Текст книги "Гавриил, или Трубач на крыше"

– Чего – того?

– Ну, может, он по вашей части?

Семен Тюлькин вздохнул, оглядел стены, на которых были развешаны бумажки с блеклыми физиономиями и надписью «РОЗЫСК», помолчал и сказал:

– Нет у нас никакого «Архангела». Не проходит.

– Хорошо, хорошо – торопливо согласился Губин. – Может, и не ваш. Но ты послушай, что я тебе расскажу. Заколдобишься! Он такое, блин, вытворяет… Нет, ты послушай. И чего мне делать, скажи. Я ж насилу ноги унес.

– Ладно, говори, – согласился Семен. – Только не канючь. По делу давай. И чтоб покороче, мне скоро смену сдавать.

Прапорщик утомленно прикрыл глаза, изготовившись слушать очередную кляузу.

Сантехник Василий Губин перевел дух и начал рассказ…

– М-да-а-а, – протянул Семен Тюлькин, дослушав сбивчивое повествование своего дружка. – М-да-а-а… Стремное дело. Архангелы, ангелы… Только это у тебя, Вась, с перепоя. Ты вчерась чего жрал? Признайся.

Василий обиделся:

– Пошел ты!.. Чего жрал, чего жрал… Да ничего не жрал!.. Ну, принял с мужиками на работе. Ну, потом дома еще добавил стакан. Делов-то! Я что ж, мать твою, принять не могу? Или я, что же, блин, потащусь со стакана? Да ни в жисть! И потом, говорю же тебе, что с утра дело было.

– А утром – ни-ни? Ни граммульки? – ухмыльнулся Семен.

– Да что б я сдох!

Семен постучал пальцами по столу и, не глядя на сантехника, ласковым голосом попросил:

– Ты, Вась, руку покажи.

– Чо?

– Ну, руку покажи мне.

– Какую руку?

– Ну, твою. Не мою же!

Сантехник протянул ему руку.

– На, смотри. А на фиг тебе рука?

Тюлькин скользнул взглядом по грязному рукаву и уточнил свою просьбу:

– Нет, Вась, не так… Ты рукавчик закатай. До локотка.

– Ч-ч-ч-его? – изумился Губин.

– Ну, рукав, говорю, закатай. Тебе, что, трудно?

Губин подозрительно глянул на прапорщика:

– А зачем это?

– Ну-у-у… Просто так.

Василий отдернул руку и взъярился.

– Мудило ты, Сенька! Думаешь, я ширяюсь, да? Ты что, первый год меня знаешь?.. Я к нему как к другу, а он…

Тюлькину стало неловко:

– Да ладно тебе! Ну, попросил. Ну, мало ли что. Кругом сам видишь, что делается.

Сантехник продолжал дуться. Надо было как-то задобрить его. Семен поднялся из-за стола.

– Ладно, хрен с тобой! Раз такое дело, давай пойдем поглядим.

Лицо Василия просветлело, но в глазах еще таилась обида. Прапорщик вздохнул и сдвинул со лба фуражку:

– Ты, Вась, знаешь что? Ты меня пока на улице подожди. Мне сейчас смену сдавать, а как только – так сразу выйду. Пойдем архангела твоего посмотрим… И еще это… Ну, чтобы не всухомятку, значит… Может, ты там пока глянешь в лабазе бутылек?

– Идет! – радостно воскликнул Василий. – Спасибо, Сеня! Я ж знал – не откажешь!.. А в лабаз – это я мигом!

Он хохотнул и, быстро повернувшись, исчез за дверью.

* * *

Уже приближались сумерки, когда сантехник Василий Губин с прапорщиком Семеном Тюлькиным подошли к одному из домов серии Щ-991.

Сантехника держал в руке пластиковый пакет, слегка позвякивающий при ходьбе.

– Ты вот что, Семен, – говорил он другу. – Ты, значит, сразу-то не встревай. Мы сперва зайдем, я скажу, что случайно, мол, встретились. Потом бутылек поставим, колбаски нарежем, еще кильки банку я прихватил. С утра ведь ни куснул ничего – всё базарили с ним, аж не заметил, как день просклизнул.

Василий был весел, однако веселость эта сопровождалась некоторой нервозностью.

Тюлькин по мере приближения к дому тоже начал испытывать легкое беспокойство. Состояние приятеля отчасти передалось и ему. И хотя повода нервничать вроде не было, но вид окна на первом этаже почему-то его тревожил.

– А чего свет у тебя не горит? – спросил он Василия, указав на темный проем.

– Да бес его знает. Может, он электричество экономит. А может, ему свет и без надобности. Я ж тебе говорил: он сам, зараза, светится.

Они зашли в подъезд, где на стене висели обгоревшие почтовые ящики и виднелись корявые письмена самого разного вида и содержания, нацарапанные гвоздем или ножом.

– Вонища же у тебя здесь, – брезгливо сказал Семен.

– Агась, – подтвердил Василий. – У тебя в парадняке тоже, поди, не духами пахнет.

– И то верно, – согласился прапорщик.

Поднявшись на несколько ступенек, они остановились перед обитой жестью дверью губинской квартиры.

– Давай звони. – Семен по привычке отступил на полшага за спину Василия.

Губин медлил, собираясь с духом.

– Да звони ты, блин, – подтолкнул его прапорщик, чувствуя, что еще немного – и ему расхочется входить в эту чертову хату.

– Щас! Не гони! – огрызнулся сантехник, поднял заметно дрожавшую руку и надавил на кнопку звонка.

Квартира молчала.

Выждав немного, Губин позвонил снова.

За дверью не было слышно ни звука.

– Вдруг ушел? – с надеждой спросил Василий.

– Погоди, – ответил прапорщик, испытывая всё большее желание повернуться и топать назад. – Ты, когда уходил, дверь сам запирал?

– Сам, – неуверенно промямлил сантехник.

– Ну, тогда давай открывай. Чего стоять-то? – Семен Тюлькин с кривой ухмылкой поглядел на него.

Василий пошарил в карманах и вытащил ключ.

– Может, еще позвонить?

– Ты лучше ногой вдарь, – съязвил прапорщик. – А я пока за кувалдой сгоняю.

Губин шмыгнул носом, воткнул ключ, повернул его и осторожно потянул за дверную ручку.

Дверь скрипнула, открыв проход в темную прихожую, где под потолком висела незажженная лампочка, а в глубине проглядывалась вешалка и старая куртка, висящая на ней.

– Твои шмотки? – тихо спросил Семен у сантехника.

Василий молча кивнул.

– Э-э-эй!.. Есть кто-нибудь? – Тюлькин нервно облизнул губы.

Никто не отозвался.

Помедлив, Семен сделал шаг, отстранил плечом сантехника и, стараясь не выказать робости, шагнул в прихожую. Он быстро нащупал на стене выключатель и резко шлепнул по нему ладонью.

Зажегся свет.

В прихожей никого не было.

Прапорщик медленно приблизился к двери в туалет, распахнул ее, и заглянул внутрь.

Туалет был пуст.

Обследовав кухню и комнату (тоже пустые), Семен Тюлькин обратился к сантехнику Губину, всё еще не рискнувшему переступить порог собственного жилища.

– Архангел, говоришь, – улыбнулся он. – Нету его, Вася. Улетел твой архангел. Тю-тю.

Василий вошел, держась поближе к стене. Прапорщик Тюлькин смотрел на него с сочувствием.

– Потерял ангелочка, Васенька? Может, он под тахту залез? Или в шкаф сныкался? Ты поди, проверь.

Губин молча направился в комнату, задел дверной косяк, мотнул головой, а потом…

Потом прапорщик Семен Тюлькин увидел вот что.

Увидел он, как у Васьки Губина, старого знакомца его Васьки Губина, поехала крыша.

Ошизел, тронулся, долбанулся Васька Губин в момент.

Стоял этот дурень в дверях своей комнатухи, низко кланяясь пустой бутылке, торчавшей посреди стола.

– Гаврюша, – сказал он, – так ты здесь?

Бутылка, натурально, ничего не ответила, а Васька продолжал молоть языком.

– Задержался я малость, Гаврюша, не серчай. Зато вот пожрать принес. Ты ведь и сам тоже не евши.

И трясся, гад, как поросячий хвост. Щелкал зубами – и молол, молол.

– Пройду, Гаврюша, сейчас пройду… Да нет, ты сиди, мне стул без надобности. Я счас колбаски нарежу, килечку открою.

Затем начал, обалдуй, колбасу из пакета тягать, банку с кильками, буханку хлеба достал, уронил на пол, задергался, схватил одной рукой, а другой бутылку вытащил. И всё – на стол. Затем повернулся к Семену и стал в него пальцем тыкать.

– Познакомься, – говорит бутылке. – Это друг мой, Сеней зовут. Ты не смотри, что в форме. Он добрый. Он тебе праведника враз найдет. Он кого хошь найдет… Правда, Сеня?

Не по себе стало Семену Тюлькину. Захотел он врезать дураку, чтобы в чувство его привести, да пожалел. А тот всё кивает. Но уже не пустой бутылке, а через нее – стулу, что возле стола стоит.

– Отыщем, Гаврюша, праведника, – говорит. – Не боись, непременно отыщем. И трубу твою починим. Всё сделаем.

Тут пришла Семену в голову мысль, что косит Васька Губин под шизика – чтобы самому бутылку оприходовать, чтобы с ним не делиться. Хочет психом прикинуться и выпроводить его.

Не снес такого жлобства Семен Тюлькин. Плюнул в угол, развернулся и потопал к дверям.

А этот жлобина выскочил за ним в прихожую и заверещал: «Куда же ты, Сеня? Посидим, поговорим. Вон и Гаврюша тебе рад. Познакомился бы хоть с Гаврилой».

Обернулся прапорщик и увидел, что глаза у Василия под лоб закатываются и ручонки трясутся. Вот-вот пена изо рта полезет.

Все ясно стало Семену Тюлькину.

– Наширялся-таки, козел! – крикнул он дружку своему Василию. – Я тебя, засранца, сразу просек… Ну, погоди, придешь ты еще ко мне, я тебе покажу архангелов!

Натянул Семен фуражку по самые уши, сплюнул еще раз на Васькин пол и вышел за порог, хлопнув дверью.

* * *

В квартире Василия Губина наступила тишина. Хозяин стоял посреди комнаты в пятнадцать квадратных метров, опустив руки и не смея пошевелиться. Круглый стол перед ним ломился от яств. Лежала там колбаса «Докторская» на серой бумажке, три плавленых сырка, банка кильки пряного посола, банка салата «Краснодарский», хлеб лежал, бутылка стояла, желтой пробкой завинченная. Рядом еще одна бутылка была. Правда, пустая.

Но не радовал Василия тот стол. Потому как по другую сторону сидел, уставившись на сантехника, человек в балахоне. И страшен был лик его.

Гадал Василий, понурив голову: прямо ли сейчас впечатают его в стенку, или обождут малость, поизгаляются.

«Хорошо еще в стенку, а то ведь и прикокошить может, – горестно думал Василий. – Ему, поди, человечка пришить – раз плюнуть. Пальцем шевельнет, и готов».

Представил себя Василий Губин лежащим на грязном полу – тощим, бледным, не выпившим ни глотка, не закусившим килечкой. А до стола-то было рукой подать.

И печаль окутала душу сантехника.

– Значит, праведника ты привел, Вася? – услышал он голос архангела.

Но не басил тот, нет. И в голосе его не расслышал Губин угрозы. И злобы никакой не расслышал. Даже какая-то веселость в нем прозвучала.

Поднял Василий голову и увидел на лице архангеловом улыбку.

Улыбался старикан в балахоне, улыбался.

И понял Василий Губин, что убивать его сейчас не станут.

– Гаврюша, – выдавил он повинным голосом. – Прости! Ну, прости гада. Перетрухал я… Ну, сам посуди… Но я ж ничего. Я ж только…

– Погулять вышел, – перебил его архангел, ехидничая.

Губин тоже попробовал улыбнуться. Улыбочка, правда, вышла кривенькая.

– Ты бы сбегал, дружка-то своего вернул, – продолжил архангел. – Нехорошо одному трапезничать.

– Дык, мы это… Мы с тобой вдвоем посидим. Нам и вдвоем неплохо, – отозвался Василий. – А Семен, он чего? Он просто так зашел, для поддержки штанов. Один-то я идти побоялся, напугал ты меня утром, Гаврюша. Я спросыпу очухаться не успел, а тут… Давай вот лучше глотнем чуток, колбаской закусим, я еще кильку открою.

Гавриил ничего не ответил, поднялся и подвинул стул.

– Садись, ешь.

– А ты?

– Ешь, ешь, – повторил архангел. – Голоден, поди.

Не стал возражать Василий, тут же слетал на кухню, отыскал консервный нож, пару вилок, другой нож прихватил, два стакана, вернулся в комнату, открыл, суетясь, банку салата, банку кильки, накромсал хлеба толстыми ломтями и колбаски порезал.

– Всё, – сказал он. – Присаживайся, Гаврюша. Хочешь – на стул, а хочешь – на койку садись, я к ней стол придвину.

Архангел помедлил и сел на тахту. Губин придвинул поближе к нему круглый стол с мятой скатеркой, сам устроился напротив.

– Ну, давай чуток, для разгону! – Он лихо отвернул блестящую пробку и налил в каждый стакан грамм по сто, ибо не хотел выглядеть алкашом перед духовным лицом.

– Со свиданьицем, значит!

Гавриил покосился на водку, однако прикасаться к стакану не стал.

Василий подозревал, что тот может оказаться непьющим. Но уж больно хотелось ублажить гостя. Душевный ведь оказался мужик. Запросто мог по стенке размазать, а не размазал. И даже к столу присел – не побрезговал.

– Совсем, что ли, не пьешь, Гаврюша? – спросил он.

Архангел опять посуровел и посмотрел на него не то чтоб с осуждением, а скорее, с какой-то жалостью.

Губин сообразил, что более приставать не надо. Мигом оприходовал стакан, крякнул, ухватил пальцами кильку из банки и закусил. Отправил в рот еще пару килек, взял кусок хлеба, положил на него шмат колбасы, быстро сжевал. После чего, не удержавшись, – еще три ломтя «Докторской».

– Сам-то возьмешь хоть малость? – посмотрел он на Гавриила. – Что ж я один? Неудобно как-то, Гаврюша.

– Обо мне не печалься, – произнес архангел ровным голосом. – Вкушай хлеб свой.

Поняв намек, Василий отодвинул стакан, бумажку с колбасой, выбрал кусок хлеба потолще, и принялся его жевать.

Какое-то время царило молчание, нарушаемое только чавканьем Губина. Плохо шел хлебушек всухомятку.

Архангел сидел с закрытыми глазами и казался отрешенным.

Посчитав, что хлеба он вкусил достаточно, Василий тихонько взял со стола бутылку, налил полстакана и заглотнул под килечку.

Приняв свое (пусть и без смака, и в одиночестве), Губин сметал почти всю банку салата «Краснодарский», доел колбасу (один кусок на бумажке оставил, чтоб совсем уж не выглядеть жадюгой), затем плеснул из бутылки остаток и уговорил злодейку.

И надо сказать, сильно полегчало Василию. Разлилось по жилам тепло, остатки тумана в голове рассеялись, а день, начавшийся с кошмара и потрясения, на поверку оказался не таким уж страшным.

Губин сидел на хлипком стуле, смотрел на Гаврюху-архангела и думал, о чем бы таком поговорить с гостем. А что тот не принял ни грамма, так, стало быть, не положено у них там водочкой баловаться. Или вообще – сухой закон. Очень даже может быть. А касаемо еды – кто их знает? Может, и не едят они ничего, святым духом питаются. Тоже ведь запросто.

Кашлянул он в кулачок, покосился на Гавриила и, когда тот глаза открыл, вежливо спросил:

– А как у вас там с питаньем, Гаврюша?

Отвечать ему архангел не стал. Однако и недовольства в лице не было.

Посидели они, помолчали, и решил Василий, что самое время выяснить насчет Страшного суда, о котором упоминал Гавриил.

В том, что перед ним архангел, сантехник уже почти не сомневался. Ну, разве что самую малость. А коли так, то не мешало бы расспросить о деталях.

Предстоящего суда (если такой и впрямь состоится) Василий не слишком боялся, поскольку был фаталистом и жил по принципу «чему быть – того не миновать». К тому же, как сказал архангел, судить будут всех, и это позволяло надеяться, что до него, Губина, очередь дойдет не скоро. А если начнут с главных шишек, то и подавно. Их одних трясти – на полвека хватит.

Впрочем, могли ведь начать и с другого конца.

Не сомневался Губин в одном: почини архангел свою трубу и надумай подать свой сигнал – неразбериха поднимется жуткая. В любой же неразберихе, как он знал по опыту, начальство всегда сумеет выкрутиться и найти виноватых, чтобы подсунуть их первыми. Значит, стоило просветить архангела – с кого начинать. Да и вообще разъяснить ему политическую обстановку.

В этом Василий разбирался. В жилконторе среди мужиков, как правило, говорили лишь на две темы – о бабах и о политике. Но бабы архангела едва ли интересовали. А вот политика…

И завел Василий речь о политике, постаравшись сразу заострить главную мысль.

– Политика, Гаврюха, дело стремное, – важно произнес он. – Многие вот думают, что главное – поближе к начальству пристроиться, а не то будешь, как я, – век гайки крутить. Но я тебе скажу, что и при начальниках состоять – дело рисковое. У них там свои разборки. То коммунизм, блин, строить надумают, то перестройку затеют, то еще какую-нибудь хрень. То пересажают кучу народа, перестреляют, как вон при Сталине (слышал, небось), то своих стрелять начнут. Здесь, Гаврюша, что ни затеют, всё нескладуха какая-то получается. И всё, заметь, через начальников. Так что вы там с вашим Страшным судом еще разберитесь – кого первого тягать.

Губин, осмелев от выпитого, сурово глянул на архангела. Однако, увидав нахмуренное лицо, решил малость притормозить.

– Вообще-то, мне, Гаврюха, политика по барабану. Но только вот, что у нас тут ни придумают, всё наперекосяк выходит. Сейчас вроде бы как наладилось, с колен мы, значит, поднялись, а только ведь снова, ежли копнуть, жизнь – у кого как. Начальнички обжираются, деньжищами сорят, а начнешь правду искать – хрен добьешься. Вор на воре сидит. Цены, блин, растут. На прилавках полно, да поди, купи.

Осветив политический момент, Губин почувствовал, что не прочь чего-нибудь еще пожевать. Он покосился на одинокий кусок колбасы, на открытую банку килек и сглотнул слюну.

– Ешь, – неожиданно произнес молчавший архангел. Лицо его было хмурым, но без былой строгости. – Ешь.

Василий уговаривать себя не заставил, подцепил несколько килек, взял ржаную горбушку и быстро всё уплел. Затем проделал то же с остатками колбасы и салата.

Все это не грех было бы чем-то запить. К тому же закуска в виде кильки еще оставалась.

Но тут дело предстояло тонкое. Губин решил, что к мысли о выпивке архангела надо подвести аккуратно.

– Ты не думай, Гаврюха, что я алкаш или вроде того. Но работенка у меня, скажу тебе, не сахар. Я ж не сразу в сантехники пошел. Туда-сюда помотался, без работы походил и поддавать начал. Чуть не спился. Хорошо, кореш один вытащил, в контору свою уволок строительную. Там и на сантехника выучился. Три года я у него отработал, оклемался, очухался. Потом лопнула фирма у кореша. Менты наехали, комиссии затрахали – тому отстегни, этому отстегни. Налоги страшенные. Пришлось в ЖЭК подаваться. А тут как? Ну, подхалтуришь другой раз, сшибешь деньгу на стороне, а так – фуфло. ЖЭК, он и есть ЖЭК – прыгаешь, как вошь на ниточке, кто даст на лапу, кто не даст. Оттого и керосинят все. Но я, Гаврюха, норму знаю. Примешь стакан после работы, и всё! Ну, и по субботам, по праздничкам – ясное дело. А как не пить? Кругом же все свои. Что ж, одному трезвым ходить?.. Ты, конечно, не одобряешь. Понимаю. Но сам посуди – совсем-то всухую тоже нельзя. Вот килька, к примеру. Ее ж, помимо водки, никак.

Василий сделал вид, что впервые заметил кильку, хотя, философствуя, глаз с нее не сводил.

– Вон там у нас килечка осталась. Надо бы ее того… А с чем? – Он посмотрел на опорожненный сосуд. – Может, я слетаю, Гаврюша? Одна нога здесь, другая – там. Я быстренько, слово даю!

Архангел посмотрел долгим взглядом в продувную морду Василия, помолчал немного и сказал:

– Пей!

– Что? – не понял Василий.

Гавриил наклонился над столом, протянул руку к бутылке, и Губин увидел, как та вмиг наполнилась какой-то прозрачной золотисто-розовой жидкостью.

– Ш-што… это? – просипел Василий, не успев удивиться, но сразу отметив подозрительный цвет напитка.

– Пей, – настойчиво повторил архангел. – От лозы благословенной дано тебе в утешение.

Василий покачал головой, но отказать архангелу не посмел и, налив полстакана сомнительной жижи, отхлебнул глоток.

Вырвать его не вырвало. Однако горло свело.

В стакане был… сок.

– Ать… Ыть… Ить, – проикал он. – Ты что, Гаврила… За что?..

Архангел поднялся, обогнул стол, встал рядом с Василием, положил руку ему на плечо и еще раз твердо сказал: «Пей!»

Такая, значит, теперь предстояла Василию пытка.

Ничего не оставалось ему, как только подчиниться грубой силе во искупление грехов своих.

Он наполнил стакан, крепко зажмурился и выпил отраву. Всю. Залпом.

И что-то нехорошее случилось с Васей Губиным.

Что-то екнуло в неокрепшей душе его.

И душа эта возжелала сока от плодов виноградной лозы.

Только сока – благословенного и прекрасного.

Только сока. И ничего более…

* * *

Поздним вечером того же дня в квартире сантехника Василия Губина можно было увидеть двух персонажей. Один из них – сам Василий – стоял у окна, молча созерцая расстилавшийся перед ним двор. Рядом с сантехником возвышался уже знакомый читателю персонаж, именующий себя Гавриилом, – пожилой мужчина благообразного вида в сером, до пят балахоне. Лица обоих светились покоем и отдохновением.

Василий держал в руке стакан сока.

Двор, окруженный панельными домами, не спеша натягивал пелену сумерек, зажигал одно за другим квадратные окна, высвечивал фонарями мусорные баки возле трансформаторной будки. Это пространство изредка оглашал лай собак, выводивших хозяев на вечернюю прогулку, тянувших их за поводки к ближайшему дереву и задиравших лапу, дабы пометить свою суверенную территорию.

Изредка въезжала во двор припозднившаяся машина, скользила фарами по черным стволам деревьев, по мусорным бакам, подскакивала на колдобинах, скребла колесами по выбоинам и, недовольно урча, затихала возле одного из домов.

Тощие дворовые коты пробирались в подвалы, серыми тенями пластались по ржавым трубам, фыркали, проскакивая лужи на бетонном полу, и, отыскав наконец сухое место, сворачивались клубком.

Прохладный ветер залетал во двор, шелестел пыльной листвой, гнал по асфальту обрывки газет, трепал на стенах листки объявлений, читал на лету: «КУПЛЮ…», «ПРОДАМ…», «РЕМОНТ…», «ОСТЕКЛЕНИЕ ЛОДЖИЙ…», «ПРОПАЛА СОБАКА…», «ЛЮБОВЬ 24 ЧАСА. 1000 руб. МАНЯ» – и летел дальше.

Поиграв с черной тряпкой, висевшей на проводах, ветер огибал трехэтажное здание с надписью у входа: «Музыкальная школа», скользил вдоль серых, потрескавшихся стен и, наигравшись, выскальзывал к шумной улице.

И над всем этим виднелась робкая Луна, не посеребренная еще в полную меру убегающим солнцем.

Еще не было видно обычной россыпи звезд. Лишь одна из них – самая нетерпеливая – уже зажглась в темной вуали над гаснущим побуревшим закатом.

– Благодать, – выдохнул Губин, потягивая из стакана виноградный сок. – Благодать, Гаврюша. Тишина и покой, едрит тво…

Архангел быстро поднял руку и простер длань свою над головой Василия. Тот поперхнулся.

– Извиняюсь… Незабываемая картина, хотел я сказать. Редкой красоты пейзаж… Вот есть, знаешь, что-то вот такое, блин…

Гавриил едва заметно пошевелил ладонью.

– …есть что-то такое в сумерках – в коротком этом промежутке, когда не вечер уже, но еще и не ночь… Есть что-то такое… Согласен, Гаврюша?

Архангел молчал, не отрывая глаз от первой звезды. Рука его медленно опустилась и замерла, чуть касаясь оконной рамы.

– Одним словом, охренеть! Офигенный, блин, видон. Заколдобишься! – Губин, лишенный присмотра, отвел душу.

– Грешны уста твои, – вздохнул Гавриил, поглядев на сантехника. – Скверны ты полон, Василий… Когда же сподобишься превозмочь себя?

Губин опустил голову и начал пальцем сверлить подоконник.

– Ну, Гаврюша… Ну, сразу-то трудно. Как-то само оно лезет… Я ж стараюсь, а оно, блин…

Архангел пожал плечами, снова вздохнул и не стал больше возносить руку над грешной Васькиной головой.

Губин ссутулился, толкнул раму, та скрипнула, и, словно в ответ ей, откуда-то с другой стороны двора послышался тонкий, протяжный звук. Сорвался, затих, потом снова возник – уже длинной, складной мелодией.

Гавриил оживился и начал вглядываться в темноту.

– Да это Данька, сукин кот… Ой!.. Ну, пацан это здешний. – Василий, стараясь загладить вину, чуть не по пояс высунулся из окна. – Вон, гляди, в музыкальной школе. Данька, Машкин сын. Он там на этой – как ее? – на флейте учится. Они здесь по вечерам в дудки свои дудят. А мужик тут один – Никита, с третьего этажа, всё грозится ментов на них напустить. Шумят, мол, спать не дают. А музыкантша ихняя с ним воюет. Она ж тоже в своем праве – до одиннадцати часов закон позволяет… Никита вообще мужик паскудный, едри… Ой!.. Несознательный он мужик. Чего к детишкам цепляется? Ну, дудят себе. Стекол не бьют, не ширяются. Чего еще?

Архангел стоял у окна, не обращая внимания на губинскую трескотню. Лицо его в полутьме казалось Василию посеревшим, и какой-то невообразимой грустью веяло от того лица.

Неуютно стало Губину, и затараторил он еще чаще:

– Мария его в эту школу пристроила. Разведенка она, муж ее бывший в пятом доме живет, Иосифом зовут. Не то грузин, не то еврей, но мужик нормальный. Раньше плотничал у нас в конторе. Его так и прозвали: Оська-плотник. Теперь поднялся, магазин мебельный держит, я им трубы тянул… Чего развелись – не поймешь. То ли она от него ушла, то ли – он от нее. А кто говорит, что ребенок вроде как не его, а непонятно чей. Много разного болтают. Языками-то чесать все горазды. Но они – Оська с Марией – не собачатся. Я слышал, он денег на школу дает, и вооще… Мария-то сама баба не здешняя, из Пскова она, и Даниил у них, стало быть, полукровка выходит. Хороший такой пацаненок, воспитанный – всего раз меня в магазине у отца видел, а как встретит, здоровается… Вон он, кажись, в окошке. Там, сбоку.

Но не слушал Василия Гавриил, молча глядел в темный двор, откуда доносилась тихая мелодия, напоминавшая пение птицы.

Постоял рядом с ним Василий и почувствовал, что начинает его клонить в сон.

Шебутной денек ему выдался. Как только башка выдержала? Измочалился он вконец и об одном теперь мечтал – залечь на койку, вырубиться.

Тронул Губин архангела за плечо и тихо спросил:

– Гаврюш, может, спать пойдем? У меня в шкафу матрац есть. Я бы постелил тебе… А хочешь, на койку ляг.

Снова ничего не ответил архангел. Только стоял, опершись о подоконник, и смотрел во тьму.

– Может, ты вообще не спишь? – осенило Василия. – Ты только скажи мне. Как там у вас – спят? Или как?

Гавриил лишь пожал плечами: «Ложись, – сказал. – Я здесь постою». И снова в окно уставился.

Побрел Василий к своей тахте, присел на край, снял ботинки, стянул рубаху, штаны и бухнулся головой на подушку.

Провалился, как в омут.

И последним звуком, что слышал он, был тонкий, летящий над двором его, над домом его, над мусорными баками и сломанными скамейками, над обшарпанными стенами и покосившимися столбами, куда-то туда, к черному небу, затихающий голос флейты…