Текст книги "Короли городских окраин"

И после победы распрощаться с двойной жизнью у Кольки никак не получалось. Завод заменила школа, куда он ходил с тяжелым сердцем. Из-за пропущенной учебы Пожарскому пришлось сидеть за зубрежкой, чтобы хотя бы перевели его после экзаменов в шестой, с чем он никак не мог смириться. Ведь его школьные друзья стали уже старшеклассниками, многие готовились после восьмого уходить в вечерку и на работу. А он, рослый и возмужавший, сидел за одной партой с детьми. Мысли и поступки десятилеток-одноклассников были для четырнадцатилетнего парня совсем чужими. Тягот войны в силу небольшого возраста они видели меньше, их разговоры на переменах казались Кольке глупыми. С бывшими однокашниками общение тоже сошло на нет, так как заискивать он не умел и не желал. Хорошо знакомые лица старшеклассников при встрече в коридоре каменели, оживленная болтовня затихала, а глаза наполнялись пустотой, словно не Николай Пожарский перед ними, а грязная тряпка для стирания с доски.

Школьные будни превратились для Кольки в ад. Учителя не придирались, одноклассники обходили его стороной, учеба шла легко. Но каждое утро при виде знакомого белого двухэтажного здания в груди острыми когтями скребла тоска. Часто он не выдерживал и сворачивал с тропинки, ведущей в школьный двор. Брел без цели по улицам, глазел на витрины магазинов, на прохожих, чтобы протянуть время до конца уроков. Классная руководительница Эмма Александровна несколько раз спрашивала Кольку о причине пропусков, выслушивала его скупое вранье о заболевшей сестренке или сломанном ключе, а потом и вовсе перестала задавать вопросы. Только в учительской вздыхала при виде новых отметок о пропуске в журнале напротив фамилии Пожарский, куталась в шаль и поджимала сухие узкие губы.

В это время Николай Пожарский с верным дружком Санькой Приходько разводил костер в своем «версальском дворце», как они в шутку называли разрушенный остов дома. На огне они готовили похлебку из ворованных продуктов, придумывали новую легенду о найденной сумке или щедрости незнакомого старичка за помощь пионеров, чтобы принести домой очередную партию провианта.

Война закончилась, но голод продолжался и даже стал сильнее. Страна, истощенная долгими годами сражений, лежала в разрухе. Дефицит рабочих рук, засуха и неурожай, разрушенные немцами деревни совсем уменьшили продуктовый паек, зато те же овощи, крупа, масло, молоко на черном рынке подорожали втридорога.

Перед каждой встречей с Давилкой Колька давал себе клятву, что помогает шайке последний раз. Но скудного пайка по карточке не хватало до конца месяца, и парню снова приходилось идти к кинотеатру «Родина». Там, у входа, по вечерам прогуливался наводчик Давилка, вычисляя своих жертв по богатым шубкам, трофейным часам и лакированным сумочкам.

После возвращения отца две недели Колька твердо решил завязать с двойной жизнью, две недели бормотал себе под нос целую речь, чтобы произнести ее перед Миханом. Пообещаю, что не сдам их никогда, буду молчать как рыба, но воровать больше не пойду.

После тяжелого разговора с отцом ноги сами привели мальчика знакомой дорогой к кинотеатру, прямо навстречу домушнику. При виде узкого лица с наглым выражением глубоко посаженных шныряющих глаз жулика у парнишки все внутри забурлило злостью. Хватит трусить, он не дезертир, как отец, и сможет объяснить ушлому Давилке, что Малыга больше не будет помощником бандитам.

Колька сделал шаг навстречу и, уставившись в мерцание железной фиксы, выпалил:

– Я – все. Я не буду больше с вами воровать. Не могу я дальше. Не сдам никого, – остальные слова приготовленной речи испарились из вихрастой головы. Он замолчал, лишь краешком сознания улавливая, как мелкой дрожью трясутся колени.

Михан кивнул, на лице застыла замороженная улыбка, хотя внутри ему так и хотелось выплюнуть в рожу наглому сопляку, что тот ему обязан. Всю войну Малыга лопал ворованные продукты, а после победы вдруг решил стать честным.

Но вместо ругательств Давилка прошипел:

– А ну давай к Черепу на разговор, там тебе покажут пионерию. – Он обхватил плечи мальчика тяжелым полукольцом жилистой руки, так что сильные пальцы больно впились в ключицу под школьным костюмом.

Колькино решение вывело его из себя, без хорошего форточника отработанная схема ограбления богатых квартир развалится: Михан находит богатеев, Череп дает «добро» на очередного толстосума, Танкист пасет, узнавая детали его жизни, Малыга залезает и по-тихому вскрывает хату, остается только зайти, собрать улов и свалить с фатеры втихую. Ломать двери и шуметь – это лишний риск, тем более сейчас, когда милиционеров с каждым днем все больше и вести воровскую жизнь все труднее.

Поэтому и решил Михан отвести малолетку к главарю, который давно и успешно руководил шайкой.

Владимир Иванович Черепанов, или, как они его называли между собой, Череп, снискал у уголовников полный авторитет, так как наперед знал все входы и выходы из любой сложной ситуации.

Черепа они нашли в его съемной квартире в Марьиной Роще. Дом Владимир Иванович целиком снимал у местной старушенции как раз с тех пор, как организовал шайку домушников. Никто и заподозрить не мог, что за кривым забором, в стареньком деревянном домишке притаились по-царски обставленные комнаты. Весь антиквариат, что доставался подельникам после очередного дела, оседал в неприметном жилище главаря.

Черепанов Владимир Иванович, из бывших дворян, офицер царской армии, при Советской власти свою любовь к роскоши прятал за наглухо закрытыми дверями трех комнат. Мягкие диваны, картины на стенах, трофейная немецкая мебель, граммофон, газовая колонка, огромный трельяж, фарфоровые сервизы – чего только там не было. Но подельники Владимира Ивановича в его жилье не допускались, за исключением Давилки. Из осторожности все встречи Череп проводил в кособоком сарае, где между сломанным верстаком и битыми горшками установил себе старое бархатное кресло.

После условного стука в окно Давилка сильным тычком в спину отправил Кольку в черный проем сарая. Через пять минут спустился с крыльца и вошел в сарай статный, подтянутый Владимир Иванович. Был он, по-домашнему, в шелковом халате с восточными узорами, наброшенном прямо на голое тело. Окинул недовольно взглядом застывшего у входа Кольку, кивнул вопросительно Давилке:

– Ну? Чего заявились?

– Вот соскочить хочет, сосунок. Пионерский галстук шею жмет.

Черепанов перевел вопросительный взгляд на Малыгу. У Кольки от страха обмякли ноги. Он набычился, с трудом скрывая дрожь в голосе, произнес:

– Воровать больше не буду. Обещаю, что в милицию не побегу.

Владимир Иванович хмыкнул. Рано или поздно это должно было произойти: парень из обычной семьи, в школу ходит, галстук красный носит, жиган стоящий из него никогда не выйдет. Это Череп знал по себе. Хоть и руководит он бандой воришек и домушников, но ему самому, бывшему военному, претит воровской шалман с его звериными законами. Даже к своей правой руке, Михану Давилке, он относится с презрением, скрывая свое омерзение от речи и внешности необразованного уркагана.

Когда Давилка притащил в домушники Кольку, тот был совсем еще ребенком. Сколько ему тогда было? Девять? Десять? А сейчас уже четырнадцать, в голове шестеренки заработали, страшно на дело ходить, понимать стал, что можно срок схлопотать. Тем более сейчас и малолеток в расход пускают, как и взрослых. Приказ Сталина. Привязать его надо к банде, примотать такой связкой, что крепче железной цепи.

Черепанов перебирал в раздумье кисти на поясе халата, проходился пальцами по их шелковым кончикам. Кивнул согласно:

– Отработай и уходи, держать не будем. Молчание гарантируешь?

Малыга тряхнул утвердительно головой, потом еще раз, в глазах мелькнуло удивление: вот так вот просто? Ограбить последнюю квартиру, и можно забыть о темной стороне своей жизни! На такой исход он даже не рассчитывал, боялся, что завяжется ссора.

Череп напоследок даже слегка улыбнулся его наивности, незаметно кивнул Михану в сторону забора – выведи гостя подальше. Урка от такого неожиданного решения вскипел, на лице заходили желваки. Напружинился, пальцы в кармане сжали любимую заточку. Нельзя отпускать пионера живым, сдаст он всю их воровскую малину ментам, и конец шикарной жизни. Полоснуть по детскому горлу и прикопать за сараем – самое верное решение. Никто и не догадается искать школьника так далеко от дома, в частном дворе в Марьиной Роще. Решат, что сбежал на поиски приключений.

Но строгий взгляд Черепа буравил спину в пиджаке из английской шерсти. Давилке оставалось проводить Кольку до ограды, напоследок хлопнуть по плечу:

– Ну до встречи, пионэр. С тебя проводины, отметим твою свободную жизнь.

Глава 3

Пока Колька не скрылся за углом, жулик следил за каждым его шагом. Постепенно улыбка-оскал исчезла с узкого лица. Одним прыжком Давилка вернулся к сараю и в возмущении кинулся к Черепу:

– Он же нас сдаст! Пришить его надо!

– Тише, тише, Мишель, не пыли, – поморщился от громкого крика главарь. Иногда ему нравилось называть Давилку на французский манер, чтобы тот дергался от подозрения в насмешке. – Не пойдет он в милицию, что ты панику разводишь. Что там скажет? Я – форточник, помогаю квартиры обворовывать? Ему сразу влепят десять лет трудовых лагерей, отправят в колонию для малолетних преступников, а через два года по этапу на взрослую зону лес валить.

– Он – сопляк, не соображает. Побежит и сдаст, чтобы значок заработать.

– А заработает пулю в затылок. И ты ему это объяснишь. – Тон Черепанова стал ледяным, с жесткими нотками. Словно гвозди, принялся он вколачивать в голову Давилки свою мысль. – Сначала кровью его повяжешь. Чтобы понял, что не школьник он и не пионер, а преступник, урка. Кровь не отмоешь, крепче веревки будет держать.

– Это чего, заставить его пришить кого-нибудь? – Брови у Давилки поехали вниз, мысль никак не укладывалась в тесном лбу.

– Нет, Михаил. Выбери квартиру, чтобы там был свидетель. Старуха или ребенок, главное, чтобы без шума. Убьешь на глазах у мальчишки, так чтобы никого рядом не было, кроме тебя. И объяснишь молокососу, что это убийство на него повесим, если вздумает спрыгнуть. За убийство ему дадут по полной. Это не выговор на школьном собрании и не мать в угол поставит. Объясни ему доступно. А если не поймет, тогда будем думать дальше.

– А как мы на него повесим убийство?

На вопрос Давилки главарь только поморщился. Как же трудно работать, когда у твоего подельника руки работают лучше, чем голова. Приходится каждый ход объяснять, словно играешь в шашки с ребенком.

– Все тебе приходится по полочкам раскладывать. Заточку в руки ему сунешь, чтобы на крови отпечатки пальцев остались. Понял? Себе новую заведешь. А эта с отпечатками пускай лежит у тебя как доказательство. Станет твой Малыга как шелковый.

– Хитрован ты, Владимир Иванович, ну и мозг! – восхитился его планом Давилка.

Череп еле удержал на языке ответное язвительное замечание. Но вовремя подумал: зачем портить отношения, пускай с туповатым, но исполнительным компаньоном? Все-таки чем хорош Давилка, вот взял на себя всю грязную работу, которую так не любил Владимир Иванович. Ему нравилось разрабатывать планы, тщательно примерять каждую мелочь, как важную деталь к хитроумному устройству; марать же руки в крови или таскать чужое добро в мешках – это не для воспитанника кадетского корпуса.

Давилка нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– А если заартачится? Он же сопляк, понятий воровских не имеет.

– Поставь кого-нибудь за ним приглядеть, – Череп, как всегда, мгновенно принял нужное решение. – А после ходки вежливо пояснишь, что здесь не коммунистическая партия, партбилет не сдашь. Может ходить в школу или где он там учится, бегать со знаменем, старушек через дорогу переводить. Днем. А ночью он у нас в доле. Захочет соскочить, пригрози, что к маменьке наведаешься и пощекочешь ее железным перышком.

Владимир Иванович прошелся по сараю, распахнул дверь. Весенняя свежесть хлынула внутрь, перебила шлейф дешевого одеколона, что источал Давилка. Хитроумный преступник задумчиво уставился на пейзаж из робких зеленых листочков на березке, что тянулась каждый год все выше под окном.

– Школьник или комсомолец с безупречной репутацией, постоянным местом работы, грамотами от руководства – это же прекрасная маскировка, Михаил. Хорошая характеристика с завода рассеивает любые подозрения. Тебе тоже неплохо бы выправить документы честного гражданина великой Страны Советов.

– Я у часовщика помощником оформлен, чтобы тунеядство не пришили, – возразил Михан.

Череп поморщился. Яркие костюмы, претензия на шик при отсутствии вкуса, блатной жаргон в разговоре – помощник часто вызывал у него чувство брезгливости и глухого раздражения.

– Подмастерье часовщика – это хорошо, но если добавить блестящую характеристику члена партии, то из Михана Давилки получится образцовый советский гражданин.

Черепанов расхохотался собственной шутке, представив перед собой обезьяну в костюме и при партбилете. Относился главарь к своему помощнику с насмешливой небрежностью, считая его кем-то вроде говорящей собаки, хотя и ценил за обстоятельность. Перед тем как идти на дело, Михан засылал Танкиста в качестве наблюдающего, сам лично вызнавал у соседей все о хозяевах квартиры. Добывал разными способами ключи. Не было для него преград, которые могли бы остановить жадного до жирного куша уголовника.

А вот вне воровского промысла лезли из него невежество и страсть босяка к дешевому блеску. Как попугай, повторял он за своим главарем иностранные словечки, заказывал у модисток за огромные деньги костюмы, скупал у спекулянтов кричащей расцветки галстуки. И наряжался в эти пестрые комплекты, поливаясь одеколоном, словно барышня перед свиданием.

Давилка причину веселья Черепа не понял. Но к словам главаря отнесся внимательно – тот всегда давал полезные советы.

– Иди. – Владимир Иванович, отсмеявшись, махнул рукой. – И не забудь на пару дней приставить к нашему пионеру наблюдателя. С кем дружит, кого любит. Чтобы больно бить, надо знать слабые места. Приструним мальчишку, дисциплина будет, как в армии.

После ухода Давилки он долго сидел в большом зале у открытого окна и вдыхал нежный шлейф весеннего аромата со стороны рощи. Думал, как же вправить Малыге мозги, чтобы тот не льстился на советские агитки? Там румяные школьники защищали слабых, помогали старшим. Только он, Черепанов Владимир Иванович, точно знал, что за красивым фасадом спрятана страшная грязь. Весь этот рабочий люд, обнищавшие крестьяне, послевоенные сироты, безграмотные и дикие, хлынули в столицу после войны в надежде на лучшую долю. Страна выла от голода, послевоенной разрухи, нехватки крепких мужских рук. За кусок хлеба девочки продают свое тело, юные бродяжки толпами нападают на прохожих в надежде раздобыть продукты. Хорошо живут только спекулянты, партийные бонзы да матерые преступники. Простой советский человек утром не знает, что будет сегодня есть на ужин. А вот их банда и в войну хорошо жила, и после нее продолжает щипать спекулянтов и барыг.

Владимир Иванович с удовольствием обвел взглядом богатую обстановку в комнате – картины на стенах, высокие вазы в каждом углу, на столе в серебряном блюде раскинулась россыпь яблок и подсохших бисквитов. Глупый мальчишка в пионерском галстуке даже не знает, что такое красивая жизнь.

Потом он растянулся на диване с бархатной обивкой. Мысли снова запрыгали упругими резиновыми мячиками: «И чего этому мальчишке неймется? Забодало бы его взял в подмастерья, научил сейфы и замки вскрывать. Пальцы у мальчика тонкие, длинные – как раз для работы медвежатником. Можно было бы тогда, кроме спекулянтов, по антикварам и коллекционерам пройтись. Когда утихнет голод, у людей снова появится интерес к роскоши, предметам искусства. А уж здесь я смогу подобрать прекрасную коллекцию для продажи. Зачем ему это нищее советское существование? Как же умеет она промывать мозги, эта новая власть!»

На диване ему не лежалось, казалось, что в комнате душно, хоть он оставил приоткрытым окно. Череп снова накинул халат и, бороздя пол кистями, уселся в кресло.

Последний год стареющий бандит стал плохо спать. Просыпался задолго до восхода солнца с тянущим, тоскливым ощущением в груди. Надоело столько лет жить в страхе, что рано или поздно за ним, антисоветским элементом с совсем непролетарской биографией, придут люди в форме. А потом одним выстрелом оборвут его жизнь в темном сыром подвале.

Прошлое Черепанова Владимира Ивановича было скрыто, вымарано из всех документов. Только он один знал правду о себе, да и та с годами стала тускнеть – терялись детали, путались даты. Родился он в семье помещика средней руки, первые годы провел в именье под присмотром маменьки и гувернера. Потом, по сложившейся семейной традиции, отправили юного Володю в суровые условия кадетского училища. Детство малыша закончилось, и началась казенная жизнь. Через много лет привычки, привитые в кадетском корпусе, помогли Черепанову выжить в Гражданскую войну, при смене государственных режимов и в непривычных реалиях нового Советского государства. Но тогда маленькому мальчику новая полувоенная жизнь казалась чудовищной.

Володя терпеливо сносил кадетскую муштру, строевые занятия и строгий режим казармы. Покладистый характер, приятная внешность и хорошие манеры, полученные за долгие годы в корпусе, помогли молодому офицеру после выпускного бала получить место в одном из лучших гвардейских полков. Офицерское жалованье, внимание женщин, служебная квартира – что еще надо для счастья молодому мужчине?

К тому времени поместье отца он уже унаследовал, но возвращаться в деревню не спешил. Блестящий офицер и галантный кавалер, Владимир выбирал себе выгодную партию, регулярно появляясь на балах и в салонах. Каждую хорошенькую головку и очаровательную улыбку обходительный ухажер оценивал с точки зрения возможного приданого. Постоянно видел он офицеров, которые считали дни в ожидании жалованья, экономили на новом исподнем или питались сухарями после очередного проигрыша в карты. Вот тогда-то Владимир и решил, что в его жизни на первом месте будет самое главное, что есть в мире, – деньги. После судьбоносного решения Черепанов строго требовал с приказчика, что управлял отцовским имением, подробный отчет о каждой потраченной копейке. Сам же в светской болтовне на балу подробно выяснял о размере приданого за всеми юными девицами, что кружились в танце по светлой зале. Не догадывался бравый офицер, что судьба приготовила ему вместо сытых, размеренных будней привлекательного жениха и светского красавца череду страшных испытаний.

Когда рухнул после революции в одночасье устоявшийся порядок, бросился Владимир Иванович отвоевывать обратно свою продуманную богатую жизнь в достатке и благополучии. Каждый день он ждал, что вот-вот закончится этот кошмарный сон и можно будет вернуться в свою теплую квартиру на Волхонке, вытащить парадную форму из шкафа, отобедать в ресторации и лениво перебирать записки-приглашения на сегодняшний вечер. Но пока приходилось обитать то в темной крестьянской избе, то в нетопленом грязном вагоне, питаться с солдатами из одного котла да самому стирать исподнее в ледяной реке на деревенских мостках.

Через год скитаний по стране с остатками Белой гвардии Владимир Иванович начал сомневаться, что его планам суждено осуществиться. Грязь и холод новой жизни по капле стирали офицерский лоск. Тугие щеки обвисли, кожа приобрела сероватый оттенок, а в густых смоляных кудрях заблестели первые седые волосы. Теперь ночами он засыпал не с мыслями о будущей жизни с хорошенькой молодой женушкой в апартаментах на Сретенке, а в размышлениях, как же ему выжить между двух огней. Белое движение захлебывалось в бессилии. И чем безысходнее была ситуация, тем чаще расстреливали тех, кто заикался о том, чтобы сложить оружие. Перейти к красным царский офицер тоже не спешил. На той стороне, возможно, и ждала его жизнь, а не расстрел. Но какая? С клеймом бывшего белогвардейца он был бы в новой, чужой жизни белой вороной, презренным изгоем без должности и дохода. С другой стороны, в хаосе разрухи можно легко затеряться, исчезнуть и возродиться заново уже другим человеком. И Владимир Иванович решил воспользоваться такой возможностью.

Блестящий офицер, командир роты, он тайно в ночи проник в штаб, набил казенными деньгами карманы, выкрал и уничтожил списки офицеров части, навсегда вычеркнув свое имя из списков врагов Советской власти. Гражданскую одежду он купил заранее на местном рынке. Скромное вытертое пальто, засаленная шапка с отворотами, саквояж, мягкие сапоги превратили беглого офицера в неприметного инженера или земского учителя, который едет в столицу в поисках лучшей доли.

В Москву беглец добирался на попутках: боялся соваться на железную дорогу без документов. Когда везло, проводил ночь на вокзале, занимая местечко поближе к выходу и наблюдая за пассажирами. И однажды ему подфартило. Задремавший пассажир выпустил из рук свою поклажу – потертый портфель. Черепанов незаметно для других подхватил чужой багаж, поспешил к выходу и вскоре растворился в черной осенней хмари. Самой ценной добычей в тот раз оказалась серенькая книжечка – удостоверение личности, выданное инженеру-путейцу Новикову Павлу Савельевичу. С этим документом добрался Черепанов до Москвы и застыл в растерянности на вокзальной площади.

Родной город предстал перед ним неприветливым и чужим: в нем больше не было привычных кондитерских, прачечных, лавочек, светских салонов. Заколоченные окна, оборванцы на каждом углу, грязные улицы, огромные очереди за продуктами. Новая Москва напоминала ему нищенку в поношенном тряпье.

С огромным трудом Черепанову удалось уговорить случайную старуху на рынке у вокзала сдать ему комнату. Согласилась она только после того, как он сунул ей в скрюченные пальцы всю имеющуюся у него наличность.

Несколько дней потом мужчина с любопытством наблюдал в дверную щель, как древняя старушонка таскает домой какие-то тюки. В очередной ее уход Владимир аккуратно вскрыл замок и обследовал старухину комнату. Вернувшись к себе, он глубоко и серьезно задумался. Судя по количеству продуктов и антиквариата, его квартирная хозяйка была посредником, меняя на черном рынке продукты на ценные вещи. Гражданская война когда-нибудь закончится, а ценность бриллиантов и фамильного серебра во все времена остается высокой.

На следующий день Владимир Иванович снова вскрыл дверь в хозяйскую комнатушку, забрал золотые часы и уже к обеду снял просторную квартиру недалеко от площади трех вокзалов. Ночью, дождавшись, когда старуха затихнет в кровати после долгого дня, он задушил ее одной из многочисленных подушек. Немощная на вид женщина дергалась долго, конвульсии хрупкого жилистого тела никак не заканчивались, наконец она обмякла в его руках вялым легким мешком. Черепанов завернул остывающее тело в ковер и засунул под кровать. Убивать ему не понравилось – слишком долго билось под ним субтильное тело, прежде чем затихнуть навсегда. Он усердно ополаскивал руки в рукомойнике перед выходом из комнаты, словно желая смыть неприятное ощущение. Потом деловито сложил все самое ценное в большой саквояж и направился на свою новую квартиру. Страшно ему не было, для ночного патруля он – приезжий, который торопится на ночлег к товарищу.

Так он проходил по ночной Москве до утра, делая ходку за ходкой, пока все ценные вещи и продукты не перекочевали в его новое жилище. Уже светало, когда Владимир Иванович разлил по комнате хозяйки керосин и опрокинул в переливающую лужу горящую лампадку, которую набожная старушонка скрывала на полке за пестрой занавеской.

Следующие дни Черепанов продавал награбленное на черном рынке. Отдавал не торгуясь, больше смотрел не на руки, отсчитывающие купюры, а на лица жуликов. В ночь убийства старушонки он окончательно понял, что своими руками грабить или убивать не желает, а значит, нужно искать подельников.

К подбору подчиненных Владимир Иванович подошел как настоящий офицер. На листах бумаги выстроил схему работы: наблюдение за объектом, проникновение в жилье, отход, перепродажа. Для каждого этапа нужен был свой исполнитель. Так он и присмотрел Давилку, которого сначала приманил серебряным портсигаром, а потом долго убеждал на лавке под тополем, рисуя радужные возможности будущего сотрудничества.

На первое дело они пошли вместе. Для Черепанова важно было попробовать себя на практике, увидеть все тонкости воровской работы, а Давилка просто хотел повязать общим преступлением себя и своего нового подельника. Офицер вызывал у бывалого вора двойственные чувства. С одной стороны – зависть и злость на воспитанность и хорошие манеры, с другой стороны – горячее желание этому подражать. Именно после знакомства с Черепановым он стал одеваться в пиджаки и костюмы, следить за чистотой рук и тратить приличную часть дохода на цирюльника.

Поначалу Владимир Иванович увлекся азартными играми, ежевечерне наведываясь в подпольный игорный дом. Но играл он не бесшабашно, делал исключительно скромные ставки. Больше улыбался и наблюдал за игрой, радовался чужому выигрышу, присматривался к незнакомым лицам. Приметив удачливого игрока, он дожидался, пока тот закончит развлекаться, распихает деньги по карманам и отправится домой. Вслед за везунчиком на улицу выныривала статная фигура бывшего офицера. Выходя из подпольного игорного дома, Череп шел медленно по улице, мурлыкая под нос опереточные мотивчики. И легкая, беззаботная мелодия была знаком для его подельника, что терпеливо ждал в темноте сигнала. Как только в ночном воздухе растворялась последняя нота, из темноты появлялся черный высокий силуэт, следовали глухие удары. Выигрыш удачливого игрока перекочевывал в карманы Владимира Ивановича и Михана, и довольные подельники расходились каждый в свою сторону.

Через полгода на рынке Владимиру Ивановичу в глаза бросилась смурная тетка с огромным количеством кошелок. И в голове мелькнула новая идея. Во время всеобщего голода отовариваться на рынке могут только те, у кого есть доступ к складам, финансам и распределителям. А значит, и в квартире у таких проныр есть чем поживиться. С тех пор Давилка приобрел привычку высматривать будущих жертв на рынке, вычисляя их по набитым продуктами сумкам.

Участвовать лично в грабежах Черепанов не хотел, а потому отбирал среди воровского люда с помощью Давилки помощников. Так появился в их банде Ванька Забодало, который сначала регулярно сбывал добычу грабителей, чтобы те не светились у скупщиков, а потом и сам попросился на дело. Умел он вскрывать замки, даже готов был взяться за сейфы, правда, делал это долго, с усердным пыхтением и беззвучными ругательствами.

Череп с удовольствием отказался от личного участия в грабежах и возглавил теперь, как он выражался, штаб банды. Привел главарь туда и тощего Дениса, которого Забодало с Давилкой окрестили Иждивенцем. Таскать мешки или складывать краденое тот совсем не годился. Из неловких рук парня постоянно все валилось, он то и дело спотыкался и пропускал ценности на полках сервантов. Но Черепанов с новым помощником расставаться не хотел и перевел его в наблюдатели. Иждивенец теперь присматривал за происходящим на улице, пока остальные члены шайки обносили очередную квартиру. Забодало с Давилкой, обсудив трепетное отношение офицера к нескладному юноше, решили, что тот его внебрачный сын. Так и сложилось их существование. Давилка с сообщниками делали всю грязную работу, а Черепанов выстраивал стратегию и давал «добро» новым кандидатурам.

Всю войну орудовали они в столице. Жесткая военная дисциплина и отличное образование Черепа вкупе с жестокостью и беспринципностью вора Давилки помогали их шайке уходить от наказания. Не сорвалось ни одно из намеченных ограблений, ни одна вылазка не сбилась с ювелирного плана. А если и возникали неприятные ситуации, то Владимир Иванович мгновенно находил решение, по-военному резко и без сантиментов обрубал гнилые концы. Когда Давилка привел Малыгу и шустрый мальчишка стал без лишнего шума открывать двери квартир, количество грабежей увеличилось в несколько раз. Ловкий школьник проникал без шума в любое жилье, щелкал замками изнутри – оставалось лишь обшарить шкафы и раствориться с тяжелыми мешками в ночной тьме. Натужные долгие мучения Забодало над замками можно было отодвинуть в сторону, теперь он стал помогать Давилке уносить награбленное в сарай рядом с домом Черепа да разносил добро по скупщикам. Каждый член банды действовал теперь отлаженно и ловко, как винтик механизмов английских или швейцарских часов, до которых Череп был большой охотник. Коллекционировал и забирал себе все часы, что попадались среди очередного улова банды.

За несколько лет, пока банда Черепа орудовала по всей Москве, милиция выучила их почерк, но никак не могла вычислить, где произойдет очередное преступление. Оперативники даже острили: если ограбление прошло без шума и нет улик, значит, действовала она, банда Черепа.

И вот теперь, после стольких зажиточных и сравнительно спокойных лет, вдруг возникла опасность в виде сомневающегося Кольки, который затосковал от угрызений совести. Нет, не для этого украл Черепанов полковую казну, не за тем ждал, когда затихнет хрип старой спекулянтки под грязной подушкой. Хоть и надоело бывшему белому офицеру жить в ожидании разоблачения, но слишком любил он бархатную обивку дивана, свежие булки, мерный стук дорогих часов, чтобы отказаться от тайной роскошной жизни. Пускай даже и ждет его неминуемая расплата за организацию десятков грабежей, но жизнь обычного советского гражданина совсем не для него.

От мысли о последней секунде жизни, лицом к грязной стене в потеках чужой крови, у Черепанова екнуло сердце. Владимир Иванович жадно закурил у окна. Распахнул раму во всю ширину, полной грудью вдыхая свежий ночной воздух. Но сердце заходилось от ужаса: «Если накроют, то поступлю как настоящий офицер. Лучше уж так, чем на Колыму».