Текст книги "Дача Стамбула"

– Пойдем домой, Антон, – просит она тихо, – я устала…

И добавляет обреченно:

– А что я бабушке Кате скажу, где Юлька?

Антон осторожно обнимает ее за плечи. Ему жалко поникшую девушку. Странно, такое желание помочь и защитить раньше он испытывал только к Юльке, к своей младшей сестренке. Он усмехается про себя: нет, к Ане он испытывает совсем не братские чувства, но тем не менее что-то такое… Антон злится: разбираться в своих или чужих чувствах он не любит. Но утешить Аню хочется.

– Не бери в голову, Юльку мы сейчас вернем на историческую родину. Только телефончик мой отдай на минутку.

Быстро поменяв карточки, он набирает нужный номер и что-то коротко говорит в трубку. Аня даже не успевает понять, что именно, а Антон уже снова возвращает ей телефон:

– Они ждут нас около вашего дома через пятнадцать минут.

– Ты волшебник, да? – Аня чувствует себя последней предательницей, но он нравится ей, честное слово, нравится. И что теперь с этим делать?

* * *

Будильник тихо пропел знакомую мелодию, и Анечка открыла глаза. Пора на море. Позже будет поздно: и жарко, и места останутся только далеко от воды. Юлька спит, хотя будильник пел и для нее – ей на работу, несмотря на субботний день: в период сезона почти у всех всегда один выходной. Вчера Юлька и Миша и правда ждали у подъезда. Счастливые и смешные. Аня ничего не спрашивала, но Юлька без умолку болтала ни о чем.

– Вставай, Юленька, тебе на работу. – Аня ласково тормошит сестренку. – Миша волноваться будет…

Юлька открывает глаза и улыбается.

– Дразнишься?

Она садится на кровати и спрашивает:

– А как ты вчера? Все нормально?

Аня с подозрением смотрит на подружку:

– А ты драку-то видела?

– Драку? – Изумлению Юльки нет предела. – Была драка?

– Все понятно, дорогая, – Аня смеется, – впрочем, я и сама хороша: даже не заметила, когда ты исчезла…

Утренняя прохлада, свежий соленый воздух и ласковое раннее солнце встречают девушек, вышедших наконец из дома. Они расстаются, едва выйдя со двора: Юлькина работа совсем не на берегу моря.

Пляж почти пуст. Несколько покрывал расстелены вдоль моря, но людей на них нет: это отдыхающие из пансионата, что совсем рядом, заняли места, а сами пошли на завтрак. Какая-то бойкая старушка, стоя на пирсе, энергично делает взмахи руками, ногами, наклоны и приседания. И еще две головы виднеются далеко в море. Больше никого нет. Аня, расстелив свой коврик, тоже идет в море. Тихая прохлада обволакивает тело, сквозь прозрачную воду на дне видны мелкие камешки и ракушки. Удивительно легко плыть. Искупавшись, Аня выходит на берег и, с наслаждением вытянувшись на коврике, закрывает глаза. Можно даже подремать немного – солнце неопасно еще часа полтора.

Когда на пляже появился Митя со своей бабушкой, Аня уже успела еще несколько раз искупаться, поговорить по телефону с мамой и теперь общалась с каким-то парнем, представившимся Витьком и напомнившим ей, что вчера в кафе они танцевали пару раз. Аня довольно смутно его помнила, но делать было нечего – пришлось вежливо отвечать на банальные вопросы: откуда родом, какой институт закончила, есть ли братья, сестры, чем занимаются родители? Все это было ужасно скучно, поэтому, увидев маленького Митю, Аня неприлично пылко обрадовалась и тут же «отшила» парня:

– Извини, но я обещала уделить малышу внимание, так что…

– Ничего-ничего, – Витек с готовностью поднялся, – увидимся еще, я надеюсь.

Митя подбежал к Ане и первым делом выпалил:

– А рука зажила совсем, смотри!

На тонкой детской ручонке едва заметными крапинками виднелись следы вчерашних царапин. Приплясывая от нетерпения, мальчик ждал, пока Аня посмотрит руку, а потом спросил:

– А как тебя зовут?

– Аня.

– А очетство? – с великим старанием произнес он трудное слово. Аня рассмеялась:

– Ты можешь называть меня просто Аня, без отчества.

– А меня зовут Митя Егорович, – он явно гордился своими познаниями, – потому что папа у меня Егор.

У Ани перехватило дыхание. Путаясь в цифрах, годах, она пыталась уяснить, может ли быть, что Митя… У нее ничего не складывалось, она никак не могла сосчитать, сколько лет прошло. Кажется, у Егора то ли дедушка, то ли дядя был Дмитрий, и сына он вполне мог так назвать. Немного собравшись, она спрашивает:

– Скажи, Митя, а тебя так в честь дедушки назвали?

– Да, дедушки. – Митя согласно покивал головой и радостно продолжил: – А папа сейчас тоже придет на море.

Почему-то опять резко стало не хватать воздуха и безвольно опустились руки. Он или не он?

– А мама не приехала, у нее сложная операция, – продолжает Митя как ни в чем не бывало.

Аня почувствовала, как сжалось сердце.

– Мама болеет, да, Митя? – осторожно спрашивает Аня, готовая тут же сменить тему, но Митя энергично трясет головой.

– Нет, у нее… – Он на секунду задумывается, по-видимому, формулируя фразу: – У нее сложный пациент, – наконец выдает он и добавляет с гордостью: – У меня мама доктор! И папа доктор. И я, когда вырасту, тоже буду доктор, только не такой, обычный, а космический доктор.

Аня смеется, слушая мальчика.

– Папа, папа! – Митя неожиданно подскочил и замахал руками. – Мы здесь! – И, ни слова больше не говоря, побежал.

Медленно повернув голову, Аня следит за бегущим мальчишкой. Перепрыгивая через чьи-то сандалии, огибая коврики и зонтики, Митя торопится к невысокому бородатому мужчине, который стоит, вглядываясь в толпу загорающих. Аня прищуривается, стараясь разглядеть его, но солнце, уже совсем не такое безобидное, как утром, мешает ей. Она только видит, как мужчина легко подхватывает малыша на руки и идет к ней. Судорожно перекладывая зеркальце из одного кармана сумки в другой и так и не решившись посмотреться в него, пытаясь незаметно пригладить волосы, Аня ждет. Вот они ближе, ближе…

Это не он. Это не Егор. Не ее Егор. Разочарование? Облегчение? Растерянность? Анечка не успевает осознать и понять свою реакцию, как отец Мити присаживается рядом с ней на камни и, приветливо улыбаясь, говорит с едва заметным акцентом:

– Здравствуйте, Аня-целительница, мне Митька уже про вас все рассказал. – У него приятный голос и умный взгляд. – А меня зовут Георгий Дмитриевич.

Улыбаясь и оправдываясь, что никакая она не целительница, Аня охотно поддерживает беседу. Разговор, легко начавшись, течет плавно и весело. Георгий Дмитриевич старше Ани лет на десять, но в его тоне нет ни снисходительности, ни высокомерия. Он рассказывает про детские шалости Мити, вспоминает случаи из своей жизни и жизни своих пациентов, расспрашивает Аню об институте и подругах. Ане легко разговаривать. Нет ни скуки, ни вынужденных пауз, как это было в разговоре с Витьком. Где-то в глубине сознания Аня еще немного беспокоится, пытаясь понять, рада она такому повороту или нет. Рада или нет? Этот вопрос колется и саднит. «Я должна разобраться, что важнее – увидеть его или знать, что у него нет семьи?» Она опять думает о Егоре.

– Вас что-то сильно беспокоит, Анечка, – неожиданно говорит Георгий Дмитриевич. – Мы можем чем-то помочь?

Это «мы» прозвучало так уместно и тепло, что Аня улыбнулась хоть и немного удивленно, но благодарно.

– Нет, спасибо. – Она даже не пытается ничего отрицать и неожиданно даже для себя добавляет: – Может быть, потом… Вы ведь еще не уезжаете?

– Еще неделю пробудем, – совсем уж по-взрослому произносит Митя.

– Да, недельку точно, и каждый день на пляже, – соглашается его отец, – только поздновато мы приходим, никак утром этого соню не поднять, – кивает он на сына.

Сыну, впрочем, это все равно, он уже что-то выпрашивает у бабушки, сидящей недалеко, но в разговор не вмешивающейся.

Поговорив еще немного, Георгий Дмитриевич отправляется плавать с маской и ластами, захватив с собой пришедшего в полный восторг сына. Аня остается одна, если можно так сказать про заполненный пляж. Но у Ани именно это чувство – чувство полного одиночества, как будто все люди вокруг находятся в другом измерении, как будто все они бесплотны и, более того, прозрачны. Даже гул голосов и шум моря становятся приглушенными, едва различимыми. Аня сидит словно в невидимой, но очень прочной скорлупке, защищающей ее от внешнего мира. Она внутри себя, и она хочет понять, что же значит для нее Егор. Она пытается думать, но что-то вдруг мешает ей. Это что-то остро впивается ей в спину, это что-то не материально, оно проникает даже сквозь защитную скорлупу, вонзаясь в позвоночник и пробираясь вверх, в шею и затылок, и затем снова спускаясь на спину. Аня неловко и нервно поводит плечами, пытаясь стряхнуть непонятное ощущение. Неожиданно она понимает, что это. Это взгляд. Напряженный, недобрый, пугающий. Аня резко оборачивается, разрушив свою скорлупку, и как будто вываливается в реальный шумный солнечный мир. Ничего. То есть она ничего особенного не видит, никто на нее пристально не смотрит, все заняты собой, своими делами и детьми. И ощущение этого острого пронзительного взгляда исчезло. Но Ане становится почему-то страшно. Страшно посреди залитого светом и теплом пляжа. Страшно среди сотен людей. Страшно до озноба и дрожания пальцев. «Я должна уйти, – решает девушка, – я, наверное, перегрелась. Но, слава Богу, нет боли, иначе я вообще тут сошла бы с ума». Воспоминание о боли, как ни странно, придает ей уверенности. Боли нет – значит, все не так плохо. Но она все равно должна уйти. И она уходит, попрощавшись с бабушкой Мити: «Передайте привет и „до свидания“ вашим мужчинам, пожалуйста. Мне нужно уйти, но завтра я обязательно приду и даже, если хотите, займу для вас с Митей место».

Аня уходит. Выбравшись с жаркого пляжа, она медленно идет по тенистому парку. Не то чтобы здесь было прохладно, но нет нещадно слепящего солнца, и это уже хорошо. Сама того не замечая, Аня сворачивает на дорожку, ведущую не к дому, а в центр города, и осознает это только тогда, когда оказывается рядом с «Дачей Стамбула». Дачей графа Стомбальо. Замедляя и без того медленный шаг, девушка вглядывается в кованые решетки ворот, в мозаичные узоры стен. Со скамейки, расположенной в густой тени старого дерева, поднимается парень:

– Я знал, что ты придешь.

Споткнувшись от неожиданности, судорожно облизав пересохшие вдруг губы, Аня медленно закрывает глаза и резко открывает их снова: около скамейки стоит Егор. До него всего несколько шагов. И она бежит к нему, не задумываясь и не рассуждая, как и тогда, давным-давно на пирсе. И он так же широко раскидывает руки, ловит подбежавшую к нему Аню и крепко прижимает ее к себе.

– Анюта!

– Егор!

Смех, слезы, вопросы без ответов, необидные упреки и ничего не значащие оправдания… Они встретились как старые друзья, и не было места для детских обид или взрослого выяснения отношений. И точно так же, как и в первую их встречу, Аня вдруг неожиданно начала рассказывать, как трудно ей было, как приехала она сюда в надежде избавиться от боли и как ничего не получилось.

– Но теперь у меня все будет хорошо, я знаю, – убежденной скороговоркой произносит она, – все будет хорошо. Как странно, что я это знаю, ведь я не… – Аня резко замолкает. Неожиданные слова, готовые было сорваться с языка, как и внезапное осознание истины, приводят ее в замешательство. Егор внимательно и ласково смотрит на девушку. Он знает, что она хотела сказать, он ждет этих слов, потому что и сам чувствует то же самое. Но Аня молчит, испуганно глядя на него. Она похожа на маленького котенка, забравшегося на стол: то ли отругают и отшлепают его хозяева, то ли засмеются. И Егор решается помочь.

– Ты хотела сказать, что не любишь меня? – Он улыбается так искренне и так легко, что у Ани тут же на глаза навертываются слезы. Уткнувшись в плечо Егора, она плачет. Егор терпеливо ждет. В какой-то миг она поднимает голову и произносит:

– Но ты нужен мне, Егор, я не понимаю, как такое может быть, но ты нужен мне! – В ее голосе помимо ее воли звучит отчаянная надежда, что он поймет ее и ей же все сейчас объяснит. И Егор объясняет так, как чувствует это сам:

– Мы с тобой, как родные, понимаем и чувствуем друг друга. Я думаю, что это и называется дружба. Сердечная дружба. А в то далекое лето, когда мы встретились, мы были просто маленькие и мечтали о любви. Но это была не она. Если бы это была любовь, то мы встретились бы сейчас по-другому: мы бы кривлялись, упрекали, обижались.

Аня слушает простые слова и верит им. Может быть, потом, когда-нибудь, она с чем-то и не согласится, может быть, кто-то убедит ее, что настоящая любовь, наоборот, не помнит обид и не упрекает, может быть… Но сейчас она верит. И еще она точно знает теперь, что не ошиблась в этом парне, не придумала его. Он действительно такой – хороший. «И я могу любить другого, и он может любить другую, – неожиданно проносится у нее в голове, – и это…» Аня снова поднимает голову и заглядывает в лицо Егора. «И это не будет предательством!» – читает она в его глазах. Они понимают друг друга без слов. Они смеются. Как легко и беззаботно меняется настроение в юности! Как легко верится в лучшее! И им не надо слов и доказательств, они знают и верят, что всегда будут друзьями. Настоящими друзьями.

Аня и Егор еще долго сидят на скамейке под старым кленом. Аня спрашивает о родителях Егора, Елене Николаевне и Владимире Александровиче. Егор рассказывает, что все у них нормально, но видятся они редко – ведь Егор теперь живет и работает в Москве, а они не захотели переезжать из своего города. В это лето отпуск у них осенью, поэтому Егор приехал один, ненадолго, просто навестить бабушку с дедушкой, а потом поедет к родителям. В свою очередь, Егор интересуется Аниными родителями. Им легко и приятно разговаривать. Они уже договорились о встрече вечером, прощались несколько раз и снова о чем-то говорили. В конце концов Аня чуть ли не силой заставила себя уйти. Она шла домой, улыбаясь легко и счастливо. И люди, идущие ей навстречу, невольно улыбались в ответ.

Идущий за ней человек не улыбался. Он напряженно думал. «Она ни о чем не догадывается, ничего не знает, – думал он. – Может быть, я ошибаюсь и снова „тяну пустышку“? Нет, не может быть. Слишком много совпадений. И все-таки, все-таки… Надо проверить еще. Надо заставить ее раскрыться. И если все подтвердится, то я найду способ…»

Ближе к вечеру за Аней зашел Антон.

– Если даже ты не отдашь мне мой телефон, то идти со мной за новым тебе все равно придется, – твердо сказал он. – Тоже в качестве моральной компенсации – все-таки подарок друга.

Аня и не возражала. До вечерней встречи с Егором было еще много времени. А то, что она пойдет на нее вместе с Антоном, она решила сразу, как только он пришел. Ее беспокоило только одно: как познакомить Антона и Егора таким образом, чтобы они… ну хотя бы не испытали стихийной неприязни?

В салоне сотовой связи народу было немного. Парнишка, подскочивший было к ним с советами и комментариями, отпрянул сразу, наткнувшись на ледяную улыбку Антона. «Мы сами выберем, – сказал он вежливо, – и когда понадобится, пригласим вас». Но выбирать он не торопился. Медленно походил вдоль многочисленных стеклянных витрин, пару раз попристальнее взглянул на какие-то модели и перешел к аксессуарам – ремешкам и чехлам. Аня уже собралась было спросить, зачем они, собственно, пришли, как Антон негромко, но довольно отчетливо произнес:

– Наконец-то, не прошло и полгода! Можно подумать, это ты с работы, а я в отпуске…

Аня обернулась посмотреть, кого это он так встречает, и остолбенела: в магазин входил Егор.

– Знакомьтесь: Аня, это Егор, Егор, это Аня…

Антон не успел даже договорить, как Аня с Егором стали смеяться. Они хохотали так, что Антон, сначала с недоумением смотревший на них, тоже засмеялся. Выяснилось все очень быстро. Антон жил в том же доме, в том же подъезде и даже на той же лестничной клетке, что и бабушка Егора. С детства они знали друг друга. Они не писали друг другу писем и не звонили, не поздравляли с праздниками и днем рождения, но встречались каждый раз так, как будто расстались только вчера. Только когда Антона забрали в армию, Егор писал ему короткие мальчишечьи письма. Потом Антон поступил в институт в Москве. Учился он заочно и два раза в год приезжал на сессию, теперь они встречались чаще. Егор окончил институт раньше на год и работал в какой-то крупной российско-шведской компании. Фирме требовались работники, и Егор, заручившись поддержкой своего начальства, звал туда Антона, окончившего учебу в этом году. Антон думал. Егор торопил. Антон сомневался. Егор убеждал. Это Егор подарил Антону телефон и теперь должен был подобрать модель, чтобы повторить подарок.

Что испытала Аня, узнав, что Антон и Егор близкие друзья, сказать было трудно. Она и сама бы не смогла однозначно ответить на этот вопрос. С одной стороны, проблема их взаимоотношений отпала сама собой и Анечке можно было не волноваться и даже ничего не предпринимать. В то же время она испытывала легкую досаду именно из-за того, что не было необходимости действовать. Наивная, ведь она уже придумывала, как познакомит их, как и что станет говорить, чтобы они подружились, чтобы в хорошем смысле повлиять на отношения двух парней. Но сейчас было очевидно, что на их отношения уже никто и ничто не может повлиять, и еще было ощущение, что этой дружбе никто не нужен. Аня вдруг почувствовала себя лишней. Парни увлеченно выбирали модель телефона, споря и доказывая что-то, продавец теперь только успевал открывать витрины, показывать различные модели и как мог отвечать на заковыристые вопросы. Аня стояла рядом, она еще улыбалась и даже слышала, о чем они говорят, но настроение у нее стремительно портилось. Внезапно отчетливо, как наяву, она увидела картинку из своего далекого прошлого: она сидит в огромном, но душном зале на маленькой неудобной скамеечке и сама себе кажется маленькой и никчемной. Рядом сидит Егор, он увлеченно следит за игрой и совсем не замечает Аню. «Все повторяется». Ане становится холодно. Легкий озноб покрывает руки мелкими мурашками, по спине ползет противный холодок. Витрины становятся туманными и какими-то искривленными. Ане кажется, что она теряет сознание. Неожиданно теплые сильные руки обнимают ее с двух сторон, возвращая в жизнь.

– Заскучала, малышка?

– Прости нас, Анюта.

Два парня, дурачась и смеясь, приподнимают ее над полом. Они такие веселые и такие ласковые, что у Ани нет сил сердиться. Она украдкой смотрит на часы и с удивлением осознает, что выбирали они модель всего пятнадцать минут. «И за пятнадцать минут я все решила и обиделась? – Этот вопрос еще даже не формулируется до конца, как Ане становится стыдно. – И потом, бабушка всегда говорила, что у ребят должны быть свои мужские интересы. Они не должны подчиняться женским правилам». Аня до конца еще не осознает эту мудрость, эти слова еще не становятся ее глубоким убеждением, но она вспомнила их и приняла. Мужчины другие. В шестнадцать лет она на это обиделась, в двадцать три она с этим смирилась, в сорок пять она будет их за это уважать. И лишь где-то далеко промелькнуло: «Я тоже хочу так дружить. Дружить с ними». Об Андрее в этот день она так и не вспомнила.

А он ждал, что Аня ему позвонит. Он специально не набирал ее номер в надежде, что она заволнуется, может быть, даже будет нервничать и ревновать. Он поминутно проверял, не разрядился ли телефон и не пропустил ли он случайно звонок или сообщение. Он не паниковал и не расстраивался. Но он злился. И не знал, как ему поступить. Терять Аню он не собирался.

Не собирался терять Аню и другой человек. Только смысл в это понятие он вкладывал совсем иной. Мысль его работала напряженно и четко. Он тщательно продумал завтрашний день, и теперь необходимо было хорошо и так же тщательно подготовиться к нему. Времени оставалось совсем немного…

У Юльки оказались на редкость компанейские и легкие на подъем друзья. Та же самая компания, что гуляла в кафе только позавчера, сегодня с утра – по случаю выходного дня – уже сидела в летнем кафе около автовокзала и шумно и весело обсуждала предстоящий маршрут. Вчера вечером поступило предложение проехаться на какой-нибудь дальний пляж, лучше всего совсем дикий и труднодоступный, чтобы поплавать в чистой, не взбаламученной курортниками воде, половить мидии и, поджарив на открытом огне, насладиться их неповторимым вкусом в сочетании с холодным пивом. Предложение принято было единогласно еще вчера, а с маршрутом решили определиться с утра. И теперь вот определялись. В круглосуточном кафе, кроме них, никого не было. Только на автовокзале несколько человек слонялись в ожидании нужного рейса. Утреннее солнце только-только окрасило верхушки деревьев. Было прохладно и свежо. Ребята никуда не торопились. В общем-то выбор был уже сделан – небольшой поселок с романтическим названием «Сорок третий километр» подходил по всем параметрам. Автобус в нужном направлении отправлялся через 20 минут.

Глухой хлопок прорезал ленивую тишину выходного утра неправильным неестественным звуком. Было в нем что-то такое, что заставило не просто обернуться, а вздрогнуть. Почему-то сразу стало тихо, и тишина эта тоже была неправильной. И в этой неправильной тишине отчетливо заскрежетал металл. Большой автобус, подъезжавший к вокзалу, сильно накренился и стал медленно заваливаться на бок. Ребята, вскочившие от звука взрыва, замерли и стояли как окаменевшие. Все смотрели на автобус, в котором вдруг кто-то заметался и пронзительно закричал. Кто-то продолжал стоять, кто-то уже побежал к месту аварии, но все смотрели туда, на падающий автобус. Только один человек смотрел на Аню. И улыбался: он увидел то, что хотел проверить. А Аня, увидев аварию, почувствовала ледяную пустоту в груди. Как и в кафе во время драки, она снова смотрит на происходящее как будто сквозь туман, снова все движения кажутся ей неправдоподобно замедленными, звуки почти не слышны. Она себя не видит, не контролирует. Но человек, пристально наблюдающий за ней, ловящий мельчайшие оттенки в ее поведении, все видит. Видит, как судорожно сжимаются пальцы ее тонких рук, как останавливается взгляд, как будто видящий теперь все в другом измерении, как сбивается ее дыхание – становится неглубоким и быстрым. Она еще не знает, что будет делать в следующую секунду, а он уже знает.

Снова грохот падающего, сминающегося, кричащего металла обрушивается на Аню внезапно, словно прорвавшись наконец сквозь глухую стенку. Теперь уже все бегут туда, где шум, крики, грохот и скрежет сливаются в общий голос беды. И Аня тоже бежит туда.

Как странно, она думала, что не запомнила имен всех Юлькиных друзей, она даже немного волновалась, как бы не пришлось знакомиться со многими заново, а оказалось, что она помнит их всех. Ей казалось, что она видит только Антона и Егора, рванувшихся к автобусу и что-то кричащих, но, подбежав, она видит всех. Вот Катя – Юлькина одноклассница, со смешной челкой, громко кричит в телефонную трубку, вызывая «скорую помощь». Вот Витек, с которым она танцевала два раза, а потом разговаривала на пляже, и Серега, главный гитарист всей компании, пытаются какой-то железякой открыть дверь автобуса. А Юлькин Миша с Семеном уже вытаскивают через окно женщину, у нее лицо в крови, и Лена, тоже одноклассница Юльки, подает ей невесть откуда взявшийся кусок белой ткани. «Наверное, это скатерти из кафе», – мелькает глупая мысль, и после этого Аня больше уже ни о чем не думает. Она начинает работать. Помогать людям, которых вытаскивают ребята. Она бегает между ними, проводя руками по ранам, ушибам и просто по головам, щекам и плечам. Она снимает боль, успокаивает кричащих, приводит в чувство находящихся в шоке. Кому-то она помогает сразу, некоторым требуется помощь врачей. Аня понимает, что во многих случаях без врачей не обойтись, ведь она только на первое время снимает боль от переломов, что открытые раны, пусть уже и не кровоточащие, нужно обработать, что сотрясение мозга надо будет лечить. Но она облегчает страдания. Никто из ребят ни о чем не спрашивает, никто даже не удивляется тому, что она делает, все работают.

Он тоже работает, он тоже помогает, но он ни на минуту не выпускает Аню из поля зрения. Его сердце ликует. Все получилось! Получилось! Достать немного взрывчатки оказалось несложно, труднее было рассчитать время. Но он справился. Сомнений больше не было – это она. Вон как носится между потерпевшими. Их, правда, много, столько времени теперь отнимут, хорошо еще, что хоть никто не погиб. Он не хотел никого убивать, он вообще не хотел такой аварии. Он не виноват, что водитель оказался таким бестолковым кретином и не справился со своей машиной. Таскай их теперь, пачкайся в грязи и кровище, противно, но он готов потерпеть, лишь бы снова и снова видеть, как руки ее так и летают над ранами и головами, и колечко сверкает на пальчике, как голубой огонек. Не зря он столько лет искал…

Почему-то отчетливо вспомнилось ему, как он впервые зашел к своему соседу – одинокому старику. Сколько ему было тогда? Лет двенадцать или тринадцать, наверное. Все было как в кино. Да-да, и в жизни бывает так, как пишут в книжках и показывают на экране. Он пришел из школы, а мамы не оказалось дома. Как повезло ему, оказывается, тогда, а он расстраивался, обижался, глупый. Он сидел в подъезде, когда сосед проходил мимо. Молча посмотрел на мальчишку, раскрыл дверь своей квартиры и кивнул: «Заходи, мол». Очень хотелось есть, да и замерз он на холодной лестнице, поэтому и зашел. Сосед молча напоил его чаем и молча сел читать какие-то толстые книги. Теперь он не мог точно вспомнить, когда старик впервые рассказал ему про архив графа Стомбальо. Может быть, сразу в первый вечер? Нет, не в первый, позже. Но это не важно. Важно, что рассказал. «Граф Стомбальо был необыкновенным человеком, – кажется, именно так начал свой рассказ старик. – Он прожил на свете почти сто лет, много чего повидал и мог бы много чего рассказать, но дело даже не в этом. Его главным достоинством было уникальное умение разговаривать с людьми. Причем с людьми разными, разными по возрасту и по положению в обществе, по своим интересам и привычкам. Он умел найти подход к каждому. Причем необязательно лично, со многими своими друзьями он состоял в длительной переписке, даже ни разу не встретившись с ними лично». Сосед лукаво смотрел на юного слушателя и говорил: «Ты уже изучаешь историю в школе. Ты знаешь, кто такой Александр II, Александр III, Николай II? Теперь только представь, с этими тремя великими российскими императорами граф Стомбальо состоял в личной переписке! И это еще не все. В разгар Крымской кампании, когда Россия вела войну с Великобританией, наш граф переписывался не только с российским императором, но и с английской королевой Викторией. И они оба это знали. И продолжали писать Стомбальо». Он слушал старика, затаив дыхание. Конечно, тогда он еще многого не понимал, но с течением времени он все больше осознавал удивительные способности графа и значение его архива. И у него возникали вопросы. «Значит, граф был великим дипломатом и, наверное, шпионом?» «Не думаю, – с сомнением говорил сосед. – Хотя многие хотели бы приписать графу огромное влияние на международную политику, но мне кажется, что он был великий знаток человеческих душ, ему были интересны великие люди как просто люди». Но иногда старик признавался, что и сам многого не знает про графа. «У него был архив. Ты представляешь, что значит найти этот архив? – Всегда на этом месте у старика молодело лицо и загорались глаза. – Там должны быть письма почти всех европейских правителей середины и конца девятнадцатого века. Автографы российских императоров, английской королевы, германского канцлера. Их личные письма, их мнения и суждения по различным вопросам. Возможно, и по вопросам политики. Куда ж без этого – все-таки они вершили судьбы мира». Старик готов был долго перечислять, как много мог бы этот архив рассказать и о людях, и о политике, наверное, документы этого архива могли бы раскрыть и многие тайны. «Но архив пропал, – с сожалением констатировал сосед, – он исчез после отъезда графа Стомбальо в девятьсот восемнадцатом году».

«Он мог его уничтожить, – всегда поддразнивал уже подросший мальчик соседа, только для того, чтобы послушать продолжение истории. – Для кого ему было хранить этот архив?»

«У графа Стомбальо были наследники, – загадочно улыбаясь, говорил сосед. – Легенды – они не врут, они могут что-то приукрасить или изменить детали, но суть остается. И главное здесь – отделить вымысел от истины». Да, отделить вымысел от истины было нелегко, но старик учил его. «Давай рассуждать, – говорил он, – люди не меняются уже сотни тысяч лет. Они могут строить сверхмашины и летать в космос, но всегда остаются людьми. И значит, поступки их всегда продиктованы только двумя причинами: объективными – назовем их жизненными обстоятельствами – и субъективными – назовем их природой человека. Все остальное – воспитание, привычки, условности и нормы, наши представления о себе, – все это призрачно и „работает“ только в спокойной обыденной жизни. Все улетучивается как дым, как только надо принимать важные решения». Да, прав старик, тысячу раз прав. Он прочитал тысячи статей в старых газетах, просмотрел сотни документов, изучил множество книг. Он знал, о чем говорил. Он мечтал найти архив графа Стомбальо. Мальчик, с замиранием сердца слушавший старика, сначала тоже хотел найти архив – открыть новые документы, написать недостающие страницы истории, прославиться. А потом мальчик повзрослел, и в голову его пришла новая мысль. Но он не торопился ее высказывать, он продолжал сотый, тысячный раз выслушивать рассуждения старика. А тот говорил: «Большую часть своей жизни граф прожил в нашем городе и никуда не выезжал. А в тысяча девятьсот восемнадцатом году он вдруг уезжает. Ему было в то время уже девяносто лет! Конечно, он был крепкий еще, здоровый, но скажи, разве он покинул бы свой дом, если бы не крайние обстоятельства? Революция семнадцатого года… Он должен был понять, чем это может закончиться, ведь он был умный, образованный, дальновидный. Знаешь, куда мог поехать старый человек, сорваться с места, бросить дом? Я тебе скажу, я ведь тоже уже старый. Он мог поехать только к родным. Если бы у него никого не было, он никуда бы не уехал». – «Но ведь он мог, испугавшись, уехать за границу. Переждать там. Почему вы думаете, что он поехал куда-то еще?» – «Потому что в девяносто лет нет времени ждать и страха за свою жизнь нет. В девяносто лет есть страх только за своих близких». – «Но идет Гражданская война, уезжать было трудно, очень трудно. Опасный путь, далекая дорога. Ради чего? Вернее, ради кого? Значит, ради дочери, так?» – «Правильно, он мог сорваться только ради нее, значит, легенды не лгут – у графа Стомбальо была приемная дочь или кто-то еще, но это не важно. Допустим, что дочь. Думай дальше, глубже смотри, – направлял рассуждения старик, – зачем ему так надо было повидать дочь? Не обращай внимания на условности и сентиментальность – „попрощаться, взглянуть в последний раз“. В девяносто лет, в условиях войны и разрухи, в период неопределенности и нестабильности человеком руководят инстинкты. Итак, зачем он мог поехать?» – «Он должен был что-то ей передать». – «Молодец! Передать, сказать, показать, предупредить… им двигал инстинкт самосохранения. Он должен был что-то спасти».