Текст книги "В поисках Леонардо"

Платок, сигареты, паспорт и билет перекочевали обратно в карманы покойного. Амалия открыла шкаф, и Рудольф не без труда поместил туда тело бедняги Висконти, после чего родственники с облегчением покинули каюту.

– Я на минутку к себе, – пояснила Амалия. – Подождите меня у дверей.

Она вернулась с ридикюльчиком и в другом, более темном пальто, в котором ее силуэт почти сливался с ночной мглой.

– Я готова, – сказала Амалия.

– Но куда мы идем? – спросил ошарашенный Рудольф.

– А разве я не сказала? – удивилась моя героиня. – В багажное отделение первого класса.

Глава девятая,
в которой гаснет свет

– По-моему, я сошел с ума, – признался Рудольф.

После ряда мелких приключений им все-таки удалось добраться до отсека, где хранился багаж путешественников первого класса. Все подходы к нему находились под неусыпным наблюдением, потому что небожители зачастую перевозят с собой имущество, которое может соблазнить какую-нибудь нестойкую духом личность посягнуть на него, а, как известно, богач без имущества все равно что нищий. Поэтому владельцы кораблей делали все, чтобы охранять вверенные им ценности, и первый же матрос, которого засекли наши авантюристы, имел при себе заряженный пистолет.

– Это мне не нравится, – пробурчал Рудольф. – Надеюсь, вы захватили с собой ваш канделябр?

– Дался вам тот несчастный канделябр, – фыркнула в сердцах Амалия. Она подобрала с палубы моток веревки и метнула его в воду. Раздался негромкий плеск. – Помогите! – завизжала девушка что было сил. – Какая-то женщина бросилась в воду! На помощь!

Страж ринулся к борту, а Рудольф с Амалией счастливо проскользнули мимо него.

– Кузина, – шепнул Рудольф с чувством, – у меня нет слов.

После «женщины» при встрече с каждым новым матросом-охранником в воду угодили: ребенок, второй помощник Марешаль и пассажирка первого класса. Утопив всех, кого только можно, кузены наконец достигли цели.

Гигантский трюм тянулся, сколько хватало взгляда. В полумраке терялись очертания каких-то диковинных груд, на которые, чтобы предохранить их от перемещения при качке, были наброшены специальные сетки, прибитые к полу. Амалия невольно поразилась количеству барахла, которое перевозили с собой пассажиры. Громадный черный рояль поблескивал лакированным боком, зияли пустотой старинные шкафы, из-под каких-то тюков высовывался даже обломок колонны, похожей на античную развалину. Внезапно где-то в глубине раздался сдавленный хрип, и Амалия, испуганно пискнув, вцепилась в рукав Рудольфа. Хрип повторился ровно двенадцать раз, после чего захлебнулся и умолк.

– Боже мой, – тихо рассмеялся Рудольф, у которого тоже мурашки бежали по коже, – да ведь это же часы! Полночь!

Амалии стало стыдно своего страха. Она отпустила кузена и тут же, завизжав еще громче, вновь вцепилась в него. В проходе сидела маленькая серая мышка и лапкой разглаживала усы. Услышав истошный вопль Амалии, она подпрыгнула, сделала полный оборот вокруг себя и исчезла между бесформенных тюков.

– Не орите так! – взмолился Рудольф. – Вы переполошите весь корабль!

– Я испугалась! – просипела Амалия в свое оправдание, еле переводя дух.

– Тайный агент, – поучительно сказал Рудольф, – не должен бояться каких-то жалких грызунов, которые не могут причинить ему никакого вреда.

– Вам легко говорить, – оскорбленно отозвалась Амалия. – А я терпеть не могу мышей!

Здесь, в трюме, раздавалось множество странных, тяжелых звуков, которые на палубе почти не ощущались. Где-то рядом, в машинном отделении, рокотали машины, и пол сотрясался мелкой дрожью, вторя их неустанному движению. «Мечта» разрезала волны, и корабль вздыхал, стонал, кряхтел и содрогался. Скрипело дерево, и седой Атлантический океан, в котором бесследно исчезла мадам Эрмелин, бился в обшивку судна, недоумевая, что за вызов ему брошен этой игрушкой из стали и человеческой мысли. Он хотел раскусить корабль, как орех, но тот не поддавался и упорно, неуклонно продолжал свой путь. Амалия невольно поежилась: она чувствовала себя так, словно находилась в брюхе огромного животного.

– Иона во чреве кита, – пробормотал Рудольф, и Амалия поняла, что он думает о том же самом.

Именно тогда он и сказал:

– По-моему, я сошел с ума… И что же мы будем искать здесь?

– «Леду», – коротко ответила Амалия, возвращаясь к действительности.

– Да? – вздохнул Рудольф, с тоской оглядывая громоздящиеся вдоль прохода необъятные груды поклажи. – И где же она, интересно?

– Я думаю, – сказала Амалия несмело, – она в багаже Мерсье.

Рудольф остолбенел.

– Мерсье! Позвольте, так ведь это негоцианты из Марселя? Какого черта…

– Он и она, – напомнила Амалия. – Не знаю, как их зовут, вернее, звали, – поправилась она, – но уж точно не Мерсье. Я думаю, они и были сообщниками Висконти.

Рудольф задумчиво поскреб подбородок.

– Неплохо. Дайте-ка я разовью вашу мысль. Девица – любовница Висконти – убедила его принять ее план, так? Но у девицы был еще один дружок, и они уже в самом начале решили сохранить деньги и картину для себя. Сначала они попытались сдать нашего аристократа, а потом, поняв, что не отвяжутся от него, решили убить. Пиф-паф, два выстрела, и чета Мерсье уже никогда не будет плавать на пароходах. Однако картина уже в багаже, она погружена. Так?

– Они хотели начать новую жизнь в Америке, – вставила Амалия. – Заметьте, не у них одних новая жизнь ассоциируется с Новым Светом. Большинство людей думает, что стоит только пересечь океан, и от старых неприятностей не останется и следа. Что же до багажа, то он абсолютно точно прибыл на борт. Я узнала об этом от Марешаля, когда наводила у него справки об отсутствующих.

– Итак, «Леда» где-то здесь, и поэтому Висконти покупает билет третьего класса и является на корабль. Гм! Логично… – Рудольф поморщился. – Чересчур логично! Надо быть последним идиотом, чтобы поверить в это. С чего мы начали? С грязного платка и двух отсутствующих пассажиров первого класса. И к чему пришли? К пошлейшей трагедии в духе какого-нибудь… Эй, куда вы?

– Искать багаж четы Мерсье.

– Так просто? – крикнул фон Лихтенштейн уже в пространство – Амалия удалялась от него, не слушая, что он ей кричит. – Кстати, не забудьте, там повсюду мыши! Несметные полчища мышей, которые спят и видят, как бы полакомиться вашими сахарными косточками. – Спина Амалии дрогнула, но девушка не остановилась. – Черт подери, – процедил германский агент, – и что прикажете делать с такими родственничками? Погодите, Амалия, я с вами.

Они миновали рояль и двинулись в глубь отсека. В трюме было дьявольски холодно, и вскоре два доблестных агента разных государств уже клацали зубами.

– Двадцать минут первого, – ворчал Рудольф, ежась и поглядывая на часы на цепочке. – Моя мама говорила, что всякий порядочный человек должен в это время быть в постели.

Возле каждой сетки, скрывающей под собой багаж пассажиров, были начертаны на полу мелом какие-то совершенно непонятные знаки, напоминающие иероглифы. Багажных бирок с именами пассажиров не было видно, и Рудольф здорово приуныл.

– Похоже, что придется переворачивать тут все вверх дном, – бурчал он, искоса поглядывая на невозмутимую Амалию. – Как было бы просто, если бы…

– Кузен!

– А?

– Вы бы не могли немного помолчать? Я думаю.

– О чем? – спросил германский агент, подняв воротник и зябко передергивая плечами.

– Рояль – это наверняка вещи сеньоры Кристобаль, – говорила меж тем Амалия. – Колонна… Дайкори? Он, кажется, серьезно интересуется искусством. Или Фоссиньяк, художник, у которого жена из Бельгии? У Мерсье, которых мы ищем, наверняка должен быть компактный багаж.

– Вот как раз компактный, – проворчал Рудольф, указывая на гору багажа высотой в два человеческих роста.

Но Амалия только скользнула по горе взглядом и покачала головой.

– Нет, это голландец…

– Откуда вы знаете? – спросил германский агент.

– Детский велосипед. Смотрите!

– Но у художника тоже двое детей, между прочим.

Амалия тяжело вздохнула.

– Этот велосипед, – с раздражением пояснила она, – годится для ребенка до пяти лет. У художника дети девяти и десяти лет. Ясно?

– Яснее некуда, кузина. Смотрите, здесь всего шесть сундуков.

Общими усилиями агенты стащили сетку. Каждый взял на себя по три чемодана, содержимое которых вскоре было выставлено на всеобщее обозрение.

– Что у вас?

– Четыре галстука…

– Дамские панталоны…

– Книги…

– На каком?

– На английском. «Духи и способы общения с ними». Звучит?

– Гм! Похоже, кузен, мы с вами осквернили багаж миссис Рейнольдс.

– А галстуки? – вскинулся германский агент. – Зачем миссис Рейнольдс галстуки?

– Мэри упоминала, что ее дядя живет в Америке, – отозвалась Амалия. – К несчастью, он еще не умер, поэтому миссис Рейнольдс, страдая от того, что не может пообщаться с его духом, везет ему в подарок из Европы галстуки. Другого объяснения у меня нет.

– Ну и цвет… Я бы скорее удавился, чем надел такой.

– Я же вам объяснила, кузен. Это она из мести…

– С вами не соскучишься, кузина!

– Как и с вами, дорогой кузен…

Рудольф неожиданно прислушался и вскочил на ноги.

– Тише! Сюда идут…

– А, дья…

Книги оказались завернутыми в панталоны, панталоны полетели в чемодан, чемодан в спешке задвинулся под сетку, отодранную с одного края… Агенты разбежались: Амалия – влево, Рудольф – вправо.

По проходу шли двое вооруженных стражей.

– Мне послышался шум в багажном…

– Думаешь, воры?

С бьющимся сердцем агент кайзера и агентша русского императора прислушивались к разговору матросов. Случайно Амалия глянула в проход и закоченела. Посередине его валялся ярчайший ядовито-желтый галстук с красными цветами.

– Не знаю… – промолвил первый матрос неуверенно.

Рудольф, ежась от холода, спрятался за роялем. Услышав писк, он поднял голову. На крышке рояля сидела мышь и озадаченно смотрела на него.

Не дойдя десятка шагов до изобличающего галстука, стражи остановились.

– Смотри-ка, рояль…

– Он принадлежит той певице.

– Ты ее слышал?

– Ага… Она сегодня пела в салоне. Жаль, эта сволочь Робер услал меня к вахтенному… Так и не дал дослушать, гнида.

Мышь пискнула, вскочила на плечо Рудольфа, пощекотала ему усами шею и по сюртуку ловко стала спускаться на пол. Германский агент стоял, боясь пошевельнуться и обливаясь холодным потом. Ощущения от прикосновения проворных лапок были далеко не такими приятными, как может показаться. Мышь меж тем завершила свое путешествие, выбежала в проход, но, завидев двух огромных матросов, заметалась и быстро юркнула в какую-то щель.

– Это мышь, Жан… Пошли отсюда.

– Свет… Надо забрать лампу, не то этот гад опять будет ругаться.

Шаги удалились. В глубине трюма чьи-то спеленатые часы прохрипели час ночи. Матросы унесли единственную лампу. Дверь за ними захлопнулась, и в конце девятой главы наступила кромешная тьма.

Глава десятая,
в которой тайные агенты блуждают во тьме

– Рудольф!

– А?

– Вы где?

– Сам не знаю. Подождите, я к вам подойду… О, черт!

– Осторожнее!

– Дьявол, как тут темно!

– Вы себе ничего не сломали?

– Нет! Какого черта, спрашивается, я послушался вас и приперся сюда? Ради каких-то дамских пан… А-а!

– Осторожно, там где-то валяется галстук.

– Спасибо, я уже зацепился за него и упал. Вы очень добры!

– Рудольф!

– Ну что?

– Кузен, вы целы?

– Да. Знаете, чего я сейчас хочу?

– Чего?

– Быть круглым сиротой. Не иметь ни отца, ни матери, ни дяди, ни тети, ни отдаленной кузины!

– Ай, кузен! Это вы?

– Я. По-моему, меня нельзя спутать с мышью. Даже в темноте…

– Что вы делаете, кузен?

– Ищу фонарь.

– Вы не там его ищете!

Пощечина, как артиллерийский салют, прогремела на весь трюм.

– Знаете что, если вы так истолковываете мои самые невинные намерения, ищите свет сами!

– Кузен, вы не могли бы помолчать немного?

– Молчу. Надо же, по вашей милости я теперь замурован в трюме… Тьфу! Вся венская разведка будет надрывать животы, когда узнает, что…

Во мраке, как бабочка, вспыхнул огонек, и в его свете обнаружилось лицо Рудольфа – красное, удивленное.

– Что это? – моргая от неожиданности глазами, выдавил из себя он.

– Свеча, – довольно сказала Амалия. – Отправляясь сюда, я захватила с собой на всякий случай свечу и спички. За предусмотрительность.

– Знаете, кузина, – пробормотал вконец ошарашенный Рудольф, – я должен вас поцеловать.

– Вы уже пытались это сделать, – сухо оборвала его Амалия. – Учтите, что расплавленный воск очень горячий, так что лучше не злите меня. Идем!

– Куда?

– Искать «Леду».

– Вы в св-воем уме? – воскликнул Рудольф. От изумления он даже начал заикаться.

– Тогда сидите тут один в темноте и продолжайте мечтать осиротеть, я не буду вам мешать, – съязвила Амалия и повернулась, собираясь уйти.

Представив себе, как по нему во мраке начнут прыгать развязные мыши, германский агент похолодел.

– Ну, нет, – с жаром возразил он, кидаясь следом за огоньком, – ни за что!

Однако Амалия внезапно остановилась и посветила немного вбок. Взорам агентов предстали четыре простеньких чемодана, накрытые сеткой.

– Мой коричневый, – быстро сказала Амалия. Коричневый чемодан был больше остальных.

– Мой черный, – буркнул Рудольф нехотя.

– Тот, что с железной ручкой, тоже мой.

– Я беру серый.

Родовитый граф фон Лихтенштейн и его прелестная кузина (тоже, между прочим, из дворян), как самые обычные воришки, вцепились в сетку и обоюдными усилиями содрали ее. Корабль застонал и заохал. Рудольф позеленел.

– Не время страдать морской болезнью, друг мой, – деловито произнесла Амалия, завладевая тяжеленным коричневым чемоданом и тем, что с железной ручкой.

Свеча, криво прилепленная на полу, освещала лица кузенов, колдующих над застежками. Наконец крышки откинулись, и на лице Рудольфа проявилось разочарование.

– Четыре сорочки и серый фрак, – объявил он. – А у вас?

– Дюжина платков.

– Если бы мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, – ворчал Рудольф, роясь в стопках одежды, – что я буду копошиться в чужих вещах…

– Кузен!

Побледнев, Амалия извлекла из чемодана продолговатый предмет, напоминающий футляр для трубы. Рудольф тяжело задышал и стал лихорадочно перекидывать вещи в своем чемодане. Вскоре второй футляр оказался у него в руках.

– Держу пари, это багаж музыкантов, – проворчал он, чтобы успокоить себя.

– В первом классе из музыкантов едут только сеньора Кристобаль и ее аккомпаниатор Шенье, – напомнила ему Амалия. – Но Шенье – пианист, а сеньора и вовсе певица.

Она открыла футляр, заглянула туда и побледнела еще больше. Рудольф, следуя ее примеру, глянул в свой – и побагровел.

– Какие-то холсты, – пробормотал он. Голос плохо ему повиновался. – Но ведь «Леда» была на дереве…

Он вывалил добычу на чемодан. Амалия, не мешкая более, извлекла на свет божий свою находку.

– Кажется, у меня Рафаэль, – произнес Рудольф через несколько мгновений.

– А у меня – Боттичелли. Рудольф! Эта картина принадлежала Висконти, я знаю ее!

– Какой-то портрет, возможно, голландской школы… А у вас что?

– Тициан, но очень маленький… Рудольф, я гений!

– Так. Это…

– Дайте-ка посмотреть… Себастьян, как же его…

– Ну да. Себастьян Секунд, прозванный двуликим Янусом… Помню. Живописец пятнадцатого века. У него еще была манера рисовать половину лица нормальной, а другую – обезображенной. То это была голая кость черепа, то животное, то вообще какое-то немыслимое уродство…

– А мне нравится. Человек ведь двойственен по своей природе… У меня Грез.

– Тут что-то венецианской школы, судя по колориту… Художника не знаю.

– Боже! Арчимбольдо! Лицо, сотканное из цветов. Тоже фантастический художник, как и Секунд.

– У меня… Этого живописца я не знаю. Не бог весть что. Начало века, судя по всему… Натюрморт.

– У меня больше ничего.

– У меня тоже…

Огонек свечи трепетал, волны ревели за бортом, и мыши, притаившиеся во мраке, испуганно пищали. Амалия, убедившись, что в коричневом чемодане больше ничего нет, взялась за баул с железной ручкой. Рудольф сражался с серым чемоданом.

– Вот будет забавно, – пропыхтел он, – если мы и в самом деле ее найдем… А, черт, опять панталоны, чтоб им провалиться! И корсет!

– Два мужских костюма.

– Позвольте, тут какие-то деревяшки…

– У вас?

– Угу… Нет, это не «Леда», она должна быть крупнее.

– Вы знаете, каких она размеров?

– Наш эксперт все измерил… Примерно девяносто сантиметров на семьдесят.

– Погодите, тут какая-то коробка… А, тоже картины!

– Так… Посмотрим… Портрет какого-то из Висконти. Полено.

– Кузен!

– Рожа, как полено, рисовало полено и нарисовано на полене…

– Рудольф, прошу вас… У меня… погодите… черт, плохо видно… Герцогиня Валерия Висконти. 1526 год.

– У меня Мадонна. Говорят, некоторые живописцы придавали мадоннам черты своих любовниц. Глядя на эту картину, верится с трудом…

– Да уж… У меня и вовсе что-то непонятное. Какая-то одалиска из гарема. Из тех времен, когда Восток был в моде… Жуткая мазня.

– Дайте-ка взглянуть… Ну и окорока!

– Рудольф, имейте совесть!

– Не хочу. У этого Висконти начисто отсутствовал вкус. Так, у меня… Не понял…

Наступила тишина.

– Это сюда, а это… Ну и хитрец!

– Что там у вас?

Рудольф глубоко вздохнул.

– Можете убить меня, кузина, но у меня «Леда» Леонардо. Все три части.

Свеча догорала на полу. Амалия, услышав слова своего напарника, медленно повернула голову.

– Правда, «Леда»?

Рудольф развел руками.

– Вы же сами оставили мне серый чемодан. Я не виноват, что она там оказалась.

– Так… – пробормотала Амалия. – Надо зажечь новую свечу… Я сейчас.

Она завозилась, шумно дыша. Щеки ее пылали, прядь волос выбилась и повисла вдоль щеки. Рудольф с беспокойством наблюдал за ней.

Амалия вытащила свечу, зажгла ее от старой, а старую загасила и огарок убрала в ридикюль.

– Покажите…

Рудольф уступил ей место.

Кассиано дель Поццо не солгал. «Леда» действительно была написана на трех досках. Висконти или кто-то из его сообщников окончательно разделил их, после чего их без труда удалось уместить в чемодане. Рудольф сложил три части вместе, прямо на полу, так что картина предстала в своей целостности. На ней была изображена необыкновенно красивая женщина со сложной прической из множества кос. Справа возле ее ног, касаясь их крыльями, стоял белый лебедь, выписанный с удивительной точностью. Слева были изображены два разбитых яйца, из которых вылезали четверо пухленьких младенцев. Позади виднелись горы, окружавшие озеро, и легчайшие облака в вышине. Хотя картина значительно потемнела, как и говорил Амалии Волынский, и часть краски вдоль стыков осыпалась, видно было каждое перышко в воздетых крыльях птицы, каждый волосок на головах детей. Характерная полуулыбка на устах женщины, ее полуопущенные ресницы, тончайшая прорисовка пейзажа – все указывало на то, что на полу трюма судна, следующего из Европы в Америку, действительно лежала работа великого Леонардо.

Амалии не часто приходилось испытывать такое разочарование, как сейчас. Она едва не разрыдалась, и только гордость помогла ей держать себя в руках. Глаза ее сухо блестели.

– Да… Похоже, действительно она.

Девушка взяла одну из панелей, поднесла к лицу и, не удержавшись, осторожно потрогала волосы Леды пальцем. Не каждый день выпадает счастье прикоснуться к работе самого Леонардо… Амалия вернула панель на место, села на пол, осторожно сняла пылинку с крыла лебедя, чуть поерзала, устраиваясь то так, то эдак, чтобы получше рассмотреть композицию. Позади нее Рудольф переминался с ноги на ногу, не находя себе места.

– Поздравляю вас, кузен, – грустно сказала Амалия, поднимаясь на ноги.

– Она принадлежит моему кайзеру, – пробормотал Рудольф, словно оправдываясь.

– Да… – задумчиво сказала Амалия, глядя на прекрасную женщину с неземной улыбкой. – «Леда» воскресла. Кто бы мог подумать!

Она со вздохом поглядела на лежащие рядом другие картины – на надменную Валерию Висконти в жемчугах и на голозадую «Одалиску», таращившую бессмысленные глаза.

– До чего же вульгарная баба, – промолвила Амалия с тоской. Контраст и впрямь был разителен.

Она сложила друг на друга два портрета и начала медленно скатывать четыре холста, которые нашла в коричневом чемодане.

– Кузина, – воскликнул расстроенный Рудольф, – умоляю вас, стукните меня роялем по башке!

– Уй, Рудольф, – сказала Амалия, болезненно морщась, – прошу вас… У нас был уговор. Вы мне ничем не обязаны.

Агент вцепился обеими руками в волосы.

– Но как же… но ведь это вы догадались…

– Рудольф, – сердито проговорила Амалия, – перестаньте. Впрочем, если вам так уж хочется удружить мне, отдайте мне лучше одну картину из ваших, и покончим с этим.

– Рафаэля? – встрепенулся Рудольф. – Я… Амалия, я с радостью!

– Не Рафаэля, а Себастьяна, – уточнила Амалия.

– Но Рафаэль ценится гораздо дороже! – не утерпел агент. – Кузина…

– Я не люблю Рафаэля, – отозвалась Амалия с раздражением в голосе. – Он какой-то… приглаженный, что ли. Себастьян Секунд мне больше по душе… И потом, там изображено совершенно потрясающее лицо.

Рудольф тихо вздохнул.

– Держите, – сказал он, протягивая ей полотно.

Это был портрет человека лет тридцати или около того, поразительно белокурого, красивого, с тонкими чертами лица. Правая его половина была здоровой, левая же покрыта какими-то уродливыми пятнами и походила на лик разлагающегося трупа. Рудольфа передернуло.

– Странный у вас вкус, – заметил он.

– Вы говорите совсем как моя мама, – со смешком ответила Амалия. – Она из всех картин признает только виды озер.

Рудольф замолчал. Амалия бережно свернула Секунда и уложила его в футляр.

– А вы?

Рудольф подобрал галстук миссис Рейнольдс, связал им вместе три части «Леды» и забрал свои картины, после чего агенты водворили платки и сорочки обратно в чемоданы и затолкали их под сетку.

– Вы на меня сердитесь? – неожиданно спросил Рудольф.

– Я? – удивилась Амалия. По-видимому, она совершенно овладела собой, потому что улыбалась как ни в чем не бывало. – За что мне на вас сердиться?

– За «Леду», – коротко ответил Рудольф. – Я знаю, вы бы хотели, чтобы она досталась вам. Я ведь такой же, как и вы, – всегда болезненно переживаю неудачи. Верьте, если бы это зависело только от меня, я бы отдал эту чертову картину вам с легкой душой, но… мой повелитель должен получить «Леду», потому что заплатил за нее огромные деньги и не может себе позволить, чтобы над ним смеялись во всем мире.

Часы в глубине трюма прохрипели половину второго.

– Уже поздно, – сказала Амалия просто. Держа под мышкой футляр с холстами и два громоздких портрета, она нагнулась и отлепила свечу от пола. – Пора возвращаться.

На их счастье, страж дремал, и они смогли выбраться из трюма незамеченными.

Стояла глубокая ночь, когда Амалия наконец вернулась к себе. Затылок у нее ломило, глаза слипались. Она бросила футляр с картинами, «Одалиску» и портрет Валерии Висконти на кровать, села, обхватила пальцами виски и задумалась.

В номере напротив Рудольф крепко запер дверь, снял с кровати перину и положил под нее все три части «Леды», после чего спрятал остальные картины в декоративный камин, который никогда не топили, вернул перину на место, вновь застелил постель и через некоторое время уже спал крепким сном.

Если бы он не был так утомлен и догадался бы поплотнее задернуть штору, он бы наверняка заметил тень, которая, притаившись сбоку от окна, внимательно наблюдала за его манипуляциями. Убедившись, что Рудольф уснул, тень исчезла. Через некоторое время ручка на двери, ведущей в каюту Рудольфа, начала поворачиваться, но тому, кто стоял снаружи, это ничего не дало. Дверь была закрыта на два оборота, и Рудольф предусмотрительно оставил ключ в скважине. Поняв, что к германскому агенту проникнуть не удастся, тень изрыгнула витиеватое проклятие и канула во тьму.

* * *

Из дневника Амалии Тамариной (зашифровано)

«23 ноября. Второй день плавания.

Похороны мадам Эрмелин. Труп Висконти в пустующей каюте.

«Леда» найдена.

С этим делом – все. Но меня волнует другое: не была ли мадам Эрмелин отравлена? И если да, то кем?

2 ч. 15 мин. ночи. Ложусь спать».

– Молись! – страшным голосом вскричал убийца и занес кинжал.

– Ах, сударь, – простонала несчастная герцогиня, падая на колени, – заклинаю вас всем, что вам дорого: не убивайте меня…

«Господи, до чего же глупы эти детективные романы! – подумалось Амалии. – Вместо того чтобы падать на колени и произносить мелодраматические монологи, надо было взять предмет потяжелее и как следует стукнуть им нападающего по голове».

Она захлопнула книгу и откинулась на спинку кресла. По правде говоря, ей даже не слишком хотелось читать. Амалия хорошо знала себя. Бесполезно было даже надеяться на то, что ей удастся отвлечься, пока она не нашла ответа на тот самый, решающий вопрос.

В дверь постучали.

– Войдите! – недовольно крикнула Амалия.

На пороге возник Рудольф фон Лихтенштейн. Вид у кузена был малость смущенный. Он замешкался у двери, не решаясь войти.

– Доброе утро, кузен, – сказала Амалия. – Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – уныло ответил Рудольф, – просто прекрасно. – Он глубоко вздохнул. – Скажите мне… только честно, кузина! Вы на меня не в обиде?

– Из-за чего? – удивилась Амалия.

– Из-за дамы с лебедем, – лаконично ответил Рудольф.

Амалия улыбнулась. До чего же он мил, бедный Рудольф!

– Нет, – совершенно искренне отозвалась она. – Я на вас не в обиде, кузен.

– Да? – Рудольф смешался. – А то вы тут сидите взаперти и не выходите… Я решил, что вы не хотите меня видеть.

– Я всегда рада вас видеть, кузен, – возразила Амалия, принимаясь за десерт. – Просто я никак не могу выкинуть из головы мадам Эрмелин. Меня не покидает ощущение, что ее смерть вовсе не была естественной. У нее определенно был жесткий характер, и мистер Дайкори считает, что семья не слишком горевала, потеряв ее. Может быть, она кому-то сильно мешала, и тот человек решил, что настал момент убрать ее с дороги раз и навсегда? Тело хоронят в воде, и никто не обнаружит никаких концов. Как вы думаете, кузен?

Рудольф широко улыбнулся.

– Я полностью согласен с вами, кузина, и готов подписаться под каждым вашим словом.

– Значит, вы тоже полагаете… – начала Амалия.

– Совершенно неважно, что я полагаю, – перебил ее кузен. – После того, как вы вчера оказались правы, а я кругом не прав, я готов оказывать вам поддержку в любом начинании, которое вам угодно будет предпринять.

– Вот как? – подняла брови Амалия.

– Да, – серьезно ответил Рудольф. – Значит, по-вашему, ее мог убить кто-то из семьи?

– Пока это только мои догадки, – заметила Амалия.

– А мотив? Полагаете, деньги?

– Возможно, – поколебавшись, согласилась Амалия. – Или чье-то ущемленное самолюбие.

– Хм, – сказал Рудольф. – Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Лично я считаю, что если уж они терпели ее столько лет, то терпели бы и дальше. Домашние тираны всегда выбирают таких жертв, которые не станут сопротивляться. В этом и состоит весь их гнусный расчет. Они ставят на то, что между бунтом и смирением человек почти всегда выбирает последнее, потому что внешне оно не требует таких усилий, как бунт. Но, что бы там ни говорили, смирение – выбор малодушных, и расплата за него бывает очень жестокой.

– А расплата за бунт? – подала голос Амалия.

Рудольф усмехнулся:

– В нашем мире за все приходится платить, кузина. Кстати, я должен сообщить вам кое-что. – Он подался вперед. – Сегодня я совершенно случайно заглянул в ту пустующую каюту…

– Позвольте мне закончить, – сказала Амалия. – Вы не нашли в шкафу… нашего знакомого. Так?

– Именно, – со вздохом подтвердил Рудольф. – Кажется, сам он уйти не мог. Как вы думаете, куда он делся?

– Уплыл, – отозвалась Амалия. – Как и мадам Эрмелин.

Рудольф мечтательно зажмурился.

– Наверное, мерзавец Вернер постарался. Надо бы разок применить к нему ваш метод. Канделябром по голове, связать и кинуть за борт.

– Руди, я нахожу, что вы чересчур кровожадны, – мягко заметила Амалия.

– Это, наверное, во мне заговорил прадедушка Боэмунд, – доложил Рудольф, весело блестя глазами. – Так что вы намерены предпринять по поводу мадам Эрмелин?

– А что бы вы сделали? – напрямик спросила Амалия.

– Для начала, – спокойно ответил Рудольф, – я бы побеседовал с врачом.

Они нашли доктора Ортегу в бильярдной, где он с азартом гонял шары на пару с аккомпаниатором Шенье.

– Доктор, – сказала Амалия, – можно вас на минуточку?

Ортега отложил кий и подошел к ним. Амалия отвела маленького доктора к окну, где, немного смущаясь, завела разговор о мадам Эрмелин. Мол, ее смерть была такой внезапной… Не думает ли он, что мадам могли попросту убить?

– Странно, – заметил Ортега, с любопытством поглядывая на молчавшего Рудольфа фон Лихтенштейна. – Очень странно.

– Что именно? – насторожилась Амалия.

– Да то, – беззаботно ответил доктор, – что вы, мадам Дюпон, не первая, кто задает мне сегодня этот вопрос.

Амалия вся обратилась в слух.

– В самом деле? Значит, кто-то еще спрашивал у вас…

– К вашим услугам, мадам Дюпон, – произнес мягкий баритон в двух шагах от нее.

Амалия резко обернулась и увидела сыщика из страховой компании, Деламара. Он стоял, заложив руки в карманы, и пристально смотрел на нее.

– Доброе утро, месье Деламар, – проговорила Амалия, улыбаясь самой очаровательной из своих улыбок, которой было бы вполне достаточно, чтобы заменить солнце в ненастный день. Однако месье Деламар, похоже, был не слишком чувствителен к женским чарам, потому что смотрел на Амалию с неприкрытым подозрением.

– Все в порядке, Ортега, – сказал сыщик врачу. – Можете идти.

Недоуменно пожав плечами, доктор вернулся к прерванной партии.

– Можно вопрос, мадам Дюпон? – очень вежливо осведомился Деламар. – Что побудило вас, постороннего, в сущности, человека, интересоваться подробностями кончины мадам Эрмелин?

Амалия и Рудольф тревожно переглянулись. Требовалось срочно подыскать какое-нибудь объяснение, и желательно как можно более убедительное. Как всегда, Амалия нашлась первая.

– Видите ли, – сказала она, – дело в том, что мой муж, месье Дюпон, всегда говорил мне… – Она запнулась.

– Молодчина этот Дюпон, – встрял Рудольф, чтобы заполнить паузу.

– Да. – Амалия улыбнулась. – Так вот, месье Дюпон всегда говорил мне, что случайных смертей не бывает, – выпалила она.

Брови сыщика поползли вверх.

– А ваш месье Дюпон… он кто? – спросил он.

– Месье Дюпон – полицейский, – бодро ответила Амалия. И, послав Рудольфу многозначительный взгляд, добавила: – Был.

– Ах вот оно что… – медленно проговорил Деламар. – Да, теперь все понятно, я имею в виду, ваш интерес к этому делу. – Он кашлянул и поправил галстук.

– Значит, дело все-таки есть? – вклинился Рудольф.

Сыщик приоткрыл рот, покосился на Ортегу и Шенье, которые сосредоточенно сражались вокруг обитого зеленым сукном стола, подхватил агентов под локти и не спеша зашагал прочь из бильярдной.

– Не поймите меня превратно, – сказал он, когда дверь за ними захлопнулась. – Я всего лишь представитель страховой компании. И поэтому, когда сегодня утром Кристиан Эрмелин принес мне вот это, я оказался в довольно сложном положении.