Текст книги "Сердце Ветра"

Предисловие

Посвящаю этот роман моему другу, самой сильной женщине на свете – Ирине Карловне Осиповой.

Книга должна порождать огонь в сознании читателя, иначе, что это за книга? Строки следует писать так, чтобы они отпечатывались в памяти, врезаясь в повседневность вихрем эмоций. С каждой страницей, воспламеняли душу читателя сильнее и жарче.

Настоящий автор… вкладывает в произведение часть души, бросая вызов и призывая к раздумьям.

Так я писала эту книгу. Часть меня навеки затерялась среди ее страниц, и будет жить в каждом из читателей. Классическая система российской психиатрической больницы, описанная здесь – нарицательное имя любой жесткой структуры. Каждый может столкнуться с тем, с чем столкнулась главная героиня романа. Но, не каждый после падения распрямляет крылья и готовится к новому взлету. Эта книга написана не просто как некоторый опыт, в сочетании с художественными фантазиями. Она призвана вселить надежду на торжество любви и справедливости, подарить то, чего не хватает в современном, обезличенном обществе. Это вызов всем правилам и любовь, которая случается раз в сотни лет.

Имена и фамилии в романе выдуманы, номера отделений изменены.

Все совпадения – случайны.

Выражаю благодарность:

Родителям и бабушке – которые терпеливо читали произведение по главам, выискивая ошибки и опечатки.

Коллегам по творчеству – Татьяне Ивановой и Александре Обвинцевой, с которыми, до двух часов ночи на форумах, при теплом свете гостиничных ламп, штопали друг другу сюжетные дыры в каркасах романов.

Наставникам и крестным отцам – Олегу Валерьевичу Лукьянову и Евгению Ивановичу Губину.

Вдохновительнице и наставнице, поддержавшей в трудный момент – Ирине Карловне Осиповой.

Близким друзьям, за колоссальную поддержку, которой подвластны и расстояние, и время –Веронике Сенниковой, Марине Сульдиной, Марии Хамматовой, Алексею Дядькину, Игорю Голованову, Павлу Опанасенко, Шевченко Александру.

И, конечно же, супругу – Денису Гоман, который с трудом, но принял повествование от первого лица.

«Кто знает, что такое любовь? Любовь всей жизни?..

Это… когда радуешься от одного подаренного взгляда.

Когда ее улыбка вселяет веру, что все хорошо.

Когда у нее на глазах слезы, а ты их делишь с ней у себя в душе.

Когда на расстоянии чувствуешь легкий аромат ее духов, и этот запах… просто сводит с ума.

Когда ее сон – для тебя тайна, а от этого так приятно, как никогда.

Когда касаешься ее руки, и душа дрожит от счастья.

Когда держишь ее в своих объятиях… и это миг навсегда.

Когда она знает, о чем ты думаешь, а сама при этом – полная загадка.

Когда ты можешь говорить так, как думаешь, не боясь раскрыть самые темные уголки души – ведь знаешь, что она тебя поймет.

Когда она одна такая во всем мире, и другой – не надо.

Когда она ставит свечку в церкви, молясь за тебя… и ангелы поют вместе с ней.

Когда она уходит, а ты живешь лишь той надеждой, что увидишь ее вновь, и ожидание – в сладость.

Когда ты перестаешь жить закрытыми стенами, не замечаешь безликие лица, омраченные души и черствые сердца, согреваясь мыслями о ней.

Когда ищешь ее во всех мирах, во всех жизнях, во всех снах и… находишь, любишь… а любя – не требуешь!

Когда рад, что она просто – есть!»

Одно из писем Ветра.

Глава 1. Непризнанные святые.

–Как ваше настроение, Родион Евгеньевич?

Я с интересом изучала лицо местного представителя творческой интеллигенции, одетого в клетчатую балахонистую пижаму. Голубые глаза с нездоровым блеском, легкая небритость, скорбно опущенные вниз уголки рта, изящный и тонкий нос. На голове, правда, птичье гнездо, но для творческого человека такой беспорядок вполне уместен.

В голове кавардак, почему бы, и на голове ему не быть, в самом-то деле?..

–Эх, настроение-то нассстро-ень-ице… так себе, эх, – он театрально вздохнул. –Были бы друзья, лучше, чем эти таблетки… А так… Эх… А вы можете меня, милая Арина Витальевна, по-другому называть?

–Как это, по-другому? Просто Родион?

Клиническое интервью только началось, а я уже устала делать записи. Вот интересная же личность к нам угодила!

–Барон Рэйдель. РЭЙ-ДЕЛЬ, – медленно произнес он в ответ на мой вопросительный взгляд. –Да, я творческий человек, и псевдоним у меня есть, тоже творческий, дааа… – он задумчиво почесал затылок.

–Все-таки, буду вас называть официально, – я отвлеклась от записей. –Как вам живется-то у нас, в отделении?

–Не живется, не мое! – барон Рэйдель скорчил кислую рожицу. –Я особый, у меня тоска по недостигнутому…

–В чем выражается ваша особенность? – я взяла другую ручку.

Чернила в старой стремительно заканчивались от веселых историй, и я чуть не расцарапала лист.

Сильно зачесался нос от терпкого запаха дешевого одеколона.

–Мне снился сон про вылет души из тела… Я исследую параллельные миры, ииииии… обязательно, обязательно напишу об этом научную работу! – он заерзал на стуле. –И еще, подождите, подождите… Я хочу построить новое, аристократическое государство – чтобы люди жили вместе, понимаете, улавливаете суть, да-да? – в его глазах заплясали безумные искорки.

–Пока не совсем, ну ладно, – я вздохнула. –Родион Евгеньевич, у вас голоса есть?

–Были, крыша несколько раз ехала… – он опустил голову и закрыл лицо руками с тонкими пальцами, но неприятно длинными ногтями. –Десять лет назад, я прыгал с третьего этажа… Говорили, что встретят… А еще, еще я, Богородицу видел… Печальную и красивую, матерь Божию, – он поднял на меня глаза, полные слез.

–Это же все позади, верно? – я смягчила тон. –Лекарства помогли ведь…

–Да что, эти лекарства… Люди нужны, ЛЮ-ДИ! –он замахал руками так, словно хотел за что-то ухватиться, но не мог.

–Нужны люди, как лекарства, и лекарства, как люди… – задумчиво прошептала я.

–Ого! Вот! Это так, имеенннно так! Как вы точно отметили, Арина Витальевна! Ох… – барон Рэйдель сложил руки на груди.

–Отметила не я, ну да ладно… Родион Евгеньевич, нам нужно пройти пару тестов… – я закопошилась в бланках многочисленных методик.

–Ох, а мы можем просто, поговорить?.. Как я не люблю, ну не люблю это все, знали бы вы! – он нахмурил тонкие брови.

–Здесь совсем немного, Родион Евгеньевич. Ну заполните, пожалуйста.

–Ну ладно, только ради такой девушки как вы… Эх… ну ладно…

Он взял ручку и принялся судорожно рисовать галочки, на каждом вопросе то вздыхая, то охая. Я внимательно наблюдала за его возбужденными действиями.

Что еще остается одинокому клиническому психологу, заинтересованному в своей работе?..

–Ну вот, все… – он протянул коряво заполненные бланки минут через десять.

–Спасибо, Родион Евгеньевич, очень хорошо, – я взяла бланки и отложила в сторону. -И, последний вопрос… Какие у вас планы на будущее? После выписки?

–Как, какие? – тот пожал плечами. –Поехать к Урганту, паспорт отдать! Заехать к уважаемым людям, дать гражданство своего государства… Вернее, так! – он поднял указательный палец и выпучил глаза. –МИКРО-АРИС-ТОК-РА-ТИ-ЧЕС-КО-ГО государства…. БА-РО-НА РЭЙ-ФЕЛЬ-ДА! Или, «Жизнь после жизни», – скромно добавил он, понизив голос.

–Ну, планы у вас, как погляжу, далекоооо идущие, – улыбнулась я. –Спасибо за откровенный разговор, Родион Евгеньевич. И, можете идти.

Последний день марта…

Для кого-то, этот день не значил ничего, но для меня, знаменовал собой новый поворот. Перевод в другое отделение. На сегодня, осталось посмотреть еще одного пациента и, разумеется, успеть написать по нему патопсихологическое заключение.

Крошечная стеклянная египетская пирамидка переливалась в лучах весеннего солнца. Одна из немногих посторонних вещей, что приютилась на моем рабочем столе и радовала глаз в любую погоду. Сейчас, она смотрелась наиболее великолепно.

В дверь нетерпеливо постучали.

–Да, войдите! – вздрогнув, я отвлеклась от беспечного созерцания пирамидки.

Грузный санитар (банка – хоть куда!) в зеленой форме, привел тощего, как спичка, пациента. В отличие от перевозбужденного предыдущего, этот явно пребывал в подавленном состоянии. Казалось, что скорбная маска намертво приклеилась к его лицу. Глаза и щеки впали, губы застыли тонкой прямой линией. Мясистый нос неуместно смотрелся на исхудавшем лице. На пациенте висела не очень чистая пижама грязного синего цвета, рукава которой он закатал по-разному.

–Прошу, присаживайтесь.

Не здороваясь, пациент приземлился на стул рядом с моим столом.

–У него бачки скоро. Долго не задержите? – прогремел санитар.

–Бачки? У этого качка Бухенвальдского?! Вы шутите? – я вопросительно уставилась на санитара.

И вообще не понимала, почему труд пациентов так безбожно эксплуатируют. Мало того, что кормят баландой, так еще и тяжелые бачки для еды заставляют таскать, спины гнуть.

Зарплата мертвых душ, простых работников больницы – бесперебойно летит в карман администрации.

–Больше некому идти! – развел ручищами санитар.

–Другого поищите, пожалуйста. В отделении, так-то, покрупнее ребята есть, – я смерила его многозначительным взглядом. -Последний день работаю, нужно посмотреть парня, врач попросил.

–Ладно! – быкоподобный санитар громыхнул дверью.

–Арина Витальевна, психолог, немного с вами побеседую, – я перевела взгляд на пациента. –Как к вам обращаться?

–Ефим. Борисыч, – выдавил из себя тот.

–За что к нам-то попал, Ефим Борисыч?

–Наркотиками, отравился. Суицид. Три года. Назад. И, снова… – рублено ответил Ефим.

–Из-за чего… с собой-то так? – я сделала скупые пометки на листе насчет попыток самоубийств.

–Из-за чипов. Я был святым человеком, и отец мой был святым человеком… Потом, меня поймали китайцы и внедрили… внедрили чип, а сами китайцы – это люди Антихриста, – взахлеб затараторил он. –Когда в меня верили, меня больше не было…

–Вы верующий, или… – я судорожно записала религиозный бред.

–Нельзя в храмы ходить, мне… – он жутко закатил глаза. –А то найдут, Христос в храме найдет, проверит…

–И, что будет тогда?..

–Если найдут в храме – то грядет преосвященный месяц Рамадан, а с ним – и чеченцы… Я являлся чеченцам в облике святого возле первого подъезда, именно возле первого, да… а то, мог бы лохануться… – он уставился в голую стенку, словно говорил сам с собой. –А китайцы, китайцы дали мне прозвище Расим…

Ярко-выраженный синдром монолога. Веселый же последний день в любимом четвертом отделении!..

То вождь аристократического государства, то непризнанный святой…

–Голоса у вас, значит, были? А видения?.. – спросила я, параллельно описывая бредовую систему пациента.

–Я видел Чингисхана… Он ходил, подобно лотосу, но я порешил Чингисхана… Я… как святой… И Чингисхан катится, пьет потому что… спирт технический, – продолжал бубнить Ефим.

Я прикрыла улыбку рукавом халата. Не так уж много лет работаю в больнице. Некоторые вещи, до сих пор, и смешат, и пугают.

Тесты со святым проводить бесполезно.

Придется сообщить врачу, что бедняга снова за свое взялся.

Неизбежно, добавят лечение.

Так здесь и решают проблемы.

Глава 2. Перевод.

–Вот тебе грамота! – шустрая медсестра Кристина бросила грамоту врачу на стол.

Грамота с российским гербом и флагом легла на пухлые тома историй болезни. Игнат Васильевич, врач-психиатр, поправил кривоватую дужку очков и начал читать:

–Ну дык… За вклад… Во что? Чурикова, ты шутишь?!

Та прыснула от смеха, закрывая лицо листом назначений.

Среди каракулей, понятных только врачам, я разобрала зловещее для пациентов слово «аминазин». Да, кому-то из ребят сегодня туговато придется.

Не доброе утро.

–За вклад… В парашютный спорт?.. – врач уставился на медсестру непонимающими глазами.

–Игнат, ну миленький же ты мой, – она игриво улыбнулась, обнажив белые аккуратные зубки. –У тебя же пациент на прошлой неделе окно разбил и вышел… с нашего второго этажа. На КПП задержали. А сегодня у нас… что? – она перевела взгляд на меня.

–Первое апреля, – я развела руками, сохраняя при этом кирпичное лицо.

Хотя, эта сценка забавляла. Только подумать – «вклад в парашютный спорт… оригинально… походу, медсестра у нас еще более-менее сообразительная».

Игнат Васильевич, со свойственной ему пролонгированной реакцией, засмеялся только через несколько секунд после моей фразы. Кристина расхохоталась вместе с ним.

Я выдавила из себя подобие улыбки. Люблю свой коллектив, но особо внедряться в него – никогда не хотелось. Удобно быть отшельником. Меньше знают – крепче спят. Меньше тебе кости перемывают в процедурке. И врачи надменные не задают неловких вопросов, чтобы на очередной твой ответ дать циничную шутейку. Вернула историю болезни – и ладно. Здороваться – и вовсе, необязательно. Пациенты же ждут. И, какими бы они не были – они, в первую очередь, люди. Запертые в этих… как бы выразиться мягче, особых условиях. А врач пусть сидит, играя в нарды с компьютером.

Я очень хотела ускользнуть незамеченной в свой аскетичный кабинетик, как Алина обратилась ко мне.

–Аринка, так ты что… Уходишь от нас, что ли?

–С первым апреля, – я хмыкнула.

–Нет, я серьезно! – она оперлась одной рукой на спинку стула врача.

–Да уходит она от нас, уходит, – пробурчал врач, не отрываясь от очередной партии.

Судя по расположению фишек на зеленом поле, компьютер его снова обыгрывал.

–Куда же? – она демонстративно надула губки.

Блин, как не вовремя зашла… Да подождало бы заключение об этом эпилептике! Зря поторопилась. Теперь, придется терпеть допрос.

–К принудчикам. 15-е отделение.

–Аааа, вот оно что… Ну, удачи!

–Спасибо, – бросила я, с радостью оставив их с врачом наедине.

Вот тебе и первое апреля!

Вещи почти собраны. Аккуратно упакован в коробку пузатый электрический чайник «Redmond». Собраны в папки методики, которые обычно используют патопсихологи для исследования. Распечатки для групповых занятий, кисточки, карандаши и краски для рисования, пособие по психиатрии, кружка со следами чая на стенках… Опять забыла содой помыть! Так, ладно… Канцелярия, флешки, египетская пирамидка, рисунки пациентов…

Вроде, все.

Я закрыла окно и окинула прощальным взглядом уютное помещение. Стены персикового цвета создавали ощущение весны и теплоты. Решетки на окнах нисколько не удручали, а длинный прямоугольный стол не казался неуклюже широким и колченогим. На нем остались лишь два служебных компьютера, да принтер, беспощадно комкающий бумагу.

Пусть новый психолог с ним тоже помучается.

С легким сожалением я заперла дверь на ключ.

Первый раз, она закрылась на удивление легко.

Наше (вернее, уже не наше) отделение номер четыре, считалось самым здоровым и неприятно пахнущим во всей психбольнице. Было, правда еще одно, интерьером похоже на сарай. После его посещения хотелось скорее обработать руки обеззараживающим средством. Того гляди, подхватишь еще какую-нибудь гадость, и потом на больничный минимум на неделю.

Я достала второй ключ – вездеход. С его помощью, можно открыть дверь почти любого отделения.

Четверка еще славилась тем, что ряд палат пациентов отделялся от сектора обитания медперсонала тяжелой дверью.

Дверь натужно заскрипела, и в нос ударило тошнотворное сочетание запахов нечистого белья и дешевого курева.

Высокие, грязно-лиловые стены подпирали собой потолок. На полу красовались харчки.

Я шла, словно по минному полю – обходя не только харчки, но и хронов, совсем не чувствующих дистанции.

–Здрасти, Арина Витальевна! – закричал высокий хромоногий пациент.

–Денечек добренький, – подскочил сбоку эпилептик с несоразмерно большой головой.

–З-здддддррр…расти! – пропыхтел долговязый, умственно-отсталый заика.

Устав отвечать, я просто кивала головой и улыбалась краешком губ. Осталось пройти половину пути, чтобы добраться до своего нового, соседнего отделения, как меня чуть не сшибла врач.

Добрая душевная бабушка, комплекцией похожая на черепашку. Короткие черные, вечно растрепанные волосы, скидывали ей года. На круглом лице всегда улыбались карие глаза. А будучи занятой и напряженной, старушка часто поджимала нижнюю губу.

–Валентина Кузьминична! – я заулыбалась.

Она – единственный человек в отделении, с кем мне действительно приятно пить дешевенький «Нури» и заливать в себя горячий цикорий вместо кофе.

–Аринка! Ну что, убегаешь уже? – она остановилась и похлопала меня по плечу.

–Да…– я поймала ее внимательный взгляд. –На днях, обязательно зайду!

–Да заходи хоть каждый день! Чай, совсем ведь недалеко от нас убежала… – она махнула пухлой рукой. –У нас, сама знаешь, что ни день… Сегодня вон, Аркаша наш Реутов… Чуть в щиток не залез, балда!

–Здрасте, Арина Витальевна! – низкорослый олигофренчик, бесцеремонно вклиниваясь в разговор, схватил меня за рукав халата.

Белоснежного, недавно постиранного медицинским мылом и тщательно выглаженного.

–А ну пшел отсюда! – крикнула Валентина Кузьминична, сделав серьезное лицо.

–Я на вас женюсь! Заберите меня домой… Жраааать буду варить! – он скалился и подпрыгивал, потирая маленькие ручонки.

–Ты уже на Кристине раз сто женился! Иди за шваброй, помоги вон санитарке лучше! – продолжала кричать бабушка-врач.

Так я ее мысленно и называла – бабушка-врач.

Олигофренчик (умственно-отсталый, то есть), послушно удалился. Бабушку здесь уважали и боялись.

–Так что там с щитком-то? – полюбопытствовала я.

–Ну что… А! – она вновь заулыбалась. –Аркаша голоса оттуда слышал… они его… ну, голубым обзывали… Воздействие мол, плохое идет оттуда, вот ему надо было залезть и выключить, вот оно что!

Я прыснула от смеха и покачала головой.

Что ни день, то очередная история. Блог в инстаграме завести, что ли…

И строчить на обеде постики с хэштэгом #историиизщитка.

–Ладно, Валентина Кузьминична, я побегу. Пора уже, время… – я многозначительно кивнула на пакеты с патопсихологическим и бытовым скарбом, и перевела взгляд на круглые запыленные настенные часы, показывающие без пяти девять.

–Ну беги, дорогая, беги! Заходи! – переваливаясь, она направилась через отделение в свой кабинет.

Я ускорила шаг. Не забывая о минах, добралась до заветной серой двери.

Одна дверь отделяла меня от новой работы…

–Арина Витальевна, очень жаль, что вы больше не будете группы у нас вести…

Со спины, я узнала голос сухощавого и патлатого Витьки. Он всегда носил разноцветный шарфик на утонченной шее, за что его окрестили «поэтом».

–Ну, Витя… Новый психолог теперь будет с вами заниматься, – я повернулась к нему лицом.

Спиной вообще к психическим больным лучше не поворачиваться – одно из многочисленных правил пресловутой психиатрической бдительности.

–Да не будет никто с нами общаться, заниматься! – его мутные серые глаза заблестели. –Опять свои скучные тесты сунут, и все! – он махнул рукой и уныло пошаркал в свою палату.

Хроны беспорядочно сновали по отделению. Этакое броуновское движение по-психовски.

Родные все такие стали, зараза… И Витька, и олигофренчик тот Женька, что всей женской части медперсонала предлагал услуги домашнего повара. И слащавые эпилептики, и шизофреник Максим, беспрерывно мурлыкающий себе под нос доводы о бесконечности Вселенной… Много их. Всех помнишь по именам, едва стоит увидеть.

–Тимоша, дай сигаретку! Тимоша, ну дай сигаретку? Си-га-ре-то-чку… дай! Ну пожалуйста, сигаретоньку…

–Иди отсюда! – прогремел толстенный, как бочка, санитар несчастному куряге Петьке.

–Тимошенька, ну одну сигаретку, и все… Перекурчик, сигаретка, – не унимался тот, назойливой мухой кружа вокруг неприступного санитара.

–Снова на режим загремишь! Вон! – прорычал тот.

Петька съежился и отбежал в сторону, потеряв всякую надежду на перекур.

Ну прощай, четверка…

Я с трудом повернулась и вставила ключ. Дверь бесшумно открылась.

В нос ударил запах хлорки, а глаза чуть не ослепил чистейший пол.

Я стояла на пороге нового отделения.

Глава 3. Новое отделение.

Путь до кабинета заведующего пролегал через пустынный коридор. Лампы подмигивали, выхватывая из мрачных, залитых тенями ниш огромные вазы с пестрыми искусственными цветами.

Первый раз, мне довелось попасть в такое чистое и роскошное отделение…

Салатовые стены украшали причудливые картины. На одной из них, за множеством золотистых солнц, притаилась белесая вытянутая маска, невидящим взором наблюдая за гостями и постояльцами отделения.

Аккурат напротив, на ярко-оранжевом неоднородном полотне, пожирал свой хвост гигантский змей Уроборос.

В конце коридора белела дверь с табличкой «Заведующий». Минуя запертый буфет и череду закрытых кабинетов, я в нерешительности застыла у самой двери.

Огромная белая перегородка слева отделяла сектор медперсонала от сектора пациентов. Оттуда доносились крики… похоже, что не пациентов.

Вряд ли, в мужском отделении могут так истошно вопить. На психе, конечно, можно и не такое услышать, но для более-менее «сохранного» отделения – это слишком.

За неплотно прикрытой дверью замелькали тени.

Надо же, на ключ-то не закрывают, как в четверке…

–Дебила кусок! Перемывай! – истошный визг обрел очертания.

С грохотом упала деревянная швабра.

Наверное, санитарка какая-то, с озвучкой мерзкой, приставучей болонки. Визг ударил по ушам.

В четверке так не орали даже на самых «спецотловленных».

То-то, тут подозрительно чисто. Пациенты пол и стены наверняка драят несколько раз на дню.

Я снова перевела взгляд на табличку. Под жирными синими буквами алело изображение телефонной трубки. На двух других кабинетах справа такой значок отсутствовал.

Кстати, на двери одного из них значилась надпись: «Кабинет медицинского психолога».

Видимо, мой будущий кабинет.

Кто-то, считал заведующего душкой. Некоторые именовали тираном, волком в овечьей шкуре. Так или иначе, он любил порядок.

Что ж, к режиму – не привыкать!

–Войдите! – ответили за дверью на мой робкий стук.

Нога ступила на мягкий, обволакивающий ковер.

Кабинет утопал в полумраке. Пахло свежезаваренным зеленым чаем, как на китайской церемонии.

Сначала, мой взгляд упал не на заведующего, а на еще более крупные и причудливые картины. Поле боя горело адским пламенем, а чернеющее небо опускалось на солдат, потерявших всякую надежду. Побросав окровавленные мечи и копья, они возвели руки к небу, моля пощады у разгневанных высших сил.

На другой картине извивалось двуликое существо со множеством изогнутых лап, напоминающих щупальца. Ровно посередине, его рассекала прямая линия ни черное и белое. На каждой стороне блестело по глазу.

Кто-то из пациентов нарисовал. Фрагментарность, разрозненность шизофренического мышления налицо.

Хаос, раздирающий души, первобытный страх и абсурд – с этим, и сталкиваются психотики. Едва ли кто понимает их. Суровая система больницы в виде «правильных» врачей и фанатичных до соблюдения режима представителей младшего и среднего медперсонала не беспокоится об их внутреннем мире, обращая внимание лишь на…

–Носки!!! Перевертов не хочет менять носки!

В кабинет бесцеремонно ворвалась – наверное, медсестра – с впалыми безумными глазами, эпичным фонарем под одним из них и ногами, выгнутыми колесом.

Как говорится – первое, что в глаза бросилось.

Резко запахло дешевым парфюмом с центрального рынка.

–Так… психолог? – заведующий проигнорировал медсестру, первым делом, обратившись ко мне мягким, льняным голосом.

–Да, Борис Аркадьевич!

–Присядь. Я тут пока… С Надеждой Сергеевной разберусь. Кстати, это – сестра-хозяйка.

Та не поздоровалась и не повернулась в мою сторону, продолжая буравить взглядом стол заведующего, откуда он вещал вкрадчивым, гипнотическим голосом.

Я неловко присела на краешек первого попавшегося кресла.

Твердое, зараза.

Мягко здесь, видимо, стелят, да жестко…

–Не знаю, что с ним делать, задолбал! – продолжала орать сестра-хозяйка.

–Надя, не кричи! Криком ничего не добьёшься, так ведь? – пухлая рука загребла и переставила одну стопку историй болезней, затем другую…

Наконец, показался сам заведующий.

Грузный, он едва умещался на офисном стуле. Короткие седы волосы блестели в теплом желтоватом свете единственной настольной лампы. Пухлое лицо избороздили морщины, мутные серые глазки бегали под роговыми очками, выискивая нужную фамилию среди многочисленных томов историй болезни.

–Перевертов… Весна, обострение… Впрочем, – он опустил очки на мясистый нос, -Укольчик добавлю. Пусть процедурная придет за листом назначений, – он снял очки и откинулся на спинку стула.

Не сломался бедный стул, уже хорошо.

–Так что с носками?! Они Н-НИ черта не понимают! Плохо стирают! – Надя уперла руки в бока.

–Попытайся разъяснить… спокойно, – заведующий скрестил руки и невозмутимо смотрел на пустующее кресло рядом со мной. –Скоро я и всех соберу и популярно объясню… Что медперсонал всегда прав. Иди пока. С новым работником нужно побеседовать.

Сестра-хозяйка круто развернулась и вышла из кабинета, захлопнув дверь.

Облокотившись на стол, заведующий слегка прищурился, молча изучая меня.

Только сейчас я заметила, что он сидел в клетчатой жилетке вместо халата поверх рубашки. Рубашка застегивалась не на все пуговицы, обнажая массивную красную шею.

Потные руки сами собой сжали ручки пакетов, пристроившихся у моих ног. Сердце стучало неровно и быстро.

Полумрак кабинета угнетал и давил, заведующий производил двоякое впечатление.

–Так, ну что… Наслышан о твоей работе, наслышан, – Борис Аркадьевич наконец отцепил взгляд. –Заключения у тебя неплохие, но работать над ними еще надо. У нас принудка, собираются комиссии по снятию принудлечения… Так что, заключения должны быть емкие, четкие, короткие. Без психологических замудренных терминов, проще, чтобы я не плыл на суде, представляя пациента… Ясно? – он снова закопошился в историях болезни.

–Да, Борис Аркадьевич, – послушно ответила я, скользя взглядом по приоткрытому шкафу со стеклянными дверцами, забитому папками с историями пациентов.

–Хорошо. И, лучше всего, судя по четверке… у тебя получается психокоррекция. Сейчас, дам тебе первую группу, с шизофренией… Потом, возьмешь умственно-отсталых… Пусть порисуют, полепят из пластилина – поведение упорядочишь… И, на индивидуалку – возьми пока вот этого деда, он пару недель назад чуть не повесился на проводных наушниках, – заведующий протянул толстую, как книга, историю болезни. –Записывай, кого на группу брать.

Я судорожно порылась в пакетах и нащупала рабочую тетрадь для заметок. Среди ее страниц удачно оказалась и любимая шариковая ручка.

–Перевертов… Тот самый, что с носками – посмотришь на его поведение, таааак…, – он изучал длинный список пациентов, -Нечипорук – тот, что у доктора, он не мой… С молодым доктором познакомишься, кстати, – невзначай добавил он, -Харонов, Лесницкий – у него биполярное расстройство, очень активный сейчас, смахивает на фазу мании, осторожнее с ним… Любит к женской части медперсонала симпатии испытывать, кхм-хм, – хмыкнул заведующий, слегка улыбнувшись толстыми, как сосиски, губами. –И, Алин – он у нас философ, возможно, тебя заинтересует…

–Ну, у меня первое образование…

–Философское, знаю, – перебил заведующий и вновь расплылся в улыбке, -Госпожа психолог у нас еще и философ, хе-хе… Будут вопросы – обращайся. Чаю, кофе заварить – приходи. В общем-то, пока все. Вот, ключ от твоего кабинета… Держи в курсе всего, чем будешь заниматься. Все, работаем.

Он запустил компьютер.

–Всего доброго, Борис Аркадьевич. Буду держать вас в курсе! – я схватила пакеты и скорей выскочила из кабинета.

Обстановка в коридоре изменилась.

Очередь из пациентов выстроилась от перегородки до одной из дверей неподалеку от четверки. Та часть коридора теперь ярко освещалась светом.

Отделение проснулось и зажило своей жизнью.

Как и следовало ожидать, пациенты обратили на меня заинтересованные взгляды.

–Здравствуйте!

–Здрасте!

–Доброе утро! – отличился кто-то из толпы.

–Вы – наш новый психолог? – выкрикнул один из пациентов с конца очереди.

Вместо приветствия.

–Здравствуйте, ребят, доброе утро. Да. Куда… такая очередь? – я стояла спиной к своему кабинету.

Всего пара шагов, открыть, и все… Как бы там ни было, неприятно, когда в тебя всматривается столько пар глаз одновременно…

Ладно, просто пациентов. Но тут – принудчиков. Кто-то среди них – убийца. Кто-то – насильник. А кто-то, что еще менее приятное – педофил.

–За сигаретами, к сестре-хозяйке, – громогласно ответил самый высокий и здоровый из них.

–Понятно, – я развернулась.

Два поворота, и дверь подалась.

–Подождите… А… как вас зовут? – спросил все тот же здоровяк.

За спиной зашушукались.

–Арина Витальевна, – ответила я в пустоту и заскочила в кабинет, поспешно прикрыв за собой дверь.

Глава 4. Санитарка и носки.

-Андрей, что с тобой?

Пациент Харонов сидел на табуретке в закрытой позе, впившись тонкими пальцами в кудрявые русые волосы. На мой вопрос, он даже не поднял головы.

–Сахара… скачут, – прошептал он.

–Андрюш, иди… Не надо тебе сегодня на группу.

–Спасибо, Арина Витальевна… Я полежу, – он посмотрел на меня запавшими карими глазами и вышел из холла, где проводилась группа.

–Так, начнем, – я обвела взглядом собравшихся пациентов.

Вот биполярный Лесницкий с блестящими зелеными глазами, смугловатой кожей и синей воровской перчаткой. Обычно, подобные тату делают на зоне.

Толстенький Перевертов со скучающим видом сидел, развалившись на стуле. И, не скажешь, с виду – что из-за носок мог так повздорить с персоналом.

Самый молодой из пациентов, кудрявый и рыжий Нечипорук – наблюдал за каждым моим движением мутными серыми глазами.

Большее внимание привлекал Алин – мрачный пациент с ассиметрией лица. Глубоко посаженные карие глаза наблюдательно скользили по каждому человеку и предмету в холле. Искривленный рот создавал впечатление постоянной ухмылки, а сутулая спина и записная книжка с ручкой выдавали в нем охотника за знаниями. Читали здесь немногие – большинство предпочитало крутить бахилы в картонажном цехе или шить одежду для медперсонала в «швейке».

–Доброе утро всем, еще раз, – слегка волнуясь, я уткнулась в свою записную книжку. –Вы, вероятно… полагаете, что здесь будет много теории?

–Грузить будете, да… Упражнения, все дела… – Перевертов уставился на меня круглыми глазами. Ммммм…. еще и, до завтрака… Я от лечения сплю как сурок, понимаете? – он потер мясистый нос.

–Знаете, мне целый час до работы добираться… Так что, очень даже вас понимаю. Насчет грузить – ошибаетесь. Ваши группы не будут похожи на остальные.

–Арина Витальевна, можно сказать? – поднял синюю руку Лесницкий.

–Да, Петр?

–А я… буду рад… любым группам, – он широко улыбнулся во все свои золотые зубы. –Я первый раз, как вас увидел, понял, как приятно будет с вами пообщаться… – затараторил Петр.

–Собственно, а о чем будем беседовать? – подал голос Алин, бесцеремонно перебив говорливого Лесницкого.

–О жизни… Здесь, и на воле, как вы говорите… О том, что будет поддерживать вас. О том, как вам поддерживать друг друга.

В не очень свежем воздухе холла повисла пауза. Здесь сильно пахло четверкой – «хроньём», как выразилась на днях сестра-хозяйка, с большим раздражением показывая мне отделение.