Текст книги "Подводные пленники"

За переборкой кто-то из местных специалистов стукнул кувалдой о палубу. Командир БЧ-2 прокомментировал:

– Ракета вышла! Замечаний нет!

Конец ракетной атаки. Зачетное КБУ сдано с оценкой «отлично». Теперь можно расслабиться. Пойду в общагу, старпом подстрахует, если что.

После обеда ко мне в номер опять постучали. «Неужели дежурная на ключах?» – мелькнуло у меня в голове. Бедный Ванюша, я ему не завидую, если это опять Лариска. Нет, на этот раз старпом.

– Т…щ командир! Вас Яндолин вызывает к пятнадцати часам.

Первая мысль: кто-то из наших «залетел». Просто так начальник учебного центра не вызывает. Неужто из-за трилогии Брежнева? Вчера начПО – начальник политотдела учебного центра – доставил меня, заявив, что я – единственный из командиров, кто еще не предъявил ему конспект бессмертных произведений Генсек – «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». И «Целина». И вляпался по глупости. Вместо того, чтобы сказать «Есть!» и, как делают все отцы-командиры, посадить матроса с каллиграфическим почерком переписывать трилогию, освободив его от всех дежурств и вахт, я начал спорить. И вот результат – начПО заложил меня Яндолину. Язык мой – враг мой.

В кабинете контр-адмирала Яндолина, помимо начПо, я обнаружил своего бывшего командира дивизии, теперь адмирала из Главного штаба ВМФ, какого-то невзрачного лысого в гражданке и Серегу Попова – командира второго экипажа нашей «дельты».

– А вот и Михаил Степанович Смирнов, командир первого экипажа, – представил меня Яндолин, и я сразу понял, что дело не в трилогии. – Знакомьтесь, это главный конструктор нового проекта Николай Сергеевич Буторин, – Яндолин указал на лысого. Ну а вашего протеже и бывшего комдива адмирала Иванова мне представлять не надо. Перейдем к делу. Павел Васильевич, вам слово.

– Я буду прямолинеен, – начал свое вступительное слово бывший комдив атомоходов. – Дергаться бесполезно. Мы люди военные, коммунисты, поэтому без лишних эмоций. Вы оба отобраны квалификационной комиссией Главного штаба ВМФ для выполнения специального правительственного задания. В случае удачи в испытании новой техники каждому гарантирую звезду Героя Советского Союза. Так что ваши временные трудности, связанные с переездом в Северодвинск, и прочие неудобства окупятся сполна. Не скрою, я вас сам рекомендовал как лучших командиров атомоходов. Кроме того, вас командирский штат по воинскому званию утвержден Главкомом, и с началом ходовых испытаний вы будете представлены к званию контр-адмирала. Перспективы неплохие, мне бы в ваши годы кто такое предложил! Давай, Николай Сергеевич, чертежи, чтобы всем все стало ясно.

– Товарищи подводники! Вашему вниманию предлагается проект ракетной подводной платформы… – Буторин поехал по накатанной схеме доклада и угробил на это без малого час времени. Он и сам устал от своих выступлений, но сейчас понимал, что общими формулировками уже не обойтись, командиры-практики подвергнут его самому серьезному экзамены. Тут как раз и началось…

– Так какое говорите суммарное водоизмещение? – естественно, это был мой вопрос. Сейчас я этого «кучерявого Курчатова» быстро верну на грешную землю!

– Тридцать тысяч тонн.

– А суммарная длина?

– Двести пятьдесят метров.

– И вы думаете, что я эту махину всуну в…?

– Михаил Степанович, – одернул меня бывший комдив, – выбирай выражения. Николай Сергеевич гражданский человек и…

– Нет-нет, – перебил Иванова Буторин, – он практик и задает естественные вопросы. Признаться, я больше всего боялся не заседания Политбюро, а именно этой встречи. Она для меня своего рода экзамен, и я хочу, чтобы вы это звали. А что касается военно-морской терминологии, то за сорок лет работы в оборонке и не такое доводилось слышать. Пожалуйста, Михаил Степанович – ваши вопросы.

– Так я и говорю, – Буторин становился мне все более симпатичен, – что трудновато будет втиснуться в полынью при этаких размерах. Я и на своей «азухе» с двенадцатью баллистическими ракетами еле-еле втискивался, дифферент на корму держали градусов десять – двенадцать, вся корма и половина горба с ракетами оставались подо льдом. А вы говорите – вести пятьдесят, плюс сложная конфигурация, – я взглянул на начПО, как бы взвешивая все за и против, вспомнил про трилогию Брежнева и, к изумлению представителя компартии в Вооруженных Силах, выпалил, – Тем не менее, несмотря на всю степень риска, я готов по приказу родной ленинской партии, Политбюро ЦК КПСС, советского правительства выполнить любое задание Родины!

От такого поворота разговора у начПО самопроизвольно задергался левый глаз, Серега хитро улыбнулся, а Иванов, знающий меня как облупленного, фамильярно заметил:

– Миша, мы это знаем, поэтому выбрали именно тебя командиром первого экипажа.

Яндолин посмотрел на начПО и, чувствуя, что тот собирается с силами, чтобы напомнить окружающим о своем присутствии, быстренько вернул всех в плоскость основного разговора:

– Вы знаете, что Героя Союза я получил за испытания и опытную эксплуатацию «тайфуна», как его величают в высших кругах страны. Да, действительно, управлять им сложно при подледном плавании. Но, как это сделал бы любой командир, я стал приспосабливаться к проекту. В итоге уловил толщину льда, которую способен проломить, чтобы создавать собственные полыньи.

– Я понял, Михаил, к чему ты клонишь, когда говоришь о дифференте, – вклинился Иванов, тем самым давая понять, что он здесь главный, – речь идет об условиях применения оружия, не так ли?

– Так точно, товарищ адмирал! – еще раз выпалил я.

– Ну и характер у тебя, Степаныч! Не ставь меня в неловкое положение, здесь не строевой смотр, мы говорим о судьбоносном решении Политбюро ЦК КПСС, которое мы все обязаны выполнить, – каждый на своем месте. Не так ли, Игорь Константинович?

Игорь Константинович Ушастый – это и есть начПО.

– Точно так, Павел Васильевич.

– Так вот, Михаил, для вас будет оговорено тактическое условие применения оружия. Вы будете использовать оружие не с получением сигнала на применение, а в назначенное время. Как видите, разница существенная, потому что лодка ваша особенная. Вы – гарант победы социализма над капитализмом в случае развязывания войны против СССР или стран содружества. Об этом я еще подробно буду с вами беседовать. В аварийной обстановке пульнете торпеду с обычной боеголовкой – пробьете себе полынью. Более того, испытаете устройство для быстрого таяния льда. Теперь удовлетворен?

– Не совсем, – думали, что Смирнов угомонился, а я еще и не начинал. – Насколько я понял из чертежей, лодка, как и все типовые проекты, покрыта слоем резины. Резина начнет плавиться вместе со льдом, не так ли/

– Что скажешь, Николай Сергеевич? Я этот нюанс упустил, – откровенно признался Иванов.

– Совершенно уместный вопрос. Но дело в том, что подогреваемые плиты, как и все остальное в лодке, выдвигаются и задвигаются. Они не будут соприкасаться с корпусом при работе в режиме подогрева и будут выдвигаться, как только носовые телекамеры обнаружат появление сосулек ледового поля. Полный нагрев произойдет в течение тридцати – сорока минут, после чего вы как бы пропашете себе траншею на всю длину лодки.

– Хорошо, с этим ясно. Теперь о стыковках модулей. У нас нет никакого опыта и вообще, Николай Сергеевич, – я первый раз назвал конструктора по имени-отчеству, – что, все стыковки возможны только под водой?

– Нет, Михаил Степанович, – «Сработаемся», – подумал я, принимая – подумал я, принимая ответную вежливость Буторина, – можно, и это даже проще, стыковаться в надводном положении, но Север, знаете ли… Штилевая погода бывает редко, поэтому проектировали, исходя из худших погодных вариантов. Идеальные условия для стыковки – на глубине сто-сто пятьдесят метров, погода никоим образом не влияет. Будете с командиром второго экипажа по очереди тягать платформу с ракетами. Мы, кстати сказать, заложили два транспортера, поэтому возможно, что экипаж второго командира станет не вторым у Михаила Степановича, а как бы сам по себе – только платформа будет одна для всех.

Это что-то новое, Николай Сергеевич, я первый раз от вас сейчас услышал об этом, – на лице Ивана отразилась обида – как же, он вроде был здесь главным до появления в эфире этого новшества!

– Видите ли, я и сам не хотел об этом говорить, но меня ошарашил ваш министр обороны Устинов, когда в телефонном разговоре по спецсвязи выдал, что Кириленко вытряс из Тихонова дополнительные денежные средства на всю программу. А это означает – второй транспортер будет. Остается надеяться, что там, наверху, ничего не изменится. Между нами: Дмитрий Федорович Устинов, как бывший «оборонщик», по секрету сказал, что у Леонида Ильича большие проблемы со здоровьем. Надеюсь, эта информация останется в стенах данного кабинета.

– Однозначно! – уверенно выпалил Яндолин и вперся взглядом в начПО – дескать, попробуй только заложи!

– Николай Сергеевич, – подал голос Серега Попов, явно осмелевший после того, как услышал от Буторина, что он не второй теперь, а сам по себе. «Сейчас умные вопросы начнет задавать, набивая себе цену!» – подумал я и в подтверждение своей мысли услышал его вопрос к главному конструктору: – С точки зрения технологии производства стыковки транспортера и платформы в прочный корпус, вероятно, будут вмонтированы какие-то средства наблюдения?

«Ну, завернул Серега! – подумал я. – Неужели нельзя просто спросить: будут ли в прочном корпусе телекамеры?»

– Да, Сергей Александрович, будут. В основном, это телевизионные средства.

– Стыковочные узлы обеспечат надежность сочленения модулей? – не унимался умный Серега.

– Конечно. Для этого предусмотрены специальные захваты.

– Еще раз вернемся к всплытиям в полынье. Я надеюсь, все понимают – для командира атомохода, применяющего ракетное оружие баллистического действия, это не праздный вопрос. Что еще предусмотрено для облегчения поиска полыньи?

– У вас будет вмонтировано более десяти телекамер по всей длине комплекса, плюс спецаппаратура для подбора и отслеживания полыньи первого всплытия. Если полынья вас устроит, вы сможете привязаться к ней и дрейфовать, отслеживая ее на приборах. Будет и аппаратура точнейшего измерения толщины льда. Так что торпеды для пробивания полыньи, о которых говорил Павел Васильевич, вам, судя по моим расчетам, вообще не понадобятся.

– Все это звучит великолепно, Николай Сергеевич, – теперь наступила моя очередь задавать умные вопросы, – но меня уже больше интересует не столько проблема всплытия, сколько эксплуатация ЗУРО – зенитного управляемого ракетного оружия. На подводных лодках Советского Союза и стран содружества, впрочем, и у империалистов, ничего подобного нет. Или я не прав?

– Я отвечу, – вклинился Иванов. – Открою вам маленькую военную тайну. Мы скопировали систему ЗУРО с английской «Слэм», разрабатываемой фирмой «Виккерс» на основе войскового ЗРК «Блоупайп» для планируемого вооружения подводных лодок. В отличие от шестиконтейнерной английской, наша будет похожа на «Стрелу», состоящую на вооружении надводных кораблей ВМФ. Пусковая установка и станция обнаружения целей будут находиться на выдвижной телескопической мачте с гидроприводом, а в походном положении – в рубке. Внутри мачты находится транспортер оригинальной конструкции. Он предназначен для подачи ракет класса «корабль – воздух». Предвижу ваш вопрос о специалистах по ЗУРО. Они уже отобраны и проходят легководолазную подготовку в Ленинградском учебном центре подводного плавания, так как ранее проходили службу на надводных кораблях. Сами понимаете, подводник и надводник – это не одно и то же.

– Но для стрельбы подобного рода ракет станция обнаружения целей начнет излучать, – не унимался я, – одно ее включение, и радиоразведка противника будет «на ушах»! Они нас засекут, а те, кому положено, уничтожат. Как быть, Павел Васильевич? Вопрос конкретно к вам.

– Согласен, вопрос серьезен. Но если смотреть шире, то вы поймете – старт девяносто шести баллистических ракет не останется незамеченным для супостата. Главное назначение ЗУРО, а точнее сказать, ЗРБ – зенитной ракетной батареи – сбивать во время старта баллистических ракет все пролетающее рядом в радиусе тридцати километров. Ее скорострельности и запасу ракет позавидует любой надводный корабль, аналогов в мире нет. Мы провели успешные испытания на полигоне ВМФ на черноморском побережье, после которых Устинов затребовал береговой вариант ЗРБ для охраны Кремля. У вас ЗРБ будет задействоваться при каждом учебном пуске баллистической ракеты. Вы можете стрелять и из-под воды, но глубина погружения при этом не должна превышать тридцать метров.

– В принципе, по платформе все ясно, Пал Силыч.

Иванов улыбнулся, потому что я назвал его так, как было когда-то заведено промеж командиров, и ему это нравилось. «Пол» – понятно, Павел, а «Силач» – не столько Васильевич, сколько его диковинная сила рук. Вновь назначенные командиры лодок удивлялись, когда после представления по команде комдив предлагал помериться в армреслинге. Получив краткую характеристику – «Слабак!», изумленный новичок ретировался. Бывали, конечно, исключения, и таким исключением стал однажды ваш покорный слуга. «Еще поборемся», – сказал поверженный Пал Силыч, но больше со мной не тягался. Особенно, когда узнал, что во время одной из швартовок я, прокричав: «Реверс!!!», то есть аварийную дачу заднего хода с переднего, отбросил начальника штаба дивизии метра на три от «Каштана» – переговорного устройства с центральным постом, – когда тот попытался мой «реверс!!!» отменить. Позже, на разборе «полетов», выяснили – я был прав, но НШ – начальник штаба – затаил на меня зло. Жду последствий…

– Когда в путь-дорогу, Пал Силыч? Мы ведь еще не доучились!

– Приказ на вас уже есть, на днях получите спецпочтой.

Тут я пожалел, что поспешил отлить «шила» коменданту – этой пьяной роже! Ведь учили еще с курсантов: «Не спеши выполнять приказание, потому что поступит другое приказание – противоположное предыдущему!», иначе говоря, «Пельмени разлепить!» Не знаю, что отразилось на моей роже, но комдив заметил это и растолковал по-своему.

– Да не переживай, ты так Миша! Придешь, расслабишься и поймешь – нормальный ход! ну, а если еще не зазнался будущий Герой – пригласишь своего комдива на пять капель!

При этих словах начПО ожил. Вот так да! Его родное мероприятие – и без должного политического обеспечения!

– Товарищи! Дело большой политической важности. Я побеспокоился и… стол уже накрыт! Микроавтобус внизу, прошу в банкетный зал Дома офицеров.

«Ну и прогибало! Когда же он успел? – подумал Яндолин. – Эти политрабочие – шустрые ребята, особенно по части питейных мероприятий!» – Вот это организация! – произнес Иванов. – Почти как у тебя, Николай Сергеевич, на твоем СМП.

При слове «СМП», что означало Северное машиностроительное предприятие, Буторин вздрогнул – слишком многое связывало его с этим секретным учреждением. Еще мальчишкой он пришел на завод, заменив ушедшего на фронт и бесследно пропавшего где-то на Кольском полуострове, отца. Завод его воспитал, крепко поставил на ноги, дал образование и специальность. Здесь же обзавелся и семьей. А каких людей он видел, с кем работа! Каждый из них – человек-легенда. Конечно, то, что он сейчас создает, не идет ни в какое сравнение с «Ленинским комсомолом» – первенцем советского атомного подводного флота. Но в памяти остался именно этот корабль, потому что с ним связывалось все прошлое и настоящее. В то героическое время он, еще молодой специалист, вошел в конструкторский коллектив академика Александрова. Несмотря на запрет Берии, хлопцы, увлеченные идеей создания первой атомной подводной лодки, трудились дни и ночи напролет. После 1952 года, когда правительство приняло решение о создании боевых подводных кораблей с АЭУ – атомной энергетической установкой, работа закипела. Николай учился на ходу. Ему, как и многим первопроходцам, присваивали ученые степени без защиты диссертации. Для этого просто не было времени, а то, что он и его коллеги создавали, по научному, техническому и практико-организационному значению частенько не имело ничего подобного в мире. Именно они придумали сквозные комплексные участки, заметно повысившие персональную ответственность трудовых коллективов за весь цикл работ. Здесь же была воплощена их идея создания специализированных предметно-замкнутых участков, цехов, производств. Результатом очередной «мозговой атаки» стала технология гибкой переналадки производства, обеспечившая в процессе строительства подводных лодок максимальную модернизационную способность проекта. Это позволило, не меняя наружных форм атомохода, втискивать в него все более совершенные средства ведения боевых действий подводой, что повышало возможности проекта в два раза и более. Работа рядом с такими «монстрами» от науки, как Дмитрий Блохинцев – «зам» Александрова, Николай Доллежаль – главный реакторщик, кораблестроители Владимир перегудов и Генрих Гасанов, невозможно было не стать ученым-конструктором высшей пробы. И он им стал.

Буторин тяжело приподнялся, как будто на него давила тяжесть всего пережитого за годы его становления, пожал всем руки и, прощаясь, произнес:

– Я должен ехать в Москву, прямо сейчас. Извините. А вас, – обратился он почему-то только ко мне, забыв про конкурента Серегу, – жду на СМП.

Яндолин поехал провожать Николая Сергеевича на железнодорожный вокзал в Таллинне, а остальные под предводительством начПО «ухрюкались» до потери пульса…

Утром на больную голову принесли приказ о новом назначении, формировании первого и второго экипажей. Я с удовлетворением отметил, что Серега в нем по-прежнему числится командиром второго экипажа. Начались суматошные сборы, прощания с командирами и преподавателями, переговоры с любимой третьей женой, изрекшей очередную философскую мысль о смысле жизни с сельскохозяйственным уклоном: «на дураках и кобылу возят!» А Лариска, между прочим, на следующий день сама примчалась к Бусько. все объяснилось элементарно – ее просто не пустили одну в специализированный магазин «Альбатрос», где отоваривались моряки на чеки Внешторгбанка, – не было пропуска. Бусько провел ее в качестве своей второй половины, сполна получив накануне все причитающееся.

Глава 4. Пилот и подруга
Авиабаза Туле, Гренландия. Лето 1985 года

Ваша точка зрения глубоко враждебна мне, но я готов отдать свою жизнь за ваше право высказать ее до конца.

Вольтер

В конце прошлого века американский адмирал Мэхэн изрек свою знаменитую фразу: «Кто владеет морем, тот владеет миром». Его однофамилец капитан Мэхэн в свои тридцать три года не произнес ни одной исторической фразы, недавно женился и был помешан на идее фикс – посвятить свой медовый месяц полету на «пуп Земли» – Северный полюс, повторив маршрут одного из своих предшественников по авиации. Имея непосредственное отношение и к морю, и к авиации, он бредил этой идеей не один год. По долгу службы ему никак не удавалось осуществить свою мечту, и вот, наконец, вроде бы получалось. Полетом на Северный полюс сегодня мало кого увидишь, но он и не собирался этого делать, желая слетать для себя и ради себя. На этот случай им был заготовлен памятный знак в форме куба, выполненный из нержавейки и имевший надпись на английском языке: «Джон и Джейн Мэхэн были здесь. США. 1985 год».

Итак, теперь вы знаете к кем имеете бёдело. Я – потомственный летчик, и горжусь этим. Мой отец участвовал во всех военных конфликтах, начиная с середины пятидесятых годов. Ему не повезло во Вьетнаме, но об этом потом. Мой выбор был сделан сознательно, и я следовал по стопам своего отца, пройдя все ступеньки высшего пилотажа. Как и большинство американцев, я не спешил с женитьбой до тех пор, пока, не почувствовал уверенность в себе. В данное время я достаточно зарабатываю, чтобы содержать семью. Мы, американцы, такие практичные…

Я знаю, что классным летчиком может стать не каждый и поэтому доволен своими успехами в летной подготовке.

Я люблю прыгать с парашютом – это доставляет даже с обыкновенной простыней, как будто матушка родила меня не в роддоме, а в самолете, пролетавшем над родным Норфолком. Остается надеяться, что и моя молодая супруга полюбит небо, но боюсь, это будет не скоро. Да вы и сами в этом убедитесь в ходе нашего разговора. Мы вели светскую беседу о прелестях супружеской жизни, топая по бетонной дорожке в направлении одного из ангаров американской авиабазы в Туле.

– А мне уже холодно, мой милый супруг.

– Не скули, Джейн, раньше времени. Ты даже представить себе не можешь, какую красоту тебе предстоит увидеть на Северном полюсе. Я посажу тебя в свое кресло и научу пользоваться штурвалом.

– Дорогой, я понимаю, это места всей твоей жизни, но я предпочла бы провести наш медовый месяц в южных широтах или, на худой конец, в Нью-Йорке. Ты ведь знаешь, я обожаю бродить по его улочкам, посидеть в баре, скажем, где-нибудь на Бродвее между 70-й и 80-й улицам.

– Да, особенно на 72-й, где базируются простидевушки после бессонной ночи, проведенной в «Люцерне». Они слетаются подобно самолетам с авианосца, когда тот врубает радиомаяк «Такан».

– Не сгущай краски, любимый.

– А ты как-нибудь взгляни на из рученьки – там живого места не осталось, вены сплошь исколоты.

– Допустим. А насчет кафетерия на Макдугл-стрит?

– Это совсем другое дело. Если мне не изменяет память, мы с тобой именно таи и познакомились. Как сейчас помню: сидит этакая милашка – блондинка, глаза зеленые-презеленые, как у Ихтиандра, а вокруг – одни хиппари. Нет, думаю, надо ее срочно уводить из этой компании. А за столом вообще… японцы какие-то.

– Джон, ты, всегда все перепутал. Это были мои друзья – бывшие студенты Калифорнийского университета.

– А этот узкоглазый, как его…

– Дабл-Хи? Он японец. Кстати, в журнале успеваемости его фамилия значилась как Хироши Хи. А мы прозвали его Дабл-Хи – двойной Хи. Теперь он стал американцем.

– Чего им в Японии-то не живется?

– Видишь ли, у каждого в этой жизни свой путь.

– Все это понятно, но я никак не возьму в толк, на кой вам всем эти славянские языки? Русский, например? Нам, военным, ясно для чего – чтобы допросить русского военнопленного. Язык сложноват, но пару фраз я еще могу воспроизвести, вот послушай. «Ктоу васша командэр?» или «Гдэ находжиса ваша част, сволош?» Ну как нормально?

– Нормально, но только не «сволош», а «сволочь».

– Без ресницы. Так зачем тебе русский язык?

– Ну, дорогой, ты совсем забыл, что при нашей безработице неплохо иметь дефицитную специальность. Спрос есть, и я верю – будет расти. Россия велика и всегда влияла на мировые дела…

– Слушай, ты рассуждаешь как госсекретарь США. Смею заметить, что с некоторых пор проблема безработицы не должна тебя более волновать. Ты – Джейн Мэхэн, и твоя основная проблема – домашнее хозяйство.

– Мне нравится моя работа, да и дополнительные деньги нам не помешают.

– Но не собираешься же ты вечно видеть в своей конуре на Вильям-стрит, мотаться по этому чертову «американскому Лондону», где машину припарковать – целая проблема?

– Пойми, я сейчас делаю переводы по совместному контракту, и приходится согласовывать каждую статью со специалистами, чтобы не получилось разночтений. А это значит, что надо побывать и на Пайн-стрит и на Эксчейндж Плейн и на Мейден-Лейн…

– Не знаю, не знаю… Может тебе и доставляет удовольствие вся эта беготня по району Уолл-стрит, но дышать бетонированным воздухом и посматривать вверх на небоскребы – не дай бог, что-нибудь упадет на голову – не для меня. Я привык смотреть сверху и дышать чистым воздухом…

– Через кислородную маску…

– Не перебивай. Вот только переучусь на «Хорнет» и тогда уж точно полетаю в маске. Единственное, что мне пока не нравится, – нас собираются закинуть на старину «Биг Джо».

– Выражайся на нормальном языке. Я совсем не понимаю вашего сленга.

– Извини, я шпарю на автомате. Это авианосец «Джон Кеннеди» – последний из серии с обычной энергетической установкой.

– Джон Мэхэн с «Большого», звучит?

– Да, дорогая. Что-то типа твоего Дабл-Хи. Будет Дабл-Джон – двойной Джон. В прошлом году у них было летное происшествие – погиб мой однокашник по училищу в Аннаполисе. С «ангела», вертолета спасательной службы, только и заметили месиво из обломков и пузырей – все, что от него осталось. Водолазы обнаружили лишь кусок фюзеляжа с надписью «NAVT» и правый киль с буквой «D», означающей принадлежность к Атлантическому флоту США. Как будто и не было человека…

– Джон, ты пугаешь меня…

– Не бойся, дорогая, «Биг Джо» имеет самый низкий процент несчастных случаев среди всех авианосцев Атлантического флота. Этот пароход всегда был лучшим. За что он только не поощрялся! За успехи в боевой подготовке, за высокий процент продлевающих контракты, за сплоченность экипажа… По итогам прошлого года «Биг Джо» был награжден кубком Бэттенберга как лучший корабль Атлантического флота США. Даже гальюн-тайм «Бэрдфарм ньюс»…

– Погоди, погоди, Джон. Что такое гальюн-таймс?

– Иначе говоря, это корабельная газета, которую обычно читают и используют «по назначению» в гальюне – туалете по-вашему. Так вот, даже гальюн-таймс, и та считается лучшей в ВМС.

– Ладно, хватит о гальюнах. Твои друзья, если ты помнишь, на нашей с тобой первой вечеринке не очень-то рвались на этот авианосец. Пароход староват, что ли?

– Да, постройки 68-го года. Но это все же лучше, чем «Корал Си», или, его называют в народе, – «Нестареющий воин», постройки 1947-го года…

– А на новые атомные авианосцы вас пока не допускают?

– Дело не в этом. «Биг Джо» станет первым в ВМС, на вооружение которого поступит «Хорнет». Немаловажно и то, что он будет базироваться в моем родном Норфолке.

– Все прекрасно Джон, если бы не одно обстоятельство. Твои друзья-«демоны» проболтались мне по пьяной лавочке, и я в курсе, что твоя любимая посадочная палуба однажды чуть было не стала для тебя гробовой плитой…

– Не преувеличивай, Джейн. Я отлично чувствую самолет и когда пилотирую, ощущение такое, будто не я лечу в нем, а он во мне. Мы сливаемся, врастаем друг в друга… Еще это называют профессионализмом, который появляется у пилотов где-то лет через пять-шесть летной работы.

– Тем не менее…

– Тем не менее я его посадил, и не будем об этом.

– Ну Джон, расскажи… Все равно еще долго плестись по этой бетонке до твоего идиотского ангара. Мог бы и на тачку раскошелиться.

– Не забывай, дорогая, – это все же военная авиабаза, и я не на службе… Ладно, расскажу в двух словах. После того, как катапульта выплюнула меня с угловой палубы «Железного Айка»… – чтоб ты знала: мое последнее место службы – атомный многоцелевой авианосец «Дуайт Эйзенхауэр» – кличка «Железный Айк»… – я стал выполнять полет на сложный пилотаж. В момент одной из эволюций самолета произошел отказ правого двигателя. Я доложил о случившемся, попытался еще раз запустить движок – из этого ничего не вышло. Поступила команда покинуть самолет, однако я решил продолжить полет на одном двигателе – самолет пока меня слушался, начал снижение в сторону «Айка». Как я и предполагал, движок запустился на малой высоте, но работал плохо, неустойчиво. Я доложил, что работают оба двигателя и пошел по схеме штатной посадки: километров за десять вышел на корму – под крылом метров триста высоты, – в контрольной точке зафиксировал посадочные зеркала «Айка», вывел самолет на глиссаду, выпустил посадочный гак, плавно сел, зацепившись гаком за тормозные тросы аэрофинишера… Все было о'кей. Но случилось то, чего я вовсе не ожидал – правый двигатель вспыхнул, словно огромная рождественская елка. Самолет загорелся, и все бросились его тушить. Меня мигом извлекли из «оранжереи» – так мы называем кабину. Было обидно, после всего предпринятого в воздухе, потерять самолет на палубе… Собственно и все.

– Да, рассказчик из тебя никудышний. Ты упустил главное – твои ощущения, переживания…

– Какие еще переживания… Мне просто не хотелось кормить собой акул, а еще больше – писать оправдания и отчеты для комиссии. Не люблю я всего этого, особенно бумаг. По мне проще прыгнуть с простыней вместо парашюта, чем написать один эксплуатационный отчет для фирмы «Нортроп».

А что за «Хорнет» ты для них испытываешь?

– Ну ты загнешь тоже – испытываешь… Обычная обкатка, стажировка, и я ведь не один. Нас там целая толпа из летно-технического состава третьего авиакрыла.

– Авиакрыло – это много?

– Вообще, человек двести семьдесят – двести восемьдесят. Из них около двухсот летчиков. Я, кстати еще числюсь на «Железном Айке» и не сдал сменщику свой проверенный F-4 «Фантом».

– Ну, а «Хорнет»?

– «Хорнет»– это новый палубный истребитель, получивший обозначение F-18. Поступает взамен моего «Фантома», во втором варианте идет как палубный штурмовик А-18 вместо А-7 «Корсара». Есть еще третий вариант – истребитель берегового базирования для авиации морской пехоты, он процентов на двадцать легче моего. Прочие детали тебя вряд ли заинтересуют.

– Да, действительно. Меня больше интересует вечно заедающее устройство для автоматического подъема стекол в нашем «кэдди». Ты так его и не отрегулировал.

– Еще чего! Для этого есть технический персонал.

– Ты рассуждаешь так, как будто речь идет о твоем самолете, а не о нашем «Кадиллаке-Эльдорадо». Кстати, почему ты не захотел, чтобы мы купили «кэдди» светло-голубого цвета, какой был у твоего отца?

– Да, отец, отец… Он так и не накопил свой заветный «стольник» – сто долларов. Палубные летчики вообще редко доживают до пятидесяти, отец дотянул до пятидесяти четырех лет…

– Хорошенькая перспективка у меня, Джон. Чем больше я с тобой общаюсь, тем более страшные вещи начинают выплывать наружу. Что еще новенького скажешь, милый?

– Хватит с тебя и этого. «Хозяином неба быть не устану…»

– Дак ты еще и поешь…

– Это Барри Садлер. отец любил его песенки времен войны во Вьетнаме и завидовал, что тот сумел сколотить на них целое состояние.

– Мы все кому-то завидуем. Где же твой заветный ангар?

Я показал на серое продолговатое здание на краю бетонки. Межбетонных плит пробивалась трава, лишь отдельно протоптанная тропинка, длиной в сто – сто пятьдесят футов, свидетельствовала о присутствии здесь живой души. По этой тропинке мы стали молча приближаться к двери ангара.

Каждый думал о своем. Я о «Хорнете». Нравится мне этот самолет. Сама форма, стреловидность крыльев, маневренность, даже его турбовентиляторный двигатель – все в нем нравится. Помню, показал Джейн его фотографии в разных ракурсах, и они привели ее в восторг. Мне это было приятно. Потом я переборщил в своих рассказах про «Хорнет», и Джейн съязвила: «Уж не педик ли ты, милый – трахаешься со своим „Хорнетом“?! Лучше бы меня оттрахал!» Пришлось реабилитироваться… Вот такие мысли меня одолевали. О чем думала Джейн – остается догадываться, но, похоже, не в мою пользу. Представляю, как она костерит меня за все мои полярные изощрения.