Текст книги "Четыре любви маршала Жукова. Любовь как бой"

– Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное, – протянул Михаил.

– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – произнес Константин.

– Грамоте обучен?

Константин показал похвальный лист Егора.

– Молодец! – похвалил дядя, а затем, повернув голову к двери, крикнул: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда!

Из комнаты вышли сыновья Михаила, Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные ребята, а затем и сама хозяйка.

– Вот, смотрите, башибузуки, как надо учиться, – громко произнес Михаил, показывая им похвальный лист, – а вы все на тройках катаетесь. – Обратившись наконец к отцу он сказал: – Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом поеду в Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот он и привезет его ко мне.

На том и расстались.

Егор обрадовался чрезвычайно тому, что сможет прожить в родном доме еще целую неделю.

– Ну, как вас встретил мой братец? – спросила Устинья.

– Известно, как нашего брата встречают хозяева, – со вздохом ответил Константин.

– А чайком не угостил?

– Даже не предложил нам сесть с дороги, – угрюмо произнес Константин. – Он сидел, а мы стояли, как солдаты. – И зло добавил: – Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в трактир и выпьем за свой трудовой пятачок.

Устинья горестно вздохнула, сунула сыну баранку, и Егор с отцом зашагали к трактиру…

Егор очень волновался перед поездкой в Москву. Страхи его одолевали всяческие. Боялся, что не справится, что опозорит не только себя, но и всю семью.

Отец, видя мучения сына, сказал:

– Ты, друг, это брось! Назад дороги все равно нет. Езжай и ни о плохом не думай. Все уж решено. Учись только и дядю слушай.

Вот и весь наказ.

Сборы в Москву были недолгими. Устинья завернула сыну с собой свежее белье, пару портянок и полотенце, дала на дорогу немного яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.

Провожать Егора должен был дядя Сергей.

– Ну, сынок, с Богом! – сказала Устинья и, не выдержав, горько заплакала, прижав сына к себе.

Глаза Константина тоже покраснели, будто он собирался расплакаться, но сдержался. Молча обнял Егора, похлопал по плечу и отвернулся.

До Черной Грязи Егор с матерью шли пешком. Раньше Егор здесь собирал ягода да грибы, а теперь вот неизвестно, вернется ли когда-нибудь сюда. Родные места вдруг стали ему неимоверно дороги. Захотелось еще раз обнять отца, взглянуть над дом, поболтать с Лешкой. Что теперь будет?

– Помнишь, как вот на этой полоске, около трех дубов, когда мы с тобой жали, я разрезал себе мизинец? – вдруг спросил Егор.

– Помню, сынок. Матери всегда помнят о том, что было с их детьми. Плохо поступают дети, когда они забывают своих матерей.

– Со мной, мать, этого не случится! – твердо произнес мальчик.

Внезапно начался дождь. Сначала он лишь накрапывал, затем ударил в полную силу. Егор и мать побежали к поезду.

Поезд медленно набирал ход. В вагоне было темно, лишь одна сальная свечка выхватывала из мрака угол. Деревья за окном и дома приобретали все более размытые очертания, по мере того как поезд разгонялся. Вагон был узким, пахло сыростью, и было прохладно.

Егор раньше никогда не ездил на поезде, даже железной дороги не видел. Огромный снаружи механизм, а внутри такой тесный и убогий, казалось, не принадлежал этому миру. Словно огромное фантастическое чудовище, поезд несся вперед, увозя мальчика в неведомые дали, от его родных, от его деревни…

Когда миновали станцию Балабоново, показались многоэтажные дома, подобных которым Егор тоже никогда не видел. Мальчик во все глаза смотрел на эти махины.

– Дядя, что это за город? – спросил Егор у пожилого мужчины, стоявшего у окна вагона.

– Это не город, паренек. Это нарофоминская ткацкая фабрика Саввы Морозова. На этой фабрике я проработал пятнадцать лет, – грустно сказал он, – а вот теперь не работаю.

– Почему? – спросил Егор.

– Долго рассказывать… здесь я похоронил жену и дочь.

– А кто такой Савва Морозов? – не мог скрыть любопытства Егор.

– Да вот такой предприниматель…

Мальчик видел, как побледнел пожилой человек и на минуту закрыл глаза:

– Каждый раз, проезжая мимо проклятой фабрики, не могу спокойно смотреть на это чудовище, поглотившее моих близких…

Мужчина вдруг отошел от окна, сел в темный угол вагона и закурил, а Егор продолжал смотреть в сторону «чудовища», которое «глотает» людей, но не решался спросить, как это происходит. Тем не менее Егор решил во что бы то ни стало узнать, кто этот таинственный человек, Савва Морозов.

В Москву поезд прибыл на рассвете. Вокзал поразил Егора, но еще больше поразила толпа народу. Все куда-то спешили, суетились, кричали, смеялись, возмущались. Толчея и давка, шум и гам. Все пихались и толкались, казалось, цель жизни этих людей в том, чтобы куда-то успеть. Егор ошалело оглядывался, не понимая, зачем все так несутся.

– Ты рот не разевай, – бросил пожилой мужчина, с которым разговаривал Егор. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать.

Наконец Егор с дядей Сергеем выбрались на привокзальную площадь. Здесь же располагался и трактир, возле которого, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками, пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли подкрепиться за недорогую цену. Идти к хозяину было еще рано, и Егор с дядей решили отправиться в трактир. Вокруг было сыро и грязно, на дороге валялись пьяные оборванцы. В трактире громко играла музыка, Егор узнал мелодию знакомой песни «Шумел, горел пожар московский». Некоторые посетители, успев подвыпить, нестройно подтягивали.

После трактира Егор с дядей отправились на Большую Дорогомиловскую улицу и стали ждать конку. При посадке, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по лесенке какой-то мужчина нечаянно сильно задел мальчика каблуком по носу. Из носа пошла кровь.

– Говорил тебе, смотри в оба! – сердито прикрикнул дядя Сергей.

А дядька сунул Егору кусок тряпки и спросил:

– Из деревни, что ли? В Москве надо смотреть выше носа, – добавил он.

Вокзальная площадь и окрестные улицы не произвели на Егора особого впечатления. Домишки тут были маленькие, деревянные, облезлые. Дорогомиловская улица грязная, мостовая с большими выбоинами, много пьяных, большинство людей плохо одеты.

Но по мере приближения к центру вид города все больше менялся: появлялись большие дома, нарядные магазины, лихие рысаки. Егор словно оказался в другом мире. Это уже не деревня, это место из сказки; оттуда же появился и поезд, который привез мальчика сюда, и мужчина, упомянувший про Савву Морозова, но так и не рассказавший всей истории. Егор был как в тумане, плохо соображал и был как-то подавлен. Он никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, извозчиков в колясках с надутыми шинами, или, как их звали, лихачей, мчавшихся с большой скоростью на красавцах орловских рысаках. Не видел он никогда и такого скопления людей на улицах. Все это поражало воображение, и мальчик молчал, рассеянно слушая своего провожатого.

Повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.

– Вот дом, где ты будешь жить, – сказал дядя Сергей, – а во дворе помещается мастерская, там будешь работать. Парадный вход в квартиру с Камергерского переулка, но мастера и мальчики ходят только с черного хода, со двора. Запоминай хорошенько, – продолжал он, – вот Кузнецкий мост, здесь находятся самые лучшие магазины Москвы. Вот это театр Зимина, но там рабочие не бывают. Прямо и направо Охотный ряд, где торгуют зеленью, дичью, мясом и рыбой. Туда ты будешь бегать за покупками для хозяйки.

Пройдя большой двор, Егор и дядя Сергей подошли к работавшим здесь людям, поздоровались с мастерами, которых дядя Сергей уважительно называл по имени и отчеству.

– Вот, – указал он на мальчика, – привез из деревни вам в ученье новенького.

– Мал больно, – заметил кто-то, – не мешало бы ему немного подрасти.

– Сколько тебе лет, парень? – спросил высокий человек.

– Двенадцать.

– Ладно, пусть мал ростом, зато у него плечи широкие, – заметил, улыбаясь, высокий.

– Ничего, будет хорошим скорняком, – ласково добавил мастер-старичок.

Это был Федор Иванович Колесов, самый справедливый, как потом убедился Егор, опытный и авторитетный из всех мастеров.

Отведя мальчика в сторону, дядя Сергей стал называть по имени каждого мастера и рассказывать про них.

Лучше всего Егор запомнил про братьев Мишиных.

– Старший брат – хороший мастер, но здорово пьет, – говорил дядя Сергей, – а вот этот, младший, очень жаден до денег. Говорят, что он завтракает, обедает и ужинает всего лишь на десять копеек. Все о своем собственном деле мечтает. А это вот Михаил, он частенько пьет запоем. После получки два-три дня пьет беспробудно. Способен пропить последнюю рубашку и штаны, но мастер – золотые руки. Вот, – дядя Сергей показал на высокого мальчика, – это старший мальчик, твой непосредственный начальник, зовут его Кузьмой. Через год он будет мастером. А вон тот, курчавый, – это Григорий Матвеев из деревни Трубино, он тебе доводится дальним родственником.

Поднявшись по темной и грязной лестнице на второй этаж, Егор с дядей Сергеем вошли в мастерскую. Появилась хозяйка, поздоровалась и сказала, что хозяина сейчас нет, но скоро должен быть.

– Пойдем, покажу тебе расположение комнат, а потом будешь на кухне обедать, – произнесла женщина.

Хозяйка подробно объяснила мальчику будущие обязанности – обязанности самого младшего ученика – по уборке помещений, чистке обуви хозяев и их детей, показала, где и какие лампады у икон, когда и как их надо зажигать и так далее.

– Ну, а остальное тебе объяснят Кузьма и старшая мастерица Матреша, – добавила она.

Потом Кузьма, старший мальчик, позвал Егора на кухню обедать. Егор с дороги здорово проголодался и с аппетитом принялся за еду. Но тут случился непредвиденный казус. Егор не знал, что существует правило, по которому из общего котла едят сначала только щи, а потом, когда старшая мастерица постучит по блюду, можно и мясца попробовать. Егор, не дожидаясь приглашения, так как был очень голоден, схватил несколько кусков мяса, проглотил их, а затем неожиданно для себя получил ложкой по лбу. Место, куда пришелся удар, начало саднить, и там вскоре образовалась большая шишка.

Егор сконфуженно замер с открытым ртом, не успев доживать последний кусок.

– Ничего, терпи, коли будут бить, – сказал Кузьма после обеда, – за одного битого двух небитых дают.

В тот же день старший мальчик повел Егора в ближайшие лавки, куда предстояло ходить за табаком и водкой для мастеров. Кухарка (она же старшая мастерица) Матреша показала, как чистить и мыть посуду и разводить самовар.

В эту ночь Егор спал как убитый, а на следующее утро его отвели в мастерскую, посадили в углу и стали учить шить мех. Мальчику дали иглу, нитки и даже наперсток.

Показав, как нужно шить, старшая мастерица сказала:

– Если что-либо не будет получаться, подойди ко мне, я тебе покажу, как надо шить.

Егор кивнул и принялся за работу.

Трудился он с семи утра до семи вечера с перерывом на обед. За это время он успел понять, что работа очень тяжелая, а мастера иногда и задерживаются, если не успевают справиться с объемами, но за это они получали дополнительные деньги, так что все было честно.

Мальчики-ученики всегда вставали в шесть утра. Быстро умывшись, они готовили рабочие места и все, что нужно было мастерам. Ложились спать в одиннадцать вечера, все убрав и подготовив к завтрашнему дню. Спали тут же, в мастерской, на полу, а когда было очень холодно, на полатях в прихожей с черного хода.

Поначалу Егор сильно уставал. Трудно было привыкнуть поздно ложиться спать, потому что в деревне обычно ложились рано. Но прошло немного времени, и мальчик освоился.

Егор скучал по родной деревне, вспоминал дом, отца с матерью, сестру, прогулки по грибы-ягоды, игры с ребятами, даже школу вспомнил. Иногда пускал слезу. Егору казалось, что он больше никогда не увидит родных. Домой на побывку мальчиков отпускали только на четвертом году. Это было невообразимо далекое время.

По субботам Кузьма водил мальчиков в церковь ко всенощной, а в воскресенье – к заутрене и к обедне. В большие праздники хозяин брал мальчиков с собой к обедне в Кремль, в Успенский собор, а иногда в храм Христа Спасителя. Никто из них не любил бывать в церкви, и все старались удрать оттуда под каким-либо предлогом. Однако в Успенский собор ходили с удовольствием – слушать великолепный синодальный хор и специально протодьякона Розова: голос у него был как иерихонская труба.

Минул год. Егор довольно успешно освоил начальный курс скорняжного дела, хотя оно далось ему не без труда. За малейшую оплошность хозяин бил работников немилосердно. А рука у него была тяжелая. Били мальчиков мастера, били мастерицы, не отставала от них и хозяйка. Когда хозяин был не в духе – лучше не попадайся ему на глаза. Он мог и без всякого повода отлупить так, что целый день в ушах звенело.

Иногда хозяин заставлял двух провинившихся мальчиков бить друг друга жимолостью (кустарник, прутьями которого выбивали меха), приговаривая при этом: «Лупи крепче, крепче!» Приходилось безропотно терпеть.

Мальчишки знали, что везде хозяева бьют учеников – таков закон, таков порядок. Хозяин считал, что ученики отданы в полное его распоряжение и никто никогда с него не спросит за побои, за нечеловеческое отношение к малолетним. Да никто и не интересовался, как кто работает, как питается, в каких условиях живет. Самым высшим судьей был хозяин. Так Егор и тянул тяжелое ярмо, которое и не каждому взрослому было под силу.

Время шло. Егору исполнилось тринадцать, и он уже многому научился в мастерской. Несмотря на большую загруженность, мальчик все же находил возможность читать. Он всегда с благодарностью вспоминаю своего учителя Сергея Николаевича Ремизова, который привил ему страсть к книгам. Учиться помогал старший сын хозяина, Александр. Мальчики были ровесниками, и Саша относился ко Егору лучше других.

Поначалу с его помощью Егор прочитал роман «Медицинская сестра», увлекательные истории о Нате Пинкертоне, «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла и несколько других приключенческих книжек, изданных в серии дешевой библиотечки. Это было интересно, но не очень-то поучительно. А Егор хотел учиться серьезно. Душа его стремилась к знаниям. Но как? Егор поделился своими мечтами с Сашей, и тот решил помочь другу.

Вместе с Сашей Егор принялся изучать русский язык, математику, географию. Мальчики с легкостью поглощали знания; они перечитали уйму книг, узнали о судьбах множества интересных людей.

Правда, хозяин не поощрял подобных занятий, поэтому друзьям приходилось прятаться по углам. Однажды из секрет все же раскрыли, и Егор испугался, что их выгонят, но ничего подобного не произошло. Наоборот, хозяин, на удивление всем, похвалил мальчиков.

Так больше года Егор довольно успешно занимался и поступил на вечерние общеобразовательные курсы, которые давали образование в объеме городского училища.

В мастерской все им были довольны, доволен был и хозяин, хотя нет-нет да и давал пинка или затрещину. Вначале Михаил не хотел отпускать Егора вечерами на курсы, но потом его уговорили сыновья, и он согласился. Мальчик был счастлив. Правда, уроки приходилось готовить ночью, около уборной, где горела дежурная лампочка десятка в два свечей.

За месяц до выпускных экзаменов, как-то в воскресенье, когда хозяин ушел к приятелям, ребята сели играть в карты. Играли, как помнится, в «двадцать одно». Не заметили, как вернулся хозяин и вошел в кухню. Егор держал банк, ему везло. Вдруг кто-то дал мне здоровую оплеуху. Мальчик оглянулся, и – о, ужас – хозяин! Ошеломленный, Егор не мог произнести ни слова. Ребята бросились врассыпную.

– Ах, вот для чего тебе нужна грамота! Очки считать? С этого дня никуда больше не пойдешь, и чтоб Сашка не смел с тобой заниматься!

Через несколько дней Егор зашел на курсы, которые помещались на Тверской улице, и рассказал о случившемся. Учиться ему оставалось всего лишь месяц с небольшим. Надо ним посмеялись и разрешили сдавать экзамены. Экзамены за полный курс городского училища он выдержал успешно.

Шел 1911 год. Егор уже три года проработал в мастерской и перешел в разряд старших. Теперь и у него в подчинении было три мальчика-ученика. Он прекрасно знал Москву, так как чаще других приходилось разносить заказы в разные концы города. Желание продолжать учебу не оставляло Егора, но сделать это то не было никакой возможности. Однако читать мальчик все же ухитрялся.

Егор брал газеты у мастера Колесова, который хорошо разбирался в политике, Александр давал Егору различные журналы, а на отложенные деньги Егору удавалось покупать книги.

На четвертом году ученья Егора, как физически более крепкого мальчика, взяли в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку, где хозяин снял себе лавку для оптовой торговли мехами. К тому времени он сильно разбогател, завязал крупные связи в торговом мире и стал еще жаднее.

На ярмарке в обязанность Егора входили главным образом упаковка проданного товара и отправка его по назначению через городскую пристань на Волге, пристань на Оке или через железнодорожную товарную контору.

Впервые Егор увидел Волгу и был поражен ее величием и красотой – до этого он не видел рек шире и полноводнее Протвы и Москвы. Это было ранним утром, и Волга вся искрилась в лучах восходящего солнца. Егор смотрел на нее и не мог оторвать восхищенного взгляда.

«Теперь понятно, – подумал он, – почему о Волге песни поют и матушкой ее величают».

На Нижегородскую ярмарку съезжались торговцы и покупатели со всей России. Туда везли свои товары и «заморские купцы» из других государств. Сама ярмарка располагалась за городом между Нижним и Канавином, в низкой долине, которая во время весеннего паводка сплошь заливалась водой.

После Нижегородской ярмарки в том же году пришлось поехать на другую ярмарку, в Урюпино, в Область Войска Донского. Туда хозяин не поехал, а послал приказчика Василия Данилова. О ярмарке в Урюпине у Егора не осталось таких ярких воспоминаний, как о Нижнем Новгороде и Волге. Урюпино был довольно грязный городишко, и ярмарка там по своим масштабам была невелика.

Василий Данилов оказался человеком жестоким и злым. Егор так никогда и не мог понять, почему Василий с какой-то садистской страстью наносил побои четырнадцатилетнему мальчику из-за какой-то ерунды. Однажды Егор даже не вытерпел, схватил палку и со всего размаха ударил приказчика по голове. От удара тот упал и потерял сознание. Егор решил, что убил Василия, и испугался. Но приказчик выжил.

По возвращении в Москву хозяин жестоко избил Егора.

В 1912 году Егор получил возможность поехать в деревню на десять дней. В то время там начался покос – самый интересный вид полевых работ. На покос приезжали из города мужчины и молодежь, чтобы помочь женщинам быстрее справиться с уборкой трав и заготовкой кормов на зиму.

До деревни Егор добирался на поезде и с интересовал рассматривал окрестности, так как четыре года назад ничего не увидел – тогда за окном царила ночь.

Когда проезжали мимо станции Наро-Фоминск, какой-то человек сказал своему соседу:

– До пятого года я здесь часто бывал… Вон видишь красные кирпичные корпуса? Это и есть фабрика Саввы Морозова.

– Говорят, он демократ, – сказал второй.

– Буржуазный демократ, но, говорят, неплохо относится к рабочим. Зато его администрация – псы лютые.

– Одна шайка-лейка! – зло сказал сосед.

Заметив, что Егор с интересом слушаю (припомнив разговор в вагоне об этой же фабрике, который слышал несколько лет назад), они замолчали.

На полустанке Егора встретила мать. Устинья очень изменилась за эти четыре года и еще больше состарилась. Лицо ее покрылось сетью морщинок, но глаза сияли счастьем. Горло сына сдавило, ему вдруг захотелось разрыдаться.

– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя, – причитала Устинья.

– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.

– Дай-то Бог!

Домой Егор с матерью приехали уже затемно. Отец и сестра ждали их на завалинке. Маша выросла и стала настоящей невестой. Красивой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год. Он как-то по-своему встретил Егора. Поцеловались. Думая о чем-то своем, он сказал:

– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.

Желая порадовать родителей и сестру, Егор быстро распаковал вещи и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.

– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась Устинья. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.

Отцу Егор дал еще рубль на трактирные расходы.

– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила Устинья со смехом.

– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде, – возразил Константин.

Из дома Егор уехал почти ребенком, а вернулся взрослым юношей. Ему уже шел шестнадцатый год, он проработал уже четыре года. То не так уж и мало. Многие в деревне умерли, кто-то ушел на заработки в другие места; некоторые дома совсем обветшали и почти развалились. Ребят тоже было не узнать – такими взрослыми все стали.

Прошел день, и Егор с Устиньей и Машей поехали на покос. Егор рад был увидеть товарищей, особенно Лешу Колотырного.

– Как, Егорушка, нелегок крестьянский труд? – спросил Егора дядя Назар, обняв за мокрые плечи.

– Труд нелегкий, – согласился юноша.

– А вот англичане траву косят машинами, – заметил подошедший к ним неизвестный молодой мужик.

– Да, – кивнул Назар, – мы все надеемся на соху-матушку да на косу. Эх, дубинушка, ухнем…

Егор поинтересовался у ребят, кто этот мужик, что говорил насчет машин.

– Это Николай Жуков – сын старосты. Его выслали из Москвы за пятый год. Он очень острый на язык, даже царя ругает.

– Ничего, – произнес Леша, – за глаза царя ругать можно, но только чтобы не слышали полиция или шпики.

Это было очень счастливое время для Егора. Вечерами, забыв об усталости, собиралась молодежь, и начиналось веселье. Пели песни, задушевные и проникновенные. Девушки выводили сильными голосами нежную мелодию, ребята старались вторить молодыми баритонами и еще не окрепшими басами. Потом плясали до упаду.

Именно в один из таких вечеров Егору приглянулась односельчанка, Маня Мельникова. Она была немного старше Егора. Длинные русые волосы ее были словно шелк, а голубые глаза сияли чистым, пронзительным светом. У Егора дыхание перехватило. Маня оказалась еще и хорошей певицей, ее нежный голос запал Егору в душу.

Он не раз приглашал Маню потанцевать; было приятно держать в объятиях ее сильное, стройное тело. Ее ладони были огрубевшими и мозолистыми, но в тот момент они казались Егору самыми красивыми на всем белом свете.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – спросил как-то Маня у Егора.

– Конечно верю. Я же встретил тебя, – отвечал он.

Правда, потом выяснилось, что у Мани был еще один обожатель – Филя. Егор с Филей даже как-то сошлись в драке; Егор победил, однако на душе остался неприятный осадок. Маня была очарована молодым мастером и поклялась ему в любви. Однако намного позже Егор узнал, что Маня – та самая Маня, которая верила в чистую любовь, – вышла замуж за Филю через несколько месяцев после отъезда Егора. Но то было потом.

А пока Егор чувствовал себя счастливым. Расходились под утро и едва успевали заснуть, как всех будили, и ребята вновь отправлялись на покос.

Солнце припекало сильно. Косьбу прекратили, начали сушить скошенную траву. К полудню Егор с сестрой, навьючив сено на телегу, взобрались на воз и поехали домой. Там их уже ждали жареная картошка с маслом и чай с сахаром. Все это было так аппетитно!..

Да, видно, молодость все может. Как хорошо чувствовать себя молодым!

Отпуск прошел очень быстро, и нужно было возвращаться в Москву. В предпоследнюю ночь пребывания Егора дома в соседней деревне Костинке случился пожар. Дул сильный ветер. Пожар начался посредине деревни и стал быстро распространяться на соседние дома, сараи и амбары. Молодежь еще гуляла, когда заметили со стороны Костинки густой дым.

Кто-то крикнул:

– Пожар!

Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Егор с ребятами подоспели первыми, а уж немного погодя прибежали жители Костинки.

Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни. Пробегая с ведром воды мимо одного дома, Егор услышал крик:

– Спасите, горим!

Бросился в тот дом, откуда раздавались крики, и вытащил испуганных до смерти детей и больную старуху.

Наконец огонь потушили. На пепелище причитали женщины, плакали дети. Много людей осталось без крова и без всякого имущества, а некоторые и без куска хлеба.

Наутро Егор обнаружил две прожженные дырки, каждую величиной с пятак, на своем новом пиджаке – подарке хозяина перед отпуском. Такой обычай был в городе – хозяин дарил что-нибудь своему работнику.

– Ну, хозяин тебя не похвалит, – протянула мать.

– Что ж, – ответил Егор, – пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…

Все кончилось. Теплые вечера на деревне, громкие песни, пляски, покос. Егору настала пора возвращаться в город. Ах, чего бы он не отдал в этот момент, чтобы остаться дома еще хоть на денек! Хоть на лишний час. Однако время не терпит.

Уезжал Егор с тяжелым сердцем. Особенно тягостно было смотреть на пожарище, где копались несчастные люди. Бедняги искали, не уцелело ли чего. Егор сочувствовал их горю, так как сам знал, что значит остаться без крова. Вспомнились ему годы нищенства, когда вся семья спала в маленьком сарае. Как упрямо они прижимались друг к другу, ютились, боясь холодов.

По дороге Егор вновь засмотрелся на фабрику. В Москву приехал рано утром. Поздоровавшись с хозяином, рассказал о пожаре в деревне и показал прожженный пиджак. К его удивлению, хозяин даже не ругался. Егор ощутил внезапный прилив благодарности.

Потом выяснилось, что ему просто очень повезло. Накануне хозяин очень выгодно продал партию мехов и на этом крепко заработал.

– Если бы не это, – сказали тогда Егору, – быть тебе выдранному как сидоровой козе.

В конце 1912 года ученичество кончилось. Егор стал подмастерьем. Тогда хозяин поинтересовался его планами: что Егор дальше думает желать, останется ли в мастерской или пойдет на квартиру?

– Если останешься при мастерской и будешь по-прежнему есть на кухне с мальчиками, то зарплата тебе будет десять рублей; если пойдешь на частную квартиру, тогда будешь получать восемнадцать рублей.

Жизненного опыта у Егора было маловато, и, подумав, он сказал, что останется жить при мастерской. Видимо, хозяина это вполне устраивало, так как по окончании работы мастеров всегда находилась какая-либо срочная, не оплачиваемая работа. Прошло немного времени, и Егор решил: «Нет, так не пойдет. Уйду на частную квартиру, а вечерами лучше читать буду».

На Рождество Егор вновь съездил в деревню. Он был уже самостоятельным человеком, зарабатывал деньги, работал в хорошем месте, а это было очень ценно, так как годы бедствий на всю жизнь оставили шрамы в его душе.

Именно в тот приезд Егор узнал о судьбе Мани и очень расстроился.

Зато Егор мог с гордостью рассказать о своей работе. Хозяин доверял ему, видимо, убедившись в его честности. Он часто посылал Егора в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он молодого человека и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, ему поручались упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.

Егору нравилась такая работа даже больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Там приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях.

Мастера мало читали газеты, и, кроме Колесова, никто в мастерской не разбирался в политических делах. Скорняки вообще отличались тогда своей аполитичностью. Исключение составляли одиночки. Мастер-скорняк жил своими интересами, у каждого был свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие рабочие мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих, от настоящих пролетариев своей мелкобуржуазной идеологией и отсутствием крепкой пролетарской солидарности.

Заводские рабочие не могли и мечтать о своем деле. Для этого нужны были большие капиталы. А они получали гроши, которых едва-едва хватало на пропитание. Условия труда, постоянная угроза безработицы объединяли рабочих на борьбу с эксплуататорами.

Политическая работа большевистской партии сосредоточивалась тогда в среде промышленного пролетариата. Среди рабочих кустарных мастерских подвизались меньшевики, эсеры и прочие псевдореволюционеры. Не случайно в 1905 году и во время Великой Октябрьской революции в рядах восставшего пролетариата было мало кустарей.

В 1910–1914 годах заметно оживились революционные настроения. Все чаше и чаще стали вспыхивать стачки в Москве, Питере и других промышленных городах. Участились сходки и забастовки студентов. В деревне нужда дошла до предела в результате разразившегося в 1911 году голода.

Как ни плоха была политическая осведомленность мастеров-скорняков, все же многие знали о расстреле рабочих на Ленских приисках и повсеместном нарастании революционного брожения. Федору Ивановичу Колесову изредка удавалось доставать большевистские газеты «Звезда» и «Правда», которые просто и доходчиво объясняли, почему непримиримы противоречия между рабочими и капиталистами, между крестьянами и помещиками, доказывали общность интересов рабочих и деревенской бедноты.

В то время Егор слабо разбирался в политических вопросах, но ему было ясно, что эти газеты отражают интересы рабочих и крестьян, а газеты «Русское слово» и «Московские ведомости» – интересы хозяев царской России, капиталистов. Когда Егор приезжал в деревню, уже сам мог кое-что рассказать и объяснить своим товарищам и мужикам.