Текст книги "Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов"

Глава пятая

Крутилин стоял у окна, наблюдая, как чиновник Яблочков вылезает из пролётки и расплачивается с извозчиком. Через пять минут Иван Дмитриевич дернул сонетку, от чего в приемной забился радостной трелью колокольчик. Дежурный встал, оправился и вошел в кабинет.

– Яблочков вернулся?

– Так точно.

– Пусть зайдет.

Через минуту, благоухая дорогим о-де-колоном, Арсений Иванович приоткрыл дверь в кабинет шефа:

– Вызывали?

– Проходи, садись. Расскажи-ка ещё раз о вчерашнем убийстве процентщика.

– Так я ведь уже докладывал.

– Угу. А я сдуру доложил градоначальнику о раскрытии дела.

– Почему сдуру? Признание убийцей подписано.

– Значит, по-твоему, ростовщика убила крючочница?

– Да. Звать её Ефросиньей Соловьевой.

– Орудие преступления?

– Узкий кинжал. Воткнула ему в горло.

– Баба-пьяница воткнула в здорового мужика кинжал? – в голосе Крутилина Арсений Иванович отчетливо услышал сомнение. – Да у неё, небось, руки от водки постоянно дрожат.

– Пьяным море по колено.

– А ты уверен, что она пришла к ростовщику одна?

– Ну… она так утверждает…

– Уверен или нет?

– Уверен.

– Тогда прочти-ка заявление её квартирохозяйки. Та уверяет, что в квартире Чванова Фроська находилась вместе с сыном…

– Ерунда.

– А я вот так не считаю.

– Неужто мальчонку в убийстве подозреваете? Напрасно. Чванов росту был высокого, парнишке до его горла никак не дотянуться.

– Сегодня этот парнишка запер квартирохозяйку в сарае, украл у неё деньги и исчез. Думаю, ты поторопился с передачей дела судебным властям, а я с докладом начальству.

– Но Соловьева призналась…

– А вдруг сына выгораживала? Нет, нет, расследовать надо заново. Кстати, ты жильцов дома, где жил ростовщик, опросил?

– Нет, он пустой стоит, все жильцы ещё на дачах.

– А в соседних домах людей опрашивал?

– Ну, если считаете, что необходимо, завтра съезжу…

– Не надо, я сам.

Арсений Иванович вышел от начальства расстроенным. Что ж такое? Он открыл убийцу, нашел украденные ценности, а Крутилин им недоволен. Проверить желает, убедиться.

А всё из-за рождения сына. Потому что у себя дома Крутилин находиться не желает. Ведь ребеночек так орет, что в сыскной слышно.

* * *

Яблочков был отчасти прав. У Ивана Дмитриевича и вправду две недели назад родился сын, которого после долгих споров с супругой решено было наречь Константином. Но крещение было отложено, потому что Ангелина с младенцем пребывала на даче. Но вчера она вдруг заявила, что близится осень, что уже холодает, что младенец может простудиться и заболеть, и поэтому ей с ним нужно срочно возвращаться в столицу. Иван Дмитриевич, бегая по всему Парголову, каким-то чудом нанял подводы, к трем часам пополудни они загрузились и к одиннадцати вечера прибыли на Большую Морскую в здание сыскной полиции, на втором этаже которого семья Крутилиных занимала пятикомнатную квартиру. И всю сегодняшнюю ночь Иван Дмитриевич не спал из-за криков горластого отпрыска. А потом весь день слышал их в своем кабинете. Ему очень хотелось отсрочить свое возвращение в этот содом и гоморру, и потому он решил прогуляться на Коломенскую пешком.

На шумном Невском Иван Дмитриевич ежеминутно раскланивался со знакомыми. Однако кроме приличной публики, по главному проспекту страны фланировали и воры-карманники. Многих из них Крутилин знал, потому что когда-то определял их в тюрьмы и арестантские роты. Но после отбытия наказания все они вернулись к прежним занятиям. И теперь кто с милой улыбкой, а кто и просто приподнимая картуз приветствовали Ивана Дмитриевича. Преступникам он не отвечал, сердито отворачивая лицо в сторону.

«Погодите, доберусь и до вас», – обещал он мысленно.

Дойдя до недавно проложенной Пушкинской улицы, Крутилин на неё и свернул. Здесь вовсю кипела стройка, возводились ранее немыслимые в пять, а то и в шесть этажей дома из нового, а вернее, хорошо забытого материала – бетона. Знатоки уверяли, что он был известен ещё древним римлянам, и именно из него они построили свой знаменитый Пантеон с огромной дыркой по центру крыши. Но потом про бетон почему-то забыли, а теперь наконец вспомнили и строят из него многоквартирные дома, так называемые небоскребы, напоминающие огромные скалы.

После пересечения с Кузнечным переулком Пушкинская сменила название, превратившись в старую, милую сердцу Крутилина двух-трехэтажную улочку Коломенскую. Там около дома под номером девять сладко зевал детина с метлой.

– Это у вас ростовщика вчера убили? – спросил у него без всякого предисловия Крутилин.

– Вам-то что за дело? Идите своей дорогой, – без малейшего намека на вежливость буркнул Прокопий.

Крутилин вытащил удостоверение, сунул дворнику под нос:

– Читать умеешь?

– Ага!

– Читай…

– На-ча-ль-ник сыс-кной… Ой!

– Пойдем, покажешь квартиру убитого…

Прокопий вдруг рухнул на колени:

– Не велите казнить: печати ваши сбиты. Клянусь, не я. Утром обнаружил, когда из съезжего дома вернулся. Всю ночь там провел.

– Приставу про сломанные печати доложил?

– Нет!

– Почему?

– Чтобы опять в кутузку засадил? Он ведь меня в убийстве подозревал. Свезло, что ваши орлы настоящего убийцу поймали, а то бы до сих пор в съезжем доме кемарил.

– Как тебя звать?

– Прокопий.

– Скажи, Прокопий, только честно, вчера утром ты от дома отлучался?

– Само собой. Как без этого? То в дворницкую надобно, то в ретирадник….

– Я не про ретирадник. Я про надолго.

Прокопий потупился.

– Пойми, я не засадить тебя хочу, а только правду узнать, – попытался задушевным тоном вызвать на откровение дворника Иван Дмитриевич.

– Отлучался, был грех. В трактир. – Прокопий жестом указал на заведение напротив, так и манившее внутрь сочной красной вывеской.

– Да как ты посмел?

Дворник замялся:

– Ну… Больно хороший человек пригласил. Неудобно было отказать.

– Что за чудесный человек?

– Оська. Такой свойский парень, мы с ним всю вчерашнюю ночь…

– Он? – Крутилин предъявил фотографический портрет Осипа Губского, который взял из картотеки сыскной.

Прокопий запнулся. До него вдруг дошло, что его знакомство с Оськой могло быть и не случайным…

– Так что вы делали с Оськой прошлой ночью? – поняв, что дворник растерялся, узрев фотокарточку, задал Крутилин уточняющий вопрос.

– В съезжем доме кантовались.

– Как давно вы знакомы?

– Ну… Со вчерашнего утра. Оська подошел, предложил выпить. Рупь предъявил.

– Никуда не уходи, – велел дворнику Крутилин и, перебежав неширокую Коломенскую, зашел в полуподвал.

Там было темно, однако все посетители трактира дружно, словно по команде, повернули головы на барина, который, видать, по ошибке забрел на черную половину.

– Вам надобно через другой вход, в чистую половину, позвольте покажу, всего пять шагов по улице и три ступенечки вверх, – взял Ивана Дмитриевича за локоток половой.

В ответ начальник сыскной схватил его за ухо.

– Ой, что вы делаете? – взвыл половой.

– Ливеров, ты?

– Ой, Иван Дмитрич! – побледнел половой.

– Никак за старое взялся? Снова водку водой разбавляешь?

* * *

Лет пять назад знакомый трактирщик, державший шесть заведений в разных частях города, поделился с Крутилиным своей бедой. По упорным слухам, буфетчик одного из его трактиров нещадно разбавлял спиртное. Но поймать негодяя за руку хозяину никак не удавалось. Крутилин взялся помочь.

Наведя справки, он выяснил, что в Технологическом институте преподает профессор, написавший труд по крепости водки. Фамилию ученого по прошествии лет Иван Дмитриевич уже позабыл, но вот имя-отчество, зеркальное с его собственным, прекрасно помнил.

Дмитрий Иванович принял его в кабинете, где, будто вовсе он и не профессор, а столяр, обивал кожей огромный сундук.

– Начальник сыскной Крутилин Иван Дмитриевич, – представился полицейский.

– Сыскной? – удивился профессор. – Повезло мне, что сами зашли. Я как раз к вам собирался.

– Зачем? У вас что-то украли?

– Нет, что вы. Просто хотел проконсультироваться по одному научному вопросу.

– Научному? Со мной?

– Ну да. Говорят, вы ловите преступников с помощью картотеки.

– Да-с, – не без гордости подтвердил Крутилин. – Преступники частенько свою самоличность скрывают. Или чужим именем называются. Тогда мы ищем их по приметам в нашей картотеке. И весьма успешно.

– А как картотека устроена?

– Ну, мы всегда заполняем карточки на всех задержанных за сутки лиц. Указываем имя, фамилию, возраст, цвет глаз и волос, а для мужчин ещё – носит ли бороду. И всякие приметы особые: бородавки, родинки, шрамы… А потом проверяем, не попадался ли похожий человек ранее.

– И сколько таких карточек в день заполняете?

– По-разному. Иногда пятьсот, а бывает, что и тысячу.

– Значит, за год от двухсот до трехсот тысяч. Разве можно в таком ворохе бумаг что-то найти?

– Ещё как можно. Ведь главное свое свойство человек изменить ну никак не может.

– Что именно? Цвет глаз?

– Нет. Цвет глаз сильно от освещения зависит. Я про рост! Его взрослому человеку изменить никак нельзя.

– Так, так, продолжайте.

– Потому карточки мы группируем именно по росту. А дополнительно, чтобы поиск ускорить, блондинов заносим на карточки белого цвета, брюнетов на зеленые, рыжих на желтые, а лысых на синие.

– Так, так. Невероятно интересно. По-вашему, классификацию надо строить по неизменному признаку?

– Ну конечно.

– А я всё пытался по валентности. А с ней кашу не сваришь. Что ж! Решено! Возьму за основу вес.

– Простите, профессор, но брать за основу вес я вам не советую. Он ещё хуже цвета глаз. Пообедаешь – он возрастет, сходишь в ретирадник – уменьшится.

Дмитрий Иванович громко расхохотался:

– То у людей. У химических элементов всё иначе. Ладно, дорогой коллега, огромное спасибо, что помогли. А теперь, извините, нужно всё обдумать…

– Извините, профессор, но я ведь к вам по делу. Тоже нуждаюсь в помощи. Буфетчик один водку разбавляет. Как бы его изобличить?

– Проще простого. Отградуируйте под спирт обычный ареометр…

– Что, что? Признаться, ни слова не понял…

– Тогда подарю свой.

* * *

– Так разбавляешь или нет? – повторил замолчавшему половому вопрос Крутилин.

– Ещё как разбавляет! – крикнул кто-то из посетителей.

– Ну, тогда пойдём поговорим, – велел Иван Дмитриевич половому, очень довольный нежданной с ним встречей.

Прогнав с кухни повара, мужчины уселись на табуреты.

– Ты ведь мирового судью уверял, что больше разбавлять не будешь, – напомнил Ливерову Иван Дмитриевич.

– Простите, простите ещё раз. Дайте ещё один шанс.

– Ну, раз просишь, изволь, дам. Если честно на мои вопросы ответишь.

– Весь во внимании.

– Вчера утром у тебя дворник из соседнего дома пьянствовал.

– Прокопий? Да, было дело, он у нас завсегдатай.

– И с кем он вчера пил?

Ливеров задумался. Половые с полицейскими откровенничали редко. Слишком уж опасно. Полиция-то уйдет восвояси, а вот искомый ею посетитель может зайти вновь и за длинный язык накостылять по шее. А то и зарезать… Оська Хвастун, конечно, рыбешка мелкая и неопасная, но вот мужик, с которым он вчера сидел, ножик в бок точно может засунуть…

– Что молчишь? Или в тюрьму опять хочешь? – решил подстегнуть откровения Ливерова Крутилин.

– Простите… Народу каждый день столько. Разве всех упомнишь?

Крутилин достал фотографическую карточку Оськи Губского по кличке Хвастун:

– С ним?

– Так вы все уже знаете? – поразился Ливеров.

– А ты как думал? Так что говори мне правду. Если соврешь – решетки тебе не миновать. Они вместе пришли?

– Нет. Оська явился к открытию.

– В одиночку?

– Нет. С Колючим.

– Кто такой?

– Не знаю. Это я его так прозвал. Потому что взгляд такой, что кровь стынет. Будто не живой человек глядит, а покойник.

Крутилин понимающе кивнул. Подобные глаза он видел, и не раз. У сбежавших с каторги. Потому что каторга хуже ада.

– Опиши его…

– Лет тридцати – тридцати пяти, одет в заношенный армяк, волос длинный, тонкий, цвета соли с перцем, борода того же цвета, длинная, давно не стриженная, глаза карие. Последние дни он каждый день к открытию приходил. Садился вон за тот столик у окошка и заказывал себе чай. Где-то в одиннадцать утра уходил. А вчера вдруг пришел с Оськой. Опять же сидели до одиннадцати. Пили опять же чай. Потом расплатились, ушли, но Оська буквально через пару минут вернулся. Но уже не с Колючим, а с дворником. С ним пили водку. И не возле окна, а в глубине трактира. Прокопий быстро надрался. А потом в трактир снова зашел Колючий. Садиться не стал. Просто зашел и сразу вышел. Оська тут же позвал меня рассчитаться. Но это ещё не все. В четыре пополудни Оська с Колючим пришли снова. У Хвастуна фингал красовался под глазом, сказал, что где-то подрался. Сидели недолго. Всё. Больше ничего не знаю.

– Явишься завтра в сыскную, поглядишь на фотопортреты из картотеки. Вдруг Колючего опознаешь?

– Для вас я что угодно сделаю…

– А водку больше не разбавляй.

– Клянусь…

– Клятвам твоим грош цена. Так что запомни, я от тебя не отстану, проверять буду постоянно, агентов сыскной в трактир засылать с моим приборчиком.

Выйдя из трактира, Крутилин подошел к Прокопию:

– Давай в квартиру поднимемся.

Осмотрев замок, Иван Дмитриевич вздохнул:

– Вскрывали отмычками.

– Не я, ей-богу, не я.

– Да тебя, дурака, никто и не подозревает.

Крутилин быстро обошел пустые комнаты.

– Ты ведь вместе с полицейскими отсюда уходил. Осмотрись-ка, – велел он дворнику. – Ничего после вашего ухода не пропало?

– Вроде нет. Чему тут пропадать? Всё уже украдено, – пробормотал дворник и заплакал.

– Чего ревешь?

– Пристав не поверит, что это не я печати сорвал…

– Скажешь ему, что это я, Крутилин, их снял, чтобы квартиру осмотреть. Имею на то полное право.

Дворник рухнул на колени:

– Молиться за вас буду всю жизнь.

– Лучше поймай мне извозчика.

– Сию секунду, мигом!

* * *

Агент сыскной Петька Абас[2]2
  Двугривенный.


[Закрыть], в отличие от своих коллег, лишь переодевавшихся в «извозчика», «чиновника», «студента» и «фабричного», действительно был нищим.

Он приехал в Петербург десять лет назад весной и примкнул к артели строителей, возводившей дом в Литейной части. Постройку закончили к началу ноября, получили расчет, поделили деньги. Петр поехал на Николаевский вокзал, купил билет до родного Тамбова, зашел в трактир… К нему за стол подсела симпатичная горничная, слово за слово, он заказал по её просьбе вина, да и сам пригубил…. Очнулся на берегу Обводного канала, без армяка, сапог и денег. Билет до Тамбова тоже украли.

Побрел в сторону Лиговки. По дороге сердобольная баба, приняв за побирушку, сунула Петрухе двугривенный. Эта подачка и определила и дальнейшую судьбу, и кличку. Вплоть до весны он христарадничал, что неожиданно оказалось занятием выгодным, но отнюдь не легким. Потому что нищих в Петербурге много, и за лучшие места приходится драться. Но Петр был молод, силен и буквально через месяц отвоевал себе едва ли не самую выгодную «точку», у дверей храма на Сенной.

После Пасхи, заработав в два раза больше, чем предыдущим летом на стройке, Петр наконец отправился домой в Тамбовскую, где, приехав, обнаружил вместо избы с семьей пепелище. Оказалось, что любимая жена и трое деток сгорели заживо в канун Рождества. Поджег кто или угли из печки на пол упали – так и осталось загадкой, которую местный исправник разгадывать не захотел. Поплакав, Петр подарил свой надел и все привезенные деньги, за вычетом стоимости билета третьего класса до Петербурга, отцу с матерью.

В столице снова занял свой пост у дверей храма на Сенной. Однажды туда под вечер явился квартальный надзиратель, спросил у Петра документы, а когда их посмотрел, велел следовать за ним:

– За нищенство могу лишить тебя права находиться в столице. Навсегда! – припугнул побирушку Крутилин.

– На всё воля Божья, – философски ответил Абас.

– А кто здесь Бог? Бог здесь я! – огорошил его квартальный. – Я ведь зла тебе не желаю. Наоборот, сочувствую. Жену потерял, детишек…

– Не крути, начальник. Говори прямо, что из-под меня хочешь.

– Сведений. Ты ведь вокруг рынка крутишься. И в доме Вяземского живешь. А там плохих людей пруд пруди. Мне надо знать о них всё.

– Хочешь, чтобы я на друзей стучал? Никогда!

Крутилин достал из стола золотые часы на толстой цепочке:

– А хочешь, напишу в протокол, что при досмотре обнаружил их у тебя? Между прочим, украдены у купца Рахимова в том самом храме, где ты побираешься.

– То не я, то Сенька Шершавый, – с перепуга проговорился Петр.

– Ну, вот ты и начал стучать. Приходить ко мне будешь по вторникам после обеда…

Так началась работа Абаса на полицию. А когда через несколько лет создали сыскное отделение и Крутилина назначили там начальником, Петька стал его секретным и самым ценным агентом. Потому что для мошенников и мазуриков Абас так и оставался своим. Его не боялись, при нём, не стесняясь, вели свои разговоры.

Выйдя из «Константинополя», Петр прошел по Гороховой, свернул на Большую Садовую, миновал насквозь Сенной рынок и, обогнув первый дом по Обуховскому проспекту, оказался у трактира «Мышеловка». Зайдя туда, заказал себе сороковку водки и сел рядом со столом, где продолжал гулять Оська Хвастун.

– Столько мы взяли добра… На мильон! Ей-богу, на мильон! – уверял собутыльников пьяный в стельку Осип.

– Брешешь!

– Всеми святыми клянусь!

– Закажи тогда водки.

– Эй, услужающий…

Половой, пряча улыбку, подошел к Оське.

– Ещё полуштоф.

– Деньги сперва покажи, – велел половой.

Хвастун стал рыться в карманах и, ничего там не обнаружив, заявил:

– Деньги будут завтра. Толик мне каждый день по червонцу обещал.

– Вот завтра и приходи, – отказал ему половой под хохот всей компании.

– Тащи штоф. Я оплачу, – сказал Петр, подсаживаясь к ним.

– О, Петька, какими судьбами? – полез целоваться к Абасу Оська, хотя знаком был с ним шапочно.

Компания радостно загалдела. Все прекрасно знали, что Петр всегда при деньгах. Веселье за его счет продолжалось ещё долго, пока Оська не упал под стол.

– Ну всё, пора расходиться, – решил Петр. – Кто Оську домой отнесет?

Компанию, сидевшую за столом, мигом сдуло, никому не хотелось тащить пьяного в хлам Хвастуна.

– Э-хе-хе, – вздохнул Абас, вытаскивая Оську из-за стола.

Закинув его на плечи, Петр вышел из трактира и медленно пошел внутрь огромного городского квартала – Вяземской лавры.

Квартал сей был построен в пятидесятых годах девятнадцатого века на средства князя Вяземского, владельца этого участка, потому его именем и назывался. Включал в себя множество строений на огромном трапециевидном пространстве между Сенной площадью, Обуховским проспектом, рекой Фонтанкой и Горсткиной улицей. В доходных домах по их периметру жили обычные чиновники, купцы, студенты. А вот во внутренних флигелях обитало «дно» Петербурга. Далеко не все они были преступниками – здесь жили артели крючочников, тряпичников, наборщики типографий, грузчики Сенного рынка, корзинщики, в изделиях которых вся закупленная на рынке провизия доставлялась на дом покупателям, приказчики и грузчики лавок. Однако жили здесь и мазурики. Самый многочисленный их отряд составляли нищие, или, как они сами себя называли, «стрелки»[3]3
  Подробнее о Вяземской лавре, дореволюционной петербургской преступности и борьбе с ней сыскной полиции читайте в книге Николая Свечина, Валерий Введенского и Ивана Погонина «Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции».


[Закрыть]. Как уже знакомый нам Петр Абас, они не желали зарабатывать на хлеб честным трудом, предпочитая стоять с протянутой рукой возле церкви.

Второй по численности группой преступников были воришки-марвихеры, чистившие карманы публике на Сенном рынке, Апраксином и Гостином дворах. С ними бок о бок жили мошенники, продававшие медные крестики под видом золотых; поездушники, кравшие тюки с телег; циперы, воровавшие вещи из прихожих… И много-много других мазуриков.

Сколько всего человек обитало в Лавре, доподлинно неизвестно: то ли десять, то ли двадцать тысяч. Полицейские облавы проводить тут было затруднительно из-за необъятной территории и несчетного количества входов и выходов, многие из которых были тайными.

Именно поэтому пристанище здесь находили люди, сбежавшие с каторги. Ведь документы хозяева здешних квартир не спрашивали. Тут Дерзкий и подобрал себе помощника, Оську Хвастуна, пьяное до бесчувственности тело которого тащил сейчас к Стеклянному флигелю Петр Абас.

У Тряпичного флигеля стояли мальчишки кружком, в центре которого сжимал в руках трехзубый крюк и портновский нож русый паренек.

– Только подойдите, всех зарежу, – злобно обещал он малолетним грабителям.

– Эй, что тут происходит? – спросил Петр, бережно опуская Оську на замощенный брусчаткой двор.

– Твое какое дело? – сплюнул на землю самый высокий из мальчишек.

– Они деньги с меня требуют, – объяснил нищему Кешка. – А я их своими трудами заработал.

* * *

Расставшись с Анфиской, Кешка отправился бродить по дворам неизвестной ему Литейной части. Большинство дворников гнали его взашей, но кое-кого из них он все-таки сумел разжалобить несчастным видом и рассказом про горькую сиротскую судьбу. В результате добыча его была, как никогда, велика: дюжина бутылок, которые ему уступила за тридцать копеек кухарка в доме на Гагаринской, и четыре фунта тряпок, что наковырял во дворе одного из домов на Пантелеймоновской.

Конечно, «улов» не следовало сдавать сразу, а поднакопить до субботы. Но Кешка знал, что возвращаться на Воронежскую ему нельзя. И принял решение сдать свою добычу маклакам Вяземской лавры. Мать как-то обмолвилась, что там тоже живут коллеги-крючочники, а при них, естественно, скупщики. К ним Кешка и явился. Товар-то сбыл, а вот заночевать не пустили.

– Ночуют тут только артельщики, – заявил лысый, нестерпимо вонявший помоечными отбросами старичок. – Поступай давай к нам. Тогда и ночуй. А нет – скатертью дорога.

Фроська рассказывала Кешке, что когда-то и её зазывали в артель. Но она отказалась:

– Ага! Я буду в мусоре копаться, а они весь день на печи лежать. А выручку делим поровну. Накуси-выкуси!

Потому и Кешка вступить в артель отказался. Решил было идти ночевать на Горячее поле, но, выйдя во двор, был окружен мальчишками.

* * *

Петр схватил главаря ватаги мальчишек за ухо:

– Ты что, не видишь, что свой? Своих мы не грабим.

Случайно забредшим в Вяземскую лавру неминуемо грозила беда: их нещадно грабили, а если жертва сопротивлялась, могли и избить, и даже убить. Жаловаться в полицию было бесполезно.

– А зачем ты, мил человек, туда пошел? Сам виноват! – таков был ответ.

– Какой же он свой? – возразил главарь. – Впервые видим.

– Купи себе, Вика, очки. Уже месяц пацан тут обитает, – соврал Абас.

Прозвище своё – Вика – главарь не любил. Будто имя бабье. Но прилипло оно к нему намертво. А все потому, что Викентием звали.

– Ну раз месяц. И ты его знаешь…

– Знаю. Васькой звать. Давай, Васёк, пособи. Напился друг наш Оська, надо бы до койки донести…

Кешка спрятал нож за голенище. Мальчишки расступились, освобождая проход. Кешка с Петром подхватили Оську за плечи и поволокли в Стеклянный флигель.

– Меня Петром звать, – представился нищий. – Кличка Абас.

– А меня Кешкой. Кличка – Генерал. А почему вы меня защитили?

– Потому что сынок у меня был. Тоже русый. Сгорел в избе…

Они подняли бесчувственного Оську на второй этаж, потом протащили по каким-то коридорам, пока наконец не вошли в комнату примерно тех же размеров, что снимал портной Гришка Иванов. Но если на пяти квадратных саженях[4]4
  Примерно двадцать квадратных метров.


[Закрыть] в квартире на Воронежской ютилось трое взрослых и четверо детей, то здесь больше тридцати человек. Комната была сплошь уставлена двухэтажными деревянными нарами, под которыми тоже кто-то лежал. Пространство между нарами также было занято телами.

Заплатив по три копейки с человека за ночлег, выбрали себе место у окошка, благо народу было ещё немного.

– Хоть будет чем дышать, – пояснил выбор Петр.

Оську запихнули вниз, под нары. Кешке Петр велел залезть на верхний ярус, рубашку сунуть под голову вместо подушки, а крюк положить между ног.

– Не то украдут.

В комнате, заполненной тремя десятками сильно выпивших людей, дышать было нечем, оттого Кешке долго не спалось. Покрутившись пару часов, он спустился с нар на пол.

– Что? Не спится на новом месте? – окликнул его Петр. – Что ж, пойдем покурим.

Они вышли во двор, нищий скрутил самокрутку, предложив табачок и Кешке.

– Не, спасибо, не курю.

– Правильно, – заметил Абас, прикуривая цигарку от серной спички. – А то, говорят, у курящих легкие черные, как уголь.

– А кто туда, внутрь живота, заглядывал? – полюбопытствовал Кешка.

– Ну как кто? Профессора всякие и студенты ихние… Думаешь, наш брат после смерти на кладбище попадает? Как бы не так! Везут его во всякие морги и театры анатомические. Там-то нам нутро и потрошат.

– Так зачем вы курите, раз легкие чернеют?

– Кончай выкать… Здесь не принято. И вообще, расскажи, откуда ты взялся?

– Из Долгуш.

– Что на Воронежской?

– Оттуда… С мамкой там жили. А вчера её сыскная забрала. За то, что ростовщика ограбила и якобы убила. Только вот не убивала она. Я с ней был, сам видел. Заклады, да, забрали, был грех, но процентщика не убивали. Клянусь!

– Клятвам твоим никто не поверит.

– А я аблаката найму…

– Кого-кого?

– Аблаката. Который преступников от судьи защищает.

– Ты не ори. Тут уши любопытные повсюду… А адвокаты тебе не помогут. Они одними обещаниями нашего брата кормят да деньги дерут. А толку с них, что от козла молока. Проблеют на суде: «Ваша честь, проявите снисхождение», вот и вся их работа. Правда, слышал, что есть среди них и такой, что не зря деньги берёт, что землю роет и вместо огульно обвиненного на суде истинного злодея разоблачает. Князь Тарусов.

– И как его найти?

– Да рано его ещё искать. Дело-то пока в полиции. Давай поступим так. У меня в сыскной знакомцы имеются. Я завтра выясню всё про твою мамку, что с ней и как, можно ли ей помочь. А ты приходи к семи пополудни к Спасу на Сенной, я всегда там на воротах. Что узнаю, расскажу.

Петр, конечно же, догадался, что этого Кешку и ищет Крутилин. Но сейчас Оська был явно важнее, ведь он сообщник убийцы. Поэтому сперва Петр решил проследить за Хвастуном, выяснить личность его знакомца Толика, узнать, где он обитает, а потом, уже ввечеру, сдать в сыскную и Кешку.

* * *

Кешка проснулся раньше Петра, спрыгнул, едва не отдавив выставленную из-под нар руку Оське, и отправился на промысел.

На Фонтанке его догнал главарь ватаги мальчишек:

– Эй, ты, как тебя…

Кешка обернулся, увидел врага и достал из-за голенища нож:

– Не подходи.

– Спрячь перо! – заорал Викентий. – Тут рядом полицейский участок. Фараоны так и шарятся. Ты же видишь, я один. Потому что серьезный разговор к тебе имею.

– Тогда слушаю…

– Меня Викой звать, – протянул давно немытую руку главарь.

– Меня Кешкой, – пожал её крючочник.

– А почему Абас тебя Васькой обозвал?

– Так он пьяный был, ты разве не заметил?

– Мы тут с пацанами обсудили и порешили позвать тебя к нам. Потому что парень ты бесстрашный, десятерых не испугался, нам такие нужны.

– А чем промышляете?

– Раньше «стреляли»…

– Из рогатки?

– Ты что, блатную музыку не знаешь?

Преступники для конспирации пользовались особым, непонятным для непосвященных языком, который именовали «блатным», или «блатной музыкой». Жившие бок о бок с ними люди эту «музыку» тоже знали.

– Да знаю я, знаю, – ответил Кешка. – Просто пошутил.

– Пока маленькими были, нам хорошо подавали. А теперь, когда выросли, подают плохо, кричат: «Идите работать». Приходится сбивать их с ног и чистить карманы. Ещё мы гимназистов грабим. Но это по мелочи, им на завтраки больше гривенника не дают.

– И сколько в день выходит на брата?

– По-разному. Иногда и по рублю.

– Хорошо, спасибо, я подумаю, – вежливо ответил Кешка, про себя сразу решив, что грабежом заниматься не станет.

Его промысел, ежели, конечно, не пьянствовать, приносил гораздо больше дохода. И к тому же был законным.

– Ну думай, – процедил Вика.

Мальчишки разошлись по разным сторонам.

* * *

Абас ждал часов до восьми, когда же проснется Оська, а потом не выдержал и, вытащив его из-под нар, стал хлестать по щекам.

– Где я? – спросил Оська, оглядевшись.

– В Стеклянном флигеле.

– Я же в Банном живу.

– Вчера ты сам идти уже не мог. Пришлось отвезти тебя к себе.

– Понятно. А выпить-то осталось?

Петр покачал головой:

– Грошей тоже нет. Всё вчера спустил.

– И я, – признался Оська, ощупав карманы.

– Но ты вчера уверял, что утром тебе какой-то Толик даст червонец.

– Это я приврал. Не червонец. Целковый.

– Рубль тоже деньги. Опохмелиться хватит. А я тебя вчера поил, значит, сегодня твоя очередь.

– Ну раз так, пошли…

Они вышли на Обуховский проспект. Оська огляделся в надежде встретить Дерзкого. Тот ведь обещал каждый день самостоятельно его находить и давать по рублю. Но, как и подозревал Хвастун, то были лишь слова, пустые обещания. Потому вчера, хотя полученный рубль жег ему карман, терпеливо проследовал за Дерзким аж до меблированных комнат на Знаменской.

– Нет его, гада. Придется самим к нему прогуляться.

– Далече?

– На Знаменскую.

Кратчайший путь туда от Садовой пролегал по Фонтанке и Невскому. Но на главном проспекте столицы босяков бы непременно задержали городовые, потому что всяким мизераблям шляться мимо сверкающих витрин и почтенной публики было не положено. Поэтому, перейдя через Чернышёв мост, бродяжки добрались до Пяти углов и потом по Разъезжей вышли на Лиговку.

Оська всю дорогу ругал обманувшего его Дерзкого, но подробностей, кто же он такой, Абасу так и не сказал. Наконец они вынырнули на Знаменскую и, немного пройдя, остановились у меблированных комнат «Баден-Баден».

– Здесь он обитает. Придется ждать, пока проснется и выйдет.

– А вдруг он уже ушел? Вдруг как раз тебя проведать отправился? – предположил Петр.

Оська поднял с мостовой мелкий камушек.

– Сейчас проверим. Он во втором этаже поселился, вон то окно. Я покамест всё вчера не разузнал, отсюда не ушёл.

И Оська, хоть и был с похмелья, ловко запустил камешком в нужное окошко. Занавеска на нём дернулась, потом показался мужчина. Оська помахал ему. Конечно, такой прыти – выследить его – Дерзкий от Хвастуна не ожидал. Появление Оськи под окнами меблированных комнат стало неприятным для Чванова сюрпризом. Вчерашний рубль, по его расчетам, должен был стать последним. Но когда Чванов спустился на улицу, настроение его испортилось окончательно. Оська «притащил» с собой агента сыскной. Увидев «нищего», Дерзкий инстинктивно опустил правую руку в карман. Слава Богу, кольт был при нём.

– Ты что, следишь за мной? – вместо приветствия рыкнул он на Оську.

– Так трубы горят. Я же просил тебя по-хорошему, отдай мою долю сразу. – Досаду Дерзкого Оська расценил как смущение и сходу решил поднажать на должника.

– А кто это с тобой?

– Приятель. Петька Абас. Тоже похмелиться желает.

– Я и сам не прочь выпить. Что ж, братцы, пошли. – Дерзкий приветливо улыбнулся босякам, чтобы у нищего сыщика не возникло даже малейших подозрений, что он раскрыт.

Повезло, что вчера вечером Чванов успел прогуляться по окрестностям и ближе к Кирочной улице обнаружил строящийся дом. Там было шумно, строители-артельщики бегали по лесам, в общем, идеальное место, чтобы разобраться с ненужными свидетелями.