Текст книги "Театр и военные действия. История прифронтового города"

Как складывалась традиция

Общественные праздники на Новый год оформлялись как балы-маскарады, распорядителями которых становились Дед Мороз и Снегурочка, две главные маски, ставшие символами советских новогодних гуляний. Впрочем, этот дуэт сложился не сразу. Дед Мороз на общественных гуляньях появился, как только сняли запрет на праздник, а вот Снегурочка, эта странная, если не сказать больше, внучка Мороза, впервые явилась к елке, устроенной в Доме Союзов, в 1937 году. Годом раньше Деду Морозу ассистировала некая безымянная девочка в голубых одеждах. Новоявленная внучка сразу всем понравилась. Ее внесли в методичку по организации детских праздников, и пошло-поехало[37]37
  Теперь без дуэта «подогретой», сильно накрашенной Снегурки в голубенькой мини-шубке и пьяненького, густо нарумяненного Деда Мороза с мешком за плечами праздник уже не праздник! Без них чего-то не хватает. Пропадает волшебство детского восприятия.


[Закрыть].

Елка 1940–1941 годов

В Коломне традиционным местом проведения публичных увеселений в предвоенное время стал новенький Дворец культуры паровозостроительного завода им. Куйбышева. Отреагировать на изменение политики партии по отношению к Новому году в 1935 году коллектив коломзаводского ДК не смог. Просто не успели. Да и не знали они тогда толком, как надо. Многое за два десятка «безновогодних лет» основательно подзабылось, а молодые люди так просто не знали, как это все делается. Прежде широко праздновали Рождество, а детская «елка» была праздником сугубо домашним, детским. Теперь же надо было, так сказать, все сделать шиворот-навыворот, заново создать общественные праздники и для детей, и для взрослых, лишив их любого религиозного подтекста. Задачка была не проста, но, как пелось в задорной советской песне «Марш энтузиастов»: «Нам нет преград ни в море, ни на суше!» С поставленной задачей работники культуры справились. Уже на следующий год все приготовили в преотличном виде.

На исходе декабря группа работников ДК, прихватив топоры и двуручную пилу, в санях, запряженных лошадками, поехала в лес, верст за 15 от города. Там выбрали и срубили большую ель – метров 10 высотой – и еще две елки поменьше. С этими трофеями поспешили вернуться в город.

Тем временем, пока из лесу везли елки, в самом Дворце культуры кипела работа по изготовлению игрушек. Как уже говорилось, после возвращения праздника к жизни в СССР наблюдался дефицит елочных украшений, а потому работники ДК под руководством А. С. Брызгалова сами изготовляли красную звезду, гирлянды, хлопушки и прочие яркие цветные предметы, которыми, как люди помнили по старопрежним временам, полагалось украшать елочные ветви.

Распорядителем подготовки к празднику и постановщиком новогодних представлений выступал Василий Васильевич Немов – режиссер и актер любительского театра. Он лично устанавливал и наряжал елку. Сам развешивал украшения и при помощи библиотекаря Норваткиной на верхушке ели укреплял самодельную красную звезду.

Это огромное волшебное новогоднее дерево, словно бы перенесенное Немовым и его помощниками из некоей сказки в советскую реальность, производило неизгладимое впечатление не только на детишек, но и на взрослых, как известно нам из записок Василия Немова.

Устройство новогодних праздников полагалось Немову, так сказать, «по должности», но Василию Васильевичу самому нравилась та атмосфера, которая возникала в предпраздничные новогодние дни, та радость взрослых и детей, которым он дарил праздник, чувствуя себя немножечко волшебником.

Часть 2
Звезда несбывшихся надежд

Положительные тенденции

Про то, как во Дворце культуры готовились встретить новый, 1941 год, как прошли детские праздники и балы молодежи, в той части записок, которые дошли до наших дней, не сообщается ровным счетом ничего. Но особой беды в том нет, потому что реконструировать события последнего этапа эпохи, известной нескольким поколениям советских людей под названием «предвоенное время», вполне можно, опираясь на другие источники. Остались подшивки газет, мемуары, опубликованы дневники и сборники писем. Несмотря на то, что эти свидетельства оставлены совершенно разными людьми, по прочтении их понимаешь нечто общее – наступающий 1941 год в СССР встречали весело, надеясь на то, что он будет еще лучше минувшего. Причин для такого оптимизма хватало с избытком.

Летом 1940 года эксперимент с «непрерывкой» в СССР был официально завершен, и с 26 июня страна вернулась к традиционному календарю с шестидневной рабочей неделей и одним общим для всех выходным днем.

В ночь с 31 декабря 1940 года на 1 января 1941 года советским людям было что поставить на праздничный стол. За год до «возвращения Нового года» – с 1 января 1935 года – после повышения цен, приблизившихся к так называемым «коммерческим», в стране отменили карточную систему распределения товаров. Набирало обороты производство отечественного пищепрома, народный комиссар которого, Анастас Иванович Микоян, в ходе деловой поездки по США в 1936 году закупил 17 крупных мясных комбинатов, 8 беконных фабрик, 10 сахарных заводов, 41 консервный завод, 9 кондитерских фабрик, 33 молочных завода, 11 маргариновых заводов, 178 хлебозаводов, 22 чайные фабрики. Для модернизации старых предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции приобрели новейшее оборудование и технологии.

На прилавках советских магазинов, торговавших съестными припасами, появились невиданные прежде «американские» продукты: вареная колбаса «мартаделла», названная в СССР «любительской», консервированный зеленый горошек, фруктовые соки, сосиски и сардельки… Новенькие хлебозаводы стали выпекать вкуснейшие «нарезные» батоны белого хлеба. Советские диетологи разработали так называемую «докторскую» колбасу… Много, много еще чего вкусного и вкусненького в короткие сроки, прямо-таки «из неоткуда» взялось, сразу став символами наступления «совсем новых времен».

Среди прочей съестной невидали настоящий фурор произвело американское мороженое «эскимо-пай» – эскимосский пирог. Насаженные на палочку глазированные шоколадом батончики сливочного мороженого в 1921 году запатентовали Кристиан Кейт Нельсон и Рассел С. Стовер. Технология производства была закуплена. Во время визита Микояна в Штатах закупили и дозировочные машинки, которые «делали эскимо» прямо на точке продажи[38]38
  Промышленный «эскимо-генератор» появился на Московском хладокомбинате № 8 только в 1947 году.


[Закрыть]. По популярности «эскимосское мороженое» очень быстро сравнялось с другим «американцем» – мороженым сорта «пломбир», которое по американской технологии вырабатывалось промышленным способом в Москве, Харькове, Ленинграде и Киеве на хладокомбинатах, оснащенных закупленным в США оборудованием.

На улицах городов «пломбир» продавали из больших коробов на колесах. Металлические колбы с «пломбиром» внутри короба заваливали колотым льдом, поэтому в летнюю жару мороженое не таяло. Порция приготовлялась вручную, при помощи особого дозатора круглой формы, оснащенного поршнем. На дно дозатора клалась круглая вафля, обычной ложкой продавец брал «пломбир» из колбы, наполнял им дозатор[39]39
  Точно такой же машинкой, но меньших размеров, рассчитанной на порцию в 20 г, в современной армии «выдавливают шайбу» – порцию сливочного масла, полагающуюся солдатам на завтрак.


[Закрыть], с помощью поршня выдавливал «шайбу» пломбира, сверху прилеплял другую вафлю и вручал покупателю. Вафли были нужны, чтобы не пачкать пальцы пломбиром. Их съедали вместе с мороженым, не оставляя никакого мусора. Характерной и неповторимой особенностью каждой порции было то, что на вафельках при запекании оттискивали имена – Таня, Петя, Клава, Соня, Вася и так далее. Возник даже такой обряд уличного гадания – если имя на вафельках «кругляша» совпадало с именем покупателя, то это считалось «к удаче».

По всей стране открывались «Гастрономы» – невиданные прежде магазины торговли продовольствием. Среди изобилия витрин – рыбной и мясной гастрономии, сыров, вин и прочего – особое внимание привлекали кондитерские отделы, а в них более всего поражали шоколадные конфеты. Они были разных сортов. Завернутые в красивые бумажки с картинками и узорами, которые тотчас стали собирать, как прежде марки. Конфеты продавали на развес свободно, без всяких там талонов, купонов и карточек, «только за одни деньги» и в неограниченном количестве. Цена шоколада, правда, «кусалась», но он был. Его видели впервые «после НЭПа».

Ну, очереди, конечно, появились. Цены подскочили. Временами пропадало из продажи то одно, то другое. Это объясняли скупкой для перепродажи[40]40
  Несмотря на «положительные тенденции», всего для всех сразу не хватало. Ассортимент магазинов больших городов был богаче, чем в малых. А до села и вовсе ничего не доходило. Оборотистые люди закупали «там, где было», и везли туда «где, такого не было», перепродавая там «дефицитный товар» с большой надбавкой. Таковое деяние в Уголовном кодексе называлось «спекуляцией», и за него полагалось наказание, вплоть до тюремного заключения. Но срок спекулянтам давали небольшой. Всех переловить возможности не было. Промысел процветал все то время, пока была советская власть. Ограничение норм одноразовой продажи только увеличивало спрос и взвинчивало цену.


[Закрыть], и власти ограничивали норму «выдачи в одни руки». Чтобы «добыть больше», в очередь ставили детей. Ограничений по возрасту для стояния в очередях не было – дети тоже считались «руками».

Однако ж, несмотря на все издержки, все-таки казалось, что стало лучше. В сравнении с недавними «голодными годами» так вообще замечательно. Тем более, что одной только государственной торговлей дело не ограничивалось.

Городские базары, называемые «колхозными рынками», радовали изобилием. Этот феномен, которым так любят козырять приверженцы советского строя, объяснялся очень просто. В колхозах денег не платили, с колхозниками рассчитывались «натурой» – сельхозпродуктами, доля которых определялась по количеству начисленных «трудодней». Налоги же с сельских жителей взимались наличными деньгами, за неуплату вовремя строго наказывали. Вот и несли селяне на городской базар все, что только производило свое хозяйство.

Несмотря на то что цены рынка были в два-три раза выше, чем в государственной и кооперативной торговле, мясо, птицу, рыбу и овощи горожане предпочитали покупать именно на рынках. Там товар был свежее и качественнее. Имелся выбор и можно было поторговаться, попробовать сбавить цену.

Каждое утро – очень рано, первыми поездами – из деревень в города приезжали крестьяне с бидонами и корзинами[41]41
  Приоритет в этом торге принадлежал «молочницам» – женщинам в возрасте, до которых власти меньше докапывались. Молодые и средних лет мужчины и женщины традиционно занимались чем-то другим. Исключение составляли пожилые мужчины, но их было не так много. Иногда женщинам помогали подростки (сыновья, внуки), которые таскали за «молочницами» тяжелые бидоны и корзины.


[Закрыть]. Они обходили дома и дворы, предлагая на продажу молоко, сметану, творог. По договоренности те же торговцы привозили и яйца, зелень, сезонные ягоды. Несмотря на разнообразие привозимых «деревенских» товаров, этих торговцев привычно называли «молочниками». Молоко и его производные были главным товаром, которым торговали круглый год.

Государственная торговля в категориях «качество», «цена», «свежесть» конкурировать с ними не могла. Да и не собиралась. Этот крестьянский «пригородный» промысел являлся частью многолетнего уклада жизни, казавшегося совершенно естественным. У многих городских семей особенные отношения с сельскими поставщиками завязывались на протяжении поколений. Нередко у «своих» селян горожане на лето снимали часть дома, «выезжая на дачу». Это было удобно и взаимовыгодно: крестьяне получали «живые деньги», а горожане, из тех, кто не имел возможности иметь собственное загородное пристанище, могли покинуть душный и пыльный город, чтобы пожить на лоне природы в «доме с прислугой», чувствуя себя едва ли не «господами старого времени»[42]42
  Тема летнего житья на дачах в советской литературе и кино возникает неоднократно, и изучать ее можно во всех подробностях. Перечитайте хотя бы повесть «Тимур и его команда» Гайдара, ведь приключения Жени Александровой происходят как раз в подмосковной деревне подле железнодорожной станции, где еще «со старого времени» летом сдают дома под дачи. Из текста можно понять, что деревенские жители, главным образом, обслуживают дачников и ездят в город торговать молоком, ягодами-грибами и прочим, полученным со своего сада-огорода и собранным в лесу. В деревне остро стоит вопрос о налетах юных хулиганов на сады. Столкновение шайки Квакина с командой Тимура происходит в первую очередь из-за разницы положения детей в поселке. «Тимуровцы» – дети дачников, горожане из состоятельных семей, приезжавшие в деревню только на лето, чтобы отдохнуть: сам Тимур – племянник инженера автозавода, Женя – дочь полковника, Коля Колокольчиков – внук доктора и т. п. Им просто непонятно, зачем красть, если яблоки и груши есть у всех, в своих садах! Компания Квакина – деревенские мальчишки. Поесть дома вволю яблочек из своего сада они не могут: для их семей это товарная потеря. Поэтому они и крадут, чтобы не только полакомиться, но и подзаработать на мороженое, пиво и папиросы, продавая «добычу» пассажирам поездов, делающих остановку на станции.


[Закрыть].

Прямо оттуда

В то самое, ставшее теперь легендарным «довоенное время» комиссионные магазины советских городов оказались просто завалены отличного качества вещами. До того – целое десятилетие «после НЭПа» – вещи не покупались, а «распределялись по ордерам». Одеждой, обувью, отрезами тканей премировали ударников труда. Не то чтобы «промтоварами» вообще не торговали – когда было что, то продавали, но бывало это не всегда… чаще как раз и не было товаров этих самых. В то время приоритет отдавался отраслям тяжелой промышленности, производившим вооружение, боевую технику и военные самолеты.

При тотальном дефиците каждая тряпочка ценилась. Вывешенное на дворе для просушки стираное белье приходилось караулить, чтобы не покрали с веревки. Одежду и обувь берегли. Носили все до последней возможности, неоднократно ремонтируя, штопая, перелицовывая, перешивая и перекрашивая. Опытные портные, сапожники, мастера по латанию калош, выкупив у местных Советов патенты на частную работу, «зашибали хорошую деньгу», реставрируя ношеную обувь и поновляя старые вещички.

Казалось, их процветанию пришел конец, когда в 1940 году вдруг появилось столько всего и сразу! Осенью 1939 года в состав СССР были включены области Западной Украины и Белоруссии, прежде принадлежавшие Польше, а потом страны Прибалтики, Бессарабия и Северная Буковина. Оттуда стали привозить ткани лодзинских текстильных фабрик, которые не видели с «до революции». Бостоновые и шевиотовые костюмчики. Пиджаки из твида. Модного кроя пальто, пошитые из английских тканей «молескин», в вельветовый «рубчик» или в «селедочную косточку»! Плащи-макинтош. Туфельки на каблучках! Галстучки, шляпки, сорочки. Дамские и мужские перчатки. Легкие платья, береты, жакеты и горжетки… Наручные часы разных марок. Духи-помады, тонкое шелковое белье, чулки… ой, да разве все упомнишь?!

Такую роскошь прежде видели разве что в «Торгсине»[43]43
  Торгсин – государственная организация в СССР, занимавшаяся обслуживанием гостей из-за рубежа и советских граждан, имеющих «валютные ценности» (золото, серебро, драгоценные камни, предметы старины, иностранную валюту), которые они могли обменять на пищевые продукты и другие потребительские товары. «Брать в Торгсине» считалось невероятно престижным. Это была одна из самых весомых привилегий советских граждан. Указывало на особенное положение в советском обществе.


[Закрыть], да и то не такую, а приблизительно похожую. Конкуренцию «Торгсину» составляла контрабанда. Не кто-нибудь, а сам Маяковский, кипя благородным негодованием, обрушивался на модниц, покупавших жакеты, привезенные контрабандистами, яростно плюясь обрывистыми строками:

 
Знаю я – в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой[44]44
  Владимир Маяковский – «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им».


[Закрыть].
 

Но к исходу 20-х годов советские границы перекрывались все надежнее, связываться с контрабандистами становилось все опаснее. За провоз, хранение, продажу и покупку контрабандных товаров советские законы строго карали.

После ликвидации магазинов для торговли с иностранцами все «заграничное» стало стоить очень дорого. Кое-что привозили моряки и иностранные специалисты, работавшие на советских предприятиях. В Ленинграде, Одессе и портах Кавказского побережья что-то оставляли «приезжие по линии интуриста». Но подобный ввоз был каплей в море спроса, а потому все вместе это стало называться «дефицитными товарами», и цены на них так подскочили, что позволить себе купить «привозное оттуда» могли очень немногие. Это даже не называлось покупкой. «Дефицит» не покупали, а «доставали». И вот теперь все «это» приобреталось совершенно легально, через систему комиссионных магазинов. Можно было просто пойти и купить по более или менее приемлемой цене за самые обычные советские деньги. От такого голова радостно шла кругом!

Теперь никто не осуждал за желание нарядно одеться, выглядеть элегантно, как прежде, когда, бывало, на комсомольских собраниях решалось – а не проявление ли мещанства «брюки-дудочки» и галстук в полосочку!? Возникли новые моды. Поменялись вкусы. Это очень заметно по предвоенным фильмам – их персонажи и одеты не так, и ведут себя несколько иначе, чем в советских кинокартинах, снятых тремя-пятью годами ранее[45]45
  Посмотрите фильмы «Антон Иванович сердится», «Сердца четырех», «Музыкальная история». Сравните с «Путевкой в жизнь», «Светлым путем», «Вратарем», «Горячими денечками», «Партбилетом», «Ошибкой инженера Кочина» и пр. Одеты люди совсем не так. Поменялся их образ жизни. Конечно, это все киногрезы, но, если появились мечты об этом, значит, возникли они не просто так, не на пустом месте.


[Закрыть].

Тогда же появились пластинки с записями певцов-эмигрантов – Александра Вертинского и Петра Лещенко, специфического «цыганского репертуара», исполнителей чувственных и страстных аргентинских танго, с новыми мелодиями польских, румынских и прибалтийских джазовых оркестров.

Собственные патефоны, выпускавшиеся Коломенским патефонным заводом, приобрели уже многие, а вот пластинок не хватало. Завоз пластинок «оттуда» весьма существенно восполнил музыкальный дефицит и очень разнообразил досуг трудящихся.

Глубокий выдох

Имелся и еще один повод если не порадоваться, то хотя бы облегченно выдохнуть, провожая 1940 год. Много в нем случилось такого, чего, правду сказать, и не ждали. После того как в ноябре 1938 года «железный нарком» НКВД товарищ Ежов «был переведен на другую работу», возглавивший наркомат верный сталинец товарищ Берия снарядил расследование дел своего предшественника. Этим фактически был положен конец «Большому террору», невероятным по масштабу репрессивным акциям, производившимся согласно приказу наркома НКВД за № 00447 от 30 июля 1937 года и нескольким дополнявшим его. Все происходившее в это время советская пропаганда называла «ежовщиной», возлагая вину на бывшего наркома и его ближайшее окружение.

Специальная комиссия, ревизовавшая деятельность коломенского РО НКВД, проверив следственные дела 1937–1938 годов, пришла к выводу, что большинство из них было сфабриковано и фальсифицировано. Из 120 таких «дутых дел» 56 окончились смертными приговорами, приведенными в исполнение на Бутовском полигоне[46]46
  По каждому из этих дел проходил не один человек, а группа обвиняемых. То есть количество жертв в разы больше.


[Закрыть]. По результатам расследования начальник Коломенского райотдела НКВД Галкин и его помощник Терновский попали под следствие, в ходе которого Галкин признал, что дела фабриковались по отработанной схеме: «Протоколы допросов писались особой группой сотрудников в отсутствии обвиняемых. Другая группа сотрудников понуждала эти протоколы подписывать»[47]47
  Согласно показаниям других обвиняемых, эти группы составлялись из курсантов школы НКВД. По профилю занятия их называли «писатели» и «ударники». «Писатели» фабриковали письменные признания обвиняемых, а «ударники» били подследственных, заставляя подписывать протоколы, полные самых вздорных обвинений.


[Закрыть].

Бывшего начальника районного отдела НКВД старшего лейтенанта Галкина военный трибунал войск НКВД Московского округа 28 января 1940 года приговорил к расстрелу. Однако при утверждении приговора Президиумом Верховного Совета СССР смертный приговор был заменен на 10 лет лишения свободы[48]48
  Фактически Галкин отбыл четыре года из десяти – 1 января 1944 года по месту отбытия наказания был призван Беломорским РВК и направлен в 112-й запасной стрелковый полк в Лупче-Савино под Кандалакшей. Дальнейших сведений о нем не имеется.


[Закрыть]. Помощника начальника Коломенского РО НКВД младшего лейтенанта госбезопасности Терновского военный трибунал войск НКВД Московского округа 28 мая 1940 года также приговорил к высшей мере наказания, замененной 10 годами лагерей[49]49
  В 1943 году Терновский попал на фронт и в августе 1943 года пропал без вести. Сведения сайта Министерства обороны «Память народа».


[Закрыть].

Разоблачение «ежовщины» преподносилось и воспринималось как торжество справедливости. Тому кошмару, который творился полтора года, нашлось наконец-то внятное объяснение. Ведь в голове же не укладывалось! Как же так? Люди, знакомые с детства, кого ты «знал, как облупленных», сплошь и рядом оказывались врагами народа, злодеями, извергами, замышлявшими кошмарные преступления!

«Взятых по коломенским делам» судили в Москве «тройки» при областном управлении НКВД. Оттуда до Коломны доходили только приговоры. И согласно им получалось, что на территории Коломенского района сплели агентурные сети английская, немецкая, польская и японская разведки. Что, ставя перед собой диверсионно-террористические цели, часть населения района сплотилась в три (!!!!) тайные повстанческие группировки. Что затурканное «до последнего нельзя» коломенское духовенство якобы создало подпольную «церковно-монархическую организацию», ставившую перед собой далеко идущие планы по свержению советской власти.

В шпионаже, подготовке покушений на членов правительства, диверсий, актов саботажа и террора обвинялись фотографы, повара, сотрудники детских садов, возчики заводского хозяйственного двора, сторож разводного моста на Москве-реке и дворник детского туберкулезного санатория! Врачи, инженеры и конструкторы местных заводов, рабочие разных специальностей, пекари, кондитеры. Научный сотрудник краеведческого музея. Главный врач городской поликлиники. Старенькие попы и изгнанные из обителей монашенки, коротавшие свой век, пристроившись где кто и как смог…

Все это были люди мирных профессий, самых обыденных занятий и обывательского образа жизни. Но кроме-то них многие из арестованных являлись профсоюзными активистами, партработниками, а иные из казненных партийцев имели «дореволюционный партстаж», подвергались арестам, «при царе» отбывали тюремные сроки и ссылки[50]50
  В жернова репрессий попали коломенские ветераны революции 1905 года, состоявшие когда-то в боевой дружине подпольной организации РСДРП.


[Закрыть]! Как можно было поверить в их виновность, причастность, скрытность, двурушничество?! Да, но… поди-ка попробуй не поверь! За такое того гляди и самого… Потому-то и маялись душой.

Вот и представьте теперь, как «отлегло» у всех, когда арестовали и осудили руководителей местного райотдела НКВД, а имя страшненького Николая Ивановича Ежова, чьи сатанинские приказы они исполняли, перестали упоминать в газетах и вообще где бы то ни было. В этом исчезновении из публичного пространства того, кого еще так недавно, трясясь от страха, славословили на каждом углу, наученные горьким опытом советской жизни люди увидели верный знак тому, что и самого товарища Ежова… того. Как и когда, известно не было, но что «того», никто не сомневался.

До широких народных масс, через прессу и выступления на собраниях, довели сведения о разоблачении коварных врагов, пробравшихся в карательные органы и занимавшихся вредительством. Это они погубили множество ни в чем не повинных советских людей. Их разоблачили и наказали. Провели чистку кадров. Теперь можно было жить дальше, конечно, соблюдая определенную осторожность. Язык не распуская.[51]51
  Организатор самых страшных преступных арестов в Коломне Андрей Алексеевич Папивин наказания избежал. Он возглавлял коломенский РО НКВД на момент начала операции по реализации указов наркомата за № 00447. Именно он организовал уничтожение коломенского священства и интеллигенции, произвел самые массовые аресты, но в декабре 1937 года Папивин перешел в областное управление, передав дела Галкину, а в 1938 году перевелся на Сахалин, где благополучно и отсиделся, пока разбирались дела «ежовщины». Из органов его уволили, но не посадили и не расстреляли. Когда началась война, вернули на службу. Он стал начальником особых отделов 11-й армии, а потом возглавлял службу «Смерш» 1-й ударной армии. Дослужился до полковника, получил ордена Красной звезды, Красного Знамени, Отечественной войны 1 и 2-й степеней. Из всех неприятностей, случившихся с ним, припоминается лишь факт исключения из партии в 1960 году, когда Папивину было 58 лет. Главным судьей ему стал Господь Бог. У людей руки не дотянулись.


[Закрыть]

Блаженство неведения

Вот, собственно, всему этому и радовались люди, садившиеся за столы поздним вечером 31 декабря 1940 года. Им, поднимавшим заздравную чарку, казалось, что жизнь идет правильным путем, все устраивается к лучшему и всех их ждет счастье. Ну, если уж не прямо вот и счастье, то уж, во всяком случае, отсутствие бед, что само по себе совсем не худо!

Перед самым Новым годом в местной газете «Коломенский рабочий» опубликовали подборку писем старшеклассников, делившихся своими мечтами о будущем. Ученик 9 класса школы № 3 Борис Благовещенский написал так:

«Каждый прошедший год оставляет у меня много хороших впечатлений, а наступающий дарит надеждами. Я знаю, что наступающий год будет еще более лучшим и счастливее, чем предыдущий. Новый 1941-й год для меня замечателен тем, что я перехожу в 10-й класс средней школы, а по окончании его я пойду служить в Красную армию. Мысли о службе в рядах Красной армии постоянно волнуют меня. Хочется, чтобы этот счастливый в моей судьбе день наступил поскорее. Вот почему с чувством волнующей радости я встречаю каждый новый год.

Я уже 9-й год учусь в школе и каждый провожаю отличными оценками по всем предметам. Первую половину этого учебного года я окончил кругом «на отлично». Наступают зимние каникулы. Они принесут много развлечений и радости. Постараюсь организовать свой отдых так, чтобы физкультурой и спортом закалить и укрепить свое здоровье, набраться новых сил для продолжения учебы в новом году».

Ученица той же школы № 3 Зоя Сурина изъяснялась с детской простотой и непосредственностью:

«Мне очень радостно встречать новый 1941-й год, потому что для меня он будет не менее счастливым, чем 1940-й. Первое полугодие я окончила очень успешно, на круглые «отлично». Думаю, и во втором полугодии учиться «на отлично». В дни каникул буду помогать маме по хозяйству, читать книги, кататься на коньках и лыжах, а когда придет время занятий, снова возьмусь за учебу с еще большим упорством и настойчивостью».

Ученик 8 класса школы № 7 Владимир Кожанкин был серьезный парень, уже вполне определившийся с выбором жизненного пути:

«Наступает новый год. Я хочу, чтобы он был еще лучше, чем прошлый 1940-й. В 1940-м году я перешел в 8-й класс и как член агрономического кружка при доме пионеров стал кандидатом на поездку на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. В наступающем году я выращу улучшенные сорта помидоров и сладкую культивированную вишню «Владимировку». У себя в саду я уже в этом году проводил много интересных опытов. Уже с 7-го класса готовлю себя к поступлению в Тимирязевскую академию и буду агрономом. Я очень увлекаюсь агрономией, особенно плодоводством и думаю, что выполню свои заветные мечты».

Ему буквально вторила десятиклассница Леся Смирнова:

«В 1941-м году у меня открывается большая дорога жизни – я кончаю школу и обязательно поступлю в ВУЗ. Хочу быть инженером, строить машины для нашей советской родины. Много предстоит сложностей: экзамены, самостоятельная жизнь, углубленная учеба. Но все это я ожидаю с радостью и готова перенести любые трудности, только чтобы иметь возможность работать на заводе инженером. Вот почему я с такой радостью ожидаю новый год – год больших для меня событий. Но я знаю, что страна заботится о детях, заботится обо мне, о моем воспитании и знаниях и ждет от меня ответа за свою заботу. Мой ответ любимой родине будет отличная учеба».