Текст книги "Сталинградский гусь"

«Буру бахайр» в переводе на русский означает «Иди с Богом!» – так что понятно, откуда взяли свое название дерзкие, громко громыхающие машиненки, которые можно заправлять чем угодно, не только бензином, но и помоями, сточной водой, дождевым сливом, а колеса смазывать обычным коровьим навозом… И ничего, в итоге все концы сходятся, срастаются, провисов у «прохоров» нет… Пока они не сталкиваются с десантниками (на солдатском языке – с десантурой; пехоту в ограниченном контингенте зовут солярой), вот тут и начиналось вселенское веселье. Игорь принимал участие в таких концертах много раз…

В колонне Гужаев шел шестым, напарником у него был Салим Керимов – собранный ефрейтор-спецназовец, взятый в армию из Ташкента – города, как известно в России, хлебного. Впрочем, не только хлебного, но и гашишного, и виноградного, и айвового, и кишмишного, а по осени – и сочного дынного.

Был и третий спецназовец в колонне, также на подстраховке – Альберт Карышев, астраханский паренек, в армию он попал из юридического института, что-то у него там не совместилось, «а» оказалось загнанным в конец алфавита, а твердый знак выбрал себе место в середине алфавита, рядом с буквой «м». Альберт не отличался разговорчивостью, привык больше молчать, и это было его всегдашним естественным состоянием.

Альберт шел в конце колонны, в третьей машине от хвоста, если вести счет в обратном направлении.

Теперь насчет знания языка. Альберт по этой части был самым уязвимым, он знал татарский язык, русский и еще – матерный; всеми тремя владел в совершенстве, а вот по части пушту, дари или хозарейского, то справлялся еле-еле, да и, надо заметить, с большим акцентом. Впрочем, по акценту этому определить, что он имеет хотя бы малое отношение к «шурави», не было никакой возможности. К кому угодно могли привязаться – к чукчам Аляски, масаям Центральной Африки, к потомкам испанских конкистадоров, обвинить их в принадлежности к советским людям, но только не к Карышеву.

Это был плюс. Но главное, Карышев был сообразительным, хладнокровным, умелым бойцом, таких в разведгруппе (точнее, в мото-маневренной группе), пожалуй, больше и не было. Во всяком случае, Игорь не знал…

В дорогу отправились рано, когда рассвет еще только чуть тронул прохладный воздух утра, пространство немного раздвинулось, хотя ни деревья, ни горы четких очертаний не приобрели; Игорь разогрел мотор МАЗа, сделал пару перегазовок – двигатель работал исправно, послушно отзывался на всякую, даже малую манипуляцию с педалью газа… Ему достался автомобиль-трудяга, верный тому, кто сидел за рулем. Гужаев остался грузовиком доволен, сделал еще одну перегазовку, прислушался к звону, возникшему внутри мотора, и на несколько секунд повернул ключ зажигания влево, вырубая двигатель.

Сделалось тихо. Даже в ушах запищала какая-то неведомая пичуга, потом снова запустил мотор. Звон пропал.

Итак, машин было шестнадцать – везли в Пакистан продукты, купленные одной популярной торговой фирмой, бытовую технику, муку, ташкентский рис и разную «душистую» химию, начиная со стиральных порошков и средств для мытья посуды, кончая освежителями воздуха, распространявшими запах, похожий на духи восточной принцессы…

Гужаев однажды стоял в оцеплении, когда в Кабул прибыл иорданский наследник. Женская половина свиты благоухала таким же вязким, очень плотным ароматом… От него даже ноздри щипало. Восток есть Восток. Понять его может только тот, кто на Востоке жил.

Были среди грузов, запечатанных в кузовах машин, и другие товары, но до них Игорю не было никакого дела.

– Ну что, порядок? – спросил сменщик, поудобнее устраиваясь на сиденье рядом с Гужаевым. – Не то ведь, ежели что, придется скакать на одной ноге.

– Не хотелось бы, но если понадобится, то и на одной ноге поскачем, – на шутки Гужаев сегодня не был настроен, в голосе его возникли жестяные нотки, будто туда натекло жидкое железо. Впрочем, железо жидким не бывает, это неестественное для него состояние, поэтому Гужаев махнул на напарника рукой, словно бы заранее извинялся за возможную резкость… На войне быть мякиной, конечно, нельзя, но и железом, которое можно взять только взрывом, тоже быть нельзя.

Через десять минут колонна, натуженно гудя моторами, выехала с огромного грузового двора фирмы Афсотр.

Гужаев был готов к тому, что его МАЗ, словно передвижное логово Деда Мороза, быстро обрастет дорожным налетом, в том числе и пылевыми сосульками, – сосульки будут жирные, как пещерные сталактиты, с кривыми завитушками, образованными встречным ветром, – и произойдет это очень скоро, едва они отъедут от города, но то ли воздух задубел от войны и перепадов ночных и дневных температур, то ли горный ветер был слишком жестким и соскребал пыль с кабины и бортов машины, будто лопатой, то ли еще что-то происходило, только вот колонна в пути грязью не обросла.

Игорь лишь головой качал озабоченно:

– Странно… Странно…

Кроме обычного задания, которое Гужаев получил в отделе разведки, имелось задание побочное, которое тревожило даже самого командующего сороковой армией, воевавшей в Афганистане.

Слишком много в этой непростой, почти средневековой стране находилось гражданского народа из Советского Союза – людей, никогда войны на близком расстоянии не видевших: сюда понаехали учителя, агрономы, медики, горняки, строители – этих ребят было больше всего, – биологи, мостовики, шоссейники, – представители более семидесяти профессий… Всем им, кстати, выдали боевое оружие – пистолеты Макарова.

Военные считали эти пистолеты несерьезными стволами, называли их «грузилами»; если уж и иметь пистолет, то убойный фронтовой ТТ, доживший до нынешнего времени с поры Великой Отечественной войны, а еще лучше – получить в свое распоряжение автомат Калашникова. Это уже не пистолетик, из которого хорошо сшибать мух, а серьезный ствол.

Те, кто носит погоны, автомат Калашникова уважительно величают «металлом» и снимают перед ним полевые панамы. Хорошее оружие. И стрелять будет в любой ситуации, не закапризничает, – извлеченный из грязи, вытащенный из воды, забитый пылью, песком, поржавевший, продырявленный, – лишь бы был цел ствол… Автомат этот еще никого не подводил.

Но гражданским решили давать «макаровы», и только их, поскольку этих людей командировали в Афганистан не для того, чтобы воевать (этим пусть занимается армия), пистолеты выдавали лишь затем, чтобы в пиковой ситуации человек мог застрелиться.

Угодить в плен в Афганистане – штука мучительная, страшная; душманы по части того, как поинтереснее, позверинее замучить человека, были большими специалистами. Пресловутые эсэсовцы с их методами пыток были обычными детишками, несмышленышами в сравнении с душманами.

Имел при себе оружие на случай «застрелиться» и очень хороший человек с простой русской фамилией Михайлов. Был он геологом, обследовал горы вокруг Кабула и обнаружил большие запасы воды – хорошей питьевой воды, которой в Афганистане не хватало во все века. Бывали времена, когда за кувшин воды давали полкувшина золота: люди умирали с хриплыми криками, сгорали от жары и иссушения, мучились, превращаясь в обычные костяные скелеты.

Запасы были подсчитаны, оконтурены, осталось только пробурить промышленные скважины и закачать добытое в кабульский городской водопровод. Но для этого война в Афганистане должна была сойти на нет.

Был талантливый геолог Михайлов человеком опытным, прожил толковую жизнь – прошел войну, встав в солдатские ряды в сорок первом году, бил фашистов с умом и точным расчетом, домой вернулся с несколькими боевыми орденами, поступил на геологический факультет университета и уже на третьем курсе отправился в Сибирь, в экспедицию.

На геологической ниве Михайлов сделал карьеру не меньшую, чем на ниве солдатской: и количество орденов удвоил, а по лестнице, которую принято называть служебной, поднялся до кресла заместителя министра геологии СССР.

Выполнив свою миссию в Афганистане и передав изыскательские папки лично Бабраку Кармалю, получив за свою работу орден, Михайлов собирался отбыть домой. И дел в Москве было много, и усталость начала одолевать, и по двум своим внукам соскучился буквально до стона, видел их во сне и просыпался с влажными тоскующими глазами…

В Кабуле за Михайловым была закреплена служебная машина – старая «Волга» с шофером, немного знавшим русский язык… Шофер всегда преданно посматривал на своего шефа, готовил еду, в поездках кипятил чай и разогревал консервы, принимал участие в разговорах и был готов ради своего начальника забраться на самый высокий хребет Гиндукуша… Иногда, свернувшись калачиком, спал у его двери – караулил.

Ничто не предвещало беды, никто даже не предполагал, что верный Гулябша может предать любимого шефа, хотя шеф не считал его ни слугой, ни охранником, ни личным разогревщиком чая или подчиненным, которым обязательно надо помыкать, – считал просто товарищем по работе. Фронтовик Михайлов своим высоким положением не пользовался – считал это неприличным.

За несколько дней до отъезда домой Михайлов неожиданно не вышел на службу – кабинет его в Министерстве природных ресурсов оказался запертым.

Что-то случилось? Заболел? Отравился некачественным мясом, купленным на Грязном базаре? Начали допекать фронтовые раны? К нему домой послали гонца. На двери михайловской квартиры болтался тяжелый замок, обычно такой замок появлялся, когда хозяин отбывал на длительное время в поле…

Но вот ведь как – Михайлов никуда не собирался отбывать, он уже закончил свои изыскания, – и полевые, и кабинетные.

Тогда где же Гулябша со своей «Волгой»? Гулябшу тоже не нашли – как сквозь землю провалился, а вот «Волгу», целехонькую, с холодным мотором, с запертыми на ключ дверями и сильно запыленными стеклами, словно бы на ней кто-то гонял в Индию, нашли. За Кабулом, в пыльной горной расщелине. Факт, что двери машины были закрыты на ключ, наводил на мысль: за «Волгой» кто-то собирался вернуться.

В камнях, в двадцати метрах от брошенной легковушки, выставили засаду: если кто-то здесь появится, то вряд ли успеет открыть дверь «Волги» – засада своего не упустит.

Прошло несколько дней. Ни о Михайлове, ни о Гулябше ничего не было слышно. И машиной никто не интересовался… Где геолог, что с ним, в каком он состоянии – неведомо. Насчет Гулябши тоже ничего нового. Да и аллах с ним, с Гулябшой, главное – Михайлов.

Постепенно выяснились детали случившегося.

Ночью в дом, где жил Гулябша, постучали. Он, зевая и с трудом справляясь с сонной одурью, из которой вылез с большими усилиями, выглянул в окошко.

Под окном стоял его сосед, ярко освещенный луной, – он тоже корпел за баранкой, считался неплохим водителем, но мало зарабатывал, воспитывал многодетное семейство и едва сводил концы с концами, – в дрожащем лунном свете, выбеленный до прозрачности, сосед походил на нечистую силу, принесшуюся в Кабул с ближайшей гиндукушской макушки.

– Ты чего, Мирзомомад? – выкрикнул Гулябша через стекло.

Сосед сделал ему знак рукой:

– Иди сюда!

Пошевелил побито ртом, голос его был слышен, но вот слова нельзя было разобрать, – похоже, с Мирзомомадом что-то происходило.

Гулябша поскреб ногтями голову – открывать дверь не хотелось и тем более не хотелось вылезать на улицу, но сосед есть сосед, ссориться с соседями нельзя – это раз, и два – а вдруг чего-нибудь случилось и Мирзомомаду нужна помощь?

Если он сейчас не поможет Мирзомомаду, то завтра Мирзомомад не поможет ему, а это совсем никуда не годится… Придется открывать дверь.

Едва он выдвинул щеколду из косяка, как снаружи дверь рванули с такой силой, что от возмущения она взвизгнула, как ишак, которого в причинное место пнули сапогом, Гулябша кубарем покатился по земле к дувалу, огораживавшему их двор.

Гулябша не издал ни звука – понимал, что любой внеурочный писк может дорого обойтись. Тем более в городе – сразу в нескольких местах раздавалась частая стрельба: кто-то пытался перегрызть кому-то глотку. Плюс пальба трусливых дришей. Афганские патрули дриши патронов не жалели, любили подбадривать себя автоматными очередями, от пальбы делались немного смелее.

Над Гулябшой навис крупноголовый бородатый человек в тюрбане, предупредил, прижав ладонь ко рту Гулябши:

– Тихо! Понял?

Гулябша послушно мотнул головой: понял, мол, все понял. В горле у него что-то спеклось, голос пропал, из глотки не выскользнул ни один звук.

– Завтра утром, когда повезешь своего шурави на работу, то повезешь его не туда, куда ему надо, – свернешь в сторону, к нам… Понял? Больше от тебя ничего не требуется, только это, понял?

Гулябша вновь послушно мотнул головой, сердце у него сжалось тоскливо, словно бы собиралось спрятаться куда-то и затихнуть там; бородатый будто бы что-то почувствовал и малость придавил перетрухнувшего водителя:

– Имей в виду, продавшийся кафирам, если этого не выполнишь, мы зарежем всю твою семью, всю! – страшный бородач повысил голос. – И жену, и детей, и родителей… Их тоже найдем.

После этого благословения бородач отпустил несчастного водителя.

Бледной тенью, заплетаясь одной ногой за другую, шатаясь так, что через каждые два шага он падал на колени и опирался рукою о землю, сипя задавленно, Гулябша добрался до своей двери и рухнул на матрас, служивший ему постелью.

– Кто там был? – сонно заворочалась жена, расположившаяся с детьми в соседней комнате.

Гулябша вновь сжался в комок, – надо было ответить так, чтобы жена по голосу его ничего не почувствовала.

– Приезжали по поводу завтрашней работы, – негромко, зевающим голосом проговорил Гулябша, – изменения кое-какие будут – уточняли…

Жена больше не возникла, успокоилась и по-детски безмятежно засопела носом, – она была еще совсем ребенком, на десять лет моложе самого Гулябши.

Больше в эту ночь он не уснул, ворочался, сипел, хрипел, иногда приподнимал голову и боязливо поглядывал в окошко, вздыхал. Выходило так, что веление бородача надо было выполнить, иначе ему конец. И не только ему самому конец, но и всей его семье. Гулябша не выдержал, захлюпал носом: умирать не хотелось.

Хотелось жить.

Рассвет наступал медленно. По стенам комнаты внезапно побежали розовые глазастые зайцы, через несколько минут они сгреблись куда-то в угол, потом появилась другая партия зайцев, уже другого цвета, Гулябша ничего этого не видел. Он хоть и не спал, а все равно лежал с закрытыми глазами… Но вот он неожиданно почувствовал, что в доме кто-то есть, открыл глаза.

В любой другой раз он обрадовался бы рассветным зверюшкам, прибежавшим разбудить его, но сейчас они никакой радости не принесли. Гулябша всхлипнул. Кроме солнечных зайцев, в доме никого не было.

Было слышно, как в соседней комнате заворочалась жена: она вставала раньше мужа, готовила ему чай с травами, подогревала лепешку.

В семь часов утра Гулябша поехал к шефу, попетлял немного по узким улочкам и остановился у подъезда, в котором тот жил. Потрогал пальцами лицо – нижняя челюсть дрожала, словно бы попала под электрический ток, внутри возникло что-то холодное, твердое, похожее на мертвую рыбу, но это была не рыба, скорее – страх, что-то еще, парализующее ноги, руки, заставляющее дрожать рот.

Когда Михайлов вышел из дома, то первым делом увидел, что шофер очень внимательно смотрит на него, и приветливо махнул Гулябше рукой. Под локтем геолог держал старую кожаную папку, с которой приехал из Москвы. Гулябша прощупал эту папку взглядом… Все дело в том, что когда Михайлов брал на работу пистолет, то клал его в папку между бумагами, и тогда папка становилась увесистой, какой-то округлой и держать ее под локтем было неудобно, – надо было нести в руке, а когда не брал с собой оружия, то папка была легкой и шеф совал ее под мышку.

Значит, пистолет он оставил дома…

Холодная рыба шевельнулась у Гулябши внутри, причинила минутное неудобство и сделалась меньше в размерах.

А шеф не спешил садиться в «Волгу», достал из пиджака пачку московских сигарет, с удовольствием затянулся небольшим табачным гвоздиком. О чем он думал – неведомо: чужие мысли всегда были для Гулябши некими плотными, без единой блестки света потемками, в которых разобраться ему просто не было дано, как не было дано вообще что-либо засекать, кого-нибудь видеть и разбирать черты лица в минуты крайнего волнения. А сейчас Гулябша находился именно в таком состоянии.

О чем думал в эти миги большой советский начальник? Явно не о том, что ждет его сегодня. Гулябше стало жаль своего шефа, самого себя тоже сделалось жаль, одно у него сопряглось с другим.

Михайлов докурил сигарету до конца, смял окурок, поглядел по сторонам в поисках, куда бы можно было его бросить, урны не нашел и ловким длинным щелчком запузырил его под низкую литую ступеньку, низким горбом выгнувшуюся у входа в подъезд. Очень лихо сделал это шеф.

Гулябша вздохнул облегченно – хорошо, что шеф оставил оружие дома: шансов уцелеть в стычке с ним становится больше. Хотя это не факт… Михайлов по-мальчишески легко потянулся, потом согнулся, разминая мышцы, зачем-то хлопнул себя по карману пиджака и сел в машину. Скосил глаза на водителя:

– Ты чего такой насупленный, Гулябша? Стряслось что-нибудь? Может, помощь нужна?

– Нет, помощь не нужна, рафик Михайлов, – Гулябша отрицательно помотал головой. – Жена у меня прихварывает, забот много, рафик начальник…

– Рафик начальник, – Михайлов не выдержал, хмыкнул, – давно ты меня не звал так, Гулябша… Явно дома у тебя что-то произошло.

– Ничего не произошло, – водитель упрямо помотал головой.

Машину по узким улочкам старого Кабула он гнал с хорошей скоростью, поднимал за собою длинный хвост пыли, раньше с такими кудрявыми хвостами пыли Гулябша ездить не рисковал.

– Не гони, – попросил его Михайлов, но шофер, похоже, не обратил на просьбу внимания либо просто не услышал, совершил крутой поворот в темный проулок, стиснутый двумя длинными угрюмыми дувалами, надавил на педаль газа.

Мотор «Волги» рявкнул сердито и одновременно задавленно, в несколько секунд машина одолела проулок.

– Чего-то мы сегодня едем новым маршрутом, – озадаченно проговорил Михайлов, – раньше тут не ездили.

Шофер на слова шефа не среагировал, промолчал. Через полминуты «Волга» въехала во двор, посреди которого горел небольшой, но жоркий костер, над которым висел закопченный чугунный таган. Два бородача в длинных, перепоясанных ремнями рубахах готовили плов.

Мирная картина. Через мгновение рядом с бородачами оказались еще двое с автоматами в руках, довольно засмеялись, сверкнув белью зубов.

Один из них поманил Михайлова черным от костерных углей пальцем:

– Выходи, шурави!

Сопротивляться было бесполезно. Михайлов повернул голову к Гулябше и проговорил тихо, с брезгливой досадой:

– Эх ты-ы!..

Гулябша не выдержал, съежился – он был готов провалиться под землю.

Когда к нему домой пришли сотрудники хада – афганской госбезопасности, то там ни Гулябши, ни жены его с детьми уже не было, только прилетевший из-за ближайшего холма слабосильный ветерок негромко посвистывал в распахнутом окошке.

Михайлов исчез практически бесследно, полторы недели о нем ничего не было слышно, но потом в Кабул начали приходить вести из Пакистана, из них было понятно, что геолога нагло похитили, в одном месте его не держат, перемещают из одного лагеря в другой, из деревни в деревню, из городка в городок, из схрона в схрон, приставили солидную охрану, – душманы боятся, что шурави настигнут их, добычу отобьют, а всех, кто окажется рядом, перестреляют.

Две группы, которые ходили в Пакистан, чтобы найти геолога, вернулись ни с чем – пленного уводили перед самым их носом и каждый раз удар кулаком по бандитскому гнезду был напрасным – гнездо оказывалось пустым, ни душманов в нем, ни именитого пленника… И сведений о муках Михайлова и его перемещениях никаких. А потом вообще перестали поступать всякие сведения – и по части хада, и по части царандоя – афганской милиции, и по части разведки сороковой армии.

Словом, в задачу группы Гужаева входило и это задание – попытаться отыскать следы Михайлова: где он, что он, какова его судьба? Ведь человек открыл для безводного, страдающего от жажды Афганистана огромное богатство – воду, а с ним так поступили… Ни чести, ни совести, ни понятий о добре, ни стыда, и вообще ничего человеческого нет у нелюдей, называвших себя слугами Аллаховыми…

Едва колонна выехала за Кабул, как не стало видно людей, люди исчезли, будто они никогда не обитали в этих местах: лишь голые унылые холмы, с которых ветер сдувает длинные хвосты рыжей липкой пыли, в воздухе сбивает в комки и бросает в передние стекла машин, сзади, за кузовами, должны были волочиться целые копны пыли, но их, странное дело, почему-то не было, словно бы кто-то специально обрезал пыль и пластами укладывал на дорогу.

– Гляди в оба, – предупредил Гужаев напарника, – если где-то на сопку выскочит человек – считай, это душман.

– Не факт, – покачал головой напарник, – это, во-первых, а во-вторых, у нас все равно нет оружия.

– Зато есть руки, это тоже хорошее оружие.

У Гужаева был коричневый пояс по карате, руками он мог уложить много народа, десятка полтора «прохоров» (или душманов, кому как нравится), не меньше. Коричневый пояс – это, конечно, не черный, но тоже ценится очень высоко, стоит близко к черному, до высшей ступеньки у коричневого каратиста расстояние совсем крохотное.

– У одних оружие карате, у других – Коран.

Это напарник говорил про себя, в отличие от Игоря он хорошо знал Коран и мог читать суры, не спотыкаясь и не ошибаясь не только в словах или в буквах, но и в запятых. Игорь же мог прочитать на память только три суры… Впрочем, эти суры были главные.

Игорю были известны два случая, когда душманы захватывали в плен наших солдат, те читали им суры, и это действовало – «прохоры» проникались к пленным уважением и отпускали их. Хотя, честно говоря, в это верилось с трудом, – жестокость душманов описанию, как известно, не поддается.

Через три часа колонна остановилась на пятнадцатиминутный привал. Джангул выбрал для этого место потише, прикрытое с одной стороны скальной грядой, а с другой – равниной, где ни птица, ни человек либо зверь спрятаться не могли, даже муравей и тот, наверное, не мог спрятаться – все просматривалось как на ладони, виден был каждый метр пространства и каждая мелочь в нем.

Это было важно – не дать людям, заинтересовавшимся колонной, подойти близко незамеченными.

– Пять минут – на осмотр машин, – велел Джангул.

Тоже дельная вещь. Если бы машины были новые, позади у них не было ни огней, ни вод, ни медных труб, способных сжирать все, что угодно, – железо, резину, камни, землю, грузовики можно было бы не осматривать, но у джангуловой колонны все эти испытания имелись в биографии, поэтому старший и был так требователен.

Маленький Хасан, придерживая одной рукой тюбетейку на макушке, быстроногим воробьем обежал свою машину, постучал ботинками по колесам и доложил шефу:

– Дядя Джангул, Аллах благосклонен, с моей машиной все в порядке.

– Молодец! – похвалил его руководитель колонны. – Можешь взять кусок лепешки, пожевать малость, – разрешил он и поправил на голове Хасана нарядную тюбетейку, – позволяю.

По лицу Хасана проскользила тень, пожевать чего-нибудь он конечно же хотел, но решил пока воздержаться, чтобы не дразнить других водителей, – благодарно поклонился старшему и вприпрыжку понесся вдоль колонны.

Остановился около грузовика, на подножке которого стоял Игорь Гужаев.

– Друг, хочешь, покажу еще фокус? – предложил Хасан.

Игорь с интересом посмотрел на паренька и доброжелательно улыбнулся:

– Покажи!

Хасан волчком крутанулся около подножки и неожиданно вывернул боковые карманы джинсовой куртки, сразу оба.

– Посмотри, пожалуйста, тут есть чего-нибудь?

Игорь отрицательно покачал головой:

– Только воздух.

– Тогда сейчас появится, – пообещал Хасан и снова, будто волчок повернулся на одной ноге вокруг самого себя.

Игорь даже не заметил, как в пальцах у Хасана оказалась сигарета и когда он ее зажег. Паренек затянулся сигаретой глубоко, по-мужски, у него даже звонко засипели легкие, – проглотил дым, потом сделал еще одну затяжку… Пожевал губами, в следующий миг крепко сжал их, подмигнул Гужаеву круглым, каким-то удивленным глазом, – правым, левый у него оставался неподвижным.

Задумчиво глянул вверх, словно бы хотел там что-то засечь, но не засек и, покачав головой, подцепил пальцами концы вывернутых карманов и чуть приподнял их. Игорь с удивлением обнаружил, что из-под пальцев у Хасана, и с правой стороны, и с левой, густыми кольцами начинает выползать дым, и вскинул правую руку с оттопыренным большим пальцем.

– Ты это самое… Марсель Марсо, – сказал он фокуснику.

– А кто этот Марсель Марсо?

– Большой человек.

– А-а-а! – судя по довольному выражению лица, сравнение с Марселем Марсо Хасана устроило, он покивал согласно и хорошо отработанным коротким движением загнал вывернутые карманы джинсовой куртки на то место, где они должны были находиться.

Дым перестал сочиться из них. Хасан победно улыбнулся, подмигнул загадочно, глянул в одну сторону, потом в другую и приблизился к Игорю.

– Слушай, а ты ведь не афганец, – внезапно проговорил он, – хотя язык наш дари знаешь хорошо. И не пуштун ты и не хозареец… Тогда кто?

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Неужели он, опытный батальонный разведчик, износивший на этой войне уже три комплекта формы-«песчанки» и питавшийся в разведке не только консервированной кашей-кирзухой, но и всем что можно добыть и съесть – змеями, скорпионами, ящерицами, гусеницами, черепахами, птицами, пауками, койотами, дикобразами, мышами, бикфордовым шнуром, взрывчаткой и многими другими «вкусностями», лопухнулся и где-то прокололся?

Немного поразмышляв, Игорь улыбнулся по-прежнему доброжелательно, открыто и ответил, не усомнившись в правоте, а точнее – в правдивости своих слов:

– Я – горный таджик.

– Это как? – не понял Хасан, глаза у него от удивления разъехались в разные стороны.

– А так! Говоря по-иному, перс, родившийся в горах.

– О-о-о, – заинтересованно протянул Хасан, – белудж, значит?

– Не белудж, а перс.

– Выходит, ты иранец, да?

– Можно сказать и так. Иранцы – это и есть персы. Один народ.

– М-м-м-м, – задумчиво промычал Хасан и, покачав головой, замер на несколько мгновений. Он хотел что-то сказать, но не сумел собрать в кучку нужные слова и сформулировать мысль…

– По машинам! – раздалась той порой гортанная команда Джангула. – Отправляемся!

Захрипели моторы, воздух маслянисто заискрился от дизельных выхлопов, грузовики стали один за другим выползать на трассу и набирать скорость.

– Как бы он тебя не выдал, – озадаченно проговорил напарник Игоря Салим Керимов и поерзал по продавленному сиденью кабины.

– Не выдаст, – спокойно проговорил Игорь, – либо я плохо разбираюсь в людях и отныне мне надлежит разбираться только в колбасных обрезках, в нечищеной картошке и в каплях для лечения насморка.

Шерстистые, какие-то мягкие, словно бы их сшили из хорошей ткани, горы вспухали в пространстве, находясь вдали, неспешно проползали в другое место и исчезали, словно бы стеснялись людей, стремились поскорее раствориться, чтобы не мозолить им глаза.

Вместе с дорогой назад уползало и время – дорогое для каждого находящегося здесь человека, независимо от того, кто он и что он, предназначенное для жизни, но ведущее всех нас к смерти.

* * *

Больше до самого обеда Джангул привалов не делал. Была только одна остановка – закипел радиатор у одной из старых машин, шедших в свой последний рейс, после чего грузовик собрались пустить на запчасти, а дырявые сработавшиеся детали сдать в утиль.

Задымивший грузовик шел следом за машиной Игоря, и когда Гужаев услышал за спиной частые тревожные гудки, то, подчиняясь им, ощущая, как внутри у него возникает что-то сосущее, болезненное, также начал давить ладонью на пятак сигнала.

К нему тут же присоединилась машина, идущая впереди, в воздухе возникло ощущение опасности и какой-то вселенской тревоги.

Ощущение это мигом достигло машины Джангула, и колонна остановилась. Игорь скосил глаза в треснутое боковое зеркало, прикрученное к согнутому кронштейну кабины, – треснуло зеркало от того, что по нему в скользящем движении проехался осколок гранаты, – глянул, что там случилось со старым МАЗом?

Носовая часть мотора у занемогшего грузовика была окутана фыркающим, стреляющими брызгами кипятка паром, – закипела жидкость в радиаторе. Для современных машин случай редкий. «Интересно, чем водила заправил радиатор, какой жидкостью? Или, может, разработал новый метод для старых машин и заправил холодным воздухом, который никогда не бывает горячим? В дороге внезапно прорвало водяной шланг, вода попала в радиатор и быстро превратилась в кипящий чай… Тьфу, какая это гадость, ваша заливная рыба! Абракадабра какая-то сидит в башке!»

Прихрамывающей трусцой Джангул проследовал к занемогшему грузовику, поднял крышку мотора. Резко отшатнулся от клуба пара, прыгнувшего из-под крышки ему в лицо. Хорошо, что Джангул успел прикрыться рукавом.

Ничего интересного в дороге Гужаев не обнаружил – в одном лишь месте засек целую батарею спаренных ДШК – крупнокалиберных пулеметов, нацеленных в воздух. ДШК – оружие суровое, может запросто перерезать летящий самолет пополам.

Поскольку выстроилась целая батарея, значит, ожидается спланированный в штабе проход авиационного полка, о плане этом узнали соглядатаи из числа афганцев и соответственно передали сведения «прохорам», ну а «прохоры», как водится в таких случаях, подсуетились. Приготовились, в общем.

Сведения эти неплохо бы побыстрее передать своим, но быстрее того, что может Гужаев, не получится, хотя у него не только рации, но даже автомата с парой запасных рожков нет. Гужаев невольно вздохнул. Расположение батареи ДШК он запомнил хорошо, «отверткой прикрепил к правому полушарию», как говорит один из деятелей разведотдела Кудлин, – а это даже лучше, чем координаты нанести на оперативную карту.

По пути, в двух местах, Игорь зацепил взглядом людей с оружием, – в одном душманы цепочкой втягивались в темную горную расщелину, в другом – оседлали неровный запыленный хребет, рассыпались вдоль верхней линии, ожидая кого-то. Места эти Игорь даже не стал засекать: сегодня душманы здесь, а завтра там, расстояние между «здесь» и «там» может быть не менее тридцати километров.

У одного из мостов он также заметил «прохоров», их было двое, в тюрбанах защитного цвета и драных пятнистых куртках – позаимствовали на вещевой базе, организованной американцами, а в беготне по горам превратили одежду в лохмотья… Вообще-то мост должны были охранять дриши – афганские патрули из числа пехотинцев, но дришей что-то не было, куда-то испарились, и это было тревожно, – дырявые куртки могли ловко и быстро взорвать переправу. Этот момент он также отложил у себя в голове.