Текст книги "Ветреное сердце Femme Fatale"

6

Гостей было трое: один – голубоглазый брюнет, которого Амалия уже видела прежде, проезжая через Д., другой – светловолосый господин с усиками и выражением лица, какое бывает у примерных сыновей и чиновников с незапятнанным формуляром[13]13
  В реалиях сегодняшнего дня – трудовая книжка.


[Закрыть], а третий – третий не походил ни на одного из своих спутников. Прежде всего, он был очень высокого росту, широк в плечах и носил великолепные ухоженные темные бакенбарды. У него была добродушная мясистая физиономия из числа тех, которые особенно располагают к себе детей и хрупких барышень, а на безымянном пальце красовалось обручальное кольцо. «Отец семейства», – почему-то сразу же подумала Амалия, скользнув по нему взглядом. Но тут светловолосый с усиками заискивающе улыбнулся, и хозяйка обернулась к нему.

– Очень, очень рад познакомиться с вами, дорогая кузина, – проворковал он, целуя ей руку, и его серые глазки сузились в две крошечные щелочки. – Позвольте отрекомендоваться, Сергей Сергеевич Пенковский, служу акцизным, крестный сын дорогого… покойного Саввы Аркадьевича. А вы, насколько нам известно…

– Баронесса Корф, Амалия Константиновна, – ответила Амалия, незаметно отнимая руку. Она не любила, когда ей слюнявили кожу – как известно, целовать руки дамам тоже надо уметь.

– Я вас такой себе и представлял! – в экстазе вскричал Пенковский. – Полагаю, мне стоит отрекомендовать моих спутников. Вот, не угодно ли: Владислав Иванович Никандров, врач, наш эскулап, так сказать… Не успеете заболеть, как он вас уже вылечит.

Сей образчик провинциального остроумия заставил Амалию едва заметно поморщиться. Зоркий Пенковский, однако, заметил ее гримаску и заторопился.

– А вот, не угодно ли, Степан Александрович Севастьянов, – объявил он, указывая на здоровяка. – Бывший акцизный, ныне в отставке. Прибыл, так сказать, засвидетельствовать вам свое почтение-с…

Амалия пристальнее вгляделась в здоровяка, который не осмелился поцеловать ей руку, а только почтительно и очень осторожно пожал ее. Неужели этот солидный с виду господин, отец семейства, как она назвала его про себя, и есть тот, от которого четыре с лишним года назад сбежала жена и который обещал мировому судье Нарышкину застрелиться? Или тягостная история уже осталась в прошлом и блудная жена давно вернулась к своему супругу, который принял ее так, словно ничего не случилось? «Надо будет навести справки у Лизаветы, – смутно подумала Амалия, – она должна все знать».

– Надеюсь, вам у нас понравилось? – спросил доктор.

Амалия пожала плечами.

– Я пока еще слишком мало видела, – призналась она. – Но то, что видела, мне, скорее, нравится.

– О, вам обязательно понравится в наших краях! – горячо подхватил Пенковский. – Во-первых, обыватель тут хоть и провинциальный, но при том, однако же, вполне культурный. В Д. есть театр, и к тому же время от времени супруга градоначальника устраивает балы-маскарады. Во-вторых, – он сладко улыбнулся, – я положительно не могу себе представить человека, которому бы не пришлось по душе жить в Синей долине. Это же жемчужина здешнего края!

– Да, в самом деле, – пробормотал здоровяк Севастьянов, похоже, от природы не слишком красноречивый, и к тому же он заметно тушевался в присутствии красивой хозяйки.

– Должен вам сказать, – прибавил Пенковский, – что Ольга Пантелеевна, моя супруга, на днях устраивает званый вечер. И она была бы счастлива, госпожа баронесса, если бы вы почтили его своим присутствием!

Госпожа баронесса, которая и в Петербурге ходила в гости далеко не к каждому аристократу, лишь вежливо улыбнулась.

– Право, не знаю, получится ли…

– О, госпожа баронесса, мы обязательно вас ждем! Ольга Пантелеевна мечтает с вами познакомиться. Восемнадцатого мая, к 7 вечера! Мой дом в Д. вам всякий укажет. – Он обернулся к Никандрову. – И вы, Владислав Иванович, приходите непременно. Помните, вы обещали!

Голубоглазый Владислав Иванович дал понять, что побывать на вечере у Ольги Пантелеевны было мечтой всей его жизни и что он ничего так не желал, как этого. Что же до Севастьянова, то он нахмурился и отвел глаза, и Амалия вспомнила, что жена Пенковского когда-то была его невестой.

– И вы, голубчик, тоже, – обратился к нему Сергей Сергеевич. – Будет большой вечер… очень большой! Загляните к нам по старой памяти, сделайте одолжение…

И он снова буквально вцепился в Амалию, став делиться с нею своими воспоминаниями о крестном отце. По его словам, судья был добрейший человек на свете, от которого он не видел ничего, кроме благодеяний.

Примерно через полчаса Владислав Иванович вспомнил, что обещал помочь старому доктору Станицыну с консилиумом, и попрощался с очаровательной хозяйкой. Степан Александрович, судя по всему, был не прочь остаться в ее обществе еще немного, но Пенковский сладким голосом напомнил ему о Настасье Сильвестровне, и «отец семейства» тоже откланялся. Амалия решила, что Настасья Сильвестровна была новой женой Севастьянова, и подумала, что, в сущности, оно и правильно: если ты сделал ошибку, связавшись однажды не с тем человеком, это не значит, что ты должен страдать из-за него всю жизнь. Ошибки на то и ошибки, чтобы их исправлять, в конце концов.

Впрочем, сейчас ее гораздо больше занимал обойденный претендент на наследство. Слишком уж Сергей Сергеевич был до сих пор положителен, чтобы сие долго длилось, – и чутье, как всегда, не обмануло Амалию. После нескольких ничего не значащих фраз Пенковский уронил:

– Признаться, дорогая кузина, я хотел увидеть вас по делу.

Поскольку они остались одни, Амалия решила, что пора поставить настырного чиновника на место.

– Милостивый государь, – спокойно сказала она, – вы мне не кузен. И я вам не кузина. И никаких дел у нас с вами нет и не может быть. Я ясно выражаюсь, надеюсь?

Пенковский с любопытством покосился на нее, загадочно жмуря свои серые глазки.

– Что ж, должен признаться, что я некоторым образом вас понимаю, – молвил он со смешком. – Однако дело есть дело, и от него никуда не деться. Хотите вы того, госпожа баронесса, или нет, но нам придется договориться.

– Вы хотите отсудить у меня часть наследства? – поинтересовалась Амалия с чарующей улыбкой. – Боюсь, у вас ничего не выйдет, милостивый государь. Я видела завещание и убедилась: оно составлено по всей форме. Должна вас разочаровать, но закон окажется не на вашей стороне.

– О нет, – живо возразил Сергей Сергеевич. – Я уважаю волю крестного отца и не намерен ее оспаривать («Еще бы», – подумала Амалия). Боюсь, я неудачно выразился. Дело, о котором идет речь, касается вовсе не наследства.

– Тогда чего же?

Пенковский глубоко вздохнул.

– Видите ли, госпожа баронесса, – медленно проговорил он. – Покойный Савва Аркадьич выдал мне вексель, срок которого истекает через неделю. Поскольку вы некоторым образом унаследовали все его имущество, то…

И он сделал паузу, которая говорила куда больше любых слов.

– На какую сумму вексель? – осведомилась Амалия, и в глазах ее полыхнули золотые искры.

– Девять тысяч восемьсот рублей, – сообщил Сергей Сергеевич, ласково глядя на нее. – Боюсь, если я не получу по нему в ближайшее время, мне придется подавать в суд. Впрочем, я надеюсь, что нам удастся… прийти к соглашению. Не так ли, госпожа баронесса? Иначе закон, как вы изволили выразиться, окажется на моей стороне.

7

– У меня нет таких денег, – сказала Амалия после крохотной паузы.

– Я вам верю, – легко согласился Пенковский. – Зато у вас есть Синяя долина. Полагаю, вы могли бы выделить мне часть земель – в качестве уплаты долга по векселю.

– Лесами или лугами? – саркастически осведомилась Амалия. – А может, начнем дележ с прудов?

О нет, она вовсе не была жадной, ничего подобного! Корыстолюбие было ей чуждо, хотя наша героиня и была далека от мысли о том, что без средств в современном мире прожить куда легче, чем с ними. Однако она ненавидела, когда ее пытались припереть к стенке и вынудить сделать что-то лишь потому, что этого хотелось противоположной стороне. Пенковский, похоже, даже не понимал, какого врага он приобрел.

– Должен признаться, я не понимаю вас, – проговорил Сергей Сергеевич после недолгого молчания, и сейчас уже никто не смог бы сказать, что он похож на примерного сына. – Я навел о вас справки, госпожа баронесса. По моим сведениям, вы весьма обеспечены, так что заплатить по векселю человека, который завещал вам все, решительно все, не составит для вас труда.

– Я не настолько обеспечена, чтобы разбрасываться десятками тысяч рублей, – отрезала Амалия, которую бессмысленная беседа уже начала утомлять. – Кроме того, я не знаю вообще, о каком векселе вы говорите. Может быть, он существует лишь в вашем воображении, как знать?

– Боюсь, что вексель вполне реален, – кротко возразил Сергей Сергеевич. – И если вы мне не заплатите, не взыщите, дорогая кузина, но мне придется подать в суд.

– Покажите вексель, – сухо сказала Амалия, отходя к камину. – Пока я не увижу его, дорогой кузен, я не дам вам ни гроша.

Сергей Сергеевич вздохнул с видом человека, чье терпение подвергается незаслуженному испытанию, но, однако, в карман все-таки полез. Из кармана акцизный чиновник извлек вчетверо сложенную бумажку.

– Как видите, все честь по чести, – объявил он. – Девять тысяч восемьсот рублей.

Амалия нахмурилась. Получается, почтенный мировой судья таки подложил своей наследнице свинью, и свинья эта объявилась в облике его крестного сына Пенковского.

За окнами вновь потемнело и глухо что-то зашаркало. Через мгновение снаружи опять принялся лить дождь.

– Я ничего не вижу, – сказала Амалия, щуря глаза на вексель. – Откуда мне знать, что там написано?

Сергей Сергеевич подошел ближе и протянул ей бумагу, не выпуская заветный листок из пальцев. Амалия наклонилась и прищурилась еще сильнее. А затем произошло то, о чем Пенковский не любил вспоминать до самого конца своих дней: драгоценный вексель выскользнул у него из пальцев и неизвестно как очутился в руках у баронессы, хотя чиновник и помнил строго-настрого наказ своей жены – ни за что бумагу ей в руки не давать. Амалия посмотрела поверх векселя на Пенковского, и глаза ее сделались совсем золотыми. А в следующее мгновение листок порхнул в огонь, горящий в камине.

– Ой, какая я неловкая! – пропела Амалия.

Сергей Сергеевич взвыл от горя и кинулся спасать вексель. Да куда там! Он лишь обжег руки и едва не спалил сюртук. Листок уже почернел и съежился, а через мгновение от него остались лишь хлопья пепла.

С перекошенным лицом Пенковский обернулся к Амалии.

– Вы… вы… – Он искал слов, которые могли передать то, что он чувствовал, – и не находил.

– Да, я, – спокойно ответила Амалия. – И по совести, вы должны меня поблагодарить.

– Я? – задохнулся от негодования любитель делить чужие заливные луга и леса.

– За подделку векселя у вас могли бы быть серьезные неприятности, – спокойно отозвалась баронесса. – Или вы так хотите переселиться в Архангельскую губернию?[14]14
  Одно из мест тогдашней ссылки за не самые тяжкие правонарушения.


[Закрыть]

– Что вы себе позволяете? – вскинулся акцизный чиновник. – Сударыня, это… это просто возмутительно! Я… я доложу куда следует! Не думайте, что если вы уничтожили… сожгли… – Он находился в таком состоянии, что готов был броситься на Амалию, но остановился, заметив у нее в руке хлыст.

– Вы, Сергей Сергеевич, глупы, – еще спокойнее проговорила Амалия. – Просто глупы. В следующий раз, когда будете подделывать вексель, помните, что слово «восемьсот» пишется с мягким знаком. Покойный Савва Аркадьич обладал скверным характером, но писал он грамотно и грамматических ошибок не делал. Зря вы взялись не за свое дело, малоуважаемый господин Пенковский. А теперь – убирайтесь из моего дома. – Она указала глазами на дверь. – И чтобы я больше вас здесь не видела!

Бормоча какие-то невнятные ругательства, Пенковский попятился к двери, взялся за ручку, хотел на прощание сказать какую-то дерзость, но покосился на хлыст и передумал.

– Вы за это ответите! – только сдавленно прошипел он. И, чтобы отвести чувства, грохнул дверью с такой силой, что она чуть не слетела с петель.

Амалия пожала плечами, положила хлыст на место и кликнула Дмитрия. Когда слуга явился, на лице его было написано такое почтение к новой хозяйке, что Амалии хватило одного взгляда, чтобы понять – тот все слышал.

– Дмитрий, когда бы господин Пенковский сюда ни явился, меня для него нет. И для его жены тоже. – Амалия поморщилась и добавила: – Пусть убираются ко всем чертям!

Она не знала, да и знать не могла, что это было одним из любимых выражений покойного судьи. Услышав знакомые слова, Дмитрий вытянулся в струнку, и почтение на его физиономии сменилось выражением прямо-таки священного ужаса.

– И никаких гостей сегодня больше не принима-ть, – продолжила Амалия в сердцах. – Хватит с меня покамест визитеров!

Однако ей все же пришлось принять еще одного гостя. Вернее, гостью. Ближе к вечеру по аллее, усыпанной желтым песком и покрытой лужами после недавнего дождя, проскрипели колеса элегантного ландо. До Амалии донесся глухой голос Дмитрия, но затем он смолк.

Через минуту в дверь заглянула Лизавета, и ее лицо, искаженное страхом, Амалии инстинктивно не понравилось.

– В чем дело? – довольно сухо спросила она, откладывая в сторону том душещипательного романа, изданного в 1807 году.

– Амалия Константиновна… госпожа баронесса… – Лизавета явно не знала, с чего начать. – Там… там… Вы должны это увидеть!

Амалия поднялась с места и вышла в гостиную. Величественная дама в светлом платье, заслышав ее шаги, обернулась. Возле камина стоял, пошатываясь, Дмитрий, и даже сизый нос его побелел от ужаса.

– А… э… – начал он, когда Амалия появилась, но больше ничего не смог сказать и только беспомощно указал на гостью.

– Наконец-то! – воскликнула дама и, прищурясь, оглядела нашу героиню с ног до головы. – Вы его спутница жизни? Может быть, дальняя родственница? Впрочем, неважно. Я Любовь Осиповна Севастьянова, супруга покойного Саввы Аркадьича. И я приехала сюда из Парижа, чтобы вступить в законное владение Синей долиной и прочим имуществом моего безвременно усопшего мужа.

Глава 2
Юноша

Одной Татьяной поражен,

Одну Татьяну видит он.

«Евгений Онегин», глава восьмая

Тут был один диктатор бальный,

Прыгун суровый, должностной;

У стенки фертик молодой

Стоял картинкою журнальной,

Румян, как вербный херувим,

Затянут, нем и недвижим.

«Евгений Онегин», глава восьмая

1

– Степан Александрович, пойди сюда!

Бывший акцизный поднял глаза от объявления, которое он составлял для очередной газеты, и неприязненно поджал верхнюю губу. В объявлении указывалось, что всякого, кто укажет местонахождение Натальи Георгиевны Севастьяновой, урожденной Лапиной, скрывшейся из дома 9 сентября 188… года, ждет награда от автора объявления, буде сии сведения окажутся верными. Это, конечно, было куда важнее, чем призыв тетки, поэтому Севастьянов нахмурил брови и стал поправлять текст, который, по его мнению, получился недостаточно выразительным.

– Степан Александрович! – плачущим голосом воззвала Настасья Сильвестровна.

Серенькая кошка по кличке Мышка, которую Севастьянов подобрал в прошлом году у городских ворот, подошла к хозяину и стала тереться о его ногу. Степан Александрович рассеянно погладил животное, которое замурлыкало от его прикосновения, и зачеркнул конец фразы.

– Племянник, ну где же ты? – Произнося сей вопрос, Настасья Сильвестровна вошла к нему в комнату. – Вообрази, что такое! Жена Саввы Аркадьича, оказывается, не умирала!

– Как это? – мрачно спросил Степан Александрович.

– А вот так! – И Настасья Сильвестровна развела руками. – Оказывается, она ушла от мужа, когда они были за границей, и все! Ну Савва-то Аркадьевич, ясное дело, мировой судья, уважаемый человек, ему срам ни к чему, вот он возьми и скажи, что она умерла там. Кто бы проверил, в самом деле! И теперь она вернулась!

– Зачем? – уже в изнеможении осведомился племянник.

– Как зачем? – удивилась Настасья Сильвестровна. – Наследство получить, конечно. А зачем же еще? У нее с тем кавалером и детишки имеются, кажется. Деньги не помешают!

Степан Александрович кашлянул.

– Так ведь Нарышкин все уже завещал своей родственнице, баронессе Корф, – буркнул он. – Разве не так?

– Так-то оно так, – с сомнением ответила Настасья Сильвестровна, – только ведь по закону он не был с ней разведен, с Любовью-то Осиповной. И я так думаю, она за свое поборется. – Женщина вздохнула. – Хотя родственница судьи, баронесса, та еще особа, должна я тебе сказать. Ты слышал, что говорила Марья Никитишна?

– Нет! – огрызнулся Севастьянов, которому городские сплетни были в высшей степени скучны и неприятны.

– Савва Аркадьич покойный, – доложила Настасья Сильвестровна, садясь в кресло и одергивая оборку на платье, – выдал крестному сыну вексель на значительную сумму. Тысяч двадцать, должна тебе сказать. – Настасья Сильвестровна сделала большие глаза. – И вот вчера явился Пенковский к баронессе. Так, мол, и так, есть бумага, пожалте денежки. А она возьми да кинь вексель в огонь.

– В самом деле? – в легком ошеломлении спросил Степан Александрович. – А вексель что, подложный был?

– Ну почему подложный? – обиделась было Настасья Сильвестровна. Но тотчас же заинтересовалась. – А ты что, думаешь, он ненастоящий?

– Я не верю, что судья мог дать Пенковскому бумагу на такую сумму, – коротко ответил Степан Александрович. – Сто рублей – может быть, и то если бы Сергей Сергеевич умирал от голода и начал просить подаяние на паперти.

– Степан Александрович, какие страшные вещи ты говоришь! – переполошилась тетушка. – Но так или иначе, заезжей даме пальца в рот не клади. Марья Никитишна говорит, она как увидела Саввину жену, так у нее в лице ни жилочки не дрогнуло. Ах, говорит, так вы его жена? Очень приятно, но завещание в мою пользу, имение пока принадлежит мне, так что потрудитесь убираться подобру-поздорову.

– А Марья Никитишна что, присутствовала при том разговоре? – раздраженно спросил Севастьянов. – Откуда она знает, что именно госпожа баронесса сказала и как себя вела?

– Конечно, не присутствовала, – в легком изумлении отозвалась Настасья Сильвестровна. – Но ей рассказали!

И она пустилась в длинное и довольно сбивчивое описание дружбы, которая связывает Дмитрия из Синей долины с дворником Марьи Никитишны, почему, собственно, Марья Никитишна и оказывается в курсе всего, что там творится.

– Я одного не понимаю, тетушка, – спокойно проговорил Степан Александрович, когда она умолкла. – При чем тут мы? Какое нам дело до Любови Осиповны, или до Синей долины, или…

Настасья Сильвестровна остолбенела.

– Как это какое дело? Степан Александрович, ты меня удивляешь, честное слово! Я двадцать лет была знакома с покойным Саввой Аркадьичем. И его жену, между прочим, тоже хорошо помню. И Синяя долина – великолепное имение, каких осталось в России мало. Разумеется, его судьба мне небезразлична. Тем более что петербургская баронесса… совершенно не понятно, что она собой представляет! Вот скажи: какое впечатление она на тебя вчера произвела?

Степан Александрович скривился, как от зубной боли. Вчера два часа кряду он пытался отнекиваться, приводил самые разные доводы, но все оказалось напрасно – почтенная тетушка все-таки вынудила его нанести визит новой хозяйке Синей долины. Счастье еще, что Севастьянов оказался там не один, и оттого его появление не произвело впечатления неуместной навязчивости, да и так он просто не знал, куда ему деться от смущения. И как будто того было мало – по возвращении домой тетушка подвергла его перекрестному допросу: как петербургская дама держала себя, что говорила, что делала и какие у нее вообще виды на знаменитое имение.

– Любовь Осиповна утверждает, что эта особа – настоящая авантюристка, – с торжеством объявила Настасья Сильвестровна. – Одно то, как она обошлась с бедным Сергеем Сергеевичем…

Степан Александрович закашлялся, посадил Мышку себе на колени и стал гладить ее, с преувеличенным вниманием глядя в окно. Больше всего в то мгновение он хотел, чтобы тетка исчезла куда-нибудь и, по возможности, более никогда не возвращалась.

– Она даже не позволила Любови Осиповне переночевать в собственном доме! – продолжала Настасья Сильвестровна увлеченно. – Бедной женщине пришлось ночью возвращаться в Д. и искать ночлега!

Севастьянов заинтересованно взглянул на тетушку. По правде говоря, чем больше он узнавал о баронессе Корф, тем больше она ему нравилась. Сам он никогда бы не осмелился выставить кого-то, тем более женщину, за дверь, даже если бы мысль о пребывании с ней под одной крышей была совершенно невыносима.

– И где же вдова судьи теперь? – спросил он.

– В «Бель Вю», конечно, – с готовностью отозвалась тетушка. – Кричит, что устроит шум на всю Россию, но все равно отсудит свое имущество. Как ты думаешь, она может?

– Ну, – задумчиво пробормотал Степан Александрович, почесывая правой рукой левую бакенбарду, – насколько я ее помню, с нее станется.

Настасья Сильвестровна с укором поглядела на него.

– О! Мужчины! Так я и знала, что она тебе не по душе, потому что ушла от судьи. Но подумай сам: он совсем старик, а она – молодая женщина!

– Что ж она тогда выходила замуж за старика? – с раздражением, какого сам от себя не ожидал, спросил Степан Александрович. – Он ведь не за один день после свадьбы постарел!

Тетушка всплеснула руками, показывая, что племянник решительно, совершенно не хочет ничего понимать. Но тут вошел лакей Андрюшка и доложил, что Вера Дмитриевна пришла.

– Ах! Прекрасно! Прекрасно! – оживилась тетушка. – Зови!

Она уже предвкушала, как они со Степаном и Верой Дмитриевной будут перемывать косточки баронессе Корф и так кстати воскресшей Любови Осиповне, но у Севастьянова, по-видимому, были свои планы. Он ссадил кошку на пол, поднялся и буркнул, что ему пора нести объявления на почту.

– Степан Александрович! – горестно воскликнула тетушка. – Ну что ж это такое? Ведь невежливо же, невоспитанно, просто моветон какой-то!

Но племянник уже скрылся за дверью. Кошка покрутилась в солнечном луче и улеглась на пол, щурясь на старую женщину в кружевном чепце.

– А ты вообще молчи! – сердито сказала ей Настасья Сильвестровна.

Вошла Вера Дмитриевна, хорошенькая темноволосая девушка, которая жила по соседству с домом Севастьянова. У нее были блестящие ореховые глаза, маленькие розоватые ушки и очаровательная улыбка. Настасья Сильвестровна ничего так не желала, как увидеть дорогую Верочку женой Степана, но тут имелись две сложности: во-первых, племянник до сих пор, несмотря на бегство неверной супруги, числился женатым, и, во-вторых, он не питал к Вере совершенно никаких чувств, кроме дружеских. Повздыхав, Настасья Сильвестровна решила, что мужчины сами не видят своего счастья, и раз так, она сама обязана сделать все, чтобы открыть Степану глаза. Для начала она на всякий случай свела дружбу с секретарем консистории[15]15
  Бракоразводные дела в то время проводились через консистории, члены которых, бывало, брали за ускорение процедуры развода большие взятки.


[Закрыть] и стала изучать российские законы, в которых говорилось о разводе.

– Ах, Настасья Сильвестровна, – быстро заговорила Вера Дмитриевна, – вы уже знаете про Любовь Осиповну? Просто уму непостижимо, не правда ли? А вексель Сергея Сергеевича? Тридцать тысяч бедного Пенковского в камине сгорели!

– А мне говорили, только двадцать… – вскинулась Настасья Сильвестровна, и обе женщины с увлечением принялись обсуждать то, что произошло вчера в Синей долине.