Текст книги "Взятие Казани и другие войны Ивана Грозного"

Глава 6
Ливонский гамбит

22 января 1558 г. русские войска под командованием Михаила Глинского и Шаха-Али вступили в Ливонию. Кроме своих полков Иван Васильевич привлек к походу новых подданных – казанских татар, черемисов, кабардинцев, черкесов, союзных ногайцев, присоединились псковские и новгородские «охотники» (добровольцы). О завоевании еще речь не шла. Целью было покарать орден за все его выходки в отношении русских и заставить согласиться на условия, которые ему продиктуют. Крепости и замки не трогали, осадами не занимались – громили неукрепленные посады городов, разоряли села. Отряды растеклись по Ливонии, немного не дойдя до Риги и Ревеля, а в феврале вернулись на свою территорию с обозами добычи и толпами пленных.

После этого по указанию царя Шах-Али выступил как бы в качестве посредника – отписал правителям ордена, что винить они должны одних лишь себя, преступив договоры, но если хотят исправиться, то еще не поздно, пусть присылают делегатов. Чтобы ливонцы смогли обдумать свое положение и снарядить посольство, государь объявил перемирие на Великий пост. Но от набега пострадала только сельская местность, и ливонцы сочли, что крепости русским не по зубам. Поста лютеране не соблюдали, пили, бахвалясь «победой» – русские испугались штурмовать, ушли! И жители Нарвы легкомысленно нарушили перемирие, открыли артиллерийский огонь по Ивангороду. Ядра летели через реку, убивали воинов, мирных людей. Воеводы Куракин и Бутурлин направили городским властям возмущенный протест, но бургомистр и ратманы лишь посмеялись, с издевкой разводили руками: «Стреляем не мы, а орденский фохт, не можем унять его».

Когда об этом доложили царю, он, конечно же, рассердился и приказал ответить из «всего наряда». Заговорила мощная русская артиллерия. Нарву засыпали ядрами. Они прошибали крыши, стены, рушили дома. Недели бомбардировки оказалось достаточно, горожане взмолились о пощаде. Упросили воевод прекратить стрельбу. Делегация во главе с бургомистром Крумгаузеном поехала в Москву. Приняли их строго, указали на вероломство, убийство русских людей. А поскольку они замирились не по доброй воле, а только под страхом гибели, потребовали перехода Нарвы под власть царя. Послам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Принесли присягу, а за это Иван Васильевич гарантировал им сохранение прежних прав, законов, свободу вероисповедания.

Но в это время орден послал Нарве подмогу. Горожане получили от нее известия, осмелели, и выполнять договоренность отказались. Заявили, что послы превысили свои полномочия. К городу подошел ревельский командор Зегенхафен с войском – и снова нарушил перемирие. Мало того, подло воспользовался им. Наши войска знали о приближении немцев, но стояли в лагере, боевых действий не предпринимали, а командор вдруг напал на русские форпосты. Однако на помощь им тут же пришли товарищи и ливонцев обратили в бегство. Ну а в Нарве слышали стрельбу, вообразили, будто русских уже громят, и на радостях опять перепились. Возбудившись, начали вместо русских «воевать» с пустыми домами и лавками русских купцов, грабить, жечь иконы. 11 мая, когда в огонь бросили образ Пресвятой Богородицы, возник пожар. Его разнесло ветром, началась общая суматоха.

А наши воины, заметив переполох в городе, кинулись на штурм. Без команды, стихийно поплыли через реку на лодках, подручных средствах, полезли на стены. Воеводы Басманов и Бутурлин верно оценили ситуацию, сразу же направили подкрепления и возглавили общий порыв. Ратники ворвались в Нарву, порубили тех, кто пытался сопротивляться. Гарнизон и часть жителей бежали в центральную цитадель, замок Вышгород. Но русские, не давая им опомниться, развернули пушки, захваченные на городских стенах, открыли по замку огонь. Другие воины в это же время тушили пожар – ведь Нарва уже принадлежала царю. К вечеру замок капитулировал.

Было заключено соглашение, что гарнизон выпускают на все четыре стороны. Горожане, не желающие жить под властью царя, тоже могут уйти, но оставляют все имущество. А остальные приносят присягу. Иван Васильевич, узнав о взятии Нарвы, велел служить благодарственные молебны, наградил воевод и воинов. Распорядился немедленно отправить священников, освятить город крестным ходом, строить православные храмы. В главном установили ту самую икону Пречистой Богоматери, от которой возник пожар (ее нашли в пепле не сгоревшую). К горожанам царь отнесся милостиво. Несмотря на то, что Нарву пришлось брать штурмом, подтвердил дарованные ей права, освободил пленных, взятых в бою.

И лишь сейчас, когда стало ясно, что крепости для русских не преграда, орден прислал послов. Просил «уступить дань», доказывал, что русские в своем рейде захватили в десять раз больше требуемой суммы. Но немцев ткнули носом в их обманы, в вероломные нарушения перемирия и заявили, что торговаться уже поздно. Нарва, взятая оружием, стала владением царя. А орден получит мир, если заплатит дань со всей Ливонии и признает свою зависимость от Москвы. Вести переговоры на таких условиях послы отказались, и в конце мая русские полки получили приказ начать наступление.

Теперь двинулись уже основательно, занимая и закрепляя за собой ливонские земли. Князь Троекуров осадил Нейшлот, через две недели он капитулировал. А главные силы под командованием Петра Шуйского и Василия Серебряного обложили Нейгауз. Его гарнизон состоял лишь из 200 наемников, но комендант Укскюль вооружил ополчение из горожан, крестьян и сдаваться отказался. Пришлось вести осаду по всем правилам, подвозить артиллерию. Укскюль надеялся, что орден придет на выручку. И действительно, магистр Фюрстенберг и епископ Дерпта Вейланд собрали 8 тыс. воинов. Но вступить в бой с царской армией и даже приблизиться к ней не рискнули. Остановились лагерем в 30 верстах от Нейгауза.

Крепость расстреляли из пушек, разрушили стены и башни, Укскюль с горсткой оставшихся людей вступил в переговоры. Что ж, русские уважали героизм. Позволили защитникам «выйти с честью», с оружием и всеми пожитками. А потом ударили на полевое неприятельское войско, простоявшее без дела. Но магистр и епископ, как только узнали, что русские идут к ним, разделились и кинулись в разные стороны, Вейланд – на запад, а Фюрстенберг – на юг. За ними погналась наша конница. Фюрстенберг остановился, занял было позицию около Валка (Валги), но его стали обходить, и он побежал. Русские отсекли и перебили арьергард, захватили обозы. Магистр удирал в полной панике, без остановок – а стояла сильная жара. Ливонцы загнали лошадей, люди погибали от зноя и изнеможения, и даже без боя до орденской столицы Вендена (Цесиса) добрались жалкие остатки воинства.

Взятие Нарвы Иваном Грозным. Б.А. Чориков, 1836 г.

Епископа Вейланда наши ратники тоже догнали и разгромили. С уцелевшими рыцарями он укрылся в своем Дерпте. Это была мощная крепость, контролирующая всю восточную Эстонию. Ее обороняли 2 тыс. наемников, вооруженные горожане. Предложение Петра Шуйского о сдаче Вейланд отверг. Но русские быстро взяли несколько замков, прикрывавших подступы к Дерпту стали окружать сам город. Защитники пытались контратаковать, мешать осадным работам. Шесть дней они совершали вылазки, но каждый раз их били, загоняли обратно в город и обкладывали его турами, окопами, ставили батареи. Когда работы были завершены, Шуйский продемонстрировал силу царской артиллерии, подвергнув Дерпт обстрелу, и предъявил ультиматум. Обещал за капитуляцию такие же условия, как Нарве, дал два дня на размышления, а на третий угрожал штурмом со всеми вытекающими последствиями.

Магистрат и епископские чины перепугались, что в случае отказа им подобных условий уже не повторят, и согласились на переговоры. Каждый спешил обеспечить лишь собственные выгоды, составили целый перечень статей. Чтобы епископ получил католические церкви, монастыри и их доходы. Чтобы дворяне сохранили земли и замки, магистрат – свои права и статьи прибылей, а купцам разрешили без пошлин торговать с Германией и Россией. Шуйский на все согласился, а желающим уехать даже разрешил забрать их достояние. Дерпт открыл ворота. Были взяты огромные склады оружия, боеприпасов, 552 пушки.

А царь утвердил все статьи договора, кроме одной. Оставлять бывшего властителя в его владениях было слишком опасно, и Вейланда вызвали в Москву, дали ему поместья в России. Хотя на самом деле ему повезло. За сдачу Дерпта орден объявил его предателем. Всех людей из его окружения, которые воспользовались возможностью

выехать на неоккупированные земли, арестовали и подвергли пыткам. Тех, кого объявили «сообщниками», колесовали, а простых слуг перевешали. Других граждан Дерпта, выехавших к соплеменникам, убивать не стали, но публично заклеймили позором и конфисковали у них все имущество – чтобы другим было неповадно сдавать крепости. Но многие уже озирались не на орден, а на русских. Оценивали мягкие условия для Нарвы и Дерпта и тоже сдавались. Тех, кто медлил, подталкивали силой, разбили несколько немецких отрядов. Всего за летнюю кампанию было взято 20 городов.

Своим чередом шли операции на юге. Вишневецкий и Ржевский с царскими ратниками и казаками на р. Псел построили лодки, спустились до устья Днепра и не обнаружили «в поле ни одного татарина» – вся орда сидела в Крыму, ожидая нападения. Ржевский остался на Днепре, а Вишневецкому царь приказал отправиться в Кабарду, собрать войско горцев, гребенских казаков и вместе с донцами тревожить крымцев со стороны Азова. Девлет-Гирей осмелился действовать только исподтишка. Направил легкие отряды к Казани, чтобы снова взбунтовать местных жителей, но донские казаки перехватили их и уничтожили.

Словом, на всех фронтах одерживались победы. Но в Ливонской войне сразу же стали проявляться другие факторы. Города и рыцари Северной Эстонии, уже не рассчитывая на силы ордена, обратились к Швеции и Дании, чтобы взяли их в свое подданство. Густав I Ваза не забыл недавний разгром и от такого приобретения уклонился. Христиан III осторожничал, присматривался к развитию событий, но послал в Эстонию деньги и пушки. Польский король пока в войну тоже не вмешивался. Для него было выгоднее, чтобы орден сперва измотал русских, нанес им потери, – но и русские пусть посильнее погромят ливонцев, чтобы они забыли о своих амбициях и «на блюдечке»

отдались Сигизмунду. В Ливонии имелась сильная пролитовская партия во главе с Кеттлером. Когда великий магистр опозорился, переморив войско в бегстве, это стало хорошим поводом выступить против него. Фюрстенбергу пришлось сложить с себя полномочия, и на его место был избран Кеттлер.

Сигизмунд подбросил ему денег, чтобы он смог нанять солдат, на это пустили и средства, отобранные у беженцев из Дерпта. Стараясь выиграть время, Кеттлер обратился к царю, выражал готовность пойти на уступки, но от конкретных обязательств увиливал, отделывался общими фразами. Когда стало ясно, что он не собирается выполнять предъявленных требований, царь решил еще разок подхлестнуть Ливонию. Осенью 1558 г. туда отправились свежие рати Дмитрия Курлятева и Михаила Репнина. Однако эти воеводы проявили себя отнюдь не с лучшей стороны. Боевых действий практически не вели, увлеклись одними грабежами. А тем временем Кеттлер успел собрать 10 тыс. воинов и нанес внезапный контрудар.

Первым его принял городишко Ринген, где стояли две-три сотни стрельцов под командованием головы Русина-Игнатьева. Они сражались отчаянно, отбивали врага пять недель! Но Курлятев и Репнин, находившиеся неподалеку, помощи так и не оказали. Сочли, что атаковать магистра слишком опасно. Когда стрельцы израсходовали порох, Ринген был взят. К доблести противников немцы отнеслись совсем не так, как русские. Всех пленных умертвили самыми зверскими способами – сажали на кол, сдирали кожу. И Кеттлер, высвободив силы, ударил на воевод. Смял конницу Репнина, отбросил другие полки, намереваясь идти к Дерпту Но при осаде Рингена ливонцы понесли большой урон, утомились – и потеряли время. Уже наступали холода, немцы начали расходиться по домам. У магистра осталось лишь 6 тыс. воинов, и он предпочел отступить.

Без сомнения, воеводы, обрекшие на смерть стрельцов и так глупо позволившие себя разгромить, заслуживали очень строгого наказания, и царь разгневался не на шутку. Но… Курлятев был членом «избранной рады», близким другом Адашева и Курбского. Мы не знаем, как и под каким предлогом они выгораживали виновных, но результат известен. Курлятев и Репнин избежали опалы. Иван Васильевич ограничился тем, что сместил их и послал в Ливонию других воевод – Микулинского, Серебряных, Шереметева, Морозова. Им добавили войск, придали отряды казаков, кабардинцев, ногайцев и поставили задачу идти к Риге. Зимний поход снова был чисто карательным. Крупных крепостей не осаждали, налетали на мелкие городки. Население и воины из них бежали. Пытался обороняться только Шмильтен, но казаки ломами раздолбили каменную стену и перебили гарнизон в рукопашной. Вывозили пушки и все что могли, остальное сжигали. Дойдя до Риги, спалили множество кораблей, зимовавших в устье Двины, прокатились по Курляндии и вышли на русскую землю к Опочке.

Но в это же время нанес удар и польский король. Еще не собственными армиями, а руками татар. Его послы отвезли Девлет-Гирею щедрую плату, заверили, что все силы царя находятся в Прибалтике, южные рубежи Руси оголены, и хан соблазнился. Он переманил часть ногайцев, собрал 100 тыс. всадников и бросил их в набег. Раньше, как уже отмечалось, крымцы всегда нападали летом. Теперь, чтобы не упустить момент, двинулись зимой. Три группировки нацеливались на Рязань, Каширу и Тулу. Но, как выяснилось, далеко не все казаки ушли разорять Ливонию. Те, что остались, поспешили предупредить Москву. А от первых же пленных Девлет-Гирей узнал, что русские полки тоже ушли не все, и навстречу ему уже выступила рать Михаила Воротынского. Тревожные вести стали поступать к нему и из тыла: донские казаки напали на улусы, оставшиеся без воинов, учинили погром, угнали 15 тыс. лошадей. И хан без боя повернул назад. Но еще и ударили морозы, повалили снега. Крымцы рассчитывали взять конский корм в русских селениях, а без него лошади стали падать, всадники замерзали. Воротынский докладывал, что шел за татарами до Оскола «по трупам».

После такой катастрофы хан предпочел отправить к царю посольство, просить о мире. А Ливония вообще была на волосок от падения… Но вот тут-то в прибалтийские дела начали вмешиваться другие державы. В марте 1559 г. в Москву пожаловало посольство Литвы. Его ждали уже давно, с нетерпением. Ну а как же, Сигизмунд II много раз обещался прислать его – заключать «вечный» мир и союз против Крыма. Наконец-то оно прибыло. Но вместо мира и союза послы с ходу потребовали… вернуть Смоленск! А король в своем послании указал, что он «запрещает» русским «воевать Ливонию», отданную императором под его покровительство. После таких претензий царь прервал переговоры. Указал, что ливонцы данники России, а не Литвы, их наказывают «за неверность, обманы, торговые вины и разорение церквей». Если же Сигизмунд передумал заключать союз, «да будет, как ему угодно».

Подал голос и император Фердинанд. Сперва он обратился к царю через шведов, а потом и сам прислал гонца с предложениями «дружбы» – и для этого требовал не трогать Прибалтику. А шведский король заявил, что может стать посредником в достижении мира. Правда, он все еще боялся рассердить Ивана Васильевича и вежливо оговаривался, что не будет вмешиваться в чужие дела и сам знает коварство ливонцев, а действует разве что «в угоду императору и «для общей пользы христианства». Государь поблагодарил Густава за участие, а от посредничества отказался. Ответил: «Тебе нет нужды писать к магистру, я сам найду способ образумить его».

Но не успели отшить одних «миротворцев», как появились другие – датчане. Их посольство известило, что король Христиан III умер, и на престол взошел его сын Фредерик П. Он тоже очень желал «дружить», восстановить торговые связи, прерванные ливонской блокадой, а при этом просил, чтобы русские… отступились от Эстонии, якобы издревле принадлежащей датчанам. Бояре выразили удивление, указали, что владения Фредерика – «Дания и Норвегия, а других не ведаем», поэтому королю лучше не вступать в российские сферы интересов. Но такой ответ послов ничуть не смутил. Даже глазом не моргнули. Оказалось, что Фредерик и его дипломаты отказ предвидели, и послы имели еще одну, запасную инструкцию. Вслед за шведами предложили свое посредничество в ливонском урегулировании.

Все, в общем-то, было понятно. Но почему-то совсем непонятным стало поведение русской стороны. Алексей Адашев, возглавлявший переговоры, с какой-то стати… согласился. Вместе с датчанами взялся вырабатывать условия мира. Были повторены прежние требования: орден должен признать себя вассалом царя, платить дань, открыть свободу торговли для наших купцов, в нескольких прибалтийских городах размещались русские гарнизоны. Магистру следовало самому приехать в Москву или прислать вместо себя «знатнейших людей», «да за свои вины добити челом на всем том, как их государь пожалует». А дипломаты Фредерика II обязались уговорить ливонцев принять выработанные пункты. Для этого, по предложению датчан, Россия объявляла перемирие на полгода, с мая по ноябрь 1559 г.

После зимних русских рейдов в Ливонии царили полный разброд и паника, многие орденские чины и города склонялись к капитуляции. Как впоследствии писал Иван Грозный Курбскому (имея в виду не только его, но и Адашева с Сильвестром), «аще бы не ваша злобесныя претыкания, и з Божьей помощью уже бы вся Германия (т.е. Ливония) была бы за православными». Но «лукавого ради напоминания датского короля» орден на целых полгода получил передышку! А ведь Адашев был опытным дипломатом, он уже не один год руководил внешней политикой государства. Почему же он поверил, что датчане выполнят взятую на себя миссию? И на каких основаниях мог рассчитывать, что магистр послушается датчан? Имелись ли вообще хоть какие-то основания для такого, прямо скажем, безграничного доверия?

Глава 7
Крымский поход

Победы Ивана Васильевича над Казанью, Астраханью, крымцами, шведами, ливонцами создали ему огромный авторитет в народе. Он на деле проявил себя защитником подданных, готовым отразить и наказать любого врага. Земские реформы открыли путь к строительству могучего самодержавного государства. Что ж, его советники с этим не спорили. Сильвестр тоже внушал государю, что он – «самодержец всеа Россиа» и «Господь Бог… нарек тя… вождя и учителя всемирна». Но только на словах. Тот же Сильвестр смело брал на себя роль учить «учителя всемирна». Признавая, что власть его от Господа, сам решал, что именно «угодно» Господу. А каким образом претворять в жизнь решения царя, определяли Адашев, Курбский, Курлятев…

И в то время, когда Иван Васильевич старался укреплять самодержавие, «избранная рада» гнула совершенно в другую сторону. Конечно, государь не был слепым. Он замечал, что его политика искажается, преобразования тормозятся, благие начинания оборачиваются совсем не теми результатами. Появились сомнения в искренности и компетентности приближенных. Царь начал предпринимать собственные меры, чтобы выправить такое положение, что и проявилось во второй полосе его преобразований. Но и оппозиция делала свои ходы. Опять же, исподволь. Она постепенно усиливалась, продвигая «своих» людей в Думу, ко двору. Под шумок реформ протаскивала законы, если не прямо, то косвенно урезающие власть государя. На руку временщикам сыграла и война – государь нуждался в поддержке бояр-военачальников, должен был прислушиваться к их мнениям. А на командные посты опять назначались ставленники «избранной рады», приобретали популярность в войсках…

Казалось бы, идеи Ивана Васильевича восторжествовали. Он перестроил государственный аппарат, создал новую систему управления, ограничившую засилье аристократов. Но к этому моменту и оппозиция настолько укрепила позиции, что противостоять ей было уже трудно. Она чувствовала себя до такой степени уверенно, что сама предприняла первую атаку на государя! Выразилось это в «деле Сицкого—Прозоровского». В 1557 г. у царя и Анастасии родился сын Федор. Как полагалось, был составлен «двор» царевича, на его содержание отвели земельные угодья. А вскоре князь Прозоровский возбудил иск по поводу спорных земель. Ответчиком выступал князь Сицкий. По княжеским меркам иск был, в общем-то, пустяковым, на 150 четвертей (около 250 гектар). Но… дело в том, что Сицкий был женат на сестре царицы и представлял не свои интересы, а младенца Федора! И при этом Боярская дума запретила царю рассудить тяжущиеся стороны, составила собственный суд. Мало того, обязала Ивана Васильевича быть ответчиком и дать показания перед судьями. Выиграл, разумеется, Прозоровский…

Спрашивается, так ли важны были 150 четвертей? С такой площади владелец выставлял всего «полтора» воина. Нет, важен был прецедент! Царь должен подчиниться Закону. Не духу самодержавного русского права, а букве, как на Западе. Ясное дело, Прозоровский не осмелился бы затевать столь необычное для России дело, если бы не был уверен в мощной поддержке. Точнее, сам его иск мог быть только преднамеренной провокацией. Именно на «пустяках» следовало утвердить правило, что царь не самодержец, а всего лишь должностное лицо. Закон выше царя, а принимает законы и следит за их исполнением Дума, которая, таким образом, становится аналогом польско-литовского сената. А дальше уже она будет регулировать монарха и руководить «правовым государством».

«Избранная рада» тихой сапой подвела Россию к перепутью! К той точке, за которой самодержавие сводилось к чисто номинальному понятию, а государство сворачивало с пути Ивана III и Василия III к совершенно иной форме правления – аристократической олигархии. Но для осуществления такого поворота было важно, как дальше пойдет война. Победы укрепляли авторитет царя и его власть. А подорвать ее могли только поражения…

Но нет, конечно же, правительство Адашева—Сильвестра уверенно вело страну к новым победам! Еще более ярким, более грандиозным, чем прошлые! Вело по тому самому плану, в котором убедили царя перед Ливонской войной. Признавалось, что она фактически уже выиграна, а значит, надо сосредоточить усилия против главного врага – Крыма. Кстати, любопытно отметить: ливонцам после каждого удара предоставляли дипломатические паузы. А с ханом демонстративно отвергли даже саму возможность переговоров. Прибывших от него послов арестовали и отправили в ссылку.

В феврале 1559 г. на Днепр послали Данилу Адашева строить лодки и «промышляти на крымские улусы», на Северский Донец – Вишневецкого, тоже готовить флотилию и атаковать «от Азова под Керчь». А постельничий Игнатий Вешняков получил приказ ехать на Дон, соединиться с Вишневецким и строить там крепость, базу для походов на Крым. 11 марта Боярская дума приняла приговор собирать войско против хана. Возглавить его должен был сам царь, и Михаила Воротынского отправили на рекогносцировку в Дикое Поле «место рассматривать, где государю царю и великому князю и полкам стояти»…

Начало кампании было блестящим. Данила Адашев с 5 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков на лодках спустился по Днепру. Здесь к нему присоединились 3 тыс. местных казаков. Вышли в море, захватив два турецких корабля, а потом высадились на западном побережье Крыма. Переполох наделали колоссальный. Татары в ужасе бежали в глубь полуострова, хан пытался собрать войско, но в неразберихе утратил управление своими подданными. Царские ратники и казаки две недели опустошали города и селения, набрали огромную добычу, освободили тысячи невольников и беспрепятственно отплыли назад. В устье Днепра остановились, среди пленных были турки, и Адашев отослал их к очаковскому паше с извинениями – объяснил, что царь воюет только с Крымом, а с Портой сохраняет мир. Паша и сам приехал к воеводе с подарками, заверил в «дружбе». Хотя своим визитом, видимо, задержал русских, а Девлет-Гирей успел оправиться, поднять воинов и ринулся к Днепру, чтобы перехватить флотилию у порогов. Куда там! Казаки и стрельцы заняли оборону на островах, отразили татар огнем, и хан, потеряв немало всадников, ушел прочь.

Победу одержали и донские казаки атамана Черкашина, разбили крымцев на Донце, прислав в Москву «языков». Вишневецкий уничтожил несколько отрядов, посланных ханом на Волгу, а Вешняков заложил в верховьях Дона крепость Данков. Эти успехи праздновались по всей стране. Летопись радостно извещает, что «русская сабля в нечестивых жилищех тех по се время кровава не бывала… а ныне морем его царское величество в малых челнех якоже в кораблех ходяще… на великую орду внезапу нападаше и повоевав и, мстя кровь христианскую поганым, здорово отъидоша». Да и впрямь было чему порадоваться. То крымцы к нам «в гости» ходили, а теперь и мы к ним пожаловали!

Однако «избранная рада» не намеревалась ограничиваться этими операциями. Считалось, что они лишь подготовили почву для основного удара. А теперь, как предусматривалось постановлением Думы, царь должен был двинуться с войсками для полного завоевания Крыма! Под руководством Адашева составлялись и зачитывались воззвания о крещении св. князя Владимира, о восстановлении креста над древним Херсонесом. Правда, было уже известно, что предполагаемый союз с Сигизмундом провалился, а стало быть воевать придется одним. Уже было известно, что Сигизмунд предъявляет претензии на Ливонию. Нет, такие «мелочи» были отброшены. Крымский поход все равно выдвигался на первое место. И инициатива датчан объявить на полгода перемирие как нельзя лучше соответствовала планам Адашева. Можно было направить на хана все силы. Войска выводились из Прибалтики и перебрасывались на юг. Курбский даже в эмиграции продолжал доказывать, какая редкая открывалась возможность, после Казани и Астрахани захватить еще и третье царство…

К чему это привело бы на самом деле? Сейчас мы с вами хорошо знаем, к чему привело бы – на примерах катастрофических Крымских походов Голицына в 1687 и 1689 гг., когда десятки тысяч воинов полегли в бескрайних степях без всяких боев, от зноя, жажды, изнурения, болезней. А ведь при Голицыне граница России лежала на 400– 500 км южнее, чем при Иване IV. Крепости и базы снабжения продвинулись гораздо ближе к Крыму, идти требовалось меньше. В 1559 г. авантюра неизбежно завершилась бы гибелью армии.

Ну и, ко всему прочему, наступление на Крым вело к столкновению с Османской империей. А война с ней была для России абсолютно бесперспективной. Одолеть и сломить огромную державу, раскинувшуюся в трех частях света, наша страна в любом случае не могла. Значит, даже гипотетическая победа вела лишь к следующим войнам. По сути, реализовывался именно тот план, который уже давно пытались навязать московским государям папы и императоры. Русские и турки увязнут в борьбе, будут истощать друг друга, а пожинать плоды станут западные державы. Между прочим, как раз незадолго до этого, в 1557 г., в России вдруг появился Шлитте – тот саксонец, которого «избранная рада» 10 лет назад посылала на Запад нанимать специалистов и вести тайные переговоры. Просидев долгое время в тюрьме Любека, он каким-то образом бежал. Прибыл, конечно, без специалистов, весь в долгах, зато привез сделанные в свое время предложения папы и императора об унии и союзе против Турции. Царь подобные поползновения, естественно, отмел. Но политика «избранной рады», как мы видим, очень хорошо совпала с западными пожеланиями.

Подготовка шла полным ходом, полки уже стояли на Оке, подвозили обозы, к армии прибыл государь. Оставалось дать команду: вперед! И все же Иван Васильевич… не поддался. Нет, не было у него прежнего доверия к своим советникам. Перед ним разворачивали такие заманчивые перспективы, а он все равно сомневался. Причем стоит учесть, это сейчас нам известно, чем кончились походы Голицына, какие страшные потери несли в степях армии Петра I, Миниха, Ласси. В XVI в. таких исторических примеров еще не было, а царя уверяли, что дело-то совсем не трудное – пойти и овладеть. Если Крым запросто громят казачьи отряды, каким будет успех огромного войска…

Крымское ханство. Русское царство и Великое княжество Литовское в XVI в.

Тем не менее, царь решил еще раз проверить. Лично. Он вызвал «для совета» казачьих атаманов и воевод, уже повоевавших в степях. Кстати, перед тем, как планировать операцию, выносить вопрос в Думу, разве не следовало бы вот так же казаков порасспросить? Почему-то авторы проектов этого не сделали. Иван Васильевич сделал. И приказ на наступление не отдал. Понял, что идти через Дикое Поле нельзя. В войне с татарами он выбрал другой вариант. Ведь против хана уже нашелся очень эффективный метод борьбы – удары казаков по тылам и флангам. На них государь и сделал ставку. Приказал днепровским и донским казакам продолжать тревожить Крым. А их налеты, в свою очередь, использовал для дипломатического давления на хана, требуя от него мира. Отписал Девлет-Гирею: «Видишь, что война с Россией уже не есть чистая прибыль. Мы узнали путь в твою землю…»

Но следует отметить еще одно важное обстоятельство. Царь не начал поход, но официально и не отменил его. Слишком мощная сила противостояла ему – советники, военачальники, они опирались на решение Боярской думы. Иван Васильевич оказался не в силах стукнуть посохом по полу и перечеркнуть приговор высшего законодательного органа! Получилось, что по закону не имел права отменить. В течение лета, как признавал Курбский, приближенные наседали на монарха, снова и снова «царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал». А ему пришлось уклоняться, просто спускать операцию на тормозах.

Ну а осенью выяснилось, что замысловатые политические комбинации Адашева, которые должны были обеспечить крымскую войну, полностью провалились и обернулись для нашей страны ох какими крупными неприятностями! Западным державам в полной мере пригодилось подаренное перемирие. Кеттлер сумел без помех провести переговоры с орденскими чинами, а потом с Литвой. 31 августа 1559 г. в Вильно был подписан договор о переходе Ливонии в «клиентелу и протекцию» Сигизмунда П. Причем магистр согласился на гораздо большие уступки Литве, чем требовал от него царь! Отдал «в залог» королю 6 крепостей, а за услуги по защите своей страны обещал после войны выплатить невероятную сумму в 700 тыс. гульденов. Но в договоре был пункт, показывающий, где намеревались добыть деньги. Литва и орден обязались «по-братски» разделить будущие завоевания в России! Речь шла уже не об оборонительной, а о наступательной войне!