Текст книги "Театр и военные действия. История прифронтового города"

Преемственность поколений

После революции традиции театральных постановок в Коломне утрачены не были, и едва только жизнь «немного вошла в берега», начались представления, дававшиеся в разных залах города. Первый спектакль комсомольского драмкружка «За власть советов» был поставлен в декабре 1920 года режиссером Е. Коганом. Примерно в ту же пору в Коломне и появился Василий Немов, но заметных ролей он тогда не играл. Для него это было время ученичества. Примой тогдашней труппы была А. В. Раевская, «инженю»[24]24
  Образ невинной, наивной девушки.


[Закрыть] Ольга Бурмистрова, «первый любовник» И. Н. Бурмистров[25]25
  Они играли на любительской сцене 40 лет. Раевской удавались роли «сильных женщин ограниченного денежным интересом ума»: Василиса «На дне», генеральша в «Детях Ванюшина», Гурмыжская в «Лесе». Супруги Бурмистровы с годами перешли на характерные роли.


[Закрыть].

Сохранился отчет о летних гастролях этой труппы в Общественном саду, «при старом режиме» принадлежавшем Коммерческому клубу. В былые времена в этот сад бесплатно пускали только членов клуба, дам и девиц. Клубмэны платили годовые взносы, а дамы… ну, Господь с вами – какой спрос с дам? Они ведь, как райские птички, должны украшать дни суровой реальности мужской жизни, заполненной серьезными делами. Не состоявшим в клубе представителям сильной половины человечества приходилось выкладывать за посещение сада рубль, что было зверски дорого. На такие деньги можно было закатить пир горой в хорошем трактире – с водкой, пивом, закусками и тремя переменами блюд. Высокую плату старшины Коммерческого клуба устанавливали специально, чтобы отделить «чистую публику» от «швали». Тому, кто не мог выложить целковик[26]26
  Старинное название серебряной монеты номиналом в рубль. Обиходное название рубля в дореволюционной России. Нечто вроде buck применительно к американскому доллару.


[Закрыть] за вход, по мнению старшин, делать в саду было нечего. В том Коммерческом саду был летний театр, на сцене которого местные любители играли в очередь с заезжими профессионалами. Причем приоритет был за последними.

После революции Коммерческий клуб закрыли, его здание конфисковали[27]27
  В нем долгие годы размещался аэроклуб.


[Закрыть], а клубный сад объявили общедоступным, но… плату за вход теперь брали со всех, не делая ни половых, ни классовых различий. И опять произошла сепарация, делившая публику на «чистых» и «нечистых».

Весной 1921 года закончилась эпоха «военного коммунизма» – 14 марта 1921 года на X съезде РКП(б) была провозглашена Новая экономическая политика, в рамках которой отменялась продразверстка, замененная продналогом, возвращались товарно-денежные отношения, производилась частичная реституция ранее конфискованных имуществ[28]28
  Прежним хозяевам возвращались доходные дома, при условии их содержания в свой счет. Желающим отдавали обратно фабрики и небольшие заводы. Лишь бы работали…


[Закрыть], разрешалась частная торговля, гарантировалась свобода слова.

Как только деньги снова стали эквивалентом стоимости и платежным средством, под натиском возродившейся коммерции ужасающая разруха постепенно отступила. В Коломне вели торг три сотни магазинов и лавок, множество торговых палаток. Процветали трактиры, пивные, закусочные, чайные, рестораны. По улицам ходили многочисленные лоточники, торговавшие «в разнос» папиросами, спичками, пирожками домашней выпечки, ирисками и леденцами «петушок на палочке» кустарного приготовления, всяким другим мелким розничным товаром. Кое для кого лоток с товаром был лишь прикрытием, а главный доход они получали от нелегальной продажи «марафета», как тогда называли кокаин, ставший также одним из главных символов того времени[29]29
  Кокаин тогда не был запрещенным товаром. Он считался лекарственным препаратом. Вроде нынешних обезболивающих и антибиотиков отпускался только по рецептам в аптеках. Лоточников карали не за торговлю собственно кокаином, а за его перепродажу, т. е. спекуляцию и торговлю без патента.


[Закрыть]. Большинство лоточников были совсем мальчишки, которых использовали, чтобы не выкупать у власти патента на торговлю. Взрослых за беспатентную торговлю ждали крупные неприятности, но с малолетних торгашей спрос был невелик – по закону их даже оштрафовать было нельзя, а потому особого рвения в борьбе с незаконной лоточной торговлей блюстители порядка не проявляли. Часто целые артели мальчишек-лоточников работали на какого-нибудь одного хозяина, анонимно владевшего розничной сетью.

Летними вечерами в поисках щедрых покупателей коломенские лоточники стекались к воротам городского сада, образуя там шумное торжище. Среди уличных торгашей это место считалось «фартовым» – там собиралась «чистая публика», не привыкшая мелочиться[30]30
  Нынче на этом месте – у перекрестка Гражданской и Комсомольской улиц – существует огороженное нечто. Не то собачий выгул, не то сквер, не то пустырь. Огороженное забором с прорехами пространство, кое-как засаженное деревьями и с проложенными асфальтовыми дорожками. От былого великолепия заметны жалкие руины. Да и то их различают только те, кто знает, что на этом месте было прежде.


[Закрыть].

И вот как раз вскоре после введения НЭПа, летом 1921 года на летней сцене Общественного сада местная труппа давала спектакли, рецензии на которые, вполне может быть, написал прославленный литератор Борис Пильняк, в ту пору еще только «делавший себе имя», стремясь вскарабкаться на литературный Олимп. В 1921 году проживавшего в Коломне Бориса Андреевича насильственным путем «мобилизовали на трудовой фронт», понудив служить в местной газете, исполняя массу разных обязанностей в редакции. Характерной особенностью стиля Бориса Андреевича было категорическое нежелание подписывать газетные публикации своим именем[31]31
  Этим он отличался от своих коллег-газетчиков и коломенских «внештатников», которые всегда подписывались и очень гордились этими публикациями.


[Закрыть]. И эти рецензии «как раз тот случай» – имя рецензента не указано, что наводит на определенные подозрения. Автор заметок строг, но справедлив, подвергая критике исполнителей и администраторов. Тогда это называлось «продернуть в прессе». Вот что он изверг на читателей:

Бобровский театр

ДК з-да им. Куйбышева, построенный в 1934 году. Между Бобровским театром и новым ДК Коломзавода расстояние всего лишь в квартал… и целая эпоха

Самодеятельный духовой оркестр театра Коломзавода до революции

Любительский оркестр Коломзавода в 20-х годах. Любопытно сравнить, как выглядели оркестранты-любители до и после революции.

Неаполитанский оркестр – участник концерта 1 мая 1918 года в «День Интернационала». Первое легальное празднование Первомая в Советской России

Участники концерта в годовщину Октябрьской революции 1918 года – ансамбль струнных инструментов, которым руководил А. С. Курлаев

Фотография из альбома В. Немова.

Оперная студия ДК з-да им. Куйбышева. Исполнители оперы «Евгений Онегин»

Фотография из альбома В. Немова. Спектакль «Любовь Яровая»

Фотография из альбома В. Немова. Спектакль «На дне»

Вокально-инструментальный коллектив ДК з-да им. Куйбышева.

В центре Ф.Н. Пападич и С.А. Курлаев

«12 июня в Коломне, в театре городского сада была представлена пьеса «Дни нашей жизни». Игра была вялая и не представляла художественного интереса. Спектаклю мешал шум от сильного дождя, бывшего в тот вечер. Не прекращавшийся ливень удержал в здании театра на некоторое время большое количество публики. При этом администрация театра поступила более чем странно, потушив электричество во всем саду и закрыв выход из сада. Злополучным посетителям коломенского храма Мельпомены пришлось в темноте и давке пробираться через какие-то задворки, превратившиеся в болота грязи»[32]32
  Голос труженика. 1921., № 20–21.


[Закрыть].

Около 1926 года при Бобровском театре Коломзавода сложился зачаток того театра, которому Василий Васильевич Немов посвятит остаток своей жизни. Во главе первого «драмколлектива Коломенского завода» стоял Камилл Леопольдович Гонтуар. Личность во многом загадочная и трагическая. Родился он в селе Рушоны Витебской губернии. Еще молодым человеком уехал в Бельгию. Почему? Неясно. Кем был по национальности? Тоже. Родился в черте оседлости, но, судя по имени и отчеству, не еврей. Скорее немец. Или француз. Может быть, эльзасец. Мировая война застала его в Бельгии. Воевал в рядах одной из армий Антанты против немцев. После революции приехал в Петроград с мечтой строить новый театр. Все эти сведения, кроме времени и места рождения, сообщаются Александром Исаевичем Солженицыным – Гонтуар персонаж второго тома «Архипелага ГУЛАГ» и пьесы «Олень и шалашовка», но как надежный источник прозу и драматургию Солженицына рассматривать нельзя. Разве что можно «иметь в виду».

Как Камилл Леопольдович попал в Коломну? Опять же неясно. Точно известно, что работал он бухгалтером в ГКО (городской коммунальный отдел) и жил по адресу: г. Коломна, Конная площадь, д. 8, кв. 12. У него было трое детей: Римма, Александр, Лев. В записках Немова о Гонтуаре имеется одно слово. Буквально одно. Единственное. Напротив его фамилии написано «пьянь». И все.

Сохранилась афиша:

«Театр металлистов, в Боброве 3 июня, в Коломне 4 июня 1930 г., постановка К. Л. Гонтуар и Б. В. Дмитриева. Сатирическая комедия в 3-х действ. (7-ми картинах) по роману британского писателя А. Хетчинсона того же названия».

В записках Немова об этом спектакле нет ни слова. Впрочем, как и о многом другом. Вступление в НЭП, электрификация, начало индустриализации – все это мимо. Впрочем, он писал не обо всем подряд, а о театре. Но тоже как-то скачками. О том, что в 1926 году из коломзаводского драмкружка родился «драмколлектив», мы узнаем совершенно из другого источника – публикации «От синей блузы к народному театру» в № 128 газеты «Коломенская правда» за 1961 год. И все же информационная синергия – использование разных источников сведений для познания – позволяет нам судить о событиях давней поры вполне объективно.

Умолчание же Немова имеет свое объяснение. Дело в том, что труппу коломенских театралов-любителей основательно «проредили» арестами. Многие коломенские «партийцы» попали за решетку в 1929 году во времена борьбы «с правой оппозицией в партии». Годом позже коломзаводских инженеров и техников «брали по делу металлистов». Это был отголосок «процесса Промпартии», в ходе которого провалы планов первых пятилеток свалили на заговор научно-технической интеллигенции, «связанной с французской разведкой». Некоторым из арестованных повезло – они попали в так называемые «шарашки» – конструкторские бюро и иные учреждения «закрытого типа» в составе ОГПУ-НКВД, где «отбывали сроки», занимаясь своим настоящим делом. Это был очень особенный вид привилегированной советской неволи, условия которой ни в коем случае нельзя сравнить с лагерными или тюремными порядками.

То, что арестованные в начале 30-х годов уже «сидели», спасло их, когда в 1937 году стартовал «Большой террор» и по тем же обвинениям, по которым их посадили, стали «шить расстрельные дела». В числе прочих под каток репрессий попал и Камилл Гонтуар, которого можно было «брать» за одни только имя-фамилию и особенности биографии. В «шарашку» он не попал. Судя по опубликованным спискам заключенных лагерей, находившихся в Томской области, Камилл Леопольдович сначала «мотал срок» в лагере. Его видели в театре лагерной КВЧ (культурно-воспитательной части), о чем, собственно, и писал Солженицын. Потом з/к Гонтуар «вышел на поселение» и где-то там, под Томском, «загнулся», или как там еще на лагерном жаргоне называли смерть заключенного…

Поддержка профессионалов

Несмотря на все странности и особенности, все тяготы и трудности того времени, когда им выпало жить, рабочие-театралы горели энтузиазмом. И их порыв был поддержан. В Коломну приезжали актеры и режиссеры московских театров, которые занимались с артистами-любителями, обучая их навыкам культуры сценического поведения, разводке мизансцен. Учили видеть пьесу целиком. Объясняли роль и значение декораций, важность символических предметов на сцене – вроде пресловутого ружья, висящего на стене в первом акте, которое непременно должно выстрелить в последнем. Им «ставили» осанку, жестикуляцию, пластику движения и дикцию. В них старались развивать индивидуальные особенности.

Московские профессионалы, наставлявшие коломенских неофитов, открывая им разные театральные премудрости, определили для Немова жанр «характерного героя». Он сыграл Тихона в «Грозе» Островского и Германа в «Разбойниках» Шиллера. В спектакле «Огни Ивановой ночи» по пьесе Зудермана Василий Немов играл пастора – роль не самую главную, но важную[33]33
  Как видно из афиш 1913 года, эта постановка перешла рабочему драмколлективу по наследству от прежних, «старорежимных» любителей.


[Закрыть].

Не получая главных ролей, Василий Васильевич пробовал себя в режиссуре и после первых успехов стал совмещать актерство и постановки. Работал он быстро, актеры его хорошо понимали, и постановки Немова пользовались успехом у зрителей. На сценах летнего тетра «Эрмитаж», в разных клубах города и в Зимнем театре ДК, как стали называть старый Народный дом в Боброво, когда в 1934 году неподалеку от него, в новом квартале «директорских домов Коломзавода», по проекту известных московских архитекторов, авторов проекта московского планетария, Якова Корнфельда и Михаила Синявского построили новый коломзаводский Дворец культуры.

Это было двухэтажное здание со зрительным залом на 400 мест, располагавшимся амфитеатром. Сцена была механизирована и так устроена, что оставалось место для оркестра. Старенький Бобровский театр на его фоне выглядел довольно скромно. Так и задумывалось. Новое наглядно превосходило старое.

Город стремительно рос, соединяя рабочие поселки новыми кварталами. В 1929 году заводской поселок Боброво и Коломна соединились. Прежнее Рязанское шоссе превратилось в улицу Октябрьской революции, по обе стороны которой шла активная стройка. В период индустриализации завод разросся. В Коломну прибывали «новые кадры», их расселяли в новостройках. Новый Дворец культуры сочетал в себе великолепный концертный зал, театр и прибежище творческих студий. Старый Бобровский театр деградировал до уровня кинотеатра, места проведения собраний и иных общественных мероприятий. Иногда на его сцене выступали заезжие гастролеры. Но такое случалось нечасто.

Вдобавок возле нового ДК отстроили отличный стадион с трибунами и футбольным полем, а спортивный плац подле Народного дома засадили деревьями, кустами, устроили клумбы, превратив его в Сад Дворца, более известный среди местных жителей как «Бобровский сад» или просто «Бобры».

После потерь, понесенных в начале 30-х годов из-за серии арестов работников Коломзавода, причастных к постановке спектаклей, коллектив ДК получил сильное подкрепление. Из Полтавы на жительство в Коломну перебрался знаменитый музыкант, хормейстер, дирижер и композитор Фёдор Николаевич Попадич, перевезший семью с голодавшей тогда Украины поближе к Москве, где снабжение было получше. В Коломне у Попадича жила старшая дочь, вот вся семья и воссоединилась, обосновавшись в Подмосковье.

Выходец из многодетной семьи, Федя Попадич окончил церковноприходскую школу. За хороший голос и слух был взят в архиерейский хор. В 15 лет, когда «сломался» голос, он из хора выбыл и нашел работу на книжном складе. Работу он совмещал с музыкальным самообразованием – выучился играть на нескольких музыкальных инструментах. Особенно удачно у него получалось руководить хорами, и в советское время он совмещал творческую работу с преподаванием в музыкальном училище.

Принятый на работу в ДК Федор Николаевич занялся хором, собрав в него более 80 человек. Приложил он руку и к музыкальным постановкам. Сам дирижировал оркестром, готовил ноты, словом, «обеспечивал музыкальное сопровождение». Под его руководством в довоенную пору на сцене ДК ставили оперы «Евгений Онегин» и «Тихий дон», оперетты «Свадьба в Малиновке», «На берегу Амура» и «Взаимная любовь».

Возвращение новогодней елки

Особая статья в биографии Василия Васильевича Немова – устройство новогодних праздников. Не будет преувеличением сказать, что именно Немов и его сотрудники заложили основы традиций общественных новогодних праздников в Коломне. Как так получилось? Ну, это целая история, которую, к сожалению, все давным-давно позабыли.

Теперь в такое трудно верить, но факт есть факт – Новый год при советской власти стал праздником далеко не сразу. После Октябрьской революции 1917 года старые обычаи российской жизни краснознаменные культуртрегеры подвергли привередливой ревизии, признав большинство из них никуда не годными. Особенно это касалось праздников, связанных с церковным календарем или событиями имперской истории. Попытка заменить их новыми, наспех организованными, удалась не в полной мере. Успешно прижились, укоренившись в укладе советской жизни лишь два праздника – Октябрьской революции, в просторечии Октябрьская, и праздник «День Интернационала», позже переименованный в «День солидарности трудящихся всего мира», отмечавшийся 1 мая, отчего и прозванный в народе Первомаем, – чему были особые причины.

Во-первых, 7 ноября и 1 мая объявлялись нерабочими днями. Во-вторых, конечно, особенная, ничем неповторимая атмосфера праздника, с его массовыми и повсеместными демонстрации трудящихся, реющими над колоннами шествий знаменами и транспарантами, громом духовых оркестров. Митинги, концерты и торжественные собрания, приуроченные к праздничной дате. Иллюминация улиц. Большие домашние застолья, собиравшие родню и друзей. Поздравительные открытки. Подарки. Все эти события сильно выделяли Октябрьскую и Первомай из обыденной действительности.

В-третьих, и это было особенно важно для многих, обычно перед 7 ноября и 1 мая объявлялась амнистия. Тех, кого не считали «социально опасными», – осужденных по «бытовым и хозяйственным» статьям УК, а также уголовников, «твердо ставших на путь исправления», – отпускали на волю или сокращали им срок наказания. Так что и за решеткой, и на воле многие ждали очередную годовщину революции или день солидарности трудящихся с особой затаенной надеждой.

Новый год официально не праздновался. Но в начальный период советской власти частным образом, в кругу семьи, не возбранялось праздновать что угодно. Сам товарищ Ленин, живя в Горках, для детишек из окрестных деревень устроил новогодний праздник с нарядной елкой, гостинцами и всем чем положено, что запомнилось ему самому с детства. Но в конце 20-х годов начала набирать обороты политическая кампания, ставившая целью искоренить любые формы религии на территории СССР. Одной из жертв «Воинствующих безбожников» – организации, шедшей в авангарде «борьбы с религией», – стал Новый год и детский праздник вокруг нарядной елки. В новогодних вечеринках и украшенных елках партийные идеологи советской власти подозревали попытку скрытно праздновать Рождество, что рассматривалось в лучшем случае как «проявление мещанства», а в худшем – как противопоставление идеологии социалистического строительства. А это, знаете ли, была очень опасная формулировочка, применение которой могло увести туда, где елочек очень много, а всего остального совсем мало.

Спасти советских детишек от «религиозного дурмана» пытались, публикуя такие вот опусы: «Ребят обманывают, что подарки им принес Дед Мороз. Религиозность детей начинается именно с елки. Господствующие эксплуататорские классы пользуются “милой” елочкой и “добрым” Дедом Морозом для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала»[34]34
  «Материалы к антирелигиозной пропаганде в рождественские дни», 1927 г.


[Закрыть].

В предпраздничные дни школьников выводили на демонстрации под лозунгами: «Родители! Не сбивайте нас с толку, не устраивайте поповскую елку!», «Мы с тобой враги попам, Рождества не надо нам!» и так далее и тому подобное. За празднование «поповской елки» школьников исключали из пионеров и комсомола. Уличенным в том же грехе взрослым грозило неприятнейшее объяснение в парткоме, а то и взыскание «по партийной линии». Времена такие были – с теми, кого подозревали в идейной ущербности, особо не церемонились.

Все изменилось как-то так вдруг и сразу, после того как газета «Правда» от 28 декабря 1935 года опубликовала небольшую заметку, озаглавленную: «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!», подписанную секретарем ЦК ВКП(б) и кандидатом в члены Политбюро ЦК товарищем П. П. Постышевым. Смысл заметки сводился к тому, что-де негоже отдавать буржуям и «всяким там» такой замечательный праздник, как Новый год. Надо, сохранив форму праздника, наполнить его иным идейным содержанием и праздновать самим на доброе здоровье.

Уже через три дня после этой публикации в «Правде» вся страна отмечала первый советский Новый год. Пока наскоро и неумело. Но традиции ночного новогоднего застолья сформировались очень быстро, хотя организовать их было не так просто. В то время, когда «реабилитировали Новый год», в стране еще действовала «непрерывка» – так называли систему непрерывной работы всех предприятий и учреждений.

Весной 1930-го постановлением специальной правительственной комиссии при Совете труда и обороны был введен единый производственный табель-календарь. В календарном году предусматривалось 360 дней и, соответственно, 72 «пятидневки». Остальные 5 дней было решено считать праздничными.

Все трудящиеся разделялись на пять групп – «желтую», «розовую», «красную», «фиолетовую» и «зеленую». Группа каждого цвета имела свой собственный «нерабочий» день[35]35
  Помните, как в фильме «Волга-Волга» появлялись титры «Шел третий день шестидневки», обозначавший хронологию плавания в Москву делегации на пароходе «Севрюга»? Так это вот и было оно самое, отсчет времени по табель-календарю.


[Закрыть]. Выходных дней стало больше – один через пять вместо одного в семидневную неделю, как раньше. Но многие супруги и родители, попав в разные «цветовые группы», у которых «нерабочие дни» не совпадали, практически перестали видеться друг с другом и своими детьми-школьниками. Работая и учась посменно, с разными днями отдыха, члены иных семей дома вместе не сходились целыми месяцами. Семейные узы и родственные связи стали распадаться. Отношения домочадцев, объединяемых «пропиской на одной жилплощади» и ведением «общего хозяйства», постепенно переходили в заочную форму. Не имея возможности общаться напрямую, люди все чаще использовали записки, оставляя их «на видном месте»[36]36
  Выручало то, что стесненные перманентным «жилищным кризисом» – этим постоянным фактором жизни советских городов – люди жили большими семейными кланами, несколько поколений вместе. Все тяготы устройства быта и воспитания детей ложились на неработавших стариков-пенсионеров.


[Закрыть].

Частично «непрерывку» отменили еще в 1931 году, но полностью от нее не отказались. Поэтому новогодняя ночь стала третьим праздником – наряду с Первомаем и ноябрьскими днями празднования годовщин Октябрьской революции, – когда у «разноцветных» советских людей появились повод и возможность собираться вместе, всей «большой семьей», за хорошо накрытым столом.

К празднику готовились загодя, подкапливая продукты, закупая сладости, подарочки, позволяя себе потратиться на что-то такое, чего потом, до другого Нового года, уже не покупали. Шампанское, например. Игристые вина стали символом новогоднего застолья. Чисто символическое присутствие бутылочки «шипучего» было обязательным, хотя большинство советских людей, не склонных к аристократическим привычкам, предпочитали «очищенное хлебное вино» и пиво. Но в новогоднюю ночь правила были особые, и им приходилось подчиняться, покупая вовсе не дешевое вино, чтобы разлить его в полночь по фужерам, которые тоже из серванта доставали едва ли не раз в год. Во всем заключалась некая радостная особенность, выделявшая новогоднюю ночь из всех остальных.

Выходным днем 31 декабря не объявляли, а потому веселая предпраздничная суета начиналась вечером, уже после работы. Разрешенную теперь елку нужно было купить или как-то иначе достать, а то и из лесу привезти, дома установить да надежно закрепить, чтобы не упала.

Елочные игрушки для ее украшения делали сами – промышленность их еще не производила в достаточном количестве, а если они и поступали в продажу, то стоили довольно дорого. Далеко не каждая семья могла себе позволить такую роскошь, как полный комплект всяких там фигурок, шариков и бус.

Обычно пару-тройку фабричных игрушек или чудом сохранившихся от «старых времен» елочных украшений дополняли разными домашними заготовками. Елки иллюминировали самодельными цветными свечками в специальных «блюдечках-розетках» с прищепками. Их крепили к веткам елки и зажигали в новогоднюю ночь, погасив общий свет. Получалось очень романтично, но чертовски пожароопасно. В Новый год у пожарных прибавлялось работы – несколько елок обязательно сгорали. Иногда вместе с домами или квартирами.

Чем еще украшали советские елки? Вырезанными из бумаги снежинками, гирляндами, склеенными из разноцветных бумажных колечек. Эта традиция сохранялась свято, особенно в детском саду и младшей школе, где детей усаживали готовить украшения недели за две до праздника. Навык этот очень потом годился во взрослой жизни, когда приходила пора украшать елки уже для своих детишек. В домах позажиточнее на елку вешали конфеты в ярких обертках и ярко-рыжие мандаринки, чудесно смотревшиеся среди зеленой хвои. Где победнее, там обходились фигурными пряниками, яблочками и орехами, завернутыми в «серебряную бумагу», как тогда называли фольгу. Смешавшиеся запахи ели и ее «съедобных» украшений создавали те самые, неповторимые в иные дни, «новогодние ароматы» в доме. Их потом вспоминали долгие годы «после детства».

Пока одни занимались елкой, другие готовили угощение и запасали напитки. Дело было у каждого. Все ощущали радостный душевный подъем ожидания необычного праздника. Последние часы года в кутерьме приготовлений летели незаметно. В двенадцатом часу садились за стол и выпивали «по первой-второй», провожая старый год. В полночь, ориентируясь по домашним часам, гасили свет, на елке зажигали свечи и при этой сугубо новогодней иллюминации поднимали тосты, желая друг другу всяких благ и здоровья в наступающем году. Выпивали, закусывали, пели и танцевали. Веселились до утра.