Текст книги "Человек из Тауреда"

29

Антилох Пафнутию привет.

Я вдруг увидел: мы всего лишь исполнители провидческого сна Иоанна, мы в его сне. Или в снах Брахмы, Будды, Христа. Я увидел это, Пафнутий, листая дневники Эо. Этот фантазёр мечтает попасть в нашу реальность, как я – в его. Он не подозревает, что его здесь ждёт. Но это очередной абсурд, ведь мы – это одна и та же сущность. Он напечатал в Тауреде книгу со странным названием «Отождествление О». Высылаю тебе рукописный вариант, не уверен, что понравится, мне показалось, немного мудрёно, но есть смешные моменты. Автор задаёт никому не нужные вопросы: иллюзорен ли сон, иллюзорна ли сама Иллюзия со стороны Закулисья. Кому это надо?.. Быть может, мне самому. Потому что, читая, я вдруг выпал из обыденного сознания и в краткой вспышке Ясного Света увидел всю Вселенную внутри себя: со всеми чистыми землями, раями, адом, Землёй, Тауредом, людьми и демонами, войной и миром, звёздами и галактиками – и это был только мой ум, мой ум, Пафнутий. Я увидел, как придумываю тебя, создаю из букв свой прототип – Эо, одеваю плотью Мюнхгаузена и Достоевского, пишу тебе, удивляясь и смеясь абсурдности внешнего мира, а это всего лишь моё внутреннее богатство и несовершенство, желающее чистоты, свободы, света Цветочной страны. Ау, Тауред! Я иду искать тебя в своём собственном уме.

При виде проходящей мимо окна Моти мне почему-то стало грустно.

Главное, о благородный Пафнутий, – это закончить игру без цепляния за неё, поблагодарив божественную природу за саму возможность играть. Будь здоров.

30

Антилох Антилоху привет.

Будь здоров.

Киносценарий
(Глава, не вошедшая в книгу «Отождествление О»)

Поход в клинику для душевнобольных предложил Эо его знакомый из вестника «Идиоты имеют право». Тема безумств и глупостей всегда была в приоритете у поэта, поэтому он не смог отказаться. Тем более что уже прошёл почти месяц, как исчез его друг Снежанец. Краем уха Эо слышал, что Заяц участвовал в скандальном эксперименте доктора Дэвида Розенхана, связанном как раз с клиниками для психически больных. Поэтому возможность узнать хоть что-то Эо не мог упустить. Журналист выправил в редакции дополнительный пропуск для поэта, ибо вход в такие заведения был не для всех. Резиденция безумцев находилась за городом, двое любопытствующих добрались туда только к полудню. Назывался пансионат романтично – «Замок Иф». Козырёк крыши, где находился пропускной пункт, содержал объёмные буквы вывески, которые переплелись с ветвями растущих вплотную акаций, и издали можно было прочитать вместо «Иф» – «Офф».

– Смотрите-ка, ни заборов, ни колючей проволоки… – сказал удивлённо Эо, оглядывая ряды остриженных кустов вправо и влево от арочного входа в больничный комплекс.

– Вы отстали от жизни, – заметил репортёр, – сейчас электроника вместо заборов. Китайское оборудование… Класс! Волновая технология…

Предъявив охраннику пропуска, гости прошли внутрь парковой зоны. Охранник, отдав честь, тут же забрал её обратно, напялил на нос очки и уткнулся в комикс. «Охранники везде одинаковы, – подумал Эо, – даже на Марсе». Воображение поэта мгновенно нарисовало ему картину охранника, сидящего возле ворот нижнего Ада с молнией в одной руке и с кроссвордом в другой.

– Вон, гляньте, – идущий чуть впереди Эо журналист махнул рукой направо, – заборы, говорите…

Возле чахлого куста зелени, куда указывал репортёр, Эо увидел одиноко стоящий человеческий скелет в полный рост и армейских ботинках.

– Они выращивают специальных боевых муравьёв, – просвещал Эо его собрат по перу. – Если кто-то без пропуска проникнет на территорию, включается волновая защита, и нарушитель обезволивается, застывая на месте. Не нужны ни собаки, ни санитары, ни лишающие невинности капканы. Всё делает электроника. Потом нарушителя заживо съедают обученные муравьи. Всё просто и гуманно, никаких остатков, кроме металлических пряжек, часов и ключей, идущих на игрушки больным. Этого вот, – журналист поздоровался со скелетом, – оставили как памятник, для устрашения. В назидание, так сказать. И ведь работает! Я слышал только два случая проникновения за последние пять лет. Волшебная техника!

– Короче, Игого Интеллекта, – протянул Эо.

– Ещё короче – Иго Интеллекта, – парировал журналист, – а совсем коротко – ИИ.

– Бр-р, – поёжился поэт, вытаскивая руку из кармана пиджака и стряхивая с ладони двух возбуждённых муравьёв, неведомо как оказавшихся в его владениях.

От главного двухэтажного здания отделилась некрасивая дама в белом халатике и пояснила, что доктор Пруф в курсе приезда гостей, что им разрешено бродить везде и разговаривать с кем угодно, при условии, что гости не будут бросаться на больных, пытаясь укусить их за ноги. У доктора Пруфа есть чувство юмора, он любит журналистов, а перед уходом он просит господ литераторов подняться к нему в кабинет для заключительного облобызания. Прощебетав всё это, дама сделала па в воздухе и, тяжело пританцовывая, удалилась.

– А вы и вправду собираетесь брать интервью у больных? – весело спросил Эо у своего спутника.

– Упаси вас от интегральной лоботомии, сэр, конечно, нет. Я всё написал ещё вчера: описания, диалоги, интервью с сиделками, выводы и призывы к благоразумию…

– А зачем же вы здесь?

– А мы побродим, поглядим… Местные нюансы, так сказать. Вот про скелет при входе я слышал, а видеть не видел. Нужно поговорить с профессором Пруфом. Ну и разные мелочи как дополнение к статье. Думаю, подписчикам будет интересно… К тому же редактор выделил мне некую сумму для работы в местах, опасных для моей психики, плюс на молоко. Придётся отрабатывать в условиях, приближенных к военным. Да и кто мне поверит, что я был в «Замке Иф»? Видеокамеры должны подтвердить наш приход сюда.

– Всеобщая слежка – дело социально нужное и очень практическое, – согласился Эо.

– Именно.

– Какой же вывод вы сделали, если не секрет, в своей статье, если не выходили с кухни и никого не видели и не слышали? Откуда материал, высосали из пальца?

– Эо, вы никогда не обращали внимание на то, что пальцы у людей довольно сухие? Я просто поднял новостные архивы за последний год. И дураку понятно, что безумие распространяется с огромной скоростью, причём я сделал сенсационный вывод, что планетное безумие не естественного происхождения, а, скорей, искусственно насаждаемое. Так вот. Нет, вот так.

– Ба! Вы в большой опасности, мой друг, – сказал Эо, понизив голос.

– Почему?

– Все, кто пытается исследовать этот вопрос конспирологически, таинственным образом умирают, исчезают, замолкают…

– Ох уж мне эти конспирологи! И вы в это верите?

– Один из последних, сто одиннадцатый по счёту, профессор Жан-Бернар Фуртильян был задержан во Франции и помещён без своего согласия в психиатрическую больницу. Он послал мне весточку прямо перед тем, как его похитили.

– Как же так можно, без своего согласия… – пролепетал репортёр.

– Некие силы пытаются представить безумие как естественное природное явление, к которому склонно человечество. А чтобы никто не распознал эту явную ложь, придуманы чёрные повязки на глазах, но особо правдивых и дотошных по старинке просто убивают или запирают в дурдом. Ничего нового. Обычная практика инквизиции. Так что я вас по-дружески предупредил. Здесь нужны другие способы выявления лжи, в лоб не получится.

– Какие, например?

– Смех.

– Смех?

– Смех, мой друг. Смех продлевает жизнь, а значит, укорачивает смерть, а значит, обнажает ложь, завёрнутую в обе эти накидки.

– Кто же стоит за всем этим безумием? – глаза журналиста были огромны.

– Говорят, сам Тадыщ, – снова понизив голос, ответил Эо, – кстати, можно задать этот вопрос большому специалисту в области психиатрии доктору Пруфу, который изучает данную тему вживую, прямо тут. Прямо здесь. Прямо вот.

– Скорее всего, мне придётся переписывать свою статью, если открываются такие глубинные течения. Если безумие искусственно, в этом есть некий безумный смысл. Хорошо сказал… Тавтология. Безумный ум, звёздная звездистость…

– И здесь всё старо как мир. Уже понятно, что смысл будет очень жёстким, практичным, экономическим, политическим, а в конце – самый обыкновенный, простенький вселенский потоп. Матушка-Земля не терпит извращений…

Коллеги двинулись по дорожке, усыпанной гравием, вглубь неизведанного материка. Проходя мимо подстриженных кустов жимолости, довольно высоких, они услышали за ними негромкие голоса. Разговаривали двое.

– Что Земля состоит из земли – это понятно, – говорил один голос.

– Мало того, – отвечал неспешно другой, – это чёрно-коричневый порошок, просто слепленный из кубометров и гектаров в большой шар. Это я сделал. Но вот что интересно: при правильном поливе земля имеет удивительную способность производить из себя, скажем, пшеницу и рис, а при неправильном, скажем, неронов и башмаки… о, простите, калигул.

Эо приподнялся на цыпочки и заглянул поверх кустов, но ничего не увидел. Тогда он немного раздвинул густые заросли и сунул туда свой нос. На полянке в ярко раскрашенной песочнице сидели, мирно беседуя и ковыряясь в песке детскими совками, два совершенно лысых старика в пижамах с нашитыми на карманы зайчиками и грибочками.

– Также, сударь мой, я отмечаю ещё один парадокс, – продолжал один из стариков. – Земля, она ведь круглая, согласитесь, но почему-то за каждым углом происходят совершенно невообразимые вещи. Взять хотя бы пресловутую квадратуру круга…

– Здесь кто-то есть, – перебил его слушатель в детской пижаме, совком указывая в сторону жимолости, где маячил нос Эо. Старики быстро переглянулись, как по команде вытащили из карманов пижам белые панамки и мгновенно напялили их на свои веснушчатые лысины. Эо понял, что его обнаружили, обошёл стену кустов и, подойдя к старикам, не здороваясь, заговорщически подмигнул:

– Защитные панамки?

Старички, приняв его за своего, радостно закивали головой, улыбались беззубыми ртами.

– Без панамок мысли видны снаружи, мы их прячем от санитаров, хи-хи… крадут-с… – виновато ответил один из них, засунув указательный палец через ноздрю почти в мозг.

– Можно ещё по-другому, – ответил Эо тоном специалиста по таким делам, но договорить не успел, потому что из-за кустов появился улыбающийся журналист. Тут старички почуяли какой-то подвох, разом замолчали и принялись, не отвлекаясь, за возведение из песка замка очень сложной конструкции. Эо оттащил репортёра от песочницы, боясь, чтобы он в порыве великого журналистского долга не набросился со своими вопросами на эти невинные души, поскольку бросаться запрещала инструкция для посетителей.

Когда они уже достаточно отдалились от первой песочницы, Эо боковым зрением на ходу узрел вторую, на которую сначала не обратил внимания. Но сейчас… Конструкция из песка, предложенная строителями второй песочницы, в корне отличалась от объёмных пирожков первой иным складом безумия и знающего незнания. Память Эо услужливо подсказала ему три варианта увиденного. Сначала он подумал, что это вид сверху на Вавилонскую башню Дюрера, потом – что это индийская мандала «Шри», но, приметив валяющиеся рядом мастерок, циркуль и угольник, остановился на третьем варианте. Это, несомненно, была схема плоской Земли Кеплера, выполненная с тщанием ребёнка, никогда не видевшего доллар.

Отряхиваясь от муравьёв, которые были здесь повсюду, они вышли на гравийную дорожку. Впереди на дорожке показалась коляска с больным, которую подталкивал здоровый детина в белом халате и свисающим с мощной шеи огромным ремнём с металлической бляхой. Поэт и журналист расступились, давая дорогу кортежу. Везущий и везомый, увлечённые разговором, по-видимому, даже не обратили на них внимания. Эо отметил поэтическим глазом, что у пациента в коляске с ушей свисают длинные отварные итальянские макароны, правда, без соуса. А репортёр уловил краем своего искушённого уха окончание диалога:

– Доктор, я буду жить?

– А смысл?..

На дорожке скрипнул гравий, коляска исчезла. Стало тихо. На территории вообще было тихо. В кронах больших деревьев изредка переговаривались вороны. Приятное тепло сочеталось с пряным запахом цветущей жимолости. Жужжали неприметные пчёлы. У Эо появилось желание полежать на травке, как у его старого доброго друга Пятачка. Единственное, что помешало ему это сделать, – вездесущие муравьи. Коллеги остановились друг напротив друга и вздохнули.

– Что там дальше по сценарию? – спросил Эо у журналиста.

Из главного корпуса, находившегося неподалёку, из открытого окна, донёсся голос, видимо, отвечающий кому-то по телефону. Человек в комнате подошёл ближе к окну, и слова повисли в густом летнем воздухе: «…нет-нет, с животными всё в порядке, они довольны, здоровы, стерилизованы, вакцинированы и чипированы…» Окно захлопнулось. Эо со своим другом продолжили обход парковой зоны в поисках типичных экземпляров для интервью. Журналист что-то набрасывал в блокнотик – здравомыслящие жаждали слышать о безумцах, так им легче давалось собственное существование и было на что опереться в поисках интригующего. Репортёр мечтал поговорить с закоренелыми лишенцами ума о жизни, смерти и промежуточном состоянии, не забыв, конечно, важную тему последнего повышения тарифов на горячую воду. Эо же интересовался полным отсутствием ума как одним из кардинальных способов быть счастливым, не прибегая к сладкому. Чу, кажется, им повезло. Они наткнулись на довольно большую беседку в самом углу земельных угодий, занимаемых клиникой. Люди, сидящие на лавочках внутри беседки, говорили не умолкая и все сразу. Интереснейшее это занятие напомнило Эо медитационные сессии, которые он живо наблюдал на Слётах дворников на своих мётлах. Зрелище, конечно, и в сравнение не шло с телевизионными шоу последних времён, где оппоненты выпучивают глаза друг на друга, кричат, постоянно переходя на более высокую тональность, брызжут ядовитой слюной, топочут ногами, а после, вытирая рот и оглядываясь, тут же, за кулисой, получают наличные в количестве, пропорциональном истраченной слюне. Свифт, не заставший прогресс телевидения, с одобрением отзывался о проекте взаимной пересадки половины мозга у сторонников враждующих партий, указывая, что разница будет незначительной. Но здесь, в тиши пахучей жимолости и беспечных пчёл… Бог мой, опять эти муравьи… Здесь, говорю я вам, здравомыслящие безумцы без ненужных эмоций свободно декларировали свои ценности для оппонентов, которые их взаимно не слушали. Из шелеста монотонных голосов Эо выделил для себя некоторые:

– Да, я шут, я циркач, но всё же… Да, я дворовый человек Ивашка Шваль, портной. Но это было, дай вспомнить, в 1611 году… А теперь я бухгалтер, и я не понимаю, почему я теперь шваль, шушера и сброд. Я не могу отвечать за разорение Новгорода, когда кредит с декретом не сходится. Как я мог открыть шведам Чудинцовские ворота, ума не приложу…

– …покажу вам тайное, тайное, тайное… Когда Глупость перечисляла своих спутниц и наперсниц… с помощью своих верных слуг она подчинила своей власти род людской, отдавая повеления самим императорам! Императорам! Но не смогла она, робея, назвать того, который над ней… Имя ему Князь Лжи… Я открою вам тайное, тайное, тайное…

– …столкнулся с девушкой, у неё, как и у меня, в голове поселилась мысль, что она обязательно должна выпасть из окна. Я оставил свою идею и выбил из неё её. Сейчас это вполне приличная дама, наслаждающаяся старостью. Кстати, вон она прогуливается…

– Флавий Филострат как-то мне говорил: «Вы, люди, заключены в темнице на весь срок, именуемый жизнью». Но здесь, только здесь, наконец-то, среди цветущих деревьев и любящих охранников я обрёл свою долгожданную свободу! Лоботомия вернула мне девственный мир, вычеркнув страшное понятие «жизнь», заменив её крахмальной свежей простынёй… Не в этом ли, други мои…

– Держитесь достойно. Держитесь достойно. Надо стараться держаться достойно. Убившие себя живут в состоянии хуже адского. Порфирий Петрович, вы и убили-с… Сервантес слева, Сервантес справа, Аргентина – Ямайка: пять – ноль…

– Мир, который вокруг вас, смотрите, он оказывает на вас давление, вы превращаетесь в давленину, потом в поколение пепси, главное, чтобы были пузырьки… Мир, он обломал мои крылья, смотрите, какие они хрупкие! Мои последние крылья… Он хочет, чтобы я стал животным! Но мои крылья… Пусть на моей могиле тоже напишут: «Мир ловил меня, но не поймал». О, мои крылья…

– А этот козёл-провокатор из соседней палаты… На бойнях тоже есть такая должность: козёл-провокатор. Этот тип заходит на бойню и выходит оттуда целым и невредимым! И всё это на глазах отары овец! И, несмотря на запах крови и нехорошее предчувствие, всё стадо добровольно… я подчёркиваю – добровольно идёт за ним… Хорошо ещё, что там, за оградой, в нормальном человеческом обществе, всё не так! И в следующий раз, когда вас поведут на стрижку, а после в баню…

– …долгое время меня мучил кошмар… Как так получилось, что евреи покорно шли строем в гетто и концлагеря? Как люди легко становятся покорными рабами. Маленьким я разглядывал в альбоме одну фотографию. Это была огромная, длинная очередь в крематорий. Очередь из тысяч людей – и пять автоматчиков охраны. Может, я утрирую. Но что это за дикая покорность, этот страх? Эти люди, даже если бы они все побежали врассыпную… Впрочем, я сам это проходил много раз… Мне приставили нож к животу лет в двенадцать из-за нескольких копеек…

– Там я был физиком. Был проект о виртуальных тюрьмах… Тогда ещё были заборы, а мы придумали технологию, которая могла удерживать… способна была насильственно удерживать людей в виртуальном пространстве… Пожалуйста, не упоминайте моего имени инквизиции, я не доживу до утра… сожгут. Виртуальная охрана вот этой клиники… это моё изобретение… но тсс…

– Запомни, девочка, запомни: последняя карта Америки – это инопланетяне. Будущим поколениям будут внушать, что мы, земляне, должны строить военные межпланетные базы для защиты от инопланетян. И ещё: запомни, что всё это – ложь. Все эти объекты в небе, красочные эффекты – только голограмма, пустота, раскрашенный воздух, и всё это нужно, чтобы напугать, а с напуганным стадом можно сделать уже что угодно, им нужно мировое господство…

– …я рассказывал доктору Пруфу, не помню, сон не сон… Там, на Марсе, красные люди высокого роста, они за главных там, красные песчаные пещеры… Я был одним из подневольных, может, рабов… У нас тоже был красный цвет кожи, но меньший рост. Я был парализован страхом, самим присутствием этих высоких… От дикого страха было невозможно пошевелить даже рукой… Это ощущение… Я понял, что видел ад. Может, какой-то район ада… Доктор сказал, что вот эти большие таблетки, если их каждый день…

– …он сказал, что это заблуждение всех самоубийц. Убить можно, но не САМÓ. Когда я опять убил себя, медсестра пригрозила, чтоб это было в последний раз, иначе мне сделают лобо… ну, то же, что и вам…

Эо и его друг, застыв, как гончие на охоте, внимательно слушали журчащую многоголосую речь.

– Это музыка, это просто песня какая-то! – прошептал репортёр, наклоняясь к Эо.

– Согласен. Можно слушать бесконечно. Вы не заметили странность?

Журналист приподнял брови и кивнул:

– А что?

– Если слушать правым ухом, то всё в порядке, а левым – полная тишина.

Журналист попробовал:

– Точно. К чему бы это?

– Одна речь глушит другую. В сумме вся человеческая речь – полное молчание. Так устроены органы слуха. Дело в особой акустике… Вспомнил, я читал об этом во «Всемирной истории ушей».

– А вы заметили того, слева, в пижаме с бабочками?

– Вижу. С длинным носом. Что с ним?

– Похож на вас. Не обижайтесь! Ну правда что-то есть… Он даже говорит похоже на вас…

– Я слушал правым ухом… О чём он?

– Сейчас, конспект… записал коротенько: «Я охватываю как можно больший круг вопросов и идей, которыми окружён. Это мой аквариум. Если я всё это приведу в состояние пустоты, рассказав обо всём, что знаю, вынув всё, чем наполнен, покаюсь в том, в чём живу, станет ли этот мир лучше? Чище? Ведь он весь из слов, а люди – из речи. Я израсходую весь словарный запас, сведя себя и мир к ничто, чтобы Бог сиял в нём, в Себе, благословенный…» Бог мой, Эо, разве это сумасшедшие? Не кажется ли вам, мой друг, что здесь собран цвет нашего города?

– Потише, а то и нас подсадят в эту цветущую клумбу. В грядку…

Несколько позже два посетителя странной клиники сидели на скамье среди благоухающих кустарников. Журналист что-то писал, держа блокнот на колене, а Эо, раскинув руки вдоль спинки скамьи, сидел и блаженно улыбался с запрокинутым к небу лицом.

– Конечно, – бормотал про себя репортёр, – вам может не нравиться такая степень несвободы. Это высшая степень, когда один человек говорит другому: ты безумец. И, пользуясь властью… Нет, человек не может судить человека, никак… Кстати, – он повернул голову к поэту, – я забыл у вас спросить, а тут как раз в тему: в вашем произведении «Камень Чаадаев» вы призываете пересмотреть приговор господину Чаадаеву касательно его безумия… Кому это сейчас надо? Возможно, господин Чаадаев сам брезгливо отказался бы от пересмотра дела.

– Кому надо? – спросил Эо. – Мне. Справедливость должна быть восстановлена. И она вне времени.

– Ну-ну… – покивал головой его собеседник, продолжая писать.

– Мало того… – Эо опустил руки со спинки скамьи и выпрямился. – Мало того, к прошению в Верховный Суд я включу ещё и Джордано Бруно…

– Но он не наш соотечественник. И, насколько помню, безумцем его никто не называл, скорее, наоборот, он был слишком умён для своего времени.

– Его публично сожгли на костре по приговору папского суда. Этот приговор также не отменён до сих пор… Эти два дела кажутся на вид разными, но их объединяет одна человеческая несправедливость.

– Как я иногда устаю от вас, идейных! Пойдёмте, отпущенное нам время на исходе, – сказал журналист, вставая со скамьи. – А ещё нужно повидать профессора Пруфа. Гляньте туда, – он махнул рукой в сторону, – может, пару вопросов дворнику? Так сказать, непредвзятый взгляд со стороны работника метлы…

Там, куда указывал рукой журналист, стоял клоун. Подошедшие приятели обнаружили одетого по последнему писку моды дворника в очень дорогом костюме, лаковых ботинках и с цилиндром на голове, который был ему несколько великоват. Из нагрудного кармана пиджака с искрой торчала салфетка с монограммой Рокфельшильдов. Весь этот естественный вид портили две вещи – борода и метла. Почему у Эо мелькнула мысль о клоуне, становилось понятно при ближайшем рассмотрении этих двух вещей. Дело в том, что борода была из неровно подстриженного веника, а подметал дорожку горемыка кривой палкой с привязанной на конце пышной бородой а-ля Маркс.

Журналист вдруг остановился резко, и Эо внутренним чутьём понял, что интервью с клоуном не будет. Лицо репортёра медленно менялось в цвете. Отвернувшись от дворника, с нервно трясущимися губами, он набросился на Эо:

– Это по сценарию, да? Не кажется ли вам, дорогой мой, что это перебор даже для психов? Ну имейте же чувство меры, наконец! Как всё было прекрасно – философские беседы, пчёлки, тайные подтексты и – на тебе! Зачем вы влепили сюда это чучело? – Репортёр повернулся к дворнику, который стоял, смущённо теребя бороду из веника: – Иди уже отсюда!

Дворник вздохнул, бросил метлу в кусты и исчез.

– Согласен. Был неправ, – быстро признал свою вину Эо, – вечером всё повычёркиваю из текста. Да вы попробовали бы сами, думаете, легко придумывать сцены, да ещё и самому участвовать в них, да ещё чтобы смешно было, интересно… Ладно, бог с ним, с дворником… Я не представляю, что у нас получится дальше, у нас там сцена с доктором Пруфом… Идёмте, идёмте, – он взял коллегу под локоть, – писательское ремесло… да вы же всё сами знаете, Чаша Быка почти полна, бочка Свифта выброшена на берег, но Корабль плывёт…

Два непонятных посетителя непонятной лечебницы направили стопы свои к месту, где их ждал человек, искореняющий ростки безумия в здешнем городе.

Возле административного здания стоял легковой автомобиль с удивительно грязными колёсами. Две чёрных полосы с подсохшими кусками грязи тянулись к въездным воротам. Это было странно, потому что дождя не было уже месяц. Вокруг не было ни пациентов в красивых пижамах, ни медсестёр (…бог мой, эти муравьи сведут с ума!). Посетители вошли в пустой вестибюль, приложив к дверям пропуска. По прохладной винтовой лестнице они поднялись на второй этаж. Высокая входная дверь, скрывающая приёмную доктора Пруфа, была чуть приоткрыта, и из-за неё доносился тихий носовой храп. Гости вошли в помещение.

Она не была молодой, но и старой её назвать тоже было нельзя. В тупик ставил вопрос определения её брюнеткой или блондинкой, поскольку композиция на её голове – смесь панка со Спанч Бобом – была ярко-зелёного цвета. Секретарша спала на стуле, опустив подбородок на грудь и задрав ноги на стол. На ней была кремовая кофточка с длинными рукавами и короткая оранжевая юбка, оттенявшая всё ценное ниже пояса. В руках она держала книгу с перевёрнутым названием. Два лирика залюбовались живописной картиной всего ценного.

«Тестостерон», – подумал журналист.

– Куда его девать? – сказал вслух Эо.

Ноги были, несомненно, хороши, но был один нюанс: на них были кирзовые сапоги с большими ошмётками грязи с вкраплениями соломы и одного вдавленного окурка. Скрипнул паркет под ногой репортёра. Секретарша открыла один глаз, потом раздался гулкий стук опускаемых со стола на пол кирзачей.

– Вы к доктору? – вставая, томным голосом спросила женщина, давая понять, что ситуация штатная. – Он ждёт вас.

Она проводила взглядом гостей, входящих в соседнюю дверь, села на стул, и её ноги вновь оказались на столе. Женщина зевнула и открыла книгу.

Доктор стоял у окна спиной к вошедшим. Обитель доктора Пруфа не баловала обстановкой: ровные белые стены, ровный белый потолок, белый стол посреди комнаты с гроздью бананов в стеклянной вазе да несколько стульев.

«Даже ни одной мухи», – мелькнула мысль у Эо.

– Карцер, – прошептал репортёр.

– Моя обитель, – громко сказал, поворачивая к гостям сияющее лицо, человек в белом халате со стетоскопом на груди.

– Прошу, прошу! – расставив в стороны руки, приветливо произнёс Пруф. – И отметьте: ни одного муравья.

«Это неправда», – отодвигая стул, подумал поэт, чувствуя, как маленький страдалец пытается найти выход из его правого носка.

Гости сели к столу спиной к двери. Доктор Пруф с другой стороны стола прохаживался туда-сюда, потирая пухлые руки. Он и сам был весь пухленький: маловат, лысоват, толстоват и, скорее всего, интроверт.

«Интроверт», – подумал Эо.

– Интровыверт, – сладко улыбаясь, сказал негромко доктор, глядя на Эо.

Журналист закрыл рот ладонью, но всё же выговорил:

– Шуруповёрт. – Он смешался, немного покраснел и тихо буркнул, опустив глаза в стол: – Сам не знаю, зачем сказал.

– О, угощайтесь! Пожалуйста, не стесняйтесь! – указывая на вазу с фруктами, засуетился маленький доктор.

Для примера он сам взял верхний банан и стал чистить его.

– Не знаю, как начать… Ну, как осмотр?.. Как вам наши… пенаты? – Очищенная центральная часть банана полетела в корзину для бумаг, а доктор, сладостно щурясь, принялся жевать кожуру.

– Спасибо, всё прошло великолепно, – сказал репортёр, не отрывая глаз ото рта доктора. – Я думаю, выйдет неплохое оборзение… простите, оговорка по Свифту, – улыбнулся он. – Обозрение… Дня через два статья будет в печати. Тема настолько актуальна… я надеюсь даже на увеличение тиража…

Пруф довольно кивал головой, поглядывая то на журналиста, то на Эо, доедая остатки банановой кожуры. Наконец сеанс поглощения был закончен. Репортёр опустил глаза. Эо был рассеян, – он мысленно наблюдал за муравьём, который никак не мог определиться с выходом из его носка.

– Очень рад… я очень рад… рад, – доктор потирал руки и словно не знал, что сказать дальше. – А впрочем… Слушайте, – вдруг обратился он к журналисту, – а можно сразу… без этих… предисловий? Из меня актёр не очень. Да и что мучить читателя, давайте сразу к делу, а?

– А что вы предлагаете? – оживился репортёр. – Я обеими руками за краткость, сестру таланта… – Он повернул голову к Эо: – Что у нас там по сценарию?

– Ну какие вы всё же… – поморщился Эо, наконец освободившийся от недоразумения в своём ботинке. – Вы же нарушаете плавность повествования своими репликами, здесь вам что, репетиция в театре, что ли? И что автору теперь делать, когда вы вклинились со своим дурацким вопросом не по теме, а? – Эо оглядел виноватую фигуру доктора и покачал головой. – Какие тут теперь аранжировки, предисловия… Давайте по тексту – чётко, коротко, без ужимок и прочего, – он тяжело вздохнул и пропел что-то из арии Ленского.

– Итак, – бодро проговорил Пруф, – начнём… Итак, я пригласил вас… А можно два раза «итак»? – вопрос был к Эо. Тот устало махнул рукой.

– Итак, господа, я пригласил вас сюда, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие…

– О, вы любите Николая Васильевича? – умилился журналист.

– Кто это? – строго отреагировал Пруф. – Попрошу не перебивать меня. Это в ваших же примитивных интересах, – добавил он ещё строже. – Итак, известие: я доктор Зло.

Посетители не шевельнулись. Была попытка улыбки со стороны поэта, но она исчезла.

– Вы оба нужны мне только для одного, – продолжил пухленький доктор. – Я зачитаю вам маленький манифест, который вы должны моментально озвучить в прессе, ибо время пришло. Вот и всё. Видите, как просто. От вас мне необходимо согласие. Добровольное. Если не будет добровольного, будет слегка принудительное. Если не поможет и это, то… Ну, не станем забегать вперёд в наше изумительное будущее… Ваше слово, господа!

Доктор Пруф сложил пухленькие ручки на груди и остановился посреди комнаты, весь в ожидании ответа. Гости немного заёрзали на стульях.

– Я ничего не понял, – подал первым голос поэт, – нас просили подняться к вам, чтобы расцеловаться на прощание, и всё, не так ли? Какие манифесты, какое принуждение?

– Это был ловкий ход доктора Зло, чтобы заманить вас сюда, – хихикая, сказал Пруф.

– Или сценарист опять опился кофе и меняет стереотипы на моно. Пойдёмте, Эо, мне всё это не нравится, – сказал репортёр, отодвигая стул.

Эо строго посмотрел на него:

– Вы опять? Сядьте. Кино есть кино. – И он повернулся к Пруфу: – Давайте вы расскажете нам, чего вы хотите, а мы потом подумаем, что с этим делать. Так вас устроит?

– Сказал приговорённый за минуту до казни… Смешно. – Доктор развёл руки в стороны. – Впрочем, на финал это не повлияет. Итак…

– Вы сказали «итак» в четвёртый раз, – вежливо отметил журналист, рисуя что-то в блокнотике.

– Итак, – метнул на него взгляд Перуна профессор, – я – доктор Зло. Да, я простой заурядный доктор Зло, – повторил Пруф, заметив ухмылки. – Вы умные люди, мне не нужно вам ничего разжёвывать. Как обычно, мне надо малого: власти над всем миром, контроля, послушания, ну и других незначительных мелочей: рабства там, отмены всех прав и т. д. Занятия мои также стандартны и обыденны, описаны в книгах, несколько опошлены в фильмах, но, что задевает моё самолюбие, издевательски представлены на утренниках в детских садах. Кстати, это бесит. Да, я тиран, правда, ещё не совсем реализованный, но, думаю, всё получится. Тадыщ начинал с малого.