Текст книги "Сиреневый ветер Парижа"

– Это тебе за моего брата, – процедила она сквозь зубы.

И, ударив второй раз, добавила:

– И за все остальное тоже.

Макс лежал на спине, раскинув руки, и кровь бежала из его рта. Вероника подняла руку, целясь ему между глаз, и почти надавила на гашетку, когда кто-то перехватил ее запястье и вывернул его. Пистолет отлетел в сторону. Дико вскрикнув, Вероника Ферреро уставилась на женщину в платке.

– Тихо, деточка, – миролюбиво сказала Аньес. – Не то я испорчу тебе фасад.

Вероника знала, кто такая Аньес, и знала, насколько опасно спорить с ней. Она отступила.

– Таких, как он, надо убивать, – злобно выпалила она, дергая ртом.

– Таких, как ты, – тоже, – спокойно отвечала Аньес. – Мне лично все равно, но был приказ доставить его живым. Спасибо за сотрудничество.

Макс открыл глаза. Они были мутными, но потом его взгляд прояснился. Он увидел Аньес с наручниками и все понял. Она сковала его запястья и спокойно сказала:

– Ты можешь хранить молчание, можешь говорить, можешь звать свою мамочку, адвоката, папу римского – мне все равно. Можешь предлагать мне миллиарды, можешь сотрясать воздух и угрожать мне – плевать я на тебя хотела. Именем Французской Республики ты арестован. Я доставлю тебя в Париж, а там тебя будут судить. – Голова Макса дернулась. – Тихо-тихо, Маленький Принц.

К ней подошел один из десантников и отдал честь.

– Mon colonel[4]4
  Полковник (буквально: мой полковник) – обращение, принятое во французской армии.


[Закрыть], мы взяли шесть человек, они ранены. Что с ними делать? – Его глаза скользнули по лицу Принца, он узнал пленника и невольно приосанился. Все-таки не каждый день берешь матерого зверя, да еще под началом такой замечательной женщины, как их мадам полковник.

– Потери? – бесстрастно спросила Аньес.

– Двое погибли, в том числе Жюль, мой полковник. Еще пять человек ранены.

– Пленных оставить здесь, – холодно уронила Аньес. – Навсегда. – Она достала из заднего кармана рацию. – «Мираж-два», я «Мираж-один». Фейерверк закончился, товар доставлен почти в целости. Никто не убежал. Приказываю приступить ко второй фазе: уничтожению лагеря. Об исполнении доложите.

– «Мираж-один», – прошелестел глуховатый голос, – вас понял. Вызываю бомбардировщики.

– «Мираж-два», конец связи. Эй! Носилки для нашего дорогого пленника.

Самолеты, начиненные бомбами, прилетели к лагерю боевиков через несколько минут.

Вечером того же дня Артюр Боннар, видный французский журналист, начал статью для завтрашней передовицы словами:

«Весь мир вздохнул с облегчением.

Французские спецслужбы обезвредили одного из опаснейших…»

Текст содержал ряд тонких намеков на то, что там, где как англичане, так и американцы потерпели позорную неудачу, Франция опять оказалась на высоте. Трехцветный флаг развевался в каждой строчке, мозоля глаза представителям всех прочих наций.

– Чушь, – высокомерно бросила полковник Мари Декрессак, она же пустынница Аньес, свернув газету и бросая ее на стол. – Бертран!

На ее зов немедля объявился вполне приличного вида господин с добрыми, как у печальной собаки, глазами. Он и Мари были женаты уже полтора десятка лет и души не чаяли друг в друге.

– Бертран, душенька, принеси мне, пожалуйста, еще кофе, – распорядилась грозная полковница. – Я надеюсь, в мое отсутствие ты не забывал поливать цветы? И, кстати, как дела в школе у Женевьевы с Феликсом?

Глава четвертая

Едва нам начинает казаться, что мы что-то узнаем, как тут же выясняется, что мы ровным счетом ничего не знаем.

Гастон Леру. Тайна желтой комнаты, глава I

Я (потому что это опять я, а кто же еще?) выныриваю из метро и перевожу дух.

Я имею на это право, потому что время, которое я провела под землей, было не самым приятным в моей жизни. Я прижимала сумку крепко к себе, боясь, что ее у меня могут вырвать. Кроме того, меня могли снова оглушить, столкнуть под поезд или, на худой конец, зарезать. Для человека с моей любовью к жизни это, надо признаться, неутешительная перспектива.

Вдобавок человеческий мозг странно устроен, и, как я ни пыталась хоть на время забыть о моем деле, мысли о нем упорно продолжали лезть мне в голову. А случайно увидев свое отражение в окне вагона, я заметила кое-что, на что не обратила внимания прежде и что, по правде говоря, привело меня в еще большее бешенство, чем даже татуировка и одежда с чужого плеча.

Мне обрезали волосы!

Утром они доходили почти до середины спины. Теперь то, что у меня осталось, едва прикрывало шею и, мало того, было стянуто в короткий тугой хвостик, перевязанный мягкой резинкой.

Это было последней каплей. Мне захотелось плакать. Я запустила пальцы в бедные огрызки, которые у меня еще оставались, растрепала прическу, содрала гнусную резинку и швырнула ее на пол. Потом я подумала, что она может пригодиться как вещественное доказательство, подобрала ее и машинально открыла сумку, чтобы положить улику внутрь. Из глубины сумки на меня холодно блеснул пистолет, о котором я уже успела забыть. Клянусь, я едва не закричала от ужаса.

Я призвала себя к порядку. Господи, я же вовсе не героиня по натуре! До недавнего времени я мечтала прожить свою жизнь, по возможности как можно меньше страдая и не причиняя страданий другим. Можете обвинять меня в том, что я старалась плыть по течению. Вам это сделать легко – вы же совсем не знаете меня.

Итак, я взяла себя в руки (очень крепко) и попыталась расставить все части головоломки по своим местам. Я не помнила моего похитителя или похитителей, но все указывало на то, что для сумасшедших они действовали чересчур изощренно. Что они сделали со мной, я знала, по крайней мере, отчасти. Что они собирались сделать…

Тут состав дернулся, как в эпилептическом припадке, и остановился. Я поглядела на синюю табличку с названием и обнаружила, что едва не прозевала свою станцию. Схватив с сиденья сумку, я ринулась к выходу и кое-как протиснулась в уже закрывающиеся двери. Уф.

Наверху моросил дождь, но только так, для виду, и я обрадовалась, потому что люблю дождь, и легкие сиреневые сумерки, и дома, еще помнящие прекрасную эпоху и дам в пышных шляпках. По французскому обычаю почти на всех зданиях бульвара, по которому я шла, имелись таблички с именами архитекторов и дат постройки. И…

Вспомнила. Мы с Денисом гуляли сегодня по этому бульвару. И я прекрасно знаю этот дом, украшенный лепниной, потому что уже фотографировала его. Мы вышли из отеля, взяв с собой карту Парижа, и отправились бродить. И хотя район довольно скромный, а отель всего лишь две звезды, в номере обнаружился бесплатный вай-фай, который в иных странах и в четырехзвездочных отелях не сыщешь. Вернее, сыщешь, но только за дополнительную плату.

Значит, меня похитили с прогулки? Или после нее? И почему Денис не пришел мне на помощь? Или я чего-то о нем не знаю и на самом деле он является не менеджером салона мобильной связи, а, к примеру, генеральным поставщиком международной сети проституток, которым делают татуировки, чтобы в случае бегства их было легче обнаружить? В детективах, замечу, такое приключается сплошь и рядом. Доверчивая девушка, расчетливый негодяй, путешествие, которое оборачивается тысячью неприятностей, изредка – герой, который ее спасает, хотя обычно героине приходится отдуваться самой и полагаться исключительно на силу своего обаяния, а также на силу удара табуреткой, которым при случае удается приласкать главного супостата. Так союз обаяния и табуретки обеспечивает книжке хеппи-энд, а мне – несколько с удовольствием проведенных часов. Потому что да, я люблю детективы. Люблю их наивные хитросплетения, люблю неловкие попытки авторов меня провести, люблю несокрушимых пуленепробиваемых героев и непроходимо идиотических героинь, люблю находчивых сыщиков, которые всегда ухитряются с помощью логики объяснить все на свете, хотя в жизни я ни разу не встречала человека, чьи поступки до конца можно было бы осмыслить логически. Взять хотя бы меня – я обожаю старинную мебель, я просто с ума схожу по этим восхитительным резным стульям и столикам, инкрустированным перламутром, а в жизни меня окружают дрова из ДСП и диван-кровать, который ломается раз в три месяца. Да что там мебель – мне всегда казалось, что меня привлекают брюнеты с голубыми глазами, а Денис – сероглазый и русоволосый. И вообще…

И вообще, углубившись в дебри размышлений о своей нелегкой жизни, я внезапно понимаю, что отель в пяти минутах ходьбы от станции метро и отель в часе ходьбы от станции метро – одно и то же для человека, который в первый раз оказался в незнакомом городе и крайне плохо в нем ориентируется. Потому что я, черт возьми, не помню, где именно находится наша гостиница. Помню, что была улица, которая примыкала к бульвару, и отель был почти в самом ее конце, а по бульвару еще надо было топать до метро. И мы с Денисом… ну да, мы еще посмеялись, что французские «пять минут» в переводе на русский, пожалуй, минут десять, а то и больше.

Я попыталась вспомнить, не было ли какого-нибудь дополнительного ориентира вроде магазина или приметной вывески, но ничего не вспомнила. Тогда я принялась блуждать по бульвару, надеясь, что вот-вот меня настигнет озарение и я вспомню, в какую сторону мне идти. Улица была заполнена толпой прохожих, а еще в Париже через каждые двадцать метров встречается кафе, и столики частенько вылезают прямо на тротуар. Я задумалась, а не зайти ли мне в кафе чего-нибудь перекусить, но тут над бульваром взмыл противный вой полицейских сирен. Он действовал мне на нервы, и я от досады свернула на первую попавшуюся улицу. Здесь уже было потише и прохожих совсем немного (это в Париже тоже часто бывает: идете по многолюдной улице, сворачиваете в переулок, а там – ни души). Но уже через несколько шагов я убедилась, что наш отель не может быть расположен на этой улице, потому что я совсем ее не помню. И тут сзади снова завыла сирена, настигая меня. Я подскочила и шарахнулась к стене, а полицейская машина, сверкая синими огнями, пролетела мимо. Я почувствовала нечто странное – словно ледяная рука тронула меня за сердце, не знаю даже, как объяснить это ощущение. Не раздумывая и не колеблясь, я двинулась в том же направлении, что и полицейские. Вскоре я увидела вывеску обанкротившегося магазина, которая горела неправдоподобно ярким неоновым огнем, и тут мои ноги словно налились свинцом. Я сделала несколько шагов, потом остановилась. Потоптавшись на месте, я скользнула чуть ближе и спряталась за какой-то столб. Возможно, фонарный. Мне в тот момент не пришло в голову его рассматривать.

Под неоновыми огнями вывески стояли две полицейские машины, и мигалки на их крышах рассыпали в ночи синие всполохи. На тротуаре уже собралась небольшая толпа.

У меня екнуло сердце. Возможно, это была пресловутая женская интуиция, не знаю. Зачем-то согнувшись в три погибели, я отлепилась от столба, перебежала улицу и смешалась с толпой.

– Это ужасно, – говорил высокий сухопарый старик. – Просто ужасно. Я вышел, как обычно, на прогулку с моим Жожо и обнаружил его…

Зеваки слушали с благоговением. Маленький белый пудель прижался к ноге хозяина, мелко дрожа всем телом, – очевидно, это и был тот самый Жожо.

– Такой приличный молодой человек, светловолосый, в красной майке… Ему перерезали горло, представляете? – Несмотря на волнение, он произнес слово égorger[5]5
  Перерезать горло (франц.).


[Закрыть] с явным удовольствием, смакуя его, как хорошее вино.

У меня же было ощущение, что перерезают горло мне. Полиция копошилась в темном дворе, куда никого не пускали, но мне во что бы то ни стало нужно было взглянуть на того, кто там лежит. Потому что – может быть, я читала слишком много детективов – мне показалось, я могу знать этого человека. Слишком многие приметы совпадали.

Покрепче перехватив сумку (эх, знали бы полицейские, что в ней находится…), я двинулась прямиком на представителя закона.

– Сюда нельзя, мадемуазель! – строго сказал мне ажан.

– Но я живу в этом доме! – объявила я, уверенно махнув рукой в сторону двора.

Полицейский смерил меня недоверчивым взглядом. Мне показалось, он собирался спросить у меня документы, но тут к нему подскочил лохматый тип с микрофоном, которого сопровождал оператор с камерой. Тип выглядел так, словно его с утра по ошибке засунули в стиральную машину, а когда вытащили, забыли погладить. Все у него стояло дыбом: волосы, брови, даже очки. Не тратя даром времени, он набросился на полицейского.

– Это убийство? Кто его расследует? Могу я задать несколько вопросов?

– Еще ничего не известно толком, месье, – осадил его полицейский.

– Но это хотя бы серийное убийство, а? – ухмыльнулся тип с микрофоном.

– Это вы лучше спросите у инспектора Миртиля, – твердо ответил ажан.

– У этого? Да он терпеть нас не может!

Воспользовавшись тем, что полицейский отвлекся на перепалку с представителем прессы, я беспрепятственно проскользнула во двор.

Лавируя все время так, чтобы оставаться, насколько возможно, вне поля зрения остальных полицейских, я наконец подобралась к группе из трех человек. Тот, что стоял ко мне спиной, был худ, как щепка, с лысиной на макушке и говорил слегка в нос. Мне подумалось, что это и есть пресловутый Миртиль. Второй, которого я видела в профиль, – курносый плечистый малый лет тридцати пяти с белокурыми вьющимися волосами, сложением напоминающий хороший шкаф. Третий, судя по тому, как он кружил возле распростертого на земле тела, был всего-навсего врач – врач для тех больных, которым он в принципе уже не нужен.

– Четыре часа, может быть, пять, – изрек он.

– М-да, – сказал блондин и поглядел на лысого.

Я воспользовалась этим и подкралась еще на два шага, но и отсюда не было видно лица жертвы – его заслоняли спины стоявших.

– Ни денег, ни документов, – буркнул лысый. – Жильцы этих домов его не знают.

– Может быть, турист? На туриста он вполне похож. Надо будет проверить ближайшие гостиницы.

– Звери, – продолжал лысый. Он достал сигарету, повертел ее в пальцах и закурил. – Ну хочешь ограбить – грабь, но зачем убивать?

– Это-то меня и беспокоит, – заметил блондин. – Слишком чисто нанесен удар. Смерть наступила практически мгновенно.

– Вы преувеличиваете, Миртиль. В таких делах…

– Я перевидал немало трупов, Клеман, и знаю, о чем говорю. Этого человека убил профессионал.

Он повернулся, и тут я увидела лицо зарезанного. Я узнала его, хотя оно было заляпано кровью. Я ожидала этого – и все-таки надеялась, что ошибусь в своих предположениях. Да, это был Денис.

Появились санитары. Тело упаковывали в мешок, когда я со всех ног бросилась бежать в направлении, противоположном тому, откуда пришла. Мне не повезло – с этой стороны двора я тоже напоролась на полицейского.

– Стой! – заорал он и крепко ухватил меня за сумку, которую я держала не менее крепко. – Какого дья…

– Я живу в этом доме! – заорала я в ответ. – Мне дела нет до ваших убийств! Месье Миртиль сказал, что я могу идти, я опаздываю на вечеринку!

Неизвестно, что произвело на него более магическое впечатление – имя его начальника или слово «вечеринка». Для француза власти и праздник одинаково святы.

– Ладно, идите, – пробурчал он.

И я пошла, нет, я побежала. Через соседнюю улицу я вернулась на бульвар и, порядочно поблуждав по нему, внезапно увидела в витрине очередного магазинчика манекены – безрукие и безголовые торсы с надетым на них женским бельем.

Как же я могла забыть? Ведь именно эту витрину мы первым делом увидели с Денисом, когда вышли из гостиницы и свернули на бульвар, и я еще как-то удачно пошутила насчет пластмассовой расчлененки… или голов с руками, которые ищут своих хозяев и не могут найти…

Я приму душ, соберусь с мыслями и пойду в полицию. Или в посольство. Должны же они помочь мне, в конце концов? Должен же хоть кто-нибудь мне помочь?

По почти безлюдной улице, мимо вьетнамцев, которые последними убирали на ночь фрукты и овощи с прилавка, выставленного на тротуар, и наконец вот она – моя гостиница. Добро пожаловать, мадемуазель Вероника!

Это была стандартная парижская гостиница, в одном из обычных парижских домов в четыре-пять этажей, где есть узенькая лестница, и лифт величиной с носовой платок, и стойка ресепшен занимает треть вестибюля, а на завтрак дают ровно столько, чтобы турист не умер с голоду до обеда. Мадам за стойкой вперила в меня непонимающий взгляд.

– Что-то не так, мадемуазель?

Я уже подумала, что мое лицо отражало чувства, которые я испытала при виде мертвого Дениса, лежащего с перерезанным горлом у каких-то грязных мусорных баков, когда администраторша добавила:

– Вы забыли что-то из вещей? В ваш номер скоро вселятся новые жильцы, но, если вы что-то потеряли…

Я сглотнула. Мне казалось, не так-то просто выбросить из головы близкого человека, которого вы только что видели бездыханным, и все же – я напрочь забыла о нем, едва осознав смысл того, что мне говорили.

Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять, что кто-то пришел от моего имени, забрал наши вещи, выехал из номера и растворился в городе, где у меня не было никаких шансов его найти.

Я заставила себя улыбнуться. И пошла напролом.

– Нет, кажется, все в порядке, но дело вот в чем. Мой приятель куда-то запропастился. Ему и правда показалось, что чего-то не хватает, и вот я его жду, а его все нет. Может быть, он заходил к вам? Он такой… – я улыбнулась так широко, что, наверное, заткнула за пояс даже чеширского кота, – рассеянный…

– Ваш приятель? Тот, с которым вы поселились в номере, или тот, который приехал с вами позже?

Ах, эта чертова французская точность! Но в голосе немолодой администраторши звенели совсем другие нотки, и я даже ушам своим не поверила, когда услышала их. Да она просто мне завидует! Она решила, что у меня аж два поклонника…

– Меня интересует второй, – уточнила я. – Блондин… в сером костюме.

– Да, я помню. Вы еще приехали с ним на машине…

– В черной машине, да.

– Нет, он больше не заходил.

– Ах вот как.

Я готова была схватить ее за горло – или прямо тут же, в крошечном вестибюле, повалиться на пол в жесточайшей истерике. Это некрасиво, но эта милая дама, такая любезная, такая… такая безжалостная… И я – обманщица без денег, документов и вещей.

– Я не должна ничего подписывать? – осведомилась я. – Я понимаю, я огорчила вас. Решила переехать…

– Нет-нет, вы уже за все заплатили и расписались.

– В самом деле?

Она, улыбаясь, показала мне какую-то бумажку и ткнула пальцем в низ страницы.

– Вот. Так что все в порядке.

Я бросила взгляд на диковинную закорючку, удостоверяющую, что я, Вероника Бессонова… Хорошо, что у меня достало ума (или интуиции?) взглянуть через плечо – у входа уже маячили блондин Миртиль и его помощник Клеман, а за ними чинно семенил тот самый полицейский, которому я заявила, что живу в доме, возле которого произошло убийство.

– Спасибо, – шепнула я одними губами и побежала к выходу. Низко наклонив голову, я быстрым шагом прошла мимо полицейских, заставив их пропустить меня, и под моросящим дождем двинулась обратно на бульвар. На душе у меня стояла осень.

Глава пятая

Она не боялась ни бога, ни черта, однако опасалась полицейских.

Эмиль Габорио. Дело вдовы Леруж, VI

Холл отеля, 10 ч. 48 мин. вечера

– Добрый вечер, мадам.

– Добрый вечер (немного настороженно: и вправду, чего хорошего ждать от визита подобных гостей!).

– Я инспектор Миртиль из уголовной полиции. Это мой коллега Клеман. Мы расследуем убийство, которое произошло в этом квартале.

– Убийство? (Высоко задранные брови, давление подскакивает, настроение падает.)

– Да. Около четырнадцатого дома на улице… – он четко излагает обстоятельства дела, пристально следя за администраторшей. («Дамочка паникует или это мне только кажется?»)

– Но я не вижу, чем бы я могла помочь… («Вечно в мою смену на меня сваливаются неприятности! Правда, убийство – это что-то новенькое. Однако, господи, какой ледяной взгляд у этого типа. Настоящий гестаповец, хоть и кажется поначалу таким простаком…»)

– Подождите. При этом человеке не было документов. Очевидно, он был ограблен. Мы полагаем, что он может оказаться туристом, возможно, кем-то из ваших постояльцев. Это всего лишь рабочая гипотеза. Его приметы… («Нет, она просто глупая курица».)

«Господи! На кой черт мне его приметы? Я теперь всю ночь глаз не сомкну».

– …красная майка с надписью «Барселона»…

– Погодите. «Барселона»?

– Именно.

– Мне кажется, – неуверенно бормочет Курица, – я… Сегодня приехал один турист из России… Я помню, он был как раз в красной майке… Погодите. (Пауза, поиски на компьютере.) Номер 406. Денис Воробев. Воробив… Воробиев… Ах, русские фамилии такие трудные…

Денис Воробьев. И ничего трудного.

– У вас есть принтер? Сделайте, пожалуйста, для нас распечатку всех данных.

– Да-да, месье. Конечно…

– Он был один? – спрашивает Клеман.

– Один? А…

«Господи, как же все это неприятно! Сказать им или не сказать? Эта девушка только что спрашивала о другом своем приятеле. Неужели он убил соперника? Любовный треугольник, обыкновенное дело! Будут писать в газетах… телевидение, новости… а упомянут ли их отель? Черт возьми, ведь это такая реклама! Можно будет, наконец, сделать достойный ремонт…

А собственно говоря, почему убить должен был мужчина? Может, это она? Хотя по виду определенно не скажешь… Господи, у меня сейчас мигрень разыграется от всего этого!

Нет, надо сказать, тем более что все данные спутницы тоже есть в компьютере, она занимала один номер с убитым. Если она ни при чем, это ей не повредит, а если замешана, что ж… Тем хуже для нее».

Принтер выплевывает распечатку данных, и администраторша, уже вполне овладев собой, вручает ее Клеману, который внушает ей больше доверия.

– Любопытно… Он что, заселился только сегодня?

– Да, месье. Сейчас я проверю, был ли он один… Да, с ним была женщина.

– Кто именно? Жена?

– Вряд ли. У нее совсем другая фамилия.

И принтер снова принимается печатать.

– Его вещи в номере? Я бы хотел на них взглянуть, – подает голос гестаповец.

– Нет. Все вещи забрала его подруга, когда выписывалась.

Полицейские переглядываются.

– То есть они только что приехали и сразу же выписались?

– Да, хотя забронировали номер на семь ночей, как обычно.

– В номер уже заселились другие постояльцы?

Полицейские – не Вероника Бессонова, и их не стоит убеждать, что номер под крышей готовы оторвать с руками и даже имеется очередь на заселение. Поэтому администраторша без натуги сердечной признает, что, хотя уже вечер, номер еще даже не убирали.

– Отлично, – оживляется Миртиль и поворачивается к полицейскому, который их сопровождает. – Лоран, сгоняйте-ка за экспертом. Посмотрим, что удастся найти. Отпечатки и прочее…

Администраторша колеблется. Надо им сказать прямо сейчас, пока девушка, может быть, не успела далеко уйти. Но тут она видит улыбку Миртиля и теряется. Какой он гестаповец, в самом деле? Обыкновенный парень деревенского вида, похожий на крепко сколоченный шкаф. Тоже мне, полицейский из убойного отдела! Да такой даже потерявшуюся кошку не сможет найти… Замучает он девчонку, ни за что ей жизнь испортит! И никого она не убивала, по глазам видно, не такой она человек, совершенно не такой…

А разжалованный гестаповец меж тем, перегнувшись через стойку, говорит:

– Вы нам очень помогли. Теперь мы знаем, что убитый – русский, и сделаем в посольство соответствующий запрос. Мы пока осмотрим его комнату, а если вы что-то вспомните…

– Д-да… конечно, месье… («Где мой аспирин? Поскорее бы они убрались, честное слово! С такими приключениями никакой рекламы не захочешь…») Вот ключи.

– Спасибо.

– Весьма вам благодарны, – говорит вежливый Клеман на прощание.

Миртиль развернулся и пошел к лифту. Когда дверцы крошечной кабины распахнулись, полицейские переглянулись. Судя по всему, она была рассчитана строго на одного сухощавого туриста с чемоданом не самой большой вместимости… или на одного не очень сухощавого туриста, но уже без чемодана.

– После вас, шеф, – не без юмора замечает Клеман.

– Да ладно тебе, – смеется Миртиль. – Езжай, а я поднимусь по лестнице.

И с неожиданной для человека его сложения резвостью он побежал вверх по ступеням. Клеман пожал плечами и нажал кнопку четвертого этажа.