Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Глава 10. Марийка и боярин

С новыми постояльцами жизнь Марийки пошла повеселей. Гришка Малыга хоть частенько и пропадал в питейной избе, но, когда был трезвым, с какой-то неуемной жадностью хватался за хозяйственные дела. У него поистине были золотые руки: первостатейный плотник, умелый кузнец, искусный печник, великолепный сапожник… Всё ладилось и спорилось у Гришки.

Марийка диву дивилась:

– Ну просто клад твой супруг, тётя Авдотья.

– Если бы не винцо, цены бы такому мужику не было, – поддакнула Авдотья и тяжело вздохнула. – Но винцо его погубит. Он ведь, бывает, по целой неделе из запоя не выходит, как будто черт его к зелью толкает. Беда!

– Добро ещё не буянит. Другие-то мужики, чуть хмель ударит, готовы всю избу разнести да ещё дерутся. Видела таких.

– Моего непутёвого Бог миловал. Знай, песни горланит, да так, что вся слобода слышит. Во хмелю он мухи не обидит. Проспится – и опять к бражникам.

– Да где он денег берёт, тетя Авдотья?

– Сама дивлюсь. У него друзей полгорода. Кому он токмо не помогал. За вино на любую работу горазд. Беда!

– А заговор от винного запоя не пробовала? Сказывают, есть такие знахарки.

– Пробовала, доченька. Приводила одну ведунью. Мой-то мертвецки пьяным спал, а бабка над ним заговор шептала. В конце заверила: «Теперь питейную избу за версту будет обходить». А Гришка мой оклемался, шапку в охапку – и опять к бражникам ударился.

– Выходит, не каждая знахарка запой снимает.

– А я так мекаю: никакая. Кто с младых лет к винцу пристрастился, того, как горбатого, могила исправит.

И всё же Авдотья шибко не бранилась: супруг между запоями и двор подновил, и огород привёл в порядок, и сена для коровы раздобыл.

И Гришка, и Авдотья с первых же дней называли хозяйку дочкой. По нраву им пришлась Марийка. И на огороде старается, и к прялке быстро приноровилась, и корову доить наловчилась. (Не каждому чужому человеку бурёнка вымя даст.)

Авдотья удовлетворенно высказывала:

– Не чаяла, что у Палагеи такая дочка работящая. Ты уж не серчай, но мать твоя никогда доброй хозяйкой не была. Прости её, грешную, Господи. А ты с лица хоть и в Палагею, но честь свою блюдешь и на всякий труд спорая. Да хранит тебя Бог.

– Хранит, тетя Авдотья. Никто меня не обижает.

– Всегда бы так, да токмо будь усторожлива. Нельзя тебе одной по городу ходить. Мало ли худых людей.

– Ты это к чему, тетя Авдотья?

– А к тому, доченька. Красным девицам не принято без пригляду гулять. Другие-то и шагу ступить без отца или матери не могут. А ты, почитай, с малых лет одна-одинёшенька по улицам бегаешь. Опасись!

* * *

Ковриге на Покров шестьдесят стукнет, но на здоровье не жалуется. Крепок Мелентий! Некоторые в эти лета от разных недугов валятся, а Коврига – хоть куда с добром.

– Кому жить, а кому гнить. Бог меня не забывает, – довольно говаривал Мелентий.

А вот супруга его была квелой и за последние годы превратилась в немощную старуху. Но Коврига шибко не горевал: свою постель он нередко делил с сенными девками. Правда, они уже далеко не первой свежести, но разве можно их сравнивать со своей Матрёной Савельевной, коя одной ногой в могиле стоит. Никак нельзя! Девки – что сотовый медок. Когда молодая голубит, будто в раю находишься.

Перед глазами Мелентия вдруг всплыла «сиротинушка». Смачная девка, вот бы такую обабить. А что? Проще пареной репы. За девку заступиться некому: ни отца, ни матери, ни брата. Надо одну сенную девку – перестарку за холопа замуж выдать, а на её место взять юную сиротку. Рада будет. Какой босячке не захочется в богатых хоромах пожить? Да токмо пальцем помани.

На другой день к Марийкиной избе подъехал на пегом коне боярский дружинник Сергуня Шибан и, к своему удивлению, увидел на крыльце известного всему городу Гришку Малыгу, кой совсем недавно у боярина Ковриги новую изразцовую печь выкладывал.

– А ты чего здесь делаешь?

– Аль не видишь? Мережу плету.

В последние дни Гришка был трезв.

– Не слепой. Чего, сказываю, тебя сюда занесло?

– Судьба, Шибан. От неё, как от мухи, не отмахнешься. Кому что Бог даст. Сгорела моя изба, а Марийка приютила. Глядишь, под крышей, но печаль гложет.

– И печалиться неча, коль дармовую избу обрел.

– Да разве то изба? Ты б мою посмотрел. Всему городу на загляденье. Терем! Вот и выходит: чужую печаль и с хлебом съешь, а своя и с калачом в горло нейдет. Я в свою избу всю душу вложил, дивной резьбой изукрасил. Да и что говорить.

– Верю, Гришка, топором ты изрядно владеешь… А Марийка где?

– В огороде с моей старухой.

– Покличь.

На предложение боярина Ковриги Марийка, памятуя предсмертный наказ бабки Пистимеи, наотрез отказалась:

– Мне и здесь хорошо.

– Вот неразумная, – покачал головой Шибан. – В богатых хоромах будешь жить, в шелках и бархатах ходить, сладко трапезовать.

Гришка Малыга сидел, плел снасть и про себя посмеивался: золотые горы сулит Шибан. Выходит, неспроста. Ковриге, знать, новая девка для утех понадобилась. Ишь как Шибан Марийку улещает. Лишь бы она выстояла, а коль на боярские сказки прельстится, придется ввязаться.

Марийка же (молодец, девка!) молвила:

– Скажи своему боярину, добрый человек, что благодарствую. То – честь немалая. Но в служанки к нему не пойду. Мне и своя изба мила.

Марийка поклонилась боярскому послужильцу в пояс и убежала в огород.

– Чудеса, – крутанул головой Шибан. – Не ожидал такого от девки.

– Чужая душа не гумно: не заглянешь. А ты-то мекал, что раз дочь гулящей Палашки, то и чадо по той же стезе пойдёт. Не выгорело, Шибан. У каждой пташки свои замашки, хе-хе.

– Буде зубы скалить, баюн, – хмуро изронил послужилец и повернул коня к боярским хоромам.

Мелентий ушам своим не поверил. Нищая девка на богатства не позарилась. Да то уму непостижимо! Но такое с рук Марийке не сойдет. Не тот Коврига человек, дабы лакомая девка от него упорхнула.

– Ты вот что, Сергуня, – молвил боярин, малость подумав. – Выследи оную гордячку и приволоки силом. Но чтоб никто не узрел – ни Гришка, ни баба его, ни другой любой зевака.

– То дело непростое, боярин. Днем – всюду люд, а ночью Марийка в избе с погорельцами. Ума не приложу, – развёл руками Шибан.

– А ты приложи, Сергуня. И чтоб поборзей! – прикрикнул Мелентий. – А когда девку возьмешь, то в хоромы не доставляй.

– А куда ж, боярин? – вконец озаботился послужилец. Чудит же Мелентий Петрович!

– Доставь в мое вотчинное село. И дабы ни одна душа не ведала!

– Добро, боярин, – кивнул Сергуня. Однако лицо его было неспокойным и кислым: не так-то просто девку похитить.

Несколько дней Шибан выслеживал Марийку, и наконец-то ему сопутствовала удача: девушка пришла к могиле матери на кладбище. Оно было старинным, заросшим кустами и деревьями.

Сергуня привязал коня к ограде погоста и крадучись пошел меж деревянных крестов и могил. Ему помогал сам Бог. Глухо, пустынно, сумеречно.

Марийка, ничего не подозревая, тихо разговаривала с матерью:

– Ты уж не серчай, маменька. Чужих людей в твою избу пустила. Они добрые, меня своей дочкой называют. Лиха не сотворят…

А лихо – за спиной. Раз – и рогожный мешишко на голову. Марийка со страху было закричала, но «лихо» затянуло рот (поверх рогожи) тугим, плотным кушаком. Марийке оставалось лишь мычать, но тотчас услышала угрозливый шепот:

– Не мычи и не брыкайся, а то и нос завяжу. Тогда и дух вон.

Марийка примолкла. Шибан, оглядевшись, затащил её в кусты, связал ременными путами руки и ноги и вновь пригрозил:

– Лежи тихо, коль жить хочешь.

«Опасись одна ходить. Мало ли лихих людей», – всплыли в голове Марийки слова Авдотьи. Как права оказалась та! Она очутилась в руках лиходея. Но кто он и что ему надо?

У Марийки никогда не было недругов, она никому не делала зла. Кому же понадобилось схватить её прямо на кладбище?! Пресвятая Богородица, что же этот злодей с ней сотворит?

А Сергуня ждал полной темноты. Никто не должен видеть, как он повезет девушку в село Веськово, кое в четырёх верстах от Переяславля-Залесского.

Ближе к ночи выпала роса и стало прохладней. Марийка была в одном легком сарафане. Шибан укрыл пленницу своим долгополым суконным кафтаном и тихо, но уже миролюбиво произнес:

– Ничего не бойся. Скоро я отвезу тебя в доброе место. А пока потерпи.

Но Марийке было страшно. Да вон и филин пугающе заухал. Ночью выползает на кладбище всякая нечисть. Жуть! И чего тянет этот злыдень?

Мало погодя Сергуня поднял девушку на руки, выбрался из кустов и пошагал меж могил к выходу из погоста. У ограды его давно поджидал пегий конь.

Дорога к Веськову петляла дремучим лесом. Конечно, в боярскую вотчину можно было добраться более удобным путем, вдоль берега озера, но Сергуня побоялся встреч с рыбаками, кои нередко засиживались у кострищ и ночами. Дорога лесом куда надежней: ночью она всегда пустынна.

По чёрному звёздному небу плыла, освещая путь, задумчивая серебристая луна. Стояла чутко-пугливая, завороженная тишь, лишь при слабом, набегающем ветерке слышался легкий шум сосен и елей да нарушал покой дробный цокот копыт пущенного в рысь коня. Его-то и услышала ватага мужиков, неторопко бредущих встречь всаднику.

Ватага остановилась, прислушалась.

– Кажись, один едет, – молвил один из путников.

– Чо делать будем, Качура? В лес сойдём аль на вершника глянем?

Большак, вожак ватаги Данила Качура, дюжий, рослый мужик в войлочном колпаке, твёрдо бросил:

– Глянем!

На крутом повороте дороги перед Сергуней неожиданно выросла стена мужиков. Разбойный люд! У Шибана ёкнуло сердце, но он был не из пугливых; выхватил из кожаных ножен меч, устрашающе крикнул:

– Посеку! Расступись!

Но лихие не дрогнули, двое из них натянули тетивы лука.

Вот тут-то Марийка, кинутая поперёк коня, заслышав голоса людей, замычала изо всех сил, затрясла головой и задвигала связанными ногами. Авось и избавят её от полона неведомые люди.

– Спрячь меч, коль жить хочешь. Кому сказываю! Лучники! – громко воскликнул Качура.

И Сергуня понял: ещё миг, другой – и две стрелы пронзят его грудь. Пришлось вложить меч в ножны.

Ватажники (а было их человек десять) сняли с коня Марийку, освободили от пут и рогожного мешка и удивлённо загалдели:

– Ну и ну. Девка!

Качура, ухватив увесистой рукой коня за узду, повелительно молвил:

– Слезай!

Шибан нехотя слез, и тотчас к нему метнулась разгневанная Марийка.

– Так вот кто меня похитил! Злыдень! Куда ты меня вёз?

– Что за человек? – вопросил Марийку большак.

– Худой человек. Шибан, кой боярину Мелентию Ковриге служит.

– Наслышан о сём боярине, – хмуро произнес Качура. – Жесток. От него оратаи[32]32
  Оратаи – пахари, крестьяне.


[Закрыть] в леса бегут… И куда ж ты вёз девку?

Сергуня не захотел выдавать своего боярина и взял вину на себя.

– Приглянулась. Побаловаться захотел.

– А зачем в лес потащил?

– А чтоб никто не видел. Эка невидаль девку потискать. Не убудет!

Сергуня подмигнул ватаге, широко осклабился. Ухмылка его при лунном свете была хорошо заметна. Шибан норовил прикинуться простачком, дабы привлечь на свою сторону мужиков. Но мужики не любили ни бояр, ни их служилых людей.

– Всё ли так сказывает этот боярский прихвостень? – повернулся к Марийке большак.

Девушка развела руками:

– Не знаю, что и сказать, люди добрые. И всего-то видела его один раз. И вдруг такое. Схватил меня на кладбище, когда на могилку матери наведалась.

– А отец жив?

– Сирота я, добрые люди.

Качура с недобрым лицом вновь ступил к Шибану.

– Сироту обижать – великий грех. Рогатину ему в брюхо – и вся недолга. Не так ли, ребятушки?

– Так, Данила.

Но Сергуню спасла Марийка:

– Не лишайте его жизни. Отпустите!

– Добрая же ты, деваха. Он тебя помышлял обабить, а ты его милуешь. Будь, по-твоему. Но меч и коня мы заберём. Живи, Шибан! Да не забывай молиться на девку.

Сергуня вернулся к боярину, как побитая собака. Без меча, кафтана и коня. Удручённо молвил:

– Не выгорело дело, боярин. Беда приключилась.

Мелентий Петрович, выслушав Сергуню, затопал ногами:

– Дуросвят! Малоумок! С пустяшным делом не мог справиться. Со двора выгоню!

Долго бушевал и гневался, пока не плюхнулся на высокое резное кресло и не спросил:

– А с девкой что?

– Не ведаю. Что с ней разбойная ватага содеяла, одному Богу известно.

– Ну и дела!

Гришка и Авдотья хватились Марийку ещё поздним вечером.

– И куда запропастилась?

Всю ночь не спали, но Марийка не появилась и утром. Встревожились.

– Дело худо, Авдотья. Если в полдни не появится, пойду искать.

– Да куда пойдёшь-то?

– Ведаю! К боярину Ковриге.

Глава 11. Год 1266

Год 1266 принес немало добрых и недобрых вестей и перемен. В Сарай-Берке[33]33
  В правление Золотой Ордой Батыя город назывался Сарай-Бату.


[Закрыть] умер великий хан Золотой Орды Берке, жестокий и немилосердный враг. «И была ослаба Руси от насилия татарского». Натерпелись русичи свирепого хана! Ордынцы спешно покинули удельные княжества, дабы присоединиться к тому или иному влиятельному хану, претендующему на золотой трон. В Сарай-Берке намечалась кровавая резня, и неясно было, кто выйдет из неё победителем. Ногай, Хулагу или внук Батыя от второго сына Тутукана?

Русь затаилась. Князья ведали: каждый – не подарок. Ногай – не менее жестокий, чем Берке, один из главных воевод татарских. Ещё в княжение Невского начались в Золотой Орде (Волжской или Капчакской) раздоры. Ногай, надменный могуществом, не захотел повиноваться хану и сделался в окрестностях Чёрного моря независимым владетелем. Он заключил союз с греческим императором Михаилом Палеологом, который в 1261 году, к общему удовольствию россиян, взяв Царьград и восстановив древнюю монархию Византийскую, не устыдился выдать свою побочную дочь Евфросинию за мятежного хана. От имени Ногая и произошло название татар ногайских[34]34
  Ногай – татарский правитель территории от Дона до Дуная. Имел большое влияние в Золотой Орде, выдвигал на ханский престол своих ставленников, умер в 1300 году.


[Закрыть], а затем и Ногайской Орды[35]35
  Ногайская Орда – феодальное государство кочевников (ногаев, позднее – ногайцев) к северу от Каспийского и Аральского морей, от Волги до Иртыша. Выделилась из Золотой Орды в конце XIV – начале XV века. Центр – г. Сарайчик.


[Закрыть]. Осенью 1266 года Ногай стал собирать свои тумены, чтобы двинуться на столицу Золотой Орды.

Не дремал и персидский хан Хулагу, давний соперник Берке, многие годы мечтавший завладеть богатыми улусами брата великого Батыя. Он, как и хан Ногай, начал двигать свои войска к рубежам Золотой Орды.

Великий каган, император Монголии Менгу, сын четвёртого сына «покорителя земель» Чингисхана, близкий друг хана Батыя, благодаря которому он завладел троном империи, не поддерживал ни Ногая, ни Хулагу. Каган хотел видеть повелителем Золотой Орды человека своего знаменитого могущественного рода. Его выбор пал на внука Батыя, Менгу-Тимура. Он молод, тверд характером и никогда не даст поблажки Руси. Он не в пример хану Сартаку, расколовшему было кочевников на христиан-несторианцев и мусульман, является ярым защитником ислама, истинным правоверным. Менгу-Тимур не будет походить и на хана Берке, который не напустил на восставшую Ростово-Суздальскую Русь свои многочисленные тумены. Берке отравил лишь великого князя Александра Невского. Но этого ничтожно мало. Менгу-Тимур обещает не только лишить жизни всех Ярославичей, но и беспощадно наказать всех русских князей, посмевших принять участие в вечевых восстаниях ростово-суздальских городов. Именно такой хан и нужен сейчас Золотой Орде.

Но как быть с Ногаем и Хулагу? Оба рвутся к власти, и оба стараются выйти из-под узды кагана, и если один из них действительно завладеет Сарай-Берке, то он ещё больше усилит свое могущество и примет все меры, чтобы получить полную самостоятельность от императора Монголии. Это крайне опасно. Не для того великий Чингисхан создавал свою громадную страну, чтобы она через три десятка лет рассыпалась на осколки.

От кагана помчались к Ногаю и Хулагу спешные гонцы с грамотами. Но ни тот ни другой не приостановил движение своих войск к Сарай-Берке. Дело принимало угрожающий оборот. И тут проявил свой характер внук Батыя. Он расставил верные ему тумены вокруг столицы, собрал курултай[36]36
  Курултай – военный совет.


[Закрыть], пригласив на него и хана Ногая, и твердо заявил:

– Никто не смеет отменить повеление великого кагана. Вот золотая пайцза[37]37
  Пайцза – пластинка, выдававшаяся татаро-монгольскими ханами в XIII–XV веках, как верительная грамота.


[Закрыть]. Смотрите! Тот, кто позволит себе нарушить приказ хана ханов и заветы Потрясателя Вселенной Чингиса, того ожидает смерть. Теперь скажите мне, – взор Менгу устремился на Ногая, – кто не согласен с повелением императора и задумал начать между соплеменниками кровавую войну, кто?

В шатре установилась гробовая тишина. Все ждали ответа Ногая.

– Да пусть живут века заветы Чингисхана. Я отвожу свои войска, – хмуро отозвался Ногай. И это означало, что повелителем Золотой Орды становится молодой Менгу-Тимур. Один же Хулагу не дерзнет кинуть свои полчища на Сарай-Берке.

С первых дней своего правления все помыслы Менгу-Тимура устремились на Русь. Он будет держать её в твердом кулаке и никогда не позволит вспыхнуть новым городским восстаниям урусов. Никакого единения князей! Русь должна быть раздробленной и покорной. Хватит в этой стране Александров Невских и Даниилов Галицких. Первый был отравлен, а второй умер своей смертью всего несколько недель тому назад. Не стало двух самых могущественных князей Руси. Но и у того и у другого остались братья и сыновья. Некоторые из них могут быть опасными, особенно Ярославичи. Правда, один из них, великий князь Ярослав Ярославич, из кожи вон лезет, чтобы угодить Орде. Он готов ради своей власти пойти на всяческое унижение и любое повеление хана, пусть для урусов самое низменное и предательское. Лесть и угодливость Ярослава не знают границ. Такой человек пока нужен Орде. Пока! Он, Менгу-Тимур, использует великого князя в своих целях. Сейчас Ярослав задумал собрать русских князей с дружинами, чтобы наказать литовца Довмонта, который без разрешения великого князя занял псковский престол. Но Довмонт наверняка найдет себе сторонников не только в Великом Новгороде, но и за рубежом, на своей родной земле. Может завязаться большая война. Того-то и надо Золотой Орде. Тяжелые сражения гораздо ослабят и Русь, и Литву. На последнюю давно уже замахиваются татаро-монгольские ханы. Не худо повторить 1258 год. Даниил Галицкий ещё четыре года назад нанес поражение литовским войскам короля Миндовга. Тот был вынужден покинуть русские земли, и всё же Даниил, заключив с Миндовгом мир, оставил ему Полоцк, где сел племянник короля, князь Товтивил.

Однако пребывание в Полоцке литовского князя вскоре привело к новой русско-литовской войне. В 1258 году Товтивил со своей дружиной двинулся к Смоленску, разорил Войщину и Торжок. Это привлекло внимание Золотой Орды, которая сама помышляла о захвате полоцко-минских земель. Хан Берке послал несколько туменов под началом полководца Бурундуя. Тот нанес мощный удар литовцам с юга и вернулся в степи с богатой добычей. Так будет и ныне: Ярослав непременно пойдёт на Псков, и он, хан Менгу-Тимур, погреет на этом руки. То, что не успел сделать Берке, претворит новый повелитель Орды. А Берке был крайне недоволен Ярославом, вызывал к себе в Сарай-Берке и осыпал грубой бранью за то, что Псков и Новгород вышли из послушания великого князя. Ярослав поклялся беспощадно наказать оба города.

Отрадно Золотой Орде, когда воюют между собой русские князья. 1266 год должен принести Менгу-Тимуру благоденствие и процветание. Так угодно всемогущему Аллаху.

Глава 12. Господин Великий Новгород

Неохотно снаряжался в дальний поход боярин Мелентий Коврига. И чего не сидится великому князю Ярославу? Псков, вишь ли, без согласия Ярослава возвёл на свой стол литовского князя Довмонта. Эка беда приключилась! Мог бы допрежь и грамотой пригрозить. Нет, собирает со всех городов рать и потащится под самую Ливонию. Господи, кончилась покойная жизнь! Четыре года не ведал Мелентий никаких ратных дел, жил – не тужил, покою радовался. Сладко ел и пил и девок не забывал. Правда, с «сиротинушкой» сорвалось. Сгинула красная девка, будто черти унесли.

Гришка Малыга поганым языком вякал:

– На тебе вина, боярин. Коль ты её к себе сманивал, то и держишь ныне взаперти. Отпусти Марийку, а не то к самому князю пойду.

Вот дурья башка, привязался. Пришлось Гришку во двор впустить. Но ни Сергуня Шибан, ни холопы, ни сенные девки и в глаза не видели Марийки. Однако уходил Гришка со двора хмурым. Ворчал:

– Всё равно у боярина рыльце в пуху. Неспроста он Шибана присылал.

Сергуня же разводил руками:

– Поищи в другом месте, Гришка. Мать-то колобродная была, вот и дочка её куда-нибудь затесалась к непутевым людям.

– Ты на Марийку охулки[38]38
  Охулка – порочащая хула, осуждение, брань.


[Закрыть] не клади. Девичью честь свою блюла, в строгости себя держала, – серчал Малыга.

Сергуня хоть виду и не показывал, но пребывал в смутной тревоге. Марийка может объявиться в любой день, и тогда Шибану несдобровать. Гришка Малыга непременно пойдёт к князю, а тот поставит Сергуню на свой княжеский суд. Дмитрий Александрович нравом в отца, строг, старозаветных устоев держится. За хищение девки может и в поруб[39]39
  Поруб – место для содержания преступников. Врытое в землю деревянное рубленое строение или крытая яма, стены которой укреплены брёвнами.


[Закрыть] кинуть или же (в пользу девки) пять гривен серебра стребовать. Деньги огромные, Сергуне вовек не расплатиться… У боярина одолжить? Пустая затея: скряга. Скорее у курицы молоко выпросишь, чем у него корку хлеба. Так и придется гнить в порубе.

Мерзко было на душе Сергуни.

Боярин упредил:

– Коль о девке где вякнешь, с живого кожу сдеру.

Но Сергуню и упреждать не надо: о таком деле и под обухом смолчишь.

Шибан с превеликой радостью принял весть о ратном походе. Идти далеко, под Новгород и Псков. Вояж может на долгие месяцы затянуться, а там, глядишь, и Марийка, коль окажется в Переяславле, в гневе поутихнет, да и Гришка пенять перестанет. Глядишь, всё и обойдётся. Дай-то Бог!

* * *

Не знал и не ведал боярин Коврига, что недоволен походом и сам князь Дмитрий Александрович. Идти на Псков – глубокая ошибка великого князя Ярослава. Обиделся, видите ли! Псковитяне прогнали с княжеского стола его сына Святослава и поставили литвина Довмонта. Теперь Ярослав всюду сердито разглагольствует: «Псков не захотел видеть у себя Рюриковича! На какого-то паршивого ляха променяли. Тьфу! Не бывать тому, чтобы русскими городами иноземцы правили!»

Зело разошелся великий князь. Хотя каждый ведает, что Довмонт принял православную веру и крестился под именем Тимофея. Каждый ведает и другое: сын Ярослава в ратных делах – ни рыба ни мясо, с таким воеводой на рубежах Руси стоять опасно. А вот Довмонт уже себя показал: одержал немало славных побед, и его уже чтят, как полководца. Такой не только никому Псков не отдаст, но и сам вражьими городами овладеет. Довмонт весьма нужен Руси. Надо во что бы то ни стало разрушить планы князя Ярослава. Великая разумница Мария Ростовская не зря присылала своего ближнего боярина Неждана Корзуна. Впрочем, его, князя Дмитрия, и увещевать не пришлось. Он не такой глупендяй, чтобы не понять истинные помыслы великого князя. Тот действует не только из-за своего сына Святослава, но и выполняет приказ хана Золотой Орды Менгу-Тимура. Дураку ясно, что задумал этот коварный повелитель: руками Ярослава начать на Руси новые кровавые междоусобицы. Но князья, тщанием Марии Ростовской, уже предупреждены о злокозненных замыслах Ярослава и Менгу-Тимура. Ведают о них и в Новгороде.

Собрав дружины во Владимире (а пришли они со всех городов Ростово-Суздальской Руси), великий князь довольно молвил:

– Доброе снарядилось войско. Ныне Довмонту несдобровать. День на роздых, а завтра с Богом к Новгороду. Юрий, поди, заждался меня.

Наместником Великого Новгорода был поставлен племянник великого князя Юрий Андреевич, сын печально известного Андрея Ярославича, кой в 1252 году поднял дружины на Золотую Орду, был сокрушительно разбит и бесславно бежал к шведам, бывшим врагам Александра Невского. Зная о ненависти Андрея к Невскому, свеи охотно приняли у себя беглого князя.

Племянник великого князя держал с новгородцами ухо востро. Народ своеобычный, гордый, чуть что – и выгонят неугодного наместника. Да что наместника? Сколь князей за последние годы с именитого стола скинули?! Не ведаешь, как и удержаться.

Дядюшка долгими часами наставлял молодого племянника, но Юрий Андреевич не во всем соглашался с великим князем. На словах поддакивал, но, когда тот уезжал из города, многое делал по-своему, идя на уступки новгородцам. Иначе бы ему и недели не продержаться. Попробуй пойди супротив посадника Михаила Мишинича и его влиятельных дружков Жирослава Давыдовича и Юрия Сбысловича, коих поддерживает не только посадская голь, но и купцы с боярами. Не пойдёшь!

Рать добиралась до Великого Новгорода едва ли не два месяца. (Не столбовая дорога!) Один кормовой обоз занимал свыше пятисот подвод. До ордынского нашествия дружины худо-бедно кормились в селах и деревнях, но ныне мужики так бедствовали, что хоть за суму берись. Май, июнь да июль – самые голодные месяцы. Вся надежда на новый урожай, да и тот будет невелик: не каждый мужик раздобыл посевного жита.

Дорога чаще всего тянулась лесом, иногда он распахивался на десятки сажен, а иногда так суживался, что колючие лапы сосен и елей цеплялись за тела дружинников и конские морды. Но хуже всего, когда дорогу перекрывали болотистые места, подводы ухали в зыбкую топь, застревали. Обозные люди отчаянно бранились, толкали телеги, хлестали лошадей ременными вожжами. Но иногда дело доходило до того, что возницы оказывались бессильными и приходилось возводить гати. На помощь приходили дружинники, и даже самый старший из них, Лазута Егорыч Скитник со своими дюжими сыновьями.

Лазуте давно прискучило сидеть на коне. Он скидывал с себя суконный кафтан (шеломы и кольчуги дружинников везли обычно до битвы на телегах), брал у возниц топор и с явной усладой рубил мшистые деревья; валил их, напирая всем своим богатырским телом, наземь, обрубал сучья, один, без посторонней помощи, вскидывал тяжелое бревно на могучее плечо и неторопко нес к строящейся гати.

Возницы одобрительно толковали:

– Силен, Лазута Егорыч.

– Мужичьей работой не гнушается.

И сыновья ему под стать.

Установив на болотине гать, обоз, дружинники и великий князь двигались дальше. Ярослав Ярославич предпочитал ехать в своём богатом, нарядном возке, кой тянула чубарая тройка коней, с возницей на кореннике. Впереди и сзади возка ехали отборные гридни, готовые в любой момент защитить великого князя. Даже среди русских дружин Ярослав никому не доверял: ему всегда мерещилась измена. Ростово-суздальские князья – люди родовитые, и каждый, поди, мечтает овладеть великокняжеским столом. Взять того же Бориса Васильковича. Разве он забыл, как его дед Константин Всеволодович был великим князем во Владимире? До смерти не забудет…

А сын Александра Невского Дмитрий? Уже сейчас ему тесен удел переяславский. И всего-то шестнадцать лет недавно минуло, а уж норовит в самые именитые князья выбиться. И всё по каким-то делам с Марией Ростовской шушукается. А от княгини Марии ничего доброго не жди. Она, бывшая верная потатчица Александра Невского, ныне вовсю пестует его сына. То и дело её доверенный боярин Корзун навещает Дмитрия. Надо бы тайно подловить этого боярина да пытку с пристрастием ему учинить. А то дело до худого дойдет. Уж не замышляют ли Мария и переяславский князь новую замятню супротив Орды? Четыре года назад, почитай, вся Ростово-Суздальская Русь поднялась. А в челе замятни – Мария Ростовская. И до чего ж люто ненавидит татар эта хитрющая баба!

Ярослав Ярославич уже давно возненавидел княгиню Марию. Вначале брала чёрная зависть. Многие видные сочинители и летописцы называли её самой мудрой и образованной женщиной не только Руси, но Западной Европы. Слова грамотеев бесили Ярослава.

Княгиня Мария из роду Ольговичей, а Мономаховичи всегда враждовали с Ольговичами. А уж про Ростов и говорить нечего. Этот город как бельмо на глазу. Гордый и всегда непокорный. Сколь раз норовили Всеволодовичи взять на щит Ростов Великий, но всегда возвращались битыми. Этого Ярослав никогда не забудет. Вот и сейчас ростовский князь Борис Василькович хмур и неразговорчив. Что-то таит в себе. А что? Уж не замышляет ли чего худого? В дальнем пути с великим князем может всякое случиться. Надо усилить охрану. Господи, кругом враги, кругом враги! Скорее бы до Новгорода добраться. Там сидит надежный племянник, кой встретит его колокольным звоном и хлебом-солью.

Но надежды великого князя не оправдались. Новгородцы закрыли ворота.

– Да что они, белены объелись? – удивился Ярослав Ярославич. – Аль своего великого князя не признали?

Глашатаи и дружинник с великокняжеским стягом подъехали к самым воротам. Стены густо усеяли горожане. Многие из них были в шеломах и кольчугах.

Глашатаи гулко закричали:

– Господа новгородцы! К вам прибыл великий князь Ярослав Ярославич! Открывайте ворота да поторопитесь!

Со стен насмешливо отозвались:

– Не торопись, коза, на торг!

– Слепой в баню торопится, а баня не топится!

Ярослав Ярославич похолодел. Коль племянник не показался, то его либо в поруб кинули, либо и вовсе живота лишили. Неужели придется Великий Новгород в осаду брать?

Но вдруг ворота, натужно заскрипев, слегка приоткрылись, и из них вышел побледневший племянник в алом кафтане, шитом серебряной канителью. В пояс поклонился дяде, молвил:

– Рад видеть тебя, великий князь.

– Вижу твое радение, – сквозь зубы процедил Ярослав Ярославич. – Разве так великих князей встречают?

– Прости, дядя. Посадник Михаил со своими подручниками подняли весь город. На вече решили пропустить токмо тебя.

– А дружины?

– Дружины впускать не велено.

– Да где это было видано?! – закипел Ярослав Ярославич.

– Говори с вечем, – понурив голову, молвил Юрий Андреевич.

Великий князь скривил рот. Его переполняли досада, гнев и унижение. Но спорить, видимо, не придется. Новгородское вече – одно из самых древних и влиятельных. Коль что оно решило, так тому и быть. Надо идти на помост и обосновать свое появление в Новгороде. И Ярослав Ярославич пошел. Перекрестившись на злаченые купола храма Святой Софии, произнёс:

– Выслушайте меня, новгородцы! Литва – наш давний враг. Много лет они тщатся захватить наши исконно русские города и превратить западные земли в свои вотчины. И за примерами далеко ходить не надо. Литовский князь Довмонт, родной брат жестокого и кровожадного короля Воишелка, пришел со своими иноверцами и завладел псковским столом. Как оное можно терпеть?! Вливайтесь в мои дружины, и мы очистим Псков от иноверца Довмонта!

На помост степенно вошли посадник Михаил Федорович Мишинич, Жирослав Давыдовыч и Юрий Сбыслович.

– Не пристало нам, меньшим людишкам, великих князей вразумлять, – поблескивая живыми, хитроватыми глазами, начал свою речь посадник. – Князя Довмонта сами псковичи позвали. Тот давно уже помышлял принять православную веру и принял! Ныне он истинный христианин и добрый воевода, кой известен своими подвигами за землю Русскую. Он не раз громил литовские войска и не раз ещё будет их громить.

– Люб нам Довмонт! – громко воскликнул Жирослав Давыдович.

– Стоять за Довмонта! – вторил Жирославу Юрий Сбыслович.

– Стоять! – грянуло вече. – Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова?! Стоять!