Текст книги "Ветреное сердце Femme Fatale"

Глава 1
Глушь

Они привыкли вместе кушать,

Соседей вместе навещать,

По праздникам обедню слушать,

Всю ночь храпеть, а днем зевать.

«Евгений Онегин», глава вторая.

Занятиям деревня учит,

Уединенье хоть кого

Читать в ненастны дни научит

И мыслить вопреки всего.

«Евгений Онегин», глава первая

1

Из частного письма

«Погода у нас, Лукерья Львовна, стоит отменная. Жаль, кусты клубники намедни попортил зловредный крот, но кабачки обещают быть весьма аппетитными. Морковь также хороша, хотя и не такая крупная, как в прошлом году. Я недавно посадила тюльпаны, да они что-то не прижились. Федот Федотыч, почтмейстер наш, которому я на то жаловалась, объяснил, что луковицы чрезвычайно лакомы для белок и мышей, которые их и сгрызают, предварительно вырыв из земли. À propos[3]3
  Кстати (франц.).


[Закрыть], почтенный Федот Федотыч вам кланяется и просил справляться о вашем здоровье.

Марья Никитишна, которой 10 апреля исполнилось 83 года, нечаянно выпала из брички, которой правил пьяный кучер. Кучер сломал себе руку и ногу, а Марья Никитишна теперь передвигается вдвое быстрее прежнего и почти не пользуется тростью. Вот уж воистину: что одному на пользу, другому только во вред. Мой племянник Степан просил засвидетельствовать вам свое почтение. У него все по-прежнему, как и было. Он все дает объявления в газеты, да без толку, только деньги зря уходят. Скоро будет уже пять лет, как скрылась его жена, и я надеюсь, что он все-таки образумится и вспомнит о людях, которые куда больше его супруги достойны внимания. Вы знаете, как я желала бы видеть его с Верой Дмитриевной, нашей соседкой. Такая благонравная девушка, такое отзывчивое сердце – они были бы со Степаном прекрасной парой, но пока мой племянник и слышать не желает о разводе.

Маврикий Фомичев, тот купец, что метит в миллионщики, открыл еще один трактир и выкупил три лавки. Его кум Гаврила – теперь хозяин гостиницы, в которой прежде был управляющим, и все говорят, что на этом они не остановятся. К нам в уезд приехал новый доктор, Владислав Иванович Никандров, интересный брюнет с голубыми глазами. Манеры самые столичные, и обхождение петербургское, а сюда он перебрался потому, что у него самого какие-то нелады со здоровьем и ему предписали побольше бывать на свежем воздухе. Впрочем, то, что он здесь, очень даже хорошо, потому что старый доктор Станицын совсем оглох, а от земского врача толку мало, да и глядит он исподлобья, словно зарезать хочет своим скальпелем, и к тому же от него постоянно пахнет йодоформом.

На днях была у нас Оленька, бывшая невеста Степана. Как вы помните, Лукерья Львовна, она теперь замужем за Пенковским, но и нас не забывает. Жаль, что Степан тогда пошел на поводу у своих чувств и предпочел Оленьке ветреную и весьма легкомысленную особу, о которой вам известно не хуже, чем мне. Оленька тоже просила вам кланяться.

Вчера заезжал доктор Никандров, они говорили со Степаном о разных политических материях и пришли к выводу, что войны в ближайшее время не будет[4]4
  В 80-е годы Европа несколько раз была на грани кризисов (из-за Болгарии, германских провокаций и др.), которые в любой момент могли вылиться в общеевропейскую войну. В конечном итоге такая война действительно случилась, но несколько позже, и получила название Первой мировой.


[Закрыть]. Ну, дай-то бог. Нового мирового судью еще не выбрали, а в уезде вовсю судачат о завещании Саввы Аркадьевича. Оленькин муж, Пенковский, надеялся кое-что получить, так как приходился Савве Аркадьевичу крестником, да куда там – судья все отписал дальней родственнице, которая замужем за бароном Корфом и в Петербурге живет. Правда, от Федота Федотыча, у которого двоюродный брат в столице, узнала я за доподлинное, что она состоит с мужем в разводе и образ жизни ее далек от примерного. Наши говорят, что имение ей ни к чему и что Синяя долина скоро будет продана за бесценок. Старых слуг, вероятно, попросят со службы, и я уж решила, что возьму к нам кухарку Пелагею, потому как готовить она умеет превосходно. Что же до Дмитрия, лакея покойного Саввы Аркадьевича, то человек он пустяковый, пьет горькую и вряд ли кому-либо подойдет.

Только что пришла горничная Фекла и принесла новость от почтмейстера, что приезд новой барыни ожидается сегодня, потому как прибыла от нее телеграмма. Воображаю, что будет. Пока прерываюсь, а вечером отпишу вам обо всем подробно. Искренне ваша Настасья Сильвестровна».

2

– Дми-итрий! Дмитрий! Погоди, почтенный…

Сидевший на козлах человек натянул вожжи, и лошадь, недовольно мотнув головой, остановилась. К коляске довольно уверенно ковыляла седовласая дама почтенных лет с востреньким носиком и маленькими глазками, почти лишенными ресниц. Это была Марья Никитишна, первая сплетница здешних мест, та самая, что так удачно вывалилась из брички. Она заискивающе поглядела на кучера и облизнула губы розовым язычком.

– Дмитрий, – нежно пролепетала она, пытаясь придать своему лицу самое доброе, самое ласковое, самое умильное выражение, – ты новую хозяйку едешь встречать?

Кучер, угрюмого вида человек лет сорока с мешками под глазами и подозрительно сизым носом, лишь мрачно покосился на ее жеваную шею и пробурчал нечто невразумительное, что, однако, можно было при желании принять за положительный ответ. Марья Никитишна приободрилась.

– Дмитрий, голубчик, – продолжала она, боком подбираясь поближе к коляске, – у нас дверь покосилась, не поглядишь сегодня на досуге? Заодно и про новую хозяйку расскажешь, какова она и что собой представляет, – нежно промурлыкала она.

Кучер дернул щекой, вновь буркнул что-то, что отдаленно смахивало на положительный ответ, и поудобнее перехватил вожжи. Судя по всему, Дмитрий был не слишком разговорчив.

– Так не забудь, сегодня! – крикнула ему вслед почтенная старушка и резвой рысцой затрусила обратно к своему дому.

– Тьфу ты, холеры на тебя нет! – довольно невежливо проворчал Дмитрий, когда коляска была уже на безопасном расстоянии от неугомонной сплетницы.

Он почувствовал потребность выпить, причем немедленно, а для этого вполне достаточно было завернуть в гостиницу к Гавриле Краснодеревщикову, которая находилась как раз по дороге. Впрочем, Дмитрию так и не дали осуществить его намерение, потому что за пять домов до вожделенной цели его окликнула молодая и хорошенькая Ольга Пантелеевна, жена чиновника Пенковского.

– Послушай, любезный…

Дмитрий по натуре был нелюбезен, а когда его так называли, у него и вовсе все нутро переворачивалось от раздражения. Поэтому он только натянул вожжи и пробурчал что-то вроде приветствия.

– Едешь встречать новую хозяйку? Ту, которой Савва Аркадьич все завещал? – допытывалась Ольга, и ее глаза то и дело перебегали с лица Дмитрия на его руки, державшие вожжи. – Послушай, Дмитрий! Мне кажется, тебе скоро понадобится новое место. – Кучер от неожиданности закашлялся так, что лошадь настороженно повела ушами. – Мой муж… ему очень будет нужен хороший человек. Поэтому, как только отвезешь хозяйку, будь так добр, загляни к нам, хорошо? Надо будет договориться об… об условиях.

Откашлявшись, Дмитрий все-таки выдавил из себя несколько слов благодарности и пообещал, что непременно заглянет к Пенковским. Услышав его ответ, Оленька расцвела.

– Да, и не забудь рассказать нам, старая хозяйка или нет! – крикнула она, когда коляска уже отъезжала. – Мне почему-то кажется, что ей должно быть лет шестьдесят, как Савве Аркадьичу, – извиняющимся тоном добавила она.

Избавившись от жены чиновника, Дмитрий ухитрился-таки подъехать к гостинице, где его ждало спасение от всех бед, но у входа, как назло, стоял благообразный старик, который о чем-то увлеченно беседовал со здоровенным рыжебородым малым, причем последнему явно было тесно в цивильном костюме. Едва заприметив старика, Дмитрий почувствовал, как его жажда чудесным образом куда-то испарилась. Кучер ограничился тем, что поздоровался с рыжебородым Гаврилой, хозяином гостиницы, и поехал дальше. «Вот ведь принесла сюда Егора нелегкая!» – с тоской подумал он.

Местный старожил Егор Галактионович был известен своим суровым нравом, а также тем, что на дух не переносил алкоголь и табак. Он неистово обличал тех, кто имел несчастье придерживаться другой точки зрения, а у Дмитрия было не то настроение, чтобы вступать со стариком в перепалку. Вот кучер и ограничился тем, что вздохнул так громко, что лошадь с шага перешла на рысь.

Подъезжая к вокзалу, Дмитрий мысленно пытался представить себе, на кого будет похожа его новая хозяйка. Он помнил, что старый мировой судья, когда его первый раз тряхнуло, начал наводить справки обо всех своих родственниках и велел поверенному составить завещание, где не было указано лишь имя будущего наследника. И Дмитрий вновь, как живого, увидел Савву Аркадьича, – как он сидел в глубоком кресле, прикрывшись пледом, и, брюзгливо оттопырив нижнюю губу, читал ответы на свои запросы. «Гм, в кавалерии числится и в долгу как в шелку. Не угодно ли, его нам только не хватало! А тут кто? Надо же – примерная супруга, семеро детей! Шалишь, матушка, твои семеро мою долину раздерут на семьдесят семь частей да и продадут, с них станется… Башибузуки! А это еще кто? Тридцать восемь лет, и еще не замужем. Нет, не годится, знаем мы их, старых дев, на которых свалилось наследство. Вмиг объявится какой-нибудь прощелыга, фертик, черти б его драли, и все имущество – псу под хвост». И дальняя, очень дальняя родственница с привлекательным и странным именем Амалия судье тоже приглянулась не сразу. «Амалия, ишь чего выдумали! – пыхтел он. – Имя-то какое непотребное, на мысль сразу же приходит веселый дом с ихними мамзелями». Но, очевидно, обладательница непотребного имени оказалась все же респектабельнее, чем кругом задолжавший офицер – сын двоюродного брата, многодетная мать или старая дева. Ни одному из них Савва Аркадьич не оставил ни гроша, зато таинственной Амалии досталось все, чем он владел до тех пор, пока не отправился в лучший мир, где материальные и иные блага не имеют никакой ценности. И именно эта Амалия вскоре должна была решить судьбу самого Дмитрия Пересветова, лакея и по совместительству кучера старого судьи.

«Конечно, выставит за дверь, как пить дать, – мрачно размышлял Дмитрий. – На что я ей? Опять же, выпивон люблю-с, хотя больше наливочки разные, чем водочку. – Он вспомнил, какую наливку готовила кухарка Пелагея, и даже зажмурился от удовольствия. – Тяпнуть бы сейчас того… черносмородинной маленько. А можно и не маленько, – тотчас же поправил он себя. – Небось как явится, так все бутылки сразу же и примется считать, вместо того чтобы за мужиками из Рябиновки приглядывать, которые все лес норовят у нас таскать. Пока судья в силе был, так браконьеры тоже смирно сидели, а как его первый удар хватил, всякую совесть потеряли. Эх!»

Вдали сипло засвистел локомотив. На перроне все оживилось и засуетилось. Дмитрий зачем-то вытянулся в струнку и стал тоже глядеть в сторону приближающегося поезда.

«Ну выгонят, ну и пусть, – подумал он напоследок. – Сбережения кое-какие имеются, Савва Аркадьич нас не обижал. А не пригодимся мы столичной даме – ее дело».

Мимо него пробежал начальник станции в красной фуражке, и лицо у начальника было такое озабоченное, словно поезд собирался провалиться под землю, не доезжая до станции, и только от него, начальника, зависело предотвратить катастрофу. Гремя, пыхтя, плюясь облаками пара, шипя, фыркая и содрогаясь всеми вагонами, поезд протащил свое длинное тулово вдоль перрона и, свирепо лязгнув напоследок, стал.

– Остановка десять минут! Буфет!

Помимо воли Дмитрий ощущал странное волнение. Из первого вагона вышла дама с лошадиным лицом и в шляпе величиной с тележное колесо, строго поглядела на него и направилась в сторону буфета. Дмитрий нервно сбил со лба ладонью пот. Вот из другого вагона показалось несколько десятков пакетов, свертков, картонок и чемоданов, которые волокли за собой маленького полузадохшегося господина в серой паре[5]5
  Костюм (выражение эпохи).


[Закрыть]. За господином величаво плыла дама с кисейным зонтиком, бывшая примерно на полторы головы выше своего супруга.

– Носильщик! – зычно воззвала она к одинокому Дмитрию.

– Простите, сударыня, – быстро возразил он, – но я не носильщик.

– Любопытно, – уронила дама, смерив его взором. – А где же все носильщики?

Полузадохшийся господин описал вокруг себя самого полукруг и изготовился было рухнуть на перрон без сил, но ледяной взгляд супруги вынудил его застыть в вертикальном положении. Шляпа готова была вот-вот свалиться с его головы.

Чувствуя, что он тут определенно лишний, Дмитрий двинулся вдоль вагонов и едва не налетел на согбенную старушку с хищным лицом и орлиным носом. Слуга только глянул на него и закоченел от ужаса.

– Простите… – пролепетал он. – Баронесса Корф?

На что получил сухой ответ, что она урожденная фон Ренсинг и к выскочкам Корфам уж точно не имеет никакого отношения. Благословляя небо, Дмитрий поспешно бросился прочь и только тут заметил носильщиков, которые усердно перетаскивали на перрон багаж очень красивой белокурой дамы в бледно-голубом шелковом платье. Судя по всему, багажа было много, во всяком случае, достаточно, чтобы все носильщики толпились именно здесь, оставив без подмоги маленького пассажира, захваченного чемоданами в плен, и его надменную жену. Блондинка обернулась, смерила Дмитрия взглядом, и в ее карих глазах сверкнули золотые искры.

– Простите, – пробормотал слуга, – я… я жду баронессу Корф.

Взмах тонкой руки, затянутой в перчатку.

– Стало быть, вы меня дождались, – спокойно сообщила дама в голубом. – Еще два чемодана, да, благодарю вас. Надеюсь, в ваш экипаж все это поместится. Впрочем, если нет, тогда наймем еще один.

3

– Едет, едет! – воскликнула Настасья Сильвестровна и в возбуждении потерла руки.

Ее племянник Степан Александрович, к которому она недавно перебралась вести хозяйство, укоризненно покосился на нее.

– Кто едет, ma tante?[6]6
  Тетушка (франц.).


[Закрыть]

– Слуга мирового, – торжественно объявила Настасья Сильвестровна. – И с ним новая хозяйка Синей долины. Да, точно она!

И дама прильнула к окну, чтобы во всех подробностях рассмотреть наследницу судьи, а затем подробно перечислить в письме к вдовствующей родственнице Лукерье Львовне, что именно представляет собой вновь прибывшая.

– Но она же совсем молодая… – разочарованно протянула Настасья Сильвестровна.

То ли ее замечание, то ли естественное человеческое любопытство все же вынудили Степана Александровича подняться с места, но он, отложив газету, тоже подошел к окну.

– Не понимаю я Савву Аркадьича, право слово, не понимаю, – вздохнула тетушка. – Как же ей управиться с таким большим имением? Ведь у судьи были и другие родственники да и крестный его… – Настасья Сильвестровна покосилась на племянника и умолкла.

Амалия уже поняла, что ее прибытие совершило в городке настоящий фурор. За оконными занавесками угадывались любопытствующие физиономии обывателей, встречные прохожие останавливались и, не стесняясь, разглядывали ее. Возле гостиницы с витиеватым названием «Бель Вю»[7]7
  «Прекрасный вид» (от франц. belle vue).


[Закрыть] рыжебородый здоровяк в костюме, который был ему тесен, снял шляпу и неловко поклонился молодой женщине. Амалия вопросительно посмотрела на своего возницу.

– Это Гаврила, значит, Модестыч Краснодеревщиков, – охотно объяснил Дмитрий. – И гостиница, стало быть, ихняя.

Плешивый господин лет сорока пяти с лихими кавалерийскими усами, который стоял на противоположном тротуаре, оказался почтмейстером Федотом Федотычем, а голубоглазый брюнет рядом с ним – доктором Никандровым. Молодая девушка, которая выходила из модной лавки, была отрекомендована как Вера Дмитриевна Осокина, дочь покойного брандмейстера. Но тут взор Дмитрия выхватил среди прохожих резвую старушку с востреньким носиком, возница сразу нахмурился и стегнул лошадь.

– Далеко до Синей долины? – спросила Амалия.

– Да уж верст пятнадцать будет, – отозвался Дмитрий.

Он приободрился и заметно повеселел. Новая хозяйка имения оказалась прехорошенькая и к тому же совсем не строгая. Городок остался позади.

– А вот и ваши земли начинаются, – объявил Дмитрий.

Амалия огляделась. По обеим сторонам дороги бежали луга, окаймленные полоской сизого леса. Коляска выехала на простор, и вдали показалась синяя река, которая разбегалась двумя притоками, огибая многочисленные островки. Вид был настолько красивый, что у Амалии невольно захватило дух.

– Значит, вот почему долина синяя! – вырвалось у нее.

Дмитрий важно кивнул.

– Предкам Саввы Аркадьча тут все, почитай, принадлежало, но ему из-за свободы[8]8
  Имеется в виду крестьянская реформа, повлекшая за собой разорение многих помещиков.


[Закрыть] досталось меньше. – Дмитрий приподнялся и повел в воздухе кнутовищем. – Вон тот лес, река и все, что возле реки, – тоже его. Усадьба, мельница, пруды…

– И давно все имение заложено? – как бы между прочим поинтересовалась Амалия.

– Заложено? – Дмитрий удивленно взглянул на нее. – Что вы, сударыня, мы здесь лихоимцев из земельного банка и в глаза не видели.

Это было что-то новенькое. Но молодая женщина никак не могла отделаться от мысли, что в таком роскошном даре просто обязан был крыться какой-то подвох.

– И после судьи не осталось никаких долгов? – допытывалась она. – Он не проиграл имение в карты, не вел никаких имущественных тяжб, ничего?

Дмитрий призадумался и наконец объявил, что о подробностях он не осведомлен, но, надо полагать, Петр Иванович, поверенный, сумеет лучше объяснить госпоже баронессе суть дела. Сам он только может сказать, что судья любил раскладывать пасьянсы, а к азартным играм пристрастия не имел.

Коляска въехала в липовую аллею, описала полукруг и замерла возле крыльца, на котором уже стояли трое человек. Молодой поверенный, розовея от смущения, подал Амалии руку и помог выйти.

– Калмин Петр Иванович, – представился он. – Очень, очень рад чести. Прошу вас…

– А это кто? – спросила Амалия, кивая на двух остальных.

– Пелагея, кухарка, настоящая мастерица, и Лизавета, ее племянница… Лизавета в доме убирается. Судья не терпел другой прислуги, он только трех человек и держал в доме, – объяснил Петр Иванович, словно извиняясь за неприхотливость покойного.

Что ж, подумала Амалия, оглядывая большой, потемневший от времени усадебный дом с гербами, львами и облупившимися колоннами, если тут было всего три человека прислуги, то, пожалуй, можно сказать, что неведомый ей Савва Аркадьич не страдал излишней расточительностью. Возможно, кучер сказал правду и имение на самом деле не заложено, свободно от долгов и каких-либо других обязательств. Да, возможно… но хотелось бы знать наверняка.

– А кто занимался садом? – спросила Амалия, скользнув взглядом по клумбам с заботливо рассаженными розами.

– Сам Савва Аркадьич и занимался, – объяснил поверенный. – Любил он розы, очень любил. Всегда говорил, что цветы лучше людей, и с удовольствием с ними возился. Даже на выставку раз куда-то ездил… Его первый удар как раз в саду и хватил, – добавил Петр Иванович, когда они шли по дому. И тут же спохватился. – Впрочем, вам, сударыня, наверное, это неинтересно…

– Нет, что вы, – совершенно искренне ответила Амалия, – мне все интересно. Продолжайте, прошу вас… Значит, у Саввы Аркадьича не осталось прямых наследников?

– Нет. Жена его умерла несколько лет назад, когда они находились за границей, а детей у них не было. Конечно, имение немного запущено, потому что Савва Аркадьич жил на одно жалованье да кое-что сдавал в аренду, но, я полагаю, толковый управляющий легко сможет распорядиться так, что вы будете получать твердый доход.

– А Савва Аркадьич что же, не держал управляющего?

– Нет-с. Не доверял он никому, такой уж характер… Да и после смерти жены он как-то быстро сдал, знаете ли. Жена гораздо моложе его была… и вдруг такая неожиданность… Вам угодно сейчас ознакомиться с бумагами или потом? Я могу и подождать, если вам угодно…

– Нет-нет, к чему же, Петр Иванович… Мне бы не хотелось заставлять вас ждать понапрасну.

Они вошли в большую, просторную, светлую гостиную с окнами от пола до потолка. Амалия огляделась. Простая, но удобная мебель, на стене – портрет одного из царей, напротив – безыскусные изображения каких-то дам и бабушек в чепцах, написанные, наверное, много лет назад крепостным художником, несколько фотографий в рамках, диплом об окончании университетского курса…

Амалия отвернулась. Ее не оставляло тягостное чувство, что она вторглась самозванкой в чужую жизнь, нарушила странный, бесплотный и вместе с тем незыблемый уклад, который был заведен тут десятилетиями, если не веками, и к которому она не имела решительно никакого отношения. Все вещи вокруг были незнакомы и вид имели сосредоточенный, суровый и враждебный, словно хотели оттолкнуть ее. В самом деле, разве для нее этот кривоватый подсвечник, закапанный воском, или кипа пожелтевших газет, старая трубка, лежащая на столике, хлыст для верховой езды, какой-то плед, порванный и наспех зашитый? Все они словно хотели сказать ей: «Ты чужая нам, и мы чужие тебе». Амалия чувствовала себя словно завоеватель в захваченном им городе, который и покорился, и тем не менее не принадлежит ему. И слова «наследство, завещание», которые для иных людей значат так много, ничего совершенно в этом не меняли.

Петр Иванович сел за стол, разложил бумаги и улыбнулся Амалии. Наследница ему определенно нравилась, и про себя он подумал, что у старого брюзги Нарышкина оказался на редкость хороший вкус.

– Ну-с, – мягко сказал поверенный, – приступим.