Текст книги "Аквамариновое танго"

– Этого хватит?

– Вполне, – ответил за него Лемье.

Фотограф покосился на инспектора, тяжело вздохнул и засунул деньги в карман.

– Я хотел бы только кое-что понять, – начал Габриэль. – Вы думаете, что Лили Понс была убита и весь сыр-бор из-за этого?

– В ее смерти определенно было что-то странное, – сказала Амалия. – Но у нас нет никаких доказательств, ничего, кроме предположений. Если мы хотим разобраться, нам нужны точные данные.

– Ясно, – кивнул Габриэль. – Я сообщу вам, как только раскопаю что-нибудь. Отпуск в редакции я уже получил.

Когда мужчины прощались с Амалией, он не удержался и, покраснев, проговорил:

– Пожалуйста, попросите за меня извинения у вашей дочери. Я принял ее за горничную, а ей это не понравилось.

Он запнулся и покраснел еще сильнее. Но Анри Лемье, присутствовавший при этом, оказался на редкость чуток и предпочел ничего не заметить.

Глава 7
Первые свидетели

Так как напрямую из Ниццы в замок Поршер было не попасть, Габриэль решил сначала добраться до Тура, главного города региона, и уже оттуда ехать в нужный ему замок.

По натуре невысокий фотограф был домоседом и редко выбирался за пределы Ниццы, так что, когда он наконец вышел из вагона в Туре, он был уверен, что ненавидит железные дороги больше всего на свете. Ему пришлось делать несколько пересадок, один раз он едва не перепутал поезд, и еще у него чуть не увели весь его багаж – чемодан с драгоценной камерой, сменой одежды и прочими вещами, столь необходимыми мужчине в путешествии, даже если этому мужчине всего чуть больше двадцати лет.

Проведя ночь в Туре, он стал выяснять, как ему добраться до Поршера, и тут ему повезло: знакомый хозяина гостиницы, живший в деревне Шансо, которая расположена недалеко от замка, как раз собирался возвращаться туда из города и согласился захватить с собой Габриэля, причем совершенно бесплатно.

Старенькая машина тряслась по шоссе, шофер болтал без умолку, а Габриэль смотрел на поля и виноградники, простирающиеся по обеим сторонам дороги.

– А ты, значит, журналист, да? – спросил шофер в девятый или десятый раз. – Хорошая работа, должно быть! Пишешь себе и пишешь, не то что у нас…

Спутник дал ему понять, что работа прескверная, редактор – тиран, который притесняет его, бедного маленького человека, и вот теперь старику втемяшилось, что надо бы дать материал о Лили Понс, и он погнал Габриэля черт знает куда, искать замок, в котором она покончила с собой, да сделать фотографии на месте. И такое кислое выражение лица было у маленького фотографа, что спутник сразу же ему поверил.

– Значит, ты из-за Лили Понс к нам приехал! А я, скажу тебе честно, ее песен и не слушал никогда. У нас в деревне своих забот по горло, где уж тут развлекаться…

– Но ты ее знал? – спросил Габриэль с любопытством. – Может быть, видел?

– Конечно, видел. Она приехала из Парижа, вся расфуфыренная, сняла замок у кюре…

– У вас что, кюре владеет замком?

– Да нет, что ты! Он был тогда опекун двух сирот, которые и есть владельцы. Конечно, в мирное время он бы не был опекуном, но тогда война шла, а всем в округе известно, что наш кюре – человек честный, хоть и немного занудный. Лили Понс тогда осмотрела несколько замков и сказала, что Поршер ей нравится больше всего. Кюре, очевидно, что-то предчувствовал, потому что ни в какую не хотел сдавать ей замок… Но у нее были деньги, много денег, и в конце концов он уступил.

– Сколько времени она прожила в Поршере?

– Месяц, не больше. Кюре с ней намучился – то ее гости выпили запасы вина, которые не имели права трогать, то затоптали сад, а там какие-то редкие растения росли. И фонтан она устроила без спросу, хотя ничего не имела права переделывать в замке, даже картину перевесить. Кюре стал грозить ей судом, но тут вмешался адвокат…

– Сезар Гийо?

– Во-во, так его и звали. Он прицепился к каким-то закорючкам в договоре и сказал, что скорее уж мадам Понс имеет право подать в суд, потому что по договору замок такой благоустроенный, что дальше некуда, а на самом деле развалюха. Это он перегнул, конечно, – Поршер замок хоть куда, просто законники всегда найдут к чему прицепиться. Наш кюре не горел желанием идти в суд, так что пришлось ему смириться. Только потом он все равно отыгрался – когда певичка покончила с собой, настоял на том, чтобы похоронить ее за оградой, и прочитал пламенную проповедь о самоубийцах, которые-де оскорбляют небо.

– Так что, Лили Понс тут и похоронена?

– Да. Хотя все местные сильно удивились.

– Чему? Что ее не повезли хоронить в Париж?

– Нет, что она вообще умерла. Она веселушка была, день-деньской патефон гремел в комнатах. Помню, как она приехала в Поршер с вещами, так целый автомобиль был забит ее шляпками и юбками. Она потом несколько старых платьев отдала горничной Мари. Та моей жене племянница, – пояснил шофер, – но после этого Мари так загордилась, нос стала задирать…

– Мари, значит? А по фамилии?

– Мари Флато. А на что она тебе?

– Она до сих пор живет в деревне? Можно ее увидеть?

– Не, она давно от нас уехала. Вышла замуж, потом с мужем у нее пошли нелады… Она устроилась в какую-то семью, а они потом уехали в колонии и взяли ее с собой. Да, хуже не бывает, когда человек начинает задаваться…

– А сколько вообще людей тогда было в замке?

– Я ж их не считал… Много. – Шофер хохотнул. – Как они тогда все оттуда дунули…

– Когда?

– Ну, когда она покончила с собой. Мне Жюльен рассказывал, он, значит, там садовником работал и помогал вещи грузить, потому что слуги с ног сбивались. Господа так суетились… Все хотели побыстрее сбежать оттуда.

– А Жюльена этого можно сейчас найти?

– Конечно. Он мой сосед.

– Я в Ницце встречал одного мужика, Рошара. Он говорил, что когда-то был в замке дворецким… Это правда?

– Был, был! – радостно осклабился шофер. – Значит, он и Савини в Ниццу переехали? А мы-то ломали голову, куда они делись. Они же уволились через несколько месяцев и уехали…

– Скажи, а вообще много в замке было слуг?

– При старых хозяевах их было порядочно, но сам понимаешь, когда началась война… Так что слуг осталось не шибко много. Дворецкий Рошар, его жена, которая всем заправляла, потом Мари… Мадам еще, помню, привезла с собой шофера. До войны в замке было три садовника, но потом остался только один. Он хромал, и его не взяли в солдаты, остальных-то забрали без проблем…

– Значит, всего получается пять слуг? Действительно маловато… А как звали шофера, не помнишь?

– Ашиль. Ашиль Герен, во как. Но он уехал сразу после похорон.

– Я читал, что в замке находились раненые. Это правда?

– Да, были несколько бедолаг, которых привезли сюда из тылового госпиталя. Мадам Понс, наверное, хотела сделать доброе дело, но ничего из этого не получилось. Да она и не заходила к раненым, их навещал только доктор.

– Что за доктор?

– Доктор Анрио. Он жил тогда в замке и присматривал за ранеными.

– Где его можно сейчас найти?

– Понятия не имею. Он не местный.

– Не знаешь, на то Рождество к Лили Понс приехало много гостей?

– Да порядочно. Я же говорю, они после ее смерти все сбежали. Машины отъезжали от замка одна за другой.

Габриэль привстал с места. Забавно, подумал он, я приближаюсь к цели моего путешествия, и что же я чувствую? Но он не ощущал ничего, кроме холодного отстраненного любопытства.

Несколько простых домов с серыми стенами стояли вокруг церкви с высокой колокольней. Самая обычная деревня, какие десятками встречаются в Турени.

– Замок в трех километрах отсюда, – заметил шофер. – Поедете туда сразу или сначала промочите горло?

– Мне надо где-то остановиться, – сказал Габриэль, подумав. – Кроме того, для промачивания горла мне нужна компания.

– Идет! Гостиница у нас одна, но места в ней всем хватит. Хозяин – мой кузен.

– А почта у вас где?

– Рядом с гостиницей.

Таким образом, все устраивалось как нельзя лучше. Габриэль договорился о номере, заплатил за пиво и, окончательно став для шофера Луи своим человеком, отправился взглянуть на замок, где разыгрался последний акт жизни знаменитой когда-то певицы.

Габриэль терпеть не мог слово «идиллия», но он был вынужден признать, что местность, на которой располагался замок Поршер, оказалась и в самом деле идиллической. Легко было понять, отчего именно это место так полюбилось Лили Понс. Здесь легко было дышать и приятно – отдыхать. Маленькая речушка, или, вернее, намек на речушку под названием Шуазий, приятно журчала под старыми деревьями. Сам замок оказался небольшим, но симпатичным строением в три этажа с живописными островерхими башенками. Плющ заплетал фасад так густо, что кое-где доходил до самой крыши.

– Я хотел бы сделать несколько фотографий, – сказал Габриэль. – И заглянуть внутрь, если можно. Особенно меня интересует комната, где жила Лили Понс.

Луи почесал нос и сказал, что, если хозяев сейчас нет, можно попробовать договориться с нынешним дворецким, потому что он приятель кузена – того самого, который держит гостиницу. Однако Габриэлю не повезло – Луи вернулся с ответом, что хозяева дома и что они категорически возражают против того, чтобы какие-то репортеры вламывались в их замок, да еще делали фотографии.

– Дай-ка я сам поговорю с ними, – решительно сказал юный проныра и, отодвинув Луи, двинулся по дорожке к замку.

В уютной гостиной, где вещи XVIII века соседствовали с патефоном и старым роялем какого-то странного желтоватого цвета, Габриэля приняла застенчивая барышня с русыми волосами, одетая в светлое платье. Фотограф сразу же сообразил, что это одна из двух сирот, которых некогда опекал неуступчивый кюре. Очень мило порозовев, барышня витиевато извинилась, что она с братом никак не могут исполнить просьбу гостя.

– Мы понимаем, что вы проделали долгий путь, – закончила она, – но эта история была для нас настолько неприятна, что мы предпочли бы лишний раз ее не ворошить.

Габриэль понял, что настала пора идти ва-банк.

– Скажите мне, мадемуазель, только честно: вам нужны деньги? – Барышня открыла рот, и, видя, что вопрос попал прямо в точку, фотограф отважно ринулся в атаку. – Боюсь, вы недооцениваете, какую службу вам может сослужить упоминание вашего замка в нашей газете. Крайне прискорбно, но любой скандал привлекает внимание людей куда быстрее, чем самая изощренная реклама. Уверяю вас, не пройдет и недели после публикации, и в Шансо хлынут толпы любопытных. Не исключено, что кое-кто из них захочет снять замок, и тогда вам останется только определить финансовые условия. Ну так как, мадемуазель?

Но мадемуазель глядела на Форе во все глаза и ничего не говорила.

– В конце концов, – добил ее Габриэль, – никакой вашей вины нет в том, что эта вздорная певичка покончила с собой именно здесь. Почему бы сейчас не использовать это обстоятельство во благо? Вы ведь наверняка мечтаете о Париже, о балах, о компании чутких, умных людей…

Тут барышня, опомнившись, поняла, что оказалась в компании змея-искусителя, с которым у нее так же мало шансов совладать, как и у ее праматери Евы. Трепещущим голосом она сказала, что не может решить все прямо сейчас… в одиночку… но ей надо посоветоваться с братом.

– Собственно говоря, – пролепетала она, – я не совсем понимаю, чего вы хотите… Та комната давно заперта, мы ею не пользуемся, но… даже если я вам ее покажу… что это вам даст?

– Я хочу просто там осмотреться и сделать несколько фотографий, – объяснил Габриэль. – Кстати, если вы не прочь продать замок, я мог бы вставить в статью намек. Люди обожают недвижимость с историей…

Барышня тяжело вздохнула. Она была не то чтобы красавица, но миловидная, с тонкой шеей и длинными ресницами. «Только куда ей до дочери баронессы!» – подумал безжалостный Габриэль.

– Я, право, не могу… Мне надо посоветоваться… – Она с надеждой поглядела на Габриэля. – Может быть, вы придете к нам сегодня на ужин?

…Она прекрасно помнила, что ее бабушка, дочь герцога, не пригласила бы к ужину никого ниже графа, и в те дни, когда делали исключение для кюре и приглашали его за стол, ему давали понять масштабы оказываемой милости, да и он сам отлично ее сознавал. Но времена, когда титул что-то значил, безвозвратно прошли, и теперь Габриэль, прибывший издалека, загорелый, обаятельный и с хорошо подвешенным языком, имел вес если не заморского принца, то уж точно вполне достойного сотрапезника.

– С радостью, – ответил фотограф. – Честно говоря, я ужасно устал с дороги и буду чрезвычайно рад провести вечер в вашем обществе… и обществе вашего брата, – поспешно прибавил он.

– Тогда мы ждем вас, – сказала барышня и объяснила, к какому часу ему следует явиться.

«Ну что ж, – сказал себе Габриэль, спускаясь по ступеням, – если это не победа, то хотя бы ее половина. Комната Лили Понс была заперта вскоре после самоубийства – чего лучшего можно желать для расследования? Главный вопрос теперь – успею ли я до ужина побеседовать с садовником».

* * *

«Баронессе Амалии Корф.

Срочно и весьма секретно.

Многоуважаемая госпожа редактор,

я прибыл в замок Поршер и уже успел навести кое-какие справки, которые не замедляю довести до вашего сведения.

Итак, на момент гибели Лили Понс в замке собралась довольно теплая компания, в которую входили гости в количестве 9 штук, а именно:

1) Сезар Гийо (ныне покойный), адвокат Лили Понс;

2) Оноре Парни (ныне покойный), импресарио и владелец мюзик-холла, в котором она часто выступала;

3) Жан Майен, молодой человек без определенных занятий, сын нынешнего министра Жоржа Майена;

4) Филипп Анрио, доктор, ухаживавший за размещенными в замке ранеными;

5) Антуан Лами, бывший любовник Лили Понс, миллионер;

6) Эрнест Ансельм, его пасынок, азартный игрок;

7) Андре Делотр, брат мужа Лили Понс, с виду чистый сухарь;

8) Жером Делотр, младший брат того же мужа, вполне приличный господин;

9) Люсьенн, жена номера семь. По словам свидетеля, больше всего походит на надутую жабу.

Помимо них, в замке находились пятеро слуг, а именно:

1) Жозеф Рошар (ныне покойный), дворецкий;

2) Савини Рошар (ныне покойная), его жена;

3) Мари Флато, горничная;

4) Ашиль Герен, шофер Лили Понс;

5) Жюльен Кур, садовник, который за порядочную мзду и предоставил мне большую часть этих сведений.

Но это еще не все, так как в замке находились также раненые, которых доставили туда за несколько дней до Рождества. Это были:

1) Стефан Эриа, угрюмый тип, который все время курил, несмотря на запреты доктора;

2) Жак Бросс, калека, которому взрывом оторвало обе ноги;

3) Бернар Клеман, о котором Жюльен помнит только то, что тот не особенно рвался вернуться на фронт и жаловался на болезни, которых у него не было;

4) Лоран Тервиль, который не должен нас интересовать, так как он скончался утром 24 декабря.

В общем, помимо самой Лили Понс, в Поршере находилось ровным счетом семнадцать человек. Раненых поместили в пристройке, откуда не было прямого хода в замок. У садовника есть свой домик на территории сада, но он достаточно часто бывал в главном здании. Полагаю, что выводы из этих обстоятельств вы сумеете сделать гораздо лучше меня.

Спальня Лили Понс, в которой она покончила с собой, находилась на третьем этаже замка. По словам Жюльена, она выбрала эту комнату, потому что ей нравился вид, открывавшийся из окна. Также я выяснил, что по соседству с ней располагалась спальня Жана Майена, который явно был к ней неравнодушен. Однако непохоже, чтобы она относилась к нему всерьез.

Жители деревни, которых я успел опросить, сходятся в одном: Лили Понс ничуть не казалась потрясенной гибелью родных. Однажды Жюльен видел, как она сидела на коленях у своего бывшего любовника Антуана Лами и, смеясь, кормила его виноградом. Вообще за ней многие ухаживали, однако братья ее мужа явно относились к ней более сдержанно, чем остальные. Это объясняется тем, что муж Лили завещал ей большую часть своего состояния, и братья в значительной мере зависели от нее.

Сейчас я отправляюсь на званый ужин, чтобы попытаться выбить из владельцев замка разрешение сделать фотографии на месте преступления. (Покои Лили Понс все это время были закрыты на замок.) Надеюсь, вы будете достаточно снисходительны, чтобы пожелать мне удачи.

Также я собираюсь побеседовать с кюре, с местными кумушками и вообще опросить всех, кого только можно, чтобы попытаться установить истинную картину происшедшего. Пока ясно только одно – что слова о депрессии Лили Понс, напечатанные в газете, совершенно не соответствуют действительности. А раз она так восприняла смерть мужа и сына, совершенно непонятно, с чего ей было кончать с собой.

Кроме того, я полагаю, вам будет небезынтересно узнать, что я оказался не единственным, кто интересуется гибелью Лили Понс. Регулярно в эти края забредают любопытные, которые ходят взглянуть на могилу и задают разные вопросы. Впрочем, судя по всему, это обыкновенные ротозеи, которых привлекает запах драмы.

Преданный вам

Габриэль Форе.

P.S. Передайте мадемуазель Ксении, что я искренне раскаиваюсь».

Глава 8
Ужин на четверых

– Это мсье Габриэль Форе, а это мой брат Эрве. Мы очень рады видеть вас под нашим скромным кровом, мсье Форе.

Сухощавый высокий Эрве протянул журналисту руку и слегка поморщился, когда Габриэль слишком сильно пожал ее. Бланш улыбнулась и незаметно поправила цветок на платье. Брат и сестра были очень похожи друг на друга – русоволосые, с мелкими, аккуратными чертами немного вытянутых лиц, но Эрве казался более замкнутым, а Бланш – более застенчивой. Будь Габриэль Форе наблюдательнее, он бы сразу же отметил, что девушка тщательно готовилась к сегодняшнему вечеру, подвила волосы и наверняка долго выбирала платье, прежде чем остановиться на шелковом наряде персикового цвета, который она освежила, пришив несколько деталей, которые в Париже показались бы чересчур провинциальными, но ей самой были очень к лицу. Она казалась – и была – очень юной и хрупкой, но все это не трогало Габриэля. Длинные волосы Бланш, которые она тщательно уложила в простую, но милую прическу, казались ему старомодными, как и церемонный тон Эрве, которым тот заговорил с журналистом о его газете. Форе отвечал небрежно, но успел рассказать один или два анекдота, когда дверь растворилась, и лакей доложил, что прибыл кюре Моклер.

«Его что, тоже пригласили на ужин?» – удивился про себя Габриэль.

Он увидел седовласого господина с лохматыми бровями, высоко державшего голову, и хотя в облике кюре ничто не намекало на хитрость, низость или упрямство, инстинктивно фотограф сразу же почуял, что со священником придется нелегко. Взгляд серых глубоко посаженных глаз, каким кюре окинул заезжего проныру, не сулил Габриэлю ничего хорошего. Однако покамест были сказаны лишь первые, весьма любезные, слова, и вскоре Бланш пригласила гостей за стол.

По неопытности, а может быть, и от равнодушия Габриэль принял как должное и то, что к ужину было подано лучшее вино, и то, что хозяева постарались с самим ужином. Однако кюре сразу же заметил желание хозяев – по крайней мере, хозяйки – понравиться своему гостю и помрачнел. Историю с Лили Понс, которая благодаря его попустительству вселилась в прекрасный старинный замок и своим самоубийством оскандалила Поршер на всю страну, Моклер считал своим позором, и легко поэтому понять, что он не испытывал к заезжему газетчику никакой симпатии. Более того, узнав о цели путешествия Габриэля, кюре настоятельно советовал Бланш не принимать у себя этого залетного щелкопера, но по непонятной причине девушка заупрямилась. «Что она нашла в этом коротышке?» – неприязненно думал кюре, поглядывая на Габриэля, который как раз углубился в очередной редакционный анекдот. (Справедливости ради следует отметить, что сам кюре был ниже фотографа на два сантиметра.)

А Бланш между тем думала, что Габриэлю куда больше нравится говорить с Эрве, чем с ней, и что, если бы она не пригласила кюре, она бы – о да, она бы осмелилась немножечко накраситься, и тогда фотограф беседовал бы с ней с куда большим удовольствием. Мысль прийти накрашенной туда, где находится кюре Моклер, ей даже в голову не приходила, потому что было совершенно очевидно, что при виде косметики добрейший святой отец остолбенел бы, позеленел, побагровел, посинел, после чего его хватил бы удар, и он скончался бы прямо на полу большой столовой замка Поршер, обшитой дубовыми панелями.

Тут кюре произнес несколько слов, и Бланш, вздрогнув, подняла глаза.

– То, что вы рассказываете тут, подтверждает, что журналист – вовсе не христианская профессия, – назидательно промолвил Моклер.

Габриэль понял, что, дав волю фантазии и языку, чрезмерно увлекся и подал врагу повод для нападения. Тут с маленьким фотографом случилось то, что случалось вообще-то довольно редко, – он обозлился.

– Интересно, а кто решает, какая профессия достойна быть христианской, а какая – нет? – вызывающе спросил он. – Может быть, сам Христос говорил что-нибудь дурное о журналистах? Покажете место в Библии, где он это утверждает?

Отповедь получилась чрезмерно резкой, и Габриэль сразу же понял, что переборщил. С некоторой опаской он покосился на хозяев, но Эрве, который при всем своем уважении к кюре не слишком его жаловал, вовсе не выглядел недовольным, и по его тонким губам скользнуло подобие улыбки. А Бланш, казалось, только сейчас включилась в разговор и смотрела на Габриэля широко распахнутыми глазами.

– Вы, молодежь… – начал кюре, пытаясь сохранить лицо.

– А вот и десерт, – перебил его Эрве, который вовсе не желал перепалки за столом. – Как вы относитесь к грушам, мсье Форе?

– Плохо, – мрачно ответил фотограф. – Я их съедаю.

– Ну, тогда у вас будет повод отдать им должное, – засмеялся хозяин замка. – В этих краях растет видимо-невидимо груш, мы просто не знаем, что с ними делать.

– Ее гости, помнится, сломали самую старую грушу в саду, – сказала Бланш, ковыряя свой десерт ложечкой.

– Чьи гости?

– Лили Понс.

– Я и забыл, – признался брат.

Тут кюре решил перейти в наступление.

– Скажите, – начал он, обращаясь к Габриэлю, – зачем вам все это? Вы являетесь туда, где вас не ждут, тревожите покой почтенной семьи, не даете господину графу заниматься делами…

Господин граф Эрве де Поршер де Нобле де Вивонн нахмурился. Чего он не выносил, так это когда за него начинали говорить, словно он все еще маленький и сам не способен за себя постоять.

– Резонный вопрос, – к удивлению Бланш, заметил Габриэль. – Дело в том, что мой редактор, – он усмехнулся, представив, как баронесса Корф в качестве редактора сидит за огромным столом красного дерева и, куря одну папиросу за другой, правит тексты сотрудников, причем ухитряется одновременно отвечать на дюжины звонков и просьбы посетителей, – так вот, мой редактор считает, что Лили Понс вовсе не покончила с собой.

– Простите? – вытаращил глаза Моклер.

– Редактор думает, что ее убили. И кое-какие основания для этого имеются.

Брат и сестра обменялись ошеломленным взглядом.

– Это одна из ваших выдумок? – недоверчиво спросил кюре. Но в голосе его уже не было прежнего напора.

– Нет, но, согласитесь, все выглядит как-то странно. Дама не слишком горевала, когда потеряла мужа и сына, – об этом в один голос говорят все, кого я успел опросить. И тут ни с того ни с сего она кончает с собой. Кстати, откуда взялся револьвер?

Эрве слегка поморщился.

– Это был револьвер моего отца, – ответил он. – Мы забыли о нем… Он лежал в ящике комода.

– Заряженный?

– Э… Насколько я помню, нет.

– Получается, Лили Понс умела заряжать револьверы, – подытожил Габриэль, – тогда как в ее биографии ничто на это не указывает. Патроны лежали рядом?

– В другом ящике комода.

– Допустим, что в жизни Лили Понс произошло нечто экстраординарное, и поэтому она после сочельника ушла к себе наверх, достала револьвер, нашла патроны, зарядила его и выстрелила себе в голову. Но самое поразительное, что все гости сбежали, не дождавшись похорон. Словно они чего-то испугались.

– Не говорите вздор, молодой человек, – с неудовольствием пробурчал кюре. – Эта распущенная особа покончила с собой. Я понимаю ваше желание любой ценой привлечь внимание к той старой истории, но…

– Я всего лишь скромный журналист, месье, – возразил Габриэль, – и я нахожусь тут только потому, что получил задание. Мои желания совершенно ничего не значат, поверьте. Кроме того, если бы все было так ясно и просто, я бы написал обычный очерк о жизни девушки из Ниццы, которая стала звездой и плохо кончила. Самоубийство, если вы не в курсе, ценится публикой так же высоко, как и убийство, и нам нет нужды ничего выдумывать. Но есть еще одна проблема, – он поколебался, стоит ли выдавать главный козырь, и, поглядев на напряженное лицо Эрве, решился. – Люди, которые в день ее гибели находились в замке, стали умирать один за другим.

– О! – вырвалось у Бланш.

– При загадочных обстоятельствах, – добавил Габриэль, верный себе. – И редактор думает, что это каким-то образом может быть связано с тем, что произошло здесь в 1915 году.

– Это все ваши выдумки, – заявил упрямый кюре.

– А кто умер? – спросил Эрве.

– Адвокат Гийо и Оноре Парни, владелец мюзик-холла.

– Надо же, – пробормотала Бланш, – как странно… Когда я прочитала об их смерти в газетах, я тоже вспомнила, что они были среди гостей.

– А вы знали гостей? Вы были тогда в замке?

– Мы уехали к троюродной тетке, но потом ее дом попал под обстрел. Мы вернулись сюда и какое-то время жили у кюре, – сказал Эрве. – В замок не заходили, но видели издали и мадам, и ее гостей. – В его серых глазах мелькнули непонятные огонечки. – И вы совершенно правы – она ничуть в те дни не убивалась. Только и было слышно, что ее смех и громкий голос. И в трауре она не была – носила светлые наряды и красилась ярко-красной помадой.

– У нее были потрясающие платья, – мечтательно промолвила Бланш. – И шляпки – ах, какие шляпки!

Эрве поглядел на свою сестру с ласковой насмешкой.

– Похоже, моя сестра придерживается вашего мнения, – объявил он. – Дама, у которой такие платья, не стала бы сводить счеты с жизнью.

– Глупости ты говоришь, – решительно ответила Бланш, краснея. – Она могла бы наложить на себя руки от отчаяния, не знаю, или если бы ее предал кто-то, кому она доверяла. Но стреляться… – она поежилась. – Мне кажется, если бы это было самоубийство, Лили Понс не стала бы так себя уродовать. Выстрел в голову, брр! Можно было отравиться, в конце концов… чтобы… ну… все выглядело не так ужасно…

Она спохватилась, что позволяет себе говорить совершенно немыслимые вещи, покраснела еще гуще и уставилась в тарелку.

– Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, – заметил Эрве. – Я помню еще ее фотографии в журналах. Она была не красавица, конечно, но с хорошей фигурой, с выразительными глазами…

– Очень элегантно носила самые простые вещи, – подхватила Бланш. – По-моему, она первая ввела в моду короткие волосы.

– Нет, – ответил Габриэль, – первой была актриса Ева Ларжильер.

– Ну, неважно. Словом… с таким стилем… с таким вкусом… Я хочу сказать, такое самоубийство как-то не в стиле Лили Понс. Вы не находите? Вся кровать была залита кровью…

Эрве деликатно кашлянул, словно напоминая, что они как-никак ужинают, а за едой о таких вещах говорить не принято.

– Откуда вам это известно? – спросил Габриэль.

– Савини говорила.

– Жена Жозефа Рошара?

– Хм, – сказал Эрве с неподражаемой интонацией. – Скорее уж он был ее муж. Савини заправляла всем хозяйством и делала это прекрасно. Не скрою, нам до сих пор ее не хватает.

– Рошары ушли от вас вскоре после того, как…

– Нет, не сразу. Где-то полгода прошло, по-моему.

– Меньше, – вставил кюре. – Месяца четыре.

– И как они обосновали свой уход?

– Сказали, что им тяжело находиться в доме, где произошло такое.

– Вы хорошо им заплатили?

– Только то, что им причиталось. – В голосе кюре прозвенели металлические нотки, и Габриэль понял, что тот определенно не имел привычки баловать слуг.

– Этих денег хватило бы на покупку кафе в Ницце, к примеру?

– Вероятно. Если бы кафе было для зябликов и соответствующих размеров. – Судя по всему, кюре Моклеру было не чуждо чувство юмора.

– Однако в Ниццу они приехали с большими деньгами, – настаивал Габриэль. – Может быть, кто-нибудь из них незадолго до увольнения получил наследство?

– От кого? Их родители давно умерли, а если бы речь шла о других родственниках, я бы знал. Да и не было у них близких родственников, только совсем дальние, которым они даже открыток на Рождество не посылали. А почему вы спрашиваете? – подозрительно осведомился Моклер.

– Так, – уклончиво ответил Габриэль. – Значит, Лили Понс любила ярко-красную помаду?

– Да, – ответила Бланш. – Обычно женщины выглядят довольно вульгарно, когда используют такой цвет, но у нее было интересное лицо, и ей шло. Я в те дни даже немножко ей завидовала…

Кюре открыл рот, хотел что-то сказать, но посмотрел на Эрве и, насупившись, стал шумно мешать ложкой кофе в чашке – так, словно напиток был его злейшим врагом.

* * *

Телеграмма Габриэля, посланная Амалии Корф.

ЛИЛИ ПОНС ЛЮБИЛА КРАСНУЮ ПОМАДУ ТЧК РОШАРЫ НЕ ПОЛУЧАЛИ НИКАКОГО НАСЛЕДСТВА ТЧК ХОЗЯЕВА РАЗРЕШИЛИ СДЕЛАТЬ ФОТО МЕСТА ТЧК ГАБРИЭЛЬ