Текст книги "Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства"

Узел четвертый
Избранная Рада

После того как 13-летний Иван IV избавился от Шуйских, его опорой стали бояре, помогавшие в перевороте, – Захарьины-Юрьевы, Морозовы. Он возвысил братьев матери, Михаила и Юрия Глинских. Пожаловал в бояре своего любимца Воронцова. Но рядом с ним оставался и другой любимец, Адашев, подсунутый ему Шуйскими. Впоследствии изменник Курбский пустил слух, будто бояре нарочно развращали молодого государя, приучали к разгулу, и он проводил время в праздных потехах. Либеральные историки распространяли именно эту версию, но факты показывают, что она абсолютно недостоверна. Оставим клевету на совести авторов, если совесть у них существовала.

Адашева тот же Курбский нарисовал чуть ли не ангелом во плоти: крайне религиозный, высоконравственный, он очень строго постился, отдавал все свободное время и деньги благотворительности, организовал в своем доме приют для нищих… А ведь он постоянно находился рядом с государем! Если хотел сохранить его близость, должен был подражать ему. Можно смело утверждать, что Адашев как раз и подстраивался к натуре Ивана Васильевича. Великий князь очень дружил со св. Василием Блаженным, приглашал к себе во дворец. Известно, что св. Василий открыто обличал его грехи. Но какие? Указывал, что во время церковной службы Иван Васильевич мысленно отлучился из храма, думал о строительстве загородного дворца в Воробьеве. Если бы за ним числились более серьезные пороки, неужели юродивый не обличил бы их? Но этого не было.

Государь по-прежнему был близок со святителем Макарием, под его руководством продолжал образование. Со стороны митрополита никаких нареканий тоже не было. Что же касается «потех» государя, то последующие историки допустили подтасовку. Если мы внимательно почитаем летописи, то увидим, что под «потехами» понимались всего лишь охоты. Это было единственное развлечение, которое оставил себе Иван Васильевич. Государевы охоты были и отдыхом, и спортивными занятиями для поддержания здоровья, и воинскими тренировками для его дружины.

Но указание летописи, что бояре после разгрома партии Шуйских начали «страх имети и послушание», осталось лишь благим пожеланием. Знать своевольничала, распоряжения выполняла кое-как. В декабре 1544 г. крымский царевич Иминь напал на Белевский и Одоевский уезды. А воеводы Петр Щенятев, Константин Курлятев и Михаил Воротынский поссорились по поводу своего старшинства, не желали подчиняться друг другу. Войско простояло на месте, а татары ушли, угнав множество пленных. В 1545 г. замыслили поход на Казань. Князь Микулинский, назначенный командовать, не желал идти на войну и фактически сорвал операцию.

Новое правительство, сформировавшееся вокруг государя, оказалось слишком слабым. Глинские никогда не занимали важных постов, в государственных делах были совершенно неопытными. А Воронцов, очутившись в фаворе, зазнался, стал претендовать на роль нового временщика. Вокруг великого князя шли склоки и интриги за влияние на него. А положение в стране ничуть не улучшилось. Раньше к выгодным кормушкам дорывались приближенные Шуйских. Теперь – приятели тех, кто возвысился после их падения. Но и прежние преступники никуда не делись. Боярские роды были переплетены между собой, и за наказанных находились заступники. В прошлой главе мы отмечали, что один из главных соучастников воровства Шуйских, князь Иван Кубенский, попал в тюрьму. Но отсидел лишь пять месяцев. За него подавали многочисленные ходатайства, и его простили.

А народ стонал, сыпались жалобы. Некоторые из них доходили до государя. Когда стали разбираться и искать виновных, в опалу угодил тот же Кубенский. Вместе с ним Петр Шуйский, Горбатый, Палецкий. Но и Воронцов попал вдруг в компанию своих прежних противников. Выяснялось, что доверие государя он использовал далеко не в лучших целях. В том числе покрывая и выгораживая провинившихся за хорошую мзду. Впрочем, и эти наказания были недолгими. Родственники ринулись к митрополиту, молили заступиться. В результате все опальные получили прощение.

Прорвалось в Новгороде. В 1545 г. собирали войска против казанцев и крымцев, и из Москвы туда спустили разнарядку, 2 тыс. пищальников. Цифра была явно непосильной – все население Новгорода составляло 26 тыс. Очевидно, в правительстве рассчитали, что богатый город наймет воинов. Однако состоятельная верхушка не пожелала раскошеливаться. Бросали жребий, и те же толстосумы откупались взятками. Перекидывали воинскую службу на бедноту. Это вызвало возмущение, беспорядки.

А в 1546 г. ожидали нападения крымцев, и в Новгород пришел указ снова прислать пищальников. Местная элита опять переложила повинность на простонародье, и выплеснулся открытый бунт. Его усмирили. 25 человек, признанных виновными, посадили в тюрьму. В это время армия разворачивалась на рубеже Оки. Приехал 15-летний государь, расположив ставку у Голутвина монастыря. Татары не появились, но и без сражений летние выходы войск на Оку играли важную роль. Проводились смотры, учения. Великий князь и его чиновники проверяли укомплектование полков, боеготовность, вооружение.

В промежутках между делами Иван Васильевич поехал на охоту, но ему преградили путь 50 новгородских пищальников. На лесной дороге неожиданно появился целый отряд, с оружием! Государь, конечно, встревожился, «велел их отослати». Новгородцы не послушались. Дворяне из свиты попытались отогнать их силой, но пищальники вступили в бой. Загремели выстрелы, стали рубиться саблями. С обеих сторон было убито около десяти человек, многие ранены. Бунт в армии, человеческие жертвы – это было серьезно. Началось расследование. Его возглавил дьяк Василий Захаров Гнильевский, активное участие принял Алексей Адашев.

Оказалось, что пищальники хотели жаловаться на свои обиды. Государь потребовал выяснить, «по чьему науку быть сему супротивству» – ведь откуда-то знали, где перехватить его, приказа разойтись не послушались. Следствие обвинило Ивана Кубенского, Федора и Василия Воронцовых и Ивана Федорова-Челяднина. Судили их бояре. Федоров покаялся, его оправдания сочли удовлетворительными, и он был прощен. А троих осудили на смерть, великий князь утвердил приговор, и их обезглавили. В чем конкретно был виноват каждый из казненных, остается неизвестным. Кто-то из них подучил ратников пробиваться к государю (с заряженными пищалями!). Возможно, кого-то осудили за безобразия, допущенные по отношению к новгородцам.

Стоит обратить внимание, что самих пищальников Иван Васильевич простил. В перестрелке он подвергался нешуточной опасности, но оставил их безо всякого наказания. Он искренне, всей душой стремился улучшить жизнь своих подданных. Однако навести порядок в стране можно было лишь тогда, когда он сам возьмет на себя государственные дела. Митрополит Макарий готовил к этому Ивана Васильевича. Когда ему исполнилось 16 лет, святитель счел, что пора пришла. Начало самостоятельного правления должно было стать глубоко символическим. По наставлениям Макария, великий князь принял два решения – жениться и венчаться на царство. По русским традициям, «взрослым» считался только женатый человек, глава семьи. А венчание на царство задумывалось впервые.

Сам титул царя иногда употреблял еще Андрей Боголюбский – он встречается в церковных службах. Впоследствии он мелькал в переписке с иноземцами. Но официально на Руси величали царями императоров Византии и ханов Золотой Орды. Заявка была более чем серьезной. Приняв этот титул, Иван Васильевич объявлял себя духовным преемником греческих императоров, главой православного мира. А с другой стороны, он претендовал быть преемником ордынских царей, наследником их бывших владений. св. Макарий сам разработал чин венчания на царство. Взял за основу византийские образцы, но переработал их применительно к русским условиям.

Митрополит верил, что великое дело должно объединить и примирить всех, поможет преодолеть вражду и разногласия. На торжества он собрал всех бояр, как верных государю, так и вчерашних крамольников, находившихся в опале. 16 января 1547 г. в Москве зазвонили колокола «сорока сороков» церквей. В Успенском соборе Кремля на Ивана Васильевича возложили знаки власти: Честной Животворящий крест, бармы, шапку Мономаха. св. Макарий благословлял его укреплять «суд и правду» в родной земле, оборонять ее от врагов, быть милостивым к подданным и строго карать зло, а церковь объявлялась для царя «матерью».

Поддержать юного Ивана в его нелегком деле призывалась не только земная, но и Небесная церковь, святые заступники. Для этого в феврале митрополит созвал Освященный собор. В ходе своих трудов по составлению «Четий – Миней» он собрал сведения о жизни и подвигах многих подвижников, и теперь было официально канонизировано 23 русских святых – один из предков царя Александр Невский, крестители Муромской земли князь Константин с сыновьями Михаилом и Федором, митрополит Московский Иона, известные подвижники Пафнутий Боровский, Макарий Калязинский, Александр Свирский, Савватий и Зосима Соловецкие, Михаил Клопский, ученик Сергия Радонежского Никон и др.

А 13 февраля состоялось еще одно торжество – свадьба царя. Его невестой стала Анастасия Романовна из рода Захарьиных-Юрьевых. Это был один из самых знатных боярских кланов. И не только знатных. Захарьины-Юрьевы ни разу не участвовали ни в каких заговорах, не принадлежали ни к каким оппозициям! Этот род московской аристократии всегда был одним из самых верных государю! Свадьба была пышной. Раздавались милостыни, прощались осужденные, шумели веселые пиры. Хотя сами молодые праздновали недолго. Они оставили торжества и отправились в Троице-Сергиев монастырь. Зашагали пешком, по снегу молиться и просить благословения на свою семейную жизнь…

Казалось бы, эти события предвещали коренные перемены. Теперь царь начнет сам вникать в различные стороны государственной жизни, обеспечит дисциплину, прижмет воров. Но… не тут-то было. Нашлись силы, которые такой вариант не устраивал. Начало Великого поста Иван и Анастасия провели в монастыре, а когда они вернулись, стали твориться чрезвычайные происшествия. Способные показаться случайными, но странным образом повторяющиеся.

Летом планировали поход на Казань, заготавливали порох. Его складировали в одной из башен Кремля. Почему-то рядом с дворцом оказалось самое удобное место. А 12 апреля вспыхнул пожар. Башня рванула, часть стены рухнула в реку. С пожаром кое-как справились, но 20 апреля загорелось снова, огонь уничтожил слободы за Яузой. В мае царь вывел на Оку армию на случай нападения крымцев, сам находился в войсках, проверяя их. Адашев состоял при нем оруженосцем. Потом вернулся, но 24 июня полыхнул «великий» пожар.

Он «почему-то» начался сразу в нескольких местах, ветер разносил огонь. Пламя охватило центральную часть города. Кремль, Китай-город, Большой посад превратились в огромный костер. От жара трескались и рассыпались каменные стены, плавилось железо. Погибло несколько тысяч человек. Митрополита Макария полузадохнувшегося спасли из Успенского собора, на веревках спускали к Москве-реке. Веревка оборвалась, он сильно расшибся.

Царь в это время находился в своей летней резиденции, подмосковном селе Воробьеве. На следующий день, 25 июня он собрал бояр в Новоспасском монастыре у постели митрополита. Стали обсуждать, как ликвидировать последствия беды и помочь населению. Но неожиданно выступили князья Скопин-Шуйский, Темкин-Ростовский, бояре Федоров-Челяднин, Нагой, дядя царицы Григорий Захарьин. Утверждали, что пожар начался «злодейством» – поджигательством и волшебством. Удивленный царь приказал разобраться. А заговорщикам только этого и требовалось.

26-го они собрали в Кремле массу отчаявшихся и растерянных погорельцев. Громогласно задавали вопросы, кто поджигал Москву, а их агенты в толпе закричали: «Глинские!» Озвучивалась бредовая версия, будто бабка царя Анна «вынимала сердца мертвых, клала в воду», кропила этой водой город, а потом обернулась сорокой, летала и разносила огонь. Нервная и возбужденная людская стихия взорвалась… Анны и Михаила Глинских вообще не было в Москве, они на лето уехали в свои ржевские имения. А Юрий Глинский находился здесь же, на площади. Он был ошеломлен услышанным, хотел спрятаться в Успенском соборе, но его выволокли и забили камнями.

Заговорщики манипулировали толпами, нацеливая их на своих врагов. Москвичи кинулись ко дворам Глинских, разграбили, а их слуг «бесчисленно побиша». На летнюю службу в Москву прибыл отряд «детей боярских» из Северской земли. Организаторы мятежа сочли их помехой для своих планов, тоже объявили «виновными», и их растерзали. Причем из ссылок были вызваны Шуйские! Кем вызваны? А неизвестно! Вызвали те, кто уже знал – с царской опалой можно больше не считаться. В эти же дни взбунтовался еще один город – Новгород. Но он забузил без всяких пожаров. Архиепископ Феодосий писал в столицу о «великих убийствах», грабежах и указывал, что новгородцев подпоили. Вполне может быть, что и в Москве для «подогрева» настроений использовалось спиртное.

Ну а рядом с царем очутился вдруг некий священник Сильвестр. Он происходил из Новгорода. Известно, что он сам и его родственники вели очень крупную торговлю за рубежом. В Москву он перебрался незадолго до пожара и был назначен священником в Благовещенский собор. Хотя это была «семейная» церковь великих князей. Без протекции поступить туда было невозможно. Но к митрополиту он никакого отношения не имел. Их взгляды на церковные вопросы коренным образом различались. Святитель принадлежал к иосифлянам, позиция Сильвестра была близка к нестяжателям. На вопрос, кто помогал устроиться этому человеку, исследователи отвечают однозначно – Адашев.

А во время катастрофы он же провел Сильвестра к государю. К Ивану Васильевичу священник явился то ли в день пожара, на фоне дыма и зарева, то ли сразу после него. «С видом пророка», с горящим гневным взглядом, потрясая поднятым к небу перстом. Объявил, что Господь карает Москву за грехи царя. Сослался на угрожающее видение, якобы бывшее ему от Бога. Позже Иван Грозный вспоминал, что Сильвестр напугал его «детскими страшилами». Но в тот момент «страшила» подействовали, и еще как! Царь признавался: «От сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и смирися дух мой».

Напугать царя было совсем не трудно. Москва бушевала, лилась кровь. 29 июня заговорщики сделали новый ход. Пустили слух, будто Глинские призвали крымского хана, а сами прячутся в Воробьеве. Толпы двинулись к Ивану Васильевичу требовать их выдачи. А режиссеры мятежа позаботились подвезти оружие, раздавали людям копья. Их слуги формировали отряды, вели «боевым обычаем». Москвичей науськивали, будто царь знал о планах Глинских, а сейчас прячет их. Впоследствии Иван Васильевич подтверждал: «Бояре научили были народ и нас убити».

Вот в этот момент «верного» Адашева почему-то рядом не было. Под рукой царя не нашлось и никаких воинских сил. Некому оказалось даже увезти его подальше от восставшей столицы! Когда пришли мятежники, царь «удивися и ужасеся», но «не учини им в том опалы». Вступил в унизительные переговоры, обещал разобраться. Хотя и подстрекатели просчитались. Видимо, рассчитывали, что разбуянившаяся чернь убьет Ивана, а там и спросить будет не с кого. Однако народ вовсе не был настроен против царя. Москвичи любили его, шли карать лишь «измену» Глинских. Убедились, что их нет в Воробьеве, и стали расходиться. А сами заговорщики поднять руку на царя не рискнули – народ на копья поднимет.

Что ж, уничтожить Ивана Васильевича не получилось – зато как нельзя лучше удался другой вариант. Захватить его под свое влияние. На царского духовника Бармина тут же выплеснули клевету, будто он был одним из главных смутьянов, подстрекал народ к мятежу. Его отстранили с поста настоятеля Благовещенского собора и отправили в монастырь. Место опального занял Сильвестр. Он «ковал железо, пока горячо». Насел на государя, устрашал карами – дескать, за грехи Ивана Васильевича они обрушатся на всю страну. Призывал к покаянию и «исправлению».

Дожал, добился своего. Царь принялся упрашивать Сильвестра, чтобы тот стал его духовным наставником. А священник еще и кочевряжился, делал вид, будто колеблется. Наконец, милостиво согласился. Но потребовал от Ивана Васильевича полного и безоговорочного послушания. Государь со слезами принял условие… Что ж, метод был уже опробованным. Напомним, Василию III подсунули в советники «старца» Вассиана Косого. И точно так же к Ивану IV протолкнули Сильвестра. Но охомутали царя гораздо сильнее, чем его отца.

Курбский и поверившие ему историки нарисовали очень красочную картину, насколько благотворно Сильвестр и Адашев повлияли на властителя России. Заставили его отказаться от пороков, изменить образ жизни. Новые советники установили на Руси мудрые и справедливые порядки, начали проводить реформы. Но если мы сопоставим эти рассказы с реальными фактами, во многом можно усомниться. После встречи с Сильвестром Иван IV и впрямь изменил образ жизни, «потехи царские, ловы и иные учреждения, еже подобает обычаем царским, все оставиша». Не беспутство, а те развлечения, которые были приняты для государей, «еже подобает обычаем царским». Иван Васильевич вообще отказался от отдыха, отдавая себя только делам и молитвам.

А серьезных пороков за ним, по сути, и не было! Не лишним будет обратить внимание: проповедь Сильвестра могла оказать воздействие только на очень набожного и чистого душой государя. Так в чем же ему пришлось каяться? Нет, грехи были связаны вовсе не с жизнью монарха, а с его царским служением. Он допустил, что в его государстве творились беззакония и несправедливости! В то время на Руси знали, что бедствия приходят не случайным образом, а являются Божьим наказанием. Но в народе понимали, что государь по своему возрасту не мог отвечать за них. Все летописи видели причину напастей в том, что что умножилась «неправда от вельмож». И лишь Сильвестр допустил подтасовку. Возложил вину персонально на Ивана Васильевича.

Для покаяния государя существовало еще одно важное основание. О нем свидетельствуют несколько фактов. В сентябре 1547 г. Адашев отвез в Троице-Сергиев монастырь царский вклад, 7 тыс. руб. Колоссальную сумму! Для сравнения, заупокойный вклад по Василию III составлял 500 руб. По какой же причине вносились деньги? Откупиться от Бога, умилостивить его? Нет, православие не знало практики индульгенций. Вклады были платой монахам, которые в последующие годы, десятилетия (или столетия!) будут молиться о чем-либо. Но никаких условий, сопровождающих огромный вклад, в монастырских архивах не отмечено! Зато проговорился Курбский. Он процитировал высказывание, сделанное царем в то время: «Аз от избиенных от отца и деда моего, одеваю их гробы драгоценными оксамиты и украшаю раки неповинные избиенных праведных».

Ивана Васильевича убедили, что действия Ивана III и Василия III по собиранию державы и наведению твердого порядка были неверными! Заговорщики и мятежники, казненные и умершие в опалах, пострадали невиновно! Были «праведными»! А великий «грех» предков ложился тяжким грузом и на самого царя. Поэтому он посмертно амнистировал всех, кого постигли наказания, давал вклады о их упокоении и хотел отмолить «вину» отца и деда. В таком случае становится ясно, почему отсутствует запись о причине вклада. Она была тайной, передавалась Адашевым устно. Или запись была изъята позже, когда государь разобрался в обмане.

На самом же деле в России произошел очередной переворот. Кардинально поменялся состав правительства. Высший придворный чин, конюшего, носил Михаил Глинский. Получив известия о мятеже в Москве и убийстве брата, он переполошился, что его тоже прикончат. Вместе с близким к нему князем Турунтаем-Пронским вознамерился бежать в Литву. Но противники присматривали за ними, сразу организовали погоню, и они сдались. Царь и бояре судили их. Учли, что они удирали не ради измены, а со страха, и серьезных наказаний они избежали. Но Глинского лишили чина конюшего и отправили с Пронским в ссылку, конфисковав значительную часть их имений.

В Боярской думе возвысились все те же Шуйские, Ростовские, Федоров, Палецкий и др. Сильвестр на словах выступал горячим поборником самодержавия, но сводил эту идею не к полномочиям царя, а только к его ответственности перед Богом. Принялся регулировать Ивана Васильевича и в духовных, и в светских делах, взял под контроль даже его семейную жизнь, диктуя, как и когда ему общаться с женой. Подтверждалось, что царь должен защищать «правду», но одновременно внушалось, каким грехом являются гнев и ненависть, во главу угла выдвигались кротость и смирение.

Вместо единовластия Ивану IV вбивали в голову необходимость «согласия», уговорили поделиться властью с Думой, с братом Юрием и двоюродным братом Владимиром Старицким. Указы стали издаваться коллективные, от всех вместе: «Мы с братьями и боярами уложили…» Хотя Владимир был еще мальчишкой, им полностью руководила мать, вдова мятежника Ефросинья Старицкая. А Юрий, глухонемой от рождения, не мог развиваться нормально – методик обучения глухонемых еще не существовало. Но его женили на дочери князя Палецкого, участника многих заговоров. Этот крамольник стал определять «голос» царского брата.

Ну а ближайшие советники Ивана Васильевича выдвигались по рекомендациям Сильвестра и Адашева. Вокруг государя формироваться круг людей, как предполагалось, честных и мудрых. Курбский назвал их Избранной радой. Он писал свои сочинения для иностранцев и применил польское обозначение. По-русски это соответствовало ближней думе. Как назывался этот орган в действительности, никто не знает, он был незаконным и в официальных документах не упоминается. А вошли в него Курлятев, Курбский – друзья Адашева, Шереметевы, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый, Лобанов-Ростовский.

Но этот «неофициальный» орган превратился в теневое правительство, присвоившее себе огромные полномочия. Избранная рада фактически стала высшей судебной инстанцией, осуществляла назначения воевод и наместников, распределяла награды, вотчины, жаловала в боярство, изгоняла со службы, и Пискаревский летописец прямо указывал, что Сильвестр «правил Русскую землю… заодин с Адашевым».

В исторической литературе можно встретить утверждения, будто Избранная рада развернула прогрессивные реформы, улучшила положение народа. Факты этому противоречат. Первым делом в 1547 г. были резко повышены налоги. Вышел указ «дань имати с сохи по 12 рублев». В общем-то деньги были нужны – для восстановления Москвы, на военные расходы. Но сумма была очень высокой, и летописец жаловался, что «крестьяном была тягота великая». А в административной и судебной системе не изменилось ничегошеньки. Разве что ставленников Глинских разогнали с выгодных мест – наместничества и прочие «кормления» передавали ставленникам Избранной рады. Но они набросились хищничать еще и похлеще, чем предшественники. Грабили не только горожан и крестьян, а даже мелких дворян, разоряли их «продажами» (штрафами), отбирали поместья.

Что же касается коренных преобразований страны, то Избранная рада их действительно замышляла. В России долгое время жил некий саксонец Шлитте. Откуда он взялся, чем занимался и в каких кругах вращался, остается неизвестным. В 1547 г. Сильвестр и Адашев с приятелями вытащили его ко двору, представили царю и назначили посланником к германскому императору. Ему ставилась задача набрать на русскую службу 120 специалистов. Но крайне любопытен список мастеров, которых ему поручалось нанять! В нем были врачи, литейщики, архитекторы, «рудознатцы». А кроме них, обнаруживаются два юриста, четыре теолога, портной, восемь парикмахеров, певец, органист. Правителей Избранной рады явно интересовали европейские моды, развлечения. Им требовались специалисты в области западного права – очевидно, для реформ российского законодательства по зарубежным образцам. А теологи могли понадобиться лишь в том случае, если замышлялись реформы православия!

Шлитте прибыл в Аугсбург, на имперский сейм, получил аудиенцию у Карла V, и тот разрешил вербовать желающих. Но выяснилось, что посол имел еще и тайные полномочия. Он провел переговоры с Карлом, и был выработан проект союзного договора против Турции. Причем союз предусматривался неравноправный. Согласно проекту царь должен был помогать императору людьми и деньгами, а для обеспечения своей верности прислать в Германию заложников, 25 князей и дворян. Кроме того, предлагалось, чтобы Иван Васильевич организовал почтовую связь от Москвы до Аугсбурга (стало быть, вступил в союз с Польшей и Литвой), учредил совместный русско-германский рыцарский орден, а для войны с турками нанял 6 тыс. немецких солдат.

Мало того, миссия Шлитте не ограничилась Германией! От императора посланник отправился в Рим. Его принял папа Юлий III и передал в Москву очередной проект подчинить православную церковь Ватикану. За это папа обещал Ивану Васильевичу титул короля… Неужели безвестный саксонец на собственный страх и риск вел переговоры, принимал на себя такие поручения папы и императора? Конечно нет. За самоуправство в столь ответственных вопросах в Москве можно было поплатиться головой. Следовательно, посланник Избранной рады получил соответствующие инструкции, был уверен в высоком покровительстве.

Однако случилась накладка, и письма, отправленные со Шлитте, как и нанятые им специалисты, до России не доехали. В это время Ливонский орден и Ганза совсем обнаглели, перечеркнули мирные договоры с нашей страной и перекрыли ей связи с Европой. Не желали пропускать ни товаров, ни западных мастеров. А папа и император были им не указ – они ударились в Реформацию и воевали с католиками. Шлитте неосторожно держал путь через ганзейский город Любек, его арестовали и упрятали в тюрьму. В Москву он сумел вернуться лишь через 10 лет. Но ситуация во власти успела перемениться, и реализация проектов, которые он вез, стала невозможной.