это был Френсис Пиготт, военный атташе английского посольства, они стали часто встречаться, вместе ходили на теннис. Вукелич был неплохим игроком, уверенно чувствовал себя на корте, умел с пистолетной скоростью отправить мяч в любой нужный угол, Пиготт этими качествами тоже обладал, но все равно уступал своему новому приятелю. И не мог понять, в чем, собственно, дело… Может, в отсутствии юношеской напористости?

Бранко теперь жил в самом чистом, самом аристократическом районе Токио Усигомэ-ку, это повышало его престиж в глазах коллег, без ботинок можно было остаться и даже без носков только за одно знакомство с элитным жильем, квартиру в Усигомэ-ку мог себе позволить разве что только корреспондент богатой «Нью-Йорк геральд трибюн» Джозеф Ньюман, и больше никто.

Присматривал себе тут апартаменты и шеф токийского отделения Германского телеграфного агентства «Дойче Нахрихтен Бюро» (ДНБ) Виссе, но поскольку он возглавлял еще и партийную нацистскую организацию в Японии, то в Берлине ему погрозили пальцем «Не сметь! Это не положено партийному товарищу», и Виссе поджал хвост, будто нашкодивший кот, затих, а вскоре вообще был отозван в Германию.

Пост руководителя нацистской партии в Токио был предложен Рихарду Зорге, и Зорге от предложения не отказался.

Но вернемся к Бранко Вукеличу. Дважды в неделю Вукелич и Пиготт ездили на теннисный корт, потели там, борясь друг с другом; вместе с отцом на корте часто появлялась и Джульетта Пиготт, красивая и очень капризная девушка.

Будучи натурой увлекающейся, влюбчивой, она положила вначале глаз на Бранко, но тот взаимностью не ответил, да и какой нормальный человек станет ухлестывать за дочерью своего приятеля (а вдруг образуется ребенок, что тогда делать?), и Джульетта увлеклась Рихардом.

Зорге тоже иногда появлялся на корте. Несмотря на хромоту, он мог легко, в считаные миги, переместиться с одного угла площадки на другой, обладал хорошей реакцией и считался сильным игроком. Его крученые удары были хороши особенно, отбить их было просто невозможно.

Пиготт горящими глазами следила за человеком, в чьей постели хотела очутиться, но Зорге относился к ней до обидного снисходительно, будто к гимназисточке младших классов, ни на что не годной, и это злило Джульетту.

Отец Джульетты все понимал, но как всякий умный отец в амурные дела своей дочери не вмешивался – в конце концов сам же виноватым и будешь. Вечером, сидя у Вукелича в гостях, он набивал душистым табаком «Вирджиния» трубку, поудобнее располагался в мягком кожаном кресле, – Бранко обставил свою квартиру богатой мебелью, – и начинал очень толково, остро рассуждать о перипетиях современной политики.

Именно Френсис Пиготт заявил Вукеличу между двумя стаканами крепкого вкусного пойла, именуемого «виски с содовой», следующее:

– Если в Европе начнется крупная заваруха, то Англия, забыв все старые распри, будет, как в четырнадцатом году, стоять рядом с Россией.

…В тот теплый день на корте собрались четверо: Бранко, Пиготт, Зорге и Джульетта, решили играть двое на двое. Рихард не любил, когда на площадке было тесно – сплошная толкучка, не развернуться, но свободных площадок не было, и ему пришлось смириться. Зорге – в кремовых брюках, кремовой шелковой рубашке и кремовых теннисных туфлях – был элегантен настолько, что Джульетта, игравшая с ним в паре, даже пропустила несколько простых мячей – любовалась напарником. Но благодаря Рихарду они не продули ни одной партии – Зорге их вытянул. Он брал такие сложные подачи, что попади они к Джульетте, то выбили бы ракетку из рук, и отпасовывал их так ловко и сильно на противоположную сторону сетки, что мяч обязательно попадал на единственное незащищенное место на площадке: ни Бранко, ни генерал не успевали взять его.

В конце концов Пиготт положил ракетку на землю и зааплодировал громко – понял, что противников не удастся одолеть, этот хромой красавец Зорге заранее знает место, куда упадет его с Вукеличем мяч, и обязательно оказывается там в тот момент, когда удар уже сделан.

– Браво! Ваша взяла!

Когда покидали корт, чтобы перекусить в каком-нибудь небольшом ресторанчике – выпить свежего пива и заесть свежей макрелью, которая еще два часа назад плавала в море, – Джульетта крепко ухватила Рихарда за руку, прижалась жарким боком:

– Зорге, почему вы не обращаете на меня внимания?

Скосив на нее глаза, Рихард ловко поддел ногой морской голыш, неведомо как попавший сюда, проговорил добродушно:

– Потому, что вы еще очень маленькая, Джульетта.

– Не такая уж и маленькая, – обиженно возразила она.

– А я уже старый, много повидавший на свете крокодил.

– Никакой вы не крокодил! С чего вы взяли?

Чему суждено было случиться, то и случилось – Джульетта стала часто бывать в тихом уютном доме Рихарда на улице Нагадзакамати, тридцать, – и потом никогда об этом не жалела.

Хотя много позже, почти тридцать лет спустя, отвечая на вопрос корреспондента одной толстой газеты о Зорге, наморщила недоуменно лоб: «Зорге? С трудом припоминаю. Я, кажется, играла с ним. В теннис. Только в теннис. По вечерам? Ах да, кажется, встречалась и по вечерам. Но так, из девичьего любопытства. Это был яркий мужчина, красавчик. Было интересно взглянуть и понять, в чем же знаменитые его в Токио чары. Встречался ли с ним отец? Не знаю, хотя почему бы и нет? Хотя между немцем и англичанином разговор мог быть не самым лучшим и легким. Но все-таки могу сказать главное, что запомнилось: он в теннис играл лучше других, по крайней мере лучше меня. – Тут бывшая мисс Пиготт на мгновение умолкла, глянула на корреспондента глазами, чуть притуманенными воспоминаниями, и добавила тихо: – Я от него многому научилась».

Отец Джульетты, человек наблюдательный, знал о японской армии очень много, у него имелись свои источники информации, весьма «квалифицированные», как сказали бы сейчас, а тогда говорили «надежные», способные за сотню иен выведать тайну – какого цвета кальсоны носит военный министр в зимнюю пору и могут ли японские танки плавать, поэтому Зорге охотно общался с генералом и каждый раз узнавал что-нибудь новое.

И все равно своими знаниями Зорге перекрывал Пиготта – о новинках он, например, узнавал раньше генерала и иногда делился с ним информацией.

И об оперативных секретах, связанных, допустим, с Квантунской армией, узнавал раньше, и о том, какие перестановки затеваются в японских частях, чем будут заниматься силовики, и какой курс поведет правительство в ближайшее время – все это Рихард узнавал раньше. Возможностей у него было больше, чем у представителя английской разведки генерал-майора Пиготта.

О том, что Зорге и Джульетта стали близки, папаша, конечно, догадывался, но всякий раз при встрече с Рихардом делал вид наивного агнца – так ему было удобно. И Зорге было удобно.

Немецкий военный журнал «Вермахт» попросил Зорге написать статью о японской армии – насколько она сильна, современна, победоносна и вообще, надежный ли союзник – островное государство, выспренно именуемое Страной восходящего солнца?

Из Берлина пришло соответственное письмо, Рихард прочитал его и, не скрывая удовлетворения, явился с ним прямо к начальнику центрального управления военного министерства генералу Муто. Тот расплылся в довольной улыбке.

– Приятно, когда братья по оружию интересуются нами, – и дал указание познакомить «господина корреспондента Зорге» со всем, «что есть в японской армии». – Секретов не делать, – приказал он, – от братьев у нас вообще нет секретов!

В результате Зорге узнал, что танковый парк японской армии увеличен в одиннадцать раз, артиллерийский – в четыре раза, самолетов стало больше почти втрое: раньше императорская армия имела сто восемьдесят машин, сейчас – пятьсот.

– И все это благодаря помощи братской Германии, – сказал в заключительной беседе генерал Муто, картинно поклонился Зорге: Рихард был для него представителем страны-благодетеля.

Зорге также картинно поклонился в ответ.

Но это было еще не все. Квантунская армия, вставшая стеной у советской границы и угрожающе бряцавшая ныне оружием, была увеличена в пять с лишим раз.

Было над чем задуматься.

Через некоторое время в «Вермахте» появилась статья Рихарда Зорге «Японская армия: от самураев к танковым войскам». Статья эта была встречена в Токио более чем одобрительно и очень укрепила позиции Рихарда.

Подробные сведения о том, что увидел Зорге в японских частях и как проходили маневры Квантунской армии около нашей границы, на которых он побывал, легли на стол руководителя Разведуправления РККА.

Работа продолжалась.

– Ну и как впечатления? – спросил генерал Пиготт у Зорге, когда тот вернулся из Маньчжурии, неторопливо раскурил трубку и приготовился слушать рассказ о новостях в рядах потомков самураев, находившихся в штате Квантунской армии. – Что заметило ваше острое журналистское око?

– Око заметило много чего любопытного.

– А именно, Рихард?

– В Маньчжурии японцев ныне в несколько раз больше, чем маньчжуров. Куда ни ткнись – всюду японцы в мятой военной форме, под каждым кустом.

Зорге не скрывал от генерала Пиготта почти ничего, – знал, что генерал ответит тем же самым, и разговоры их, в противовес суждениям Джульетты, были взаимно дружелюбными и легкими. Польза от этих встреч была обоюдная, результаты же, как правило, оказывались в Москве, на столе комкора Урицкого.

Клаузен показывал чудеса мастерства – наверное, не было в мире другого такого радиста, который работал бы столь интенсивно. Почерк Макса, скорость передачи, манеру стучать ключом хорошо знали и в «Мюнхене» (Москве), и в «Висбадене» (Владивостоке), и в Токио, фиксировали каждую передачу, ну а дальше те, кому на стол ложились листы со столбиками цифр, действовали по-разному: одни делали одно, другие – другое.

Полковник Осаки все чаще и чаще хватался за сердце и тяжело серел лицом, комкор Урицкий, довольно покачивая головой, отправлял донесения Рамзая наверх, к руководству Генерального штаба, а оттуда бумаги уже шли к самому Сталину.

В наследство от Бернхарда Клаузену досталась неуклюжая запыленная машина внушительных размеров – этакий локомобиль с трубой, используемый на тяжелых сельскохозяйственных работах. И если на этом локомобиле можно было еще как-то стучать ключом, то прятать его было просто невозможно: куда ни засунь, наружу обязательно высовывается закопченная труба.

Совсем другое дело – передатчик, собранный самим Максом, с ним даже Аня справлялась без особых трудностей… Поскольку за Максом, как за солидным человеком, часто ведущим деловые переговоры, сохранялся номер в отеле, то локомобиль Бернхарда находился там, упакованный в солидный чемодан, украшенный цветными наклейками. Чемодан этот уже несколько месяцев пылился под кроватью, к нему даже уборщицы не прикасались – так велел хозяин…

– Что делать с рацией Бернхарда – ума не приложу, – пожаловался Клаузен шефу.

– Она тебе нужна, рация эта, Макс?

– Примерно так же, как кенгуру лошадиный хомут.

– Уничтожь ее.

– Даешь на это «добро»? Имущество же!

– Даю «добро».

– Фу-у-у, – облегченно выдохнул Макс, – готов по этому поводу заказать в соборе мессу.

– Мессу не надо, а вот виски или коньяк можешь выставить.

– Могу и то и другое, Рихард. Но если настаиваешь на чем-то одном, то что предпочтешь: коньяк или виски?

– И водку тоже.

Клаузен засмеялся, широкое добродушное лицо его сделалось круглым, как у ребенка.

– Осилим и водку. По рукам!

Ударили по рукам.

В субботний вечер к отелю, где находился чемодан с рацией, на машине подъехал Бранко, Клаузен уже ждал его внизу. Бранко вытащил из салона машины две сборных четырехколенных удочки, на виду у всех продемонстрировал их товарищу:

– Ну как?

Макс с удовольствием поцокал языком:

– Вся королевская макрель будет наша. А как по части наживки? Не протухла?

– Наживка наисвежайшая. Ровно десять минут назад куплена в магазине.

– О’кей! – Макс азартно хлопнул в ладони. – Едем! Только… – он в предупреждающем движении поднял указательный палец, – айн момент, майн либер фройнд! Я также кое-что приготовил для успешной рыбалки.

Бранко понимающе улыбнулся.

– Помочь?

– Не надо. Справлюсь сам.

Клаузен поднялся в гостиничный номер, выволок из-под кровати чемодан, где находилась разобранная рация, подумал о том, что, конечно, очень рискованно было держать ее здесь (а вдруг сюда наведались бы агенты «кемпетай»?), но в следующую минуту успокоенно махнул рукой: а ведь не наведались – это раз, и два – этот чемодан остался ведь от старого жильца, который обещал за ним заехать, от Бернхарда… Не будет же он ковыряться в чужих вещах, смотреть, что там – это же неприлично!

Он поднял чемодан и, кряхтя, понес к двери: однако тяжеловата машинка господина Бернхарда!

Когда Клаузен спустился вниз, то к нему поспешно подскочил мальчишка-бой, ухватил чемодан за ручку и тут же удивленно отскочил от него:

– Ого!

Клаузен поставил чемодан у ног и повертел пальцем у носа боя:

– Как ты думаешь, молодой человек, чем занимаются люди на рыбалке? Только ловят рыбу?

– Ну да!

– Неверный ответ. Они еще употребляют в большом количестве виски, водку, коньяк, заедают это чем-нибудь вкусным и запивают пивом. Желательно холодным. Понятно, молодой человек?

– Так точно! – Бой браво пристукнул каблуками ботинок.

– Вот теперь верный ответ, – назидательно произнес Макс и вновь взялся за ручку тяжелого чемодана.

Бранко помог ему, вместе они завалили чемодан в багажник машины. Внутри у Макса все было холодно: а если этот бой – агент «кемпетай»? Ведь так оно и есть – своих негласных помощников агенты «кемпетай» часто вербуют из числа гостиничных и ресторанных служек: эти люди видят очень много и много знают. Макс ощутил, как у него начали дрожать пальцы. Запоздалая реакция. Он приветственно поднял руку, благодаря боя за то, что тот хотел помочь; дрожащие кончики пальцев – это… в общем, хрен с ними, это бывает со всяким и это обязательно пройдет, как много раз проходило и все другое… А если их машину по дороге остановят полицейские и проведут обыск, тогда что?

А с какой стати, собственно, обыск? Во-первых, они иностранцы. А иностранцы в Японии – люди неприкосновенные, для того чтобы обшарить гражданина какого-нибудь Занзибара, нужны очень веские основания. Это – во-вторых. Есть еще и в-третьих, и в-четвертых…

– Ну что, поехали? – усевшись за руль, Бранко весело покосился на Клаузена.

Тот прижал руку к сердцу, растер грудь.

– Погоди. Дай немного отдышаться.

Бранко понимающе кивнул, глянул в одно боковое зеркальце автомобиля, потом в другое – никто не пристраивается к ним в хвост? Вроде бы все чисто, никто не ладится «со стороны кормы», как говорят моряки.

На берегу залива, в дальнем углу Бранко присмотрел небольшой ресторанчик, при котором имелась неплохая лодочная станция и обитал старый рыбак-голландец, неведомо как попавший в Японию, он давал точные советы, в каком месте залива можно поймать «большую жваку», а в каком ничего, кроме кукиша, где лучше всего клюет малиновый окунь – большеголовые яркие рыбы ловятся даже на сигаретные окурки, а где за пятнадцать минут можно взять ведро нежнейшего дальневосточного минтая.

Через час друзья уже находились на месте. Рыбак-голландец ждал их.

– Я приготовил для вас лучшую на станции лодку, – торжественно произнес он, вздернул большой палец, – во лодка! Вся рыба этого залива будет ваша, – голландец обвел рукой пространство.

Бранко сунул ему в ладонь несколько сложенных вчетверо бумажек, голландец, как опытный фокусник, показал ему пустую руку: деньги растаяли, ладонь была пустой, Бранко даже огляделся недоуменно – а не унеслись ли они куда-нибудь? – нет, не унеслись, и Вукелич восхищенно покачал головой:

– Ловко!

Голландец передал ему два крепких, с догладка отполированными ручками весла и небольшой якорь, привязанный к длинному жесткому шнуру, сплетенному из плохо гнущегося сизаля.

– В воде малость намокнет – будет гнуться, как надо, – пообещал голландец.

С тем Макс и Бранко и отчалили от берега. Голландец прокричал им вслед что-то невнятное, махнул рукой, поцеловал воздух и, косолапя, побрел в свою сторожку.

На весла сел Макс. Он греб решительно, толково, сразу видно, что ему и раньше доводилось набивать веслами себе мозоли на ладонях. Когда отплыли метров четыреста, Бранко предложил подменить его, но Макс в ответ только тряхнул своей густой шевелюрой и просипел протестующе:

– Не время, Бранко! Потом, все потом.

Солнце было мягким, искристым, от голубой пузырчатой воды веяло приятной прохладой. Для рыбной ловли день самый раз, лучше не надо: и рыба хорошо клюет, насадку берет надежно, не срывается, и солнце умеренное, не превращает рыбака в банан, готовый в любой миг очиститься донага, и море тихое, плещется ласково, несильно толкает лодку в бок… Хор-рошо!

Бранко оглянулся на берег – далеко ли? Берег был уже далеко, отплыли не менее километра. Вукелич на манер прораба, командующего строительной площадкой, скрестил перед собою руки:

– Макс, можно сушить весла…

– Нет. Надо отплыть еще немного.

– Ну давай еще немного. Может, сменить тебя на веслах, Макс?

– Не надо. Пересаживаться дольше будем. – Макс с силой всадил весла в воду: очень уж хотелось ему отыскать местечко поукромнее, где никто никогда не найдет допотопный передатчик, сооруженный кривыми руками Бернхарда (и как только Бернхард мог сляпать такую допотопную машину с ножным – почти что – управлением, работающую с помощью пара и паровозных рычагов – тьфу! – таких механиков даже в деревенской МТС под Саратовом, где работал Макс совсем недавно, не держат, стараются сплавить их куда-нибудь), и опустить этот древний агрегат на дно морское.

Макс греб и греб, у него был еще один резон: а вдруг кто-то сейчас следит за ними с берега, внимательно рассматривает в бинокль? Надо уйти от кромки земли настолько, чтобы строения, белеющие под деревьями, превратились в обычные, смазанные расстоянием пятна.

Наконец Макс бросил весла и, резко откинувшись назад, потянулся с громким хрустом. Потом поднес к глазам ладони, вгляделся в них.

– Что, набил себе мозоли? – спросил Бранко.

– Пока нет, но скоро могут появиться, – Макс опустил руки в воду, поболтал ими, – мозоли вообще обладают способностью появляться чуть позже.

– Горят руки?

– Пощипывает немного… Реакция на морскую соль.

– Ну что, будем потихоньку разгружаться?

– Давай. – Макс снова поболтал руками в воде.

Нагнувшись к чемодану, Бранко щелкнул роскошными блестящими замками – вначале одним, потом другим, глянул в воду, словно бы хотел засечь кого-то, наблюдающего за ним из морской пучины, и извлек из обшитого шелком кожаного нутра старый, побелевший от старости корпус, украшенный черными, уже вышедшими из строя лампами, включил и выключил прощально тумблер.

– Прощай, брат.

Корпус, поблескивая черными лампами, ушел в пузырчатую бездну, утянув за собой светлый, с противным змеиным шипением лопающийся шлейф. Бранко вдогонку помахал рукою. Следом отправил вторую часть корпуса, затем еще одну, отряхнул ладони. В чемодане еще оставалось полно разных деталей, о назначении которых Бранко ничего не знал, только догадывался, – он со вздохом почесал пальцами лысеющий лоб.

– И это все туда? – Бранко с сомнением глянул в пузырчатую голубую глубь. – Морскому богу на закуску?

– Морскому богу на закуску, – подтвердил Макс, вновь опустил саднящие ладони в воду. – Не жалей, отправляй! Если не хватит – еще добавим.

– Что, существует еще один нераскуроченный презент от господина Бернхарда?

– Если понадобится – найдем.

Бранко хмыкнул, приподнял чемодан над бортом лодки и вытряхнул все в воду, все железки, все стекляшки. Впрочем, там были не только железки со стекляшками – пластмассовые верньеры, каркасы, пакетники, выключатели, запасные лампы, своими черно-фиолетовыми головками похожие на перезрелые баклажаны, сломанный ключ Морзе, смахивающий на старую крокодиловую челюсть, из которой вышелушили половину зубов, плоская машинка непонятного назначения с облохмаченным электрическим шнуром, высовывающимся из-под крышки, еще какие-то детали… Последним в воду бултыхнулся разводной гаечный ключ, который надо было бы сохранить, но слишком поздно дернулся Бранко, чуть было не прыгнул за ним, но ключ тоже скользнул в глубину. Бранко махнул рукой:

– Ладно! Живы будем – заработаем на новый. – Захлопнув чемодан и, с вкусным щелканьем застегнув замки, Бранко повел подбородком в сторону: – Ну что, Макс, это изделие неведомых итальянских мастеров, может быть, также отправим за борт? А?

– Угаси в себе революционный пыл, – потребовал Макс патетически, – оставь чемодан в покое!

Бранко опустил чемодан на дно лодки, недоуменно выпятил нижнюю челюсть, лицо у него приняло брюзгливый вид – Вукелич, когда надо, умел быть хорошим актером.

– Чем тебе не нравится мой революционный пыл? – спросил он и вопросительно приподнял брови.

– А революция уничтожает все, что попадает под ноги – крошит, давит, ломает – страшно становится…

– И пожирает своих детей. Это не мною сказано, – Бранко поднял указательный палец, – не мною – другими умными людьми.

Макс хмыкнул себе под нос, поинтересовался неожиданно:

– Ты считаешь себя умным человеком?

– Я? Себя? Нет.

Клаузен не замедлил похлопать в ладоши.

– Браво! Завидная самокритичность!

Не обращая больше внимания на приятеля, Бранко взял в руки удочку, придирчиво осмотрел ее.

– Глубина тут такая – вряд ли какая леска дна достанет, – заметил Клаузен.

– А нам дно и не надо, – лицо у Бранко сделалось спокойным, каким-то умиротворенным, – наверное, у настоящих рыбаков бывают именно такие лица. Клаузен даже позавидовал ему. – Нам поймать бы какое-нибудь срединное течение, и мы быстро забьем нашу коптильню рыбой.

– У тебя есть коптильня? – изумился Клаузен.

– У меня – нет, а вот у рыжего голландца, что остался на берегу, – есть. Рыбу готовит так – пальчики оближешь. – Бранко вкусно почмокал губами, распахнул железную коробку с красочным лаковым верхом и надписью по-китайски «Целебные лакричные леденцы», извлек жирного, красного, как губная помада, пружинисто извивающегося червяка, быстро и ловко проткнул ему голову крючком.

– Один есть!

Потом точно так же, ловко и быстро насадил второго червяка, поплевал на него:

– Второй есть! – Недоуменно покосился на Клаузена: – Макс, а ты ловить рыбу думаешь?

– Естественно.

– А чего червяков не насаживаешь?

– Пока на тебя смотрю, учусь, как это делается.

– Есть хорошая пословица, Макс: век живи, век учись – все равно дураком помрешь. – Увидев, что Клаузен начал грозно приподниматься в лодке, Вукелич выставил перед собой в защитном движении ладони: – Извини, Макс, шутка! Мы сейчас перевернемся!

Клаузен опустился на скамейку.

– Если мы с тобой, Бранко, вернемся не в полном составе, я скажу, что тебя вообще не было в лодке.

Бранко засмеялся и бросил снасть за борт. Красные червяки, насаженные на крючки, медленно поползли вниз.

– Учись ловить рыбу, пока я жив, – сказал он Клаузену.

– А ты уверен, что на эту снасть попадется хотя бы одна маленькая козявка? – спросил Клаузен.

– Не уверен – убежден!

– Ладно. Слепой сказал: «Посмотрим!» Чье это выражение?

– Спинозы.

– А по-моему, Наполеона.

– Вернемся домой – проверим.

– Ты еще вернись. – Клаузен похмыкал, добавил ехидно: – Не кричи «цурюк», когда уже перепрыгнул через забор и обидел человека, – ткнул себя кулаком в грудь.

– Наоборот. «Цурюк» надо кричать, когда уже перемахнул через забор и только тогда, обиженный человек тут ни при чем.

– А нам, всем, кто родился на северном острове Нордштранд, все равно, что одетых баб в баню затаскивать, что голых оттуда вытаскивать.

– Ловись, рыбка большая и маленькая. – Бранко, не обращая внимания на приятеля, совершил несколько гибких плавных движений, он то поднимал леску, то опускал ее, бормотал что-то про себя, творя ведомую только ему одному молитву, затем резко привстал на скамейке и подсек невидимую рыбеху. Издал ликующий горловой крик. Словно индеец из какого-нибудь неведомого племени, впервые отведавший похлебки из белого человека: – Мити-пити-лити-тю-ю-ю!

– Ты чего? – Клаузен малость опешил.

– Мити-фити-пити-лити-бити-кити-тю-ю! – Бранко начал поспешно вытягивать леску из воды, через несколько мгновений рывком завалил в лодку крупную глазастую рыбу, яростно щелкавшую жаберными крышками.

Макс удивленно привстал и попытался повторить воинственный клич Бранко:

– Мити-фити-пити-лити-тю-ю!

– Молодец! – похвалил его Вукелич. – Пару лет пообщаешься со мною – человеком станешь. – Не выдержал, вскинул над собой рыбеху, висевшую на крючке. – Что положено делать рыбакам после первого улова?

– Вот это, – Клаузен двумя пальцами изобразил наполненную всклень стопку.

– Ты делаешь несомненные успехи, мой юный друг, – похвалил его Бранко вновь, – догадлив стал невероятно, – сунул руку в карман куртки, достал плоскую флягу, обтянутую тонкой кожей, взболтнул лихо, будто заправской бармен, отвинтил высокую крышку-колпачок.

Крышка обратилась в небольшой, граммов на тридцать, стаканчик, стала этакой мензуркой для крепких напитков, Вукелич наполнил стаканчик жидкостью, поблескивавшей на солнце золотыми искрами. Вкусно запахло чем-то крепким.

– Что это? – поинтересовался Макс.

– Не может быть, чтобы ты, мой юный друг, потерял нюх, не верю в это. – Бранко протянул ему мензурку. – Пей, не отравишься!

Макс залпом опрокинул в себя стаканчик, почмокал губами вкусно.

– Коньяк, – изрек он задумчиво.

– О, еще не все потеряно! – заметил Макс.

– Точно коньяк. Только не пойму, какой коньяк, какой марки? То ли «каш», то «лиотард», то ли «хеннесси»…

Бранко похлопал в ладони:

– Браво! Это лучший коньяк Франции – «Наполеон»! – Налил себе, так же залпом выпил и, сунув фляжку в куртку, картинным движением вновь забросил леску в голубую пузырчатую глубь, пошевелил пальцем, проверяя, насколько она ушла в воду, сделал одну резкую подсечку, другую, третью и поспешно потянул леску вверх, по ходу издавая торжествующий крик: – Мити-пити-лити-кити-тю-ю-ю!

– Мити-пити-лити-кити-тю-ю-ю! – в тот же миг гулким эхом отозвался Клаузен, в нем неожиданно взбурлил азарт, ему захотелось подыграть приятелю и так же подурачиться.

– Во! – одобрительно отозвался Бранко. – Человеком становишься! – Через несколько минут он закинул в лодку еще одну рыбину, размером побольше первой. – Бити-кити-фити-пити-тю-ю!

Детский восторг охватил этих двух взрослых, умудренных жизнью людей: какая все-таки хорошая штука рыбалка! Тяжесть, накопившуюся в душе, снимает, будто наждаком, – и вообще очищает не только душу… Рыбалка – это вещь!

Через несколько минут Бранко поймал третью рыбу, она долго носилась с крючком, зажатым в губах, по глубине, сопротивлялась яростно, а потом внезапно ослабла и сдалась. Бранко подтащил ее к лодке, выдернул из голубой, тяжелой, как стекло, громко пузырящейся воды на поверхность и поцеловал в ледяной покатый нос:

– Спасибо тебе, милая моя!

– Смотри, откусит тебе одну ноздрю, будешь тогда инвалидом, – предупредил Клаузен.

– Не-а, инвалидом я не стану.

– Будешь походить на невесть кого… На осьминога. Это я тебе гарантирую.

Бранко засмеялся счастливо и вновь опустил снасть в воду.

Клаузен отогнул рукав куртки, глянул на свои модные серебряные часы, украшенные большим циферблатом – вся Европа тогда увлеклась такими часами, все мужики, считавшие себя модниками, и вот мода дошла и до Дальнего Востока… Клаузен недовольно покачал головой: время-то, оказывается, растянулось, течет медленно-медленно…

На море они пробыли всего час. А надо пробыть хотя бы два часа. На всякий случай. Все ведь может быть. Вдруг на берегу, в кустах, сидит какой-нибудь косоглазый джентльмен и вместо того, чтобы ковыряться в носу, наводит на них бинокль. Таких джентльменов Макс боялся.

Тем временем Бранко выдернул из воды еще одну рыбеху, яркоглазую, с широкими плавниками и зубастым ртом, ловко стащил ее с крючка и бросил на дно лодки.

– Что с рыбой-то делать будем? – спросил Клаузен.

– Скорее всего – возьмем ее с собою в Токио. Можно, конечно, попросить, чтобы ее приготовили здесь, на берегу закоптили, но… – Бранко пнул ногой пустой чемодан, – для остальных мы с тобою вон сколько снеди смолотили. – Добавил с усмешкой: – Два гиганта.

Азарт, только что переливавший через край, угас, Бранко сделался каким-то усталым, квелым, словно бы переработал, даже глаза, и те стали у него тусклыми. Бранко зевнул, похлопал по рту ладонью:

– Сегодня я не выспался – ночью пришлось передавать большой материал в Париж, стенографистке.

– Можно поспать и в лодке.

– Опасно. Лодка перевернется. А я насчет плавать – не очень.

– Сядь на дно лодки, свернись калачиком, голову положи на колени – и храпи, сколько влезет. В такой позе тебя даже девятый вал не перевернет.

Бранко отрицательно качнул головой, припечатал кулак к одному глазу, потер, потом повторил операцию с другим глазом, похлопал веками:

– В глазах рябит что-то…

– Давай леску мне, – Клаузен протянул руку, – теперь ловить буду я. Моя очередь.

Покорно отдав ему леску, Вукелич опустился на дно лодки, на сухой деревянный настил, вытянул ноги, спиной уперся в ребро скамейки и в то же мгновение ровно засопел носом, засвистал, будто неведомая птица, – отключился работяга. Макс поплевал на насадку – немцы, выезжавшие на пикники на берег Волги, поступали так же, и Бранко тем же грешил – кинул снасть за борт.

Подергал ее, дразня рыбу, пошевелил крючки. Но то ли руки у него росли из другого места, то ли пальцы огрубели от ключа Морзе, то ли еще что-то было – в общем, дело это у Клаузена не пошло: ни одной рыбехи он так и не вытянул.

Он смотал удочку и долго сидел неподвижно, тихо, не мигая глядя в воду, печаль тронула его лицо – Макс думал. О чем он думал – не понять. Наверное, об острове Нордшранд, каменным зубом вставшим посреди Северного моря, – на острове все умели ловить рыбу, все в их небольшой деревеньке, кроме сына сельского кузнеца. Бывало, пацаны выходили на берег моря гурьбой, разматывали удочки, состряпанные из крепких суровых ниток, и забрасывали их в воду. У всех обязательно что-то попадалось – юркая нежная навага, треска, покрытая, как щука, пятнами, – у их острова водилась треска особого сорта, иногда на крючок насаживался редкий гость – краснобокий окунь, а у Макса обычно не было ничего – пустые крючки. Почти всегда со съеденной насадкой.