Электронная библиотека » Вальтер Скотт » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Черный карлик"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 22:10


Автор книги: Вальтер Скотт


Жанр: Зарубежные приключения, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Отдав поспешные распоряжения о необходимых добавлениях к вечерней трапезе и должным образом приветствовав гостя, почтенная бабка и сестры Хобби Элиота открыли огонь из всех орудий, высмеивая его неудачный поход на оленей.

– Зря Дженни поддерживала весь день огонь в кухонном очаге, – сказала одна из сестер.

– Конечно, зря, – подхватила другая. – Кабы раздуть потайной мох, note 6Note6
  Потайным мхом называется кусок торфа, в котором, не угасая, но и не пожирая топлива, теплится огонь. (Прим., автора.)


[Закрыть]
его бы вполне хватило, чтоб поджарить всю оленину, добытую сегодня Хобби.

– Хватило бы и свечки, только бы ветер ее не задул, – добавила третья. – Будь я на его месте, я бы подстрелила хоть ворону; в третий раз он приходит домой без оленьего рога: даже потрубить не во что!

Хобби поворачивался от одной сестры к другой, поочередно разглядывая их с сердитой складкой между бровей; однако его нахмуренное чело явно противоречило добродушно улыбающемуся рту. Выслушав сестер, он попытался успокоить их, рассказав об обещанном ему подарке.

– В дни моей юности, – заговорила бабка, – охотник стыдился возвращаться с гор без косуль по обе стороны седла, подвешенных что твои телячьи тушки на коромысле разносчика.

– Хотелось бы, чтобы твои друзья-охотнички оставили косуль нам, бабушка, – возразил Хобби. – Порой мне кажется, что они перестреляли всех оленей в наших краях.

– Другие знают, где искать оленей, не то что ты, Хобби, – сказала его старшая сестра, бросая взгляд на молодого Эрнсклифа.

– Будет тебе, сестра! Сама знаешь: каждая собака знает свой день, и пусть меня Эрнсклиф простит, если я не к месту привел старую поговорку. Может, в другой раз мне повезет, как ему, а ему, как мне. Но каково человеку целый день провести под открытым небом, потом бежать от: испуга… Впрочем, не бежать, но, во всяком случае, столкнуться с нечистой силой, а в довершение всего – вернуться домой и переругиваться с кучей женщин, которым с утра до вечера больше и делать нечего, как крутить какую-то палку с ниткой да чинить прорехи.

– Бежать? От нечистой силы?! – в один голос воскликнули все женщины, ибо в горных долинах подобные вымыслы в те времена, как, пожалуй, и теперь, были предметом самого живого интереса.

– Я не сказал – бежать… Ну, а встретиться с нечистым нам довелось, хоть он там и был один; верно ведь, Эрнсклиф? Вы же сами видели не хуже, чем я.

И Хобби по-своему, хотя и без особых преувеличений, поведал собравшимся о встрече на Маклстоунской пустоши с таинственным существом, о котором он в заключение сказал:

– Ежели это был не сам сатана, то, значит, один из тех пиктов, которые владели нашей страной еще в древние времена.

– Какой там пикт! – воскликнула его бабка. – Нет, нет, сынок, да убережет тебя бог от зла и лиха, это был никакой не пикт! Это был Черный Карлик с вересковых гор! Лихие дни сулит его приход. И надо же злым силам сеять беду в краю, где все давно уже живут тихо-мирно, в любви да согласии. Чтоб он сгинул! Никогда еще не приносил он добра здешним местам и жителям. Мой отец часто говорил мне, что его видели в год кровавой битвы при Марстон-мурс, потом снова, когда Монтроз поднялся, и снова перед данбарским разгромом, а в мое уже время его видели незадолго до событий у Босуэл-бриджа, и говорят, что ясновидец лэрд Бенарбук имел с ним тайные сношения перед высадкой Аргайла, но об этом я точно не знаю: дело-то было далеко на западе. О, детки мои, он является лишь в лихую годину, помните об этом и уповайте только на того, кто всегда выручит и спасет в злополучный час.

Тут Эрнсклиф вступил в разговор, выразив твердое убеждение, что человек, с которым они встретились, просто жалкий безумец, отнюдь не уполномоченный потусторонним миром предрекать войну или насылать бедствия. Но его мнение встретило весьма холодный прием, и все единодушно осудили его намерение вернуться утром на Маклстоунскую пустошь.

– Сыночек мой пригожий, – сказала почтенная старушка (от доброты сердечной она называла своими детьми всех, о ком особенно пеклась), – уж тебе-то следовало бы остерегаться больше, чем кому другому. Твоя семья тяжко пострадала, когда пролилась кровь твоего отца, а там пошли всякие тяжбы и потери. А ведь ты украшение своего рода, тебе, коль будет на то воля божья, выпала доля восстановить былую славу отчего дома – как в наших краях, так и всюду – и оберегать покой тех, кто живет в нем. Тебе, как никому другому, следует избегать всяких сумасбродств; в твоем роду всегда было много отчаянных смельчаков, но добра это никому не принесло.

– Но не думаете же вы, мой добрый друг, что мне и при дневном свете не следует появляться в чистом поле?

– Этого я не говорила, – ответила старушка. – Ни сына своего, ни друга я не стану удерживать от благого дела; коли надо поднять меч в свою защиту или в защиту друга – пусть идет: тот, в ком течет благородная кровь, иначе не поступит. Но из моей седой головы никак не выходит мысль, что искать беду, когда она тебя не кличет, значит идти противу всех законов земных и небесных.

Эрнсклиф не стал продолжать спор, в котором у него не было никакой надежды что-нибудь доказать; кстати, тут принесли ужин, и разговор совсем прервался. В этот момент в зале появилась мисс Грейс, и Хобби, многозначительно взглянув на Эрнсклифа, уселся рядом с нею. Веселая и оживленная беседа, которую старая хозяйка украсила добродушными шутками, звучащими как-то особенно приятно в устах людей преклонного возраста, вновь заставила расцвести на щеках трех юных дев пунцовые рочы, согнанные рассказом их брата о встрече с призраком, и еще целый час после ужина они пели и плясали, как будто на свете нет и никогда не было никаких эльфов и злых духов.

Глава IV

Мне мерзок род людской, и я хотел бы,

Чтоб ты собакой был – тогда б я мог

Тебя хоть малость полюбить.

«Тимон Афинский»

На следующее утро Эрнсклиф сразу же после завтрака распрощался со своими гостеприимными друзьями, пообещав вернуться и отведать оленины, которую уже доставили из его дома. Хобби тоже попрощался с ним для вида у порога, но незаметно последовал за ним и нагнал его на вершине холма.

– Я ведь знаю, куда вы направляетесь, мистер Патрик, и все равно вас не оставлю, что бы там ни говорила матушка. Только я решил уйти потихоньку, чтобы она не почуяла, что мы с вами замышляем; ее никак нельзя огорчать: еще отец, умирая, наказывал мне беречь ее.

– Вы правы, Хобби, – сказал Эрнсклиф, – она вполне заслуживает всяческой заботы с вашей стороны.

– Случись что с вами, она о вас будет тужить не меньше, чем обо мне. Может, не стоит туда возвращаться? Не слишком ли много мы берем на себя?

Ведь нас туда никто не звал.

– Если бы я думал так, как вы. Хобби, – заметил молодой дворянин, – я бы, наверное, бросил все это.

Но коль скоро я придерживаюсь мнения, что нечистая сила либо совсем вывелась, либо встречается очень редко, сейчас, когда речь идет о жизни несчастного, полоумного существа, я не могу не выяснить всего до конца.

– Ну что ж, вам виднее, – неуверенно отвечал Хобби, – оно, конечно, верно и то, что эльфов – то бишь, наших добрых соседей (говорят, эльфами их называть нельзя), – которые, бывало, высыпали сотнями на каждом зеленом холме по вечерам, в наше время почти совсем не увидишь. Сам я, к примеру, не могу сказать, что встречал хотя бы одного. Только раз слышал, как кто-то засвистел позади меня во мху, точь-в-точь как каравайка. А ведь мои покойный батюшка рассказывал, что видывал их немало, когда, бывало, поздно вечером возвращался подвыпивши, как все добрые люди, домой с ярмарки.

Эрнсклифа позабавила мысль о том, как из поколения в поколение постепенно увядают суеверия, о чем свидетельствовало последнее замечание его спутника. Они продолжали беседовать на ту же тему, пока не подошли к месту, откуда открывался вид на каменный столп, давший название всей пустоши.

– Не сойти мне с этого места, – воскликнул Хобби, – если наш человечек все еще не копошится там! Но сейчас светло, при вас ружье, а я захватил кинжал. Не страшно и подойти поближе.

– Что мы непременно и сделаем, – отозвался Эрнсклиф. – Но я никак не возьму в толк, чем он там занят.

– Должно быть, строит гать из Серых Гусей – вон из тех больших серых камней. Чудно, однако!

Это уже совсем ни с чем не вяжется.

Когда они подошли поближе, Эрнсклиф не мог не согласиться со своим спутником. Человечек, которого они видели прошлой ночью, усердно трудился: нагромождая один на другой огромные камни, он понемногу складывал четырехугольник из стен. Строительного материала вокруг было сколько угодно, но камни казались такими большими, что даже сдвинуть их с места было невероятно трудно. Приходилось поражаться, как ему удалось поставить на место те из них, которые уже образовали фундамент нового строения. Когда молодые люди подошли, он возился с громадным валуном и был настолько увлечен работой, что заметил их, только когда они оказались совсем рядом. Пытаясь водрузить камень на место, он ворочал его с энергией, которая явно не вязалась с его ростом и со всем его обликом калеки. Судя по преодоленным уже трудностям, он обладал мощью Геркулеса: чтобы поднять некоторые из камней, потребовались бы усилия по крайней мере двух здоровых мужчин. При виде такой нечеловеческой силы в душе у Хобби вновь зашевелились суеверия.

– Не иначе, как это дух какого-нибудь покойного каменщика. Ишь какую крепь уложил! А если он не покойник, интересно, сколько он возьмет с погонного фута, коли заказать ему гать на болоте. Между Крингльхоупом и Шоузом давно уж пора построить хорошую гать! Эй, добрый человек, – крикнул он, повысив голос, – славно ты здесь потрудился!

Человечек поднял на них свой тяжелый взгляд и, разогнувшись, предстал перед ними во всем своем природном безобразии. У него была необычайно большая голова с шапкой спутанных волос, местами тронутых сединой; его мохнатые густые брови нависали над маленькими черными, пронизывающими, глубоко запавшими глазами; по временам он, как безумец, зловеще вращал ими. В остальном, его облик отличался грубыми, топорными чертами, которыми художник наделил бы какого-нибудь сказочного великана.

К этому следует добавить характерное диковато-подозрительное выражение, которое часто можно заметить на лице урода. Его туловище, квадратное и плотное туловище человека среднего роста, покоилось сразу на двух огромных ступнях; должно быть, природа забыла о голенях и бедрах, или же они были настолько короткими, что их целиком закрывала одежда. У него были длинные мускулистые руки с мощными кистями; в пылу работы он засучил рукава, и было видно, что руки у него поросли густыми черными волосами.

Можно было подумать, что природа вначале предназначала различные части этого тела для какого-нибудь гиганта, а потом из внезапного каприза наделила ими карлика – настолько длина его рук и железная сила корпуса не соответствовали маленькому росту.

Одеждой ему служил грубый коричневый балахон, напоминавший подрясник монаха и перехваченный пояском из тюленьей кожи. На его голове красовалась шапка из барсучьего или какого-то другого мохнатого меха. Нависая над лицом, на котором застыло угрюмое и злобное выражение человеконенавистника, она еще больше усиливала карикатурность его облика.

Этот необыкновенный карлик молча взирал на юношей, пока Эрнсклиф не сделал попытку привести его в доброе расположение духа, сказав:

– Трудно тебе приходится, друг мой. Позволь нам помочь тебе.

И тут же с помощью Элиота принялся водружать на строящуюся стену камень. Карлик наблюдал за ними подобно надсмотрщику и нетерпеливыми жестами проявлял свое раздражение, когда они слишком долго прилаживали камень на место. Он указал на Другой камень – они подняли его, на третий, на четвертый – они продолжали ему угождать, хотя это было нелегко, потому что он, будто нарочно, заставлял их браться за самые тяжелые из разбросанных повсюду валунов.

– Ну нет, дружище, – сказал Элиот, когда карлик бесцеремонно указал еще на один камень, превосходивший по размерам все предыдущие,

– Эрнсклиф как хочет, а меня уволь. Мне все одно, человек ты или нечистая сила, только ворочать камни я к тебе не нанимался; опять же и благодарности от тебя за труды никакой не увидишь.

– Благодарность! – воскликнул карлик, весь передернувшись от охватившего его презрения. – На, получи свою благодарность, подавись ею, и пусть она принесет тебе столько же удачи, сколько принесла мне, сколько удачи может принести любому земному червю благодарность пресмыкающегося рядом с ним ничтожества. А теперь – либо работайте, либо убирайтесь!

– Вот она, награда, Эрнсклиф, за то, что мы помогли дьяволу строить себе капище; поди знай, может мы и душу свою заодно погубили.

– Видимо, наше присутствие, – отвечал Эрнсклиф, – только приводит его, в исступление. Лучше уйдем, а потом пошлем ему провизии и кое-какую утварь.

Так они и сделали. Посланный ими слуга видел, что карлик все еще трудится над кладкой, но не смог добиться от него ни слова. Суеверный юнец не стал докучать этому необыкновенному существу ни вопросами, ни советами, а просто положил все, что принес, на лежащий в сторонке камень и оставил мизантропа в покое.

Карлик день за днем продолжал трудиться с таким невероятным рвением, что результаты казались прямо сверхъестественными. За один день он часто ухитрялся выполнить работу двух человек, и вскоре у избушки уже появились стены; сложенные без извести, из одних лишь камней и дерна, они были необычайно прочными для такой небольшой и примитивной постройки. Как только Эрнсклиф, все время следивший за его работой, увидел, что стены домика почти готовы, он послал несколько деревянных балок для стропил; он велел оставить их неподалеку от постройки и собирался на следующий день послать работников, чтобы те поставили их. Но карлик предвосхитил его намерения: проработав с вечера до зари и проявив при этом немалую смекалку, он к утру сам закончил стропила. Дальше оставалось только нарезать тростника и покрыть крышу, с чем он быстро и ловко справился.

Поскольку ему явно. не хотелось принимать чью-либо помощь, кроме случайных услуг прохожего люда, его снабжали необходимыми материалами и инструментами, которыми он орудовал с большим искусством. Он сам смастерил дверь и окно в своей хижине, сколотил лежанку вместо кровати, приладил несколько полок; по мере того как благоустраивалось его жилье, он, казалось, приходил все в более мирное расположение духа.

Он построил крепкую ограду и принялся тщательно обрабатывать участок внутри нее; нанес еще земли, взрыхлил ту, которая была на месте, и разбил несколько грядок. Нет ничего удивительного, что отшельника посещали как редкие путники, которым случалось проходить по пустоши, так и те, кто нарочно приходил поглазеть на его работу. И действительно, невозможно было наблюдать, как человек, на вид столь неприспособленный к физической работе, трудится с беспримерным усердием, и не остановиться хоть на пять минут, чтобы помочь ему; поскольку ни один из его случайных помощников не представлял себе, много ли карлику помогали другие, все удивлялись, с какой быстротой он работал. Вид крепкого, ладного домика, построенного этим странным существом в такой короткий срок и со столь замечательным мастерством, возбуждал суеверные подозрения у соседей. Правда, они отказались от мнения, что карлик – призрак, поскольку было совершенно ясно, что, подобно им самим, он является существом из плоти и крови; но зато они продолжали утверждать, что, уж во всяком случае, он общается с потусторонним миром и выбрал это уединенное место, чтобы ему никто не мешал. Они утверждали также, правда – не в том смысле, в каком об этом говорят философы, что пустынник никогда не был менее одинок, чем в те минуты, когда оставался наедине с самим собой, и добавляли, что с гор, окаймлявших пустошь, путники часто видят человека, работающего рядом с ним и исчезающего всякий раз, когда кто-нибудь подходит к хижине. Видели также, как это существо сидит иногда с карликом у входа, гуляет с ним по болоту или помогает ему носить воду из источника. Эрнсклиф попытался объяснить это явление предположением, что за человека принимали тень карлика.

– Какая к черту у него тень, – заявил Хобби Элиот, который горячо отстаивал сложившееся мнение, – он так снюхался с дьяволом, что у него давно никакой тени нет. А потом, – рассудил он более разумно, – слыханное ли дело, чтобы тень падала в сторону солнца? А эта тень – или что бы это там ни было – тоньше и выше карлика и не раз ложилась между солнцем и Элши.

В любой другой части Шотландии все эти подозрения могли бы привести к расследованию, нежелательному для мнимого колдуна, но здесь они только вызывали чувство почтительного страха. Отшельнику, по-видимому, нравились те признаки робкого почитания, с которыми какой-нибудь случайный прохожий приближался к его хижине, испуганный и изумленный вид, с которым тот взирал на его фигуру и жилище, и поспешность, с которой все проходили мимо этого ужасного места. Лишь самые смелые останавливались, чтобы удовлетворить свое любопытство, бросив взгляд украдкой на стены домика и сад, и, как бы извиняясь, вежливо здоровались с их обитателем, который иногда снисходил до того, что бросал короткое приветствие или кивал в ответ. Эрнсклиф часто проходил этой дорогой и почти всякий раз осведомлялся о здоровье пустынника, который, по всей видимости, решил обосноваться здесь навсегда.

Заставить его говорить о себе было почти невозможно; он вообще не желал разговаривать ни о чем, хотя казалось, что его мизантропия несколько смягчилась – вернее, его значительно реже стали посещать припадки безумия, признаком которого она являлась.

Из приношений он брал только самое необходимое, и никакие доводы не могли убедить его взять что-либо еще из того, что Эрнсклиф предлагал ему из благотворительности, а более суеверные соседи – по иным мотивам. Последним он платил за услуги советами, которые давал, когда мало-помалу люди стали к нему обращаться по поводу своих болезней или болезней скота. Он также часто снабжал их лекарствами, и в его распоряжении были не только растущие в тех местах травы, но и привозные медикаменты. Он дал понять своим пациентам, что его имя – отшельник Элшендер, но в народе его вскоре прозвали Мудрым Элши и Мудрецом с Маклстоунской пустоши. Кое-кто искал у него совета в других делах, кроме телесных недугов, и в этих случаях всех поражала его проницательность и чуть ли не пророческая верность его суждений, что в большой мере укрепило всеобщее убеждение в том, что он знается с нечистой силой. Приходившие к нему люди, как правило, оставляли свои приношения на камне, находившемся на некотором расстоянии от хижины; если это были деньги или какие-нибудь ненужные ему вещи, он либо выбрасывал их, либо так и оставлял на камне, не притрагиваясь к ним. Со всеми он держался одинаково грубо и необщительно, говорил мало и как можно более кратко, избегая всяких разговоров, не связанных с делом. Когда прошла зима и на его грядах появились овощи и коренья, он ограничил свой стол почти исключительно этими видами пищи. И все же он принял от Эрнсклифа пару коз, которые паслись на пустоши и снабжали его молоком.

Когда Эрнсклиф увидел, что его подарок принят, он навестил отшельника. Старик сидел на широком плоском валуне возле садовой калитки – это было местом приема посетителей и пациентов. Внутренность домика и сад он свято оберегал от вторжения незнакомцев, подобно тому как туземцы Таити оберегают свои молитвенные хижины', по-видимому, он считал, что любой человек осквернит их своим присутствием.

Когда он закрывался и своем жилище, никакие мольбы не могли заставить его выйти или поговорить с кем бы то ни было.

Перед приходом к отшельнику Эрнсклиф удил рыбу в маленькой речушке неподалеку. В руке он держал удочку, а надетая через плечо корзина была наполнена форелью. Он уселся на камень почти напротив карлика, но тот, увидев уже знакомое ему лицо, не обращал на него никакого внимания, лишь время от времени поднимал свою огромную уродливую голову и окидывал его взглядом, а затем снова опускал голову на грудь, как бы в глубоком раздумье. Эрнсклиф огляделся вокруг и заметил, что отшельник расширил свои владения, построив загон для подаренных ему коз.

– Вы трудитесь не покладая рук, Элши, – заметил он, желая завязать разговор с этим необыкновенным существом.

– Труд, – отозвался карлик, – это наименьшее из зол, являющихся уделом жалкого рода человеческого; лучше трудиться, как я, нежели веселиться, как ты.

– Ничего не могу сказать в защиту наших обычных сельских развлечений – они не слишком-то гуманны, Элши, но все же…

– Но все же, – прервал его карлик, – они лучше, чем твои обычные занятия. Уж лучше проявлять свою бессмысленную и праздную жестокость по отношению к бессловесным рыбам, чем к ближнему своему.

А впрочем, почему? Почему бы людям не набрасываться друг на друга и не пожирать один другого, пока все людское стадо не исчезнет с лица земли и не останется один лишь громадный и разжиревший Левиафан, а он, придушив всех и пожрав их вместе с костями, останется без пищи и будет реветь целыми днями, пока сам не подохнет от голода! Вот конец, воистину достойный человечества.

– Дела ваши, Элши, лучше, чем слова, – отвечал Эрнсклиф. – Вы сохраняете жизнь людям, которых облыжно хулите из ненависти к роду человеческому.

– Это верно, но почему я так делаю? Слушай же.

Ты меньше других внушаешь мне отвращение, и я, пожалуй, изменю своим привычкам и скажу несколько слов из сострадания к твоей слепоте. Если я не могу насылать болезни на людские семьи и мор на их стада, я могу продлить жизнь тех, кто будет служить той же цели, уничтожая своих ближних. Умри Алиса из Бауэра зимой, юный Рутвин не погиб бы прошлой весной от любви к ней. Когда пронеслась весть, что рыжий разбойник Уэстбернфлет на смертном одре, никто и не думал гнать скот под охрану крепостных стен. Мои снадобья, мое искусство вернули его к жизни. А сейчас разве кто-нибудь осмелится оставить стадо на пастбище без присмотра или ляжет спать, не спустив собаку?

– Не спорю, – молвил в ответ Эрнсклиф, – излечив разбойника, вы не оказали большого благодеяния людям. Но, в противовес этому, возьмем моего друга Хобби, честного Хобби из Хейфута. Прошлой зимой ваше искусство излечило его от лихорадки, которая едва не стоила ему жизни.

– Так думают в своем невежестве простые смертные, – сказал карлик со злорадной усмешкой, – и они говорят так по глупости. Тебе случалось когда-нибудь видеть котенка прирученной людьми дикой кошки?

Какой он игривый, какой ласковый… Но попробуй пустить его вместе с куропатками, ягнятами или утками – моментально проснется его врожденная кровожадность, жажда хватать, рвать на части, грызть и пожирать.

– Таков инстинкт любого зверя, – возразил Эрнсклиф. – Но какое это имеет отношение к Хобби?

– Это как бы образ его характера. Это копия с него, – пояснил отшельник. В настоящий момент он похож на ручное, безвредное домашнее животное, потому что ему не представляется случая проявить свои врожденные наклонности. Но вот прозвучит боевая труба, молодой гончий пес почует запах крови – и он станет не менее свирепым, чем самые дикие из его предков на границе, которые когда-то сжигали дома беззащитных поселян. Ты не сможешь отрицать, что даже сейчас он часто подбивает тебя на кровавую месть за зло, причиненное тебе в детстве.

Эрнсклиф вздрогнул, но отшельник, казалось, не заметил этого и продолжал:

– Боевая труба зазвучит, молодой пес будет лакать горячую кровь; тогда я посмеюсь и скажу: «Для этого я и спас тебя!»

После короткого молчания он продолжал:

– Вот для чего я лечу людей; моя цель – увеличить число страданий на земле и даже в этой пустыне сыграть свою роль в жизненной трагедии. Лежи ты на смертном одре – я из сострадания, быть может, пошлю тебе чашу с ядом.

– Премного обязан, Элши! Я не премину обратиться к вам в надежде обрести утешение с вашей помощью.

– Не обольщай себя надеждой, – отвечал отшельник, – что я наверняка уступлю мимолетному чувству жалости. Зачем мне избавлять глупца, способного столь хорошо переносить все тяготы жизни, от горя, на которое его обрекают собственные стремления и людская подлость? Зачем мне играть роль великодушного индейца и вышибать томагавком мозги несчастного пленника, лишив тем самым трехдневного развлечения своих соплеменников в тот самый миг, когда костры уже горят, щипцы накалились, котлы кипят, ножи наточены и все готово для того, чтобы терзать, жечь, поджаривать и резать несчастную жертву?

– Вы нарисовали страшную картину жизни, Элши, но она меня не пугает, – возразил Эрнсклиф. – В одном смысле наш земной удел – терпеть и страдать, но в другом – действовать и наслаждаться. После дня трудов наступает вечер покоя; даже терпеливое смирение находит награду в сознании выполненного долга.

– Я с презрением отвергаю эту рабскую, скотскую философию! – воскликнул карлик, и его глаза загорелись безумным огнем. – Я отвергаю ее, потому что она пригодна разве только для животных, удел которых – погибнуть. Но хватит; я не стану больше попусту тратить с тобой речей.

Он поспешно поднялся, но, прежде чем войти в хижину, добавил с большой убежденностью:

– Чтобы ты не думал больше, что мои так называемые благодеяния проистекают из глупого и холопского чувства, называемого любовью к ближнему, знай, что найдись на свете человек, который разбил бы в моем сердце самую дорогую надежду, вырвал у меня сердце и расплавил мой мозг, превратив его в вулкан, то и тогда, будь его жизнь и благосостояние в моих руках, я бы не стал уничтожать его, подобно этому хрупкому черепку (он схватил стоявшую перед ним глиняную кружку)

– вот так! (Он с яростью швырнул кружку о стену.) Нет! (Он говорил теперь более спокойно, но с огромной горечью.) Я бы избаловал его богатством и властью, чтобы возбудить в нем самые низменные страсти и помочь осуществить его подлые замыслы; он смог бы без всякой помехи предаваться пороку и совершать злодеяния; он находился бы в центре водоворота, который беспрестанно кипел и бурлил, суля гибель всякому приблизившемуся к нему кораблю; подобно землетрясению, он сотрясал бы самую почву, на которой стоит, и превращал бы всех живущих окрест в жалких, никому не нужных отщепенцев вроде меня!

С этими словами несчастный стремглав бросился в хижину, яростно захлопнул за собой дверь, и тут же один за другим задвинул два засова, как будто опасался, как бы к нему не вторгся кто-нибудь из ненавистной ему породы людей, доводивших его до безумия. Эрнсклиф покинул пустошь со смешанным чувством ужаса и жалости, размышляя о том, какие странные и трагические обстоятельства могли привести в столь тяжелое душевное состояние человека, чья речь выдавала в нем происхождение и образование, не свойственные простолюдину. Его удивляло также, какое множество достоверных сведений, касающихся личной жизни и наклонностей своих соседей, знал этот человек, так недолго проживший в здешних местах и ведущий столь замкнутый образ жизни.

«При его поразительной осведомленности, – рассуждал Эрнсклиф сам с собой, – при его образе жизни, нескладной внешности и столь ярко выраженных человеконенавистнических взглядах нисколько не удивительно, что в народе считают, будто он знается с дьяволом».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации