Текст книги "Почему собаки гораздо умнее, чем вы думаете"

Если вы собираетесь жить в стае хищников, важно понимать, как это могут воспринять другие члены стаи. Жесты передают особую социальную информацию, позволяющую понять, что способен предпринять другой. Например, направление вашего взгляда подсказывает, куда вы можете пойти, указание пальцем дает возможность судить, какой объект вас интересует. Если мы знаем, что собирается делать другой, то можем скорректировать наше поведение. Если волки обладают такими же навыками, как и собаки, это, вероятно, помогает им координировать действия во время охоты.

Для хищника не менее полезно уметь прогнозировать поступки добычи, реагируя на ее социальные действия. Например, если вы видите, что олень смотрит влево, то можете сделать вывод, что сейчас он поскачет туда, и перехватить его. Возможно, собаки очень хорошо интерпретируют человеческие жесты потому, что происходят именно от хищного вида, чье пропитание зависит от правильной интерпретации социальных жестов других животных. В соответствии с нашей гипотезой «стайного происхождения» волк, как непосредственный предок собак, должен понимать человеческие социальные жесты не хуже, чем пес.

Майк знал, что мне будет очень сложно найти «правильных» подопытных волков. По природе волки очень недоверчиво относятся к людям. Даже особи, рожденные в неволе, сильно нервничают среди людей. Проведенные ранее исследования, целью которых была оценка обучаемости собак и волков, показали, что результат зависит от того, в каких условиях воспитывались волки. Волчата, выращенные матерью, показывают более слабые результаты, чем собаки, тогда как волки, воспитанные людьми, вполне могут обставить собаку в аналогичных условиях.

Мы уже пытались тестировать в Германии пару волчат, воспитанных волчицей. Они не могли интерпретировать наши жесты, но, вероятно, не прошли бы ни одного предложенного нами теста лишь потому, что им было неинтересно общаться с нами. Мы понимали, что если хотим сравнить познавательные способности собак и волков, то требуются волки, которые выросли в условиях общения с людьми – так, как растут собаки.

В результате поисков в Интернете я внезапно наткнулся на информацию об идеально подходившей нам стае. Стаю «Вулф Холлоу» собрал один пожарный по имени Пол Соффрон, в руки которого в 1988 году попали пять волчат. Он основал приют для волков в городе Ипсвич, штат Массачусетс, стремясь не только познакомить с волками широкую публику, но и очаровать зрителей, рассказать о многих причинах, по которым можно любить волков.

Когда я прибыл к Полу, в приюте жили 13 волков, а его образовательное учреждение привлекало до 30 тыс. посетителей ежегодно. Сам Пол уже был прикован к постели и страдал болезнью Альцгеймера. Всеми делами управляла его жена Джони, и ее очень заинтересовали наши исследования. Еще я познакомился там с Кристиной Уильямсон – молодым биологом, девушкой с пшеничного цвета волосами и голубыми глазами. Кристина совсем не походила на человека, которому понравилось бы работать с волками. Но она действительно воспитала множество зверей с самого щенячества и знала историю выращивания остальных питомцев. Она максимально тесно общалась со всей стаей, хотя и не жила в ней.

Эти волки необычайно плотно соседствовали с людьми. Еще важнее отметить то, что волчата Соффронов воспитывались среди людей на протяжении первых пяти недель жизни без участия матерей. После этого они возвращались в стаю, продолжая при этом общаться с Кристиной почти ежедневно. Я наблюдал, с каким воодушевлением Кристина вошла в вольер, чтобы отобрать для нас несколько волков, с которыми мы могли бы позаниматься жестовыми играми. Если, конечно, я не собирался вырастить стаю волков самостоятельно (в моей бостонской квартире сделать это было бы довольно сложно), то волки Кристины были для меня просто подарком судьбы.

Когда я присел перед первым волком, чтобы обрисовать Кристине суть опыта, мне подумалось: «Какое у тебя все большое, бабушка!»[15]15
  Намек на сказку о Красной Шапочке.


[Закрыть] Я поразился, насколько осторожно приближались ко мне волки. Ведь каждый день они видели десятки новых людей, приходивших сюда на образовательные экскурсии, но при этом придирчиво оценивали меня. Когда я вытащил их любимое лакомство – сырные квадратики – волки сразу стали гораздо дружелюбнее. Теперь передо мной уже стояло двое волков, а мне-то нужен был только один! Прежде чем Кристина успела крикнуть «Стой!», я попытался дать по кусочку сыра обоим. Сверкнули зубы, один волк вцепился в морду другому, который пронзительно взвизгнул. Никакого предупредительного рычания, сразу полновесный укус. Да уж, это вам не собаки.

Разъяснив Кристине методику опыта, я спросил, не могла бы она его провести. Волки сразу же подошли к ней, позволив погладить себя через прутья решетки и довольно виляя при этом хвостами. Стало понятно, что большинство экспериментов придется выполнять Кристине.

Изучив результаты, я просто развел руками. Я был почти уверен, что волки справятся с задачами не хуже собак, а возможно, и лучше. Гипотеза о стайном происхождении представлялась очень сильной. Но на деле оказалось, что волки ведут себя как шимпанзе. Кристина пробовала самые разные жесты, чтобы подсказать животным, под какой чашкой спрятана еда. Однако выбор волков оставался случайным. Девятинедельные щенки, с которыми я работал ранее, разбирались в подсказках лучше, чем взрослые волки.

В те годы еще почти никто не изучал когнитивную деятельность волков, поэтому мы предположили, что эти звери попросту плохо проходят любые опыты, в которых участвует человек. Но когда Кристина попробовала поиграть в другую игру, предлагая волкам угадать, в какой руке зажато лакомство, они почти не ошибались. Соответственно, волкам не удавалось распознавать жесты Кристины не потому, что они равнодушны к играм с пищей, и не потому, что они нервничают в присутствии людей.

Впоследствии ученые выращивали волчат с единственной целью – сравнить их социальные способности с аналогичными навыками собак. Исследователи обеспечивали волкам даже более тесное соседство с человеком, чем имела стая, с которой довелось поработать мне, – и тем не менее они получили примерно такие же результаты, как и я. В возрасте четырех месяцев исключительно социализированные волки не могли интерпретировать жесты смотрителя, подсказывавшего им, где находится пища. Такая ситуация возникала, даже если смотритель воспитывал их с самого раннего возраста. При тестировании взрослых волков требовалось специальное натаскивание, чтобы они смогли сравниться с обычными щенками – а ведь щенки действовали спонтанно! Как и шимпанзе, волки способны изучить коммуникативные жесты человека путем тренировок или в ходе социализации, но они не проявляют таких навыков без специальной подготовки.

Йожеф Топал, специалист Венгерской академии наук, нашел еще один аспект, в котором зависимость собак от нашей социальной информации позволяет сравнить их скорее с детьми, чем с волками. У собак есть удивительное качество – они совершают некоторые ошибки, присущие именно маленьким детям.

В ходе опыта собаки наблюдали, как человек прячет игрушку в одном из двух мест. Собаки легко ее находили. Потом экспериментатор прятал игрушку в первом месте, а после этого, совершенно не скрывая от собак, перекладывал ее во второе место. Точно как и дети, собаки сначала неверно пробовали найти игрушку в первом месте, хотя и видели, что ее перепрятывали. Если же игрушка перетягивалась в другое место по прозрачной струне, без видимого участия человека, то собаки, как и дети, уже не совершали подобной ошибки. Соответственно, подобная ошибка обусловлена социальным контекстом, а не плохой памятью.

Интересно, что выращенные людьми волки не совершали такой ошибки, свойственной и детям, и собакам. Они практически безошибочно находили игрушку, даже если ее перекладывал сам экспериментатор. Топал и коллеги предположили, что эти данные подкрепляют следующую гипотезу: у собак развилась исключительная чувствительность к человеческой социальной информации, благодаря чему они и оказываются похожи на детей. Кроме того, этот опыт демонстрирует, как собаки запутываются в некоторых ситуациях именно потому, что очень сильно доверяют людям. Возможно, волкам свойственна какая-то собственная гениальность.

В ходе таких экспериментов собак не просто сравнивали с приматами в необычном ракурсе – с этой же точки зрения их сравнивали и с ближайшими родичами из семейства псовых. Это означает, что собаки не могли попросту «унаследовать» необычные «детские» способности. Поскольку гипотезы соседства и стайного происхождения не подтверждаются, остается единственное объяснение. В процессе одомашнивания у собак могли развиться базовые навыки понимания коммуникативных намерений человека.

Это очень интересная идея, так как она позволяет предположить, что собачьи когнитивные способности конвергентны таким же способностям у детей. Конвергенция – это явление, при котором два неродственных вида независимо друг от друга используют схожие способы решения аналогичных проблем. Биологи часто находят конвергентные черты в физическом развитии неродственных видов. Например, у рыб, пингвинов и дельфинов совершенно автономно развились плавники, помогающие быстро передвигаться в воде. Мы наткнулись на гораздо более редкое явление – конвергенцию психологического плана. Собаки независимо развили способности, обусловливающие их значительно более сильное когнитивное сходство с нами, а не с близкородственными видами.

Существует распространенное мнение, что в результате одомашнивания животные становятся слабее, примитивнее либо просто тупее, поскольку мы полагаем, что человек «сотворил» домашних животных для удовлетворения собственных нужд. Люди считают диких животных благородными и естественными, а домашних – «искусственными» и «переделанными». Оказывается, что истинное положение дел гораздо сложнее, если учесть происхождение разных домашних животных.

Например, нельзя сказать, что все собаки однозначно глупее волков. У собак есть присущая им особая гениальность, которая – по результатам первых экспериментов со щенками и волками, – очевидно, развилась именно в процессе одомашнивания. Самое интересное заключается в следующем: если бы могли установить, возникли ли социальные навыки собак при одомашнивании путем конвергенции с некоторыми навыками людей, то мы могли бы определить, не лежат ли в основе развития наших социальных способностей точно такие же процессы.

С этой идеей была связана единственная проблема – на тот момент ее невозможно было проверить. Без экспериментов мы скатывались из науки в область голых предположений.

Как-то раз, когда я учился на втором курсе аспирантуры, наш факультет был приглашен на обед в китайский ресторан на Массачусетс-авеню. Я случайно услышал, что Ричард рассказывает о бонобо и о том, как сложно объяснить их эволюцию. Он говорил о психологических различиях между бонобо и шимпанзе: считается, что бонобо более миролюбивы и менее агрессивны. Клыки у бонобо короче клыки, чем у шимпанзе. Кроме того, бонобо более грациозны, их черепа мельче.

– Ой, – сказал я, довольно грубо встряв в беседу, – рассказываете о бонобо, а мне все это напоминает историю с одомашниванием черно-бурых лисиц в Сибири.

Ричард повернулся ко мне и вежливо попросил объяснить, что я имею в виду.

– Был в России один эксперимент с разведением лисиц. Там хотели вывести лис, которые не слишком агрессивны. Так вот со временем лисы немного изменились, почти как бонобо, о которых вы рассказываете. То есть у них уменьшились зубы, черепа и все такое. Это описано у Рэя Коппингера из Гэмпширского колледжа. Он вообще один из признанных экспертов по поведению собак, изучал псовых во всем мире, – пробормотал я.

Ричард уставился на меня:

– А вы могли бы достать мне эту работу к утру в понедельник.

Конечно, я добыл ее для Ричарда. И вскоре оказался в вагоне поезда, который ехал в Сибирь.

Глава 4. Хитрый, как лиса

Любой читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с историей России XX века, сказал бы мне, что Сибирь – последнее место, куда стоит соваться. Хотя Россия в свое время славилась научной интеллигенцией, после почти 30-летнего правления Сталина русская биология превратилась в пепелище и даже сейчас еще не оправилась от разгрома, произошедшего в те годы.

Когда в 1924 году Сталин пришел к власти, первая проблема, которую ему предстояло решить, заключалась в спасении огромной страны от голодной смерти. Политика Сталина (в частности, принуждение крестьян к работе в колхозах и государственное регулирование распределения урожаев) привело к самому ужасному голоду в истории, сознательно устроенному человеком. Сталин знал, что голодный крестьянин – злой крестьянин. Сколько бы миллионов людей ни отправляли на каторжные работы в ГУЛАГ, оставались еще миллионы готовых восстать, если их не накормят.

Сталину требовалось научное чудо. Ему были необходимы сорта злаков, которые вызревали бы вдвое быстрее, потребляя при этом вдвое меньше воды. Ему были нужны тяжелые колосья пшеницы, поднимающиеся под белесоватым холодным солнцем, крупный и питательный картофель, наливающийся в замерзшей почве.

К сожалению, Сталин отвернулся от единственной научной дисциплины, которая могла помочь в этой ситуации. Идея выживания самых приспособленных особей порицалась как принцип «сильные процветают, слабые сгинут», отдававший буржуазным угнетением рабочего класса. Итак, Сталин не только совершил одни из самых страшных преступлений в истории, но и пренебрег новым дарвинистским учением – генетикой, которой было суждено совершить революцию в сельском хозяйстве.

А ведь это была новая и захватывающая наука. Дарвин знал, что биологические признаки передаются по наследству, но не представлял, как. Ирония судьбы заключается в том, что, как утверждают, после смерти ученого в его собственной библиотеке был найден экземпляр научной статьи, которая позволяла ответить на этот вопрос.

Грегор Мендель был скромным австрийским монахом. Уже после смерти он стал известен во всем мире как отец генетики. Как и Дарвин, Мендель интересовался наследственностью и тем, как биологические признаки передаются от одного поколения к следующему. Правда, когда Мендель приступил к своим опытам в 1856 году, он ничего не знал ни о Дарвине, ни о его теории естественного отбора. До опубликования знаменитой работы Дарвина «О происхождении видов» оставалось еще три года.

За семь лет Мендель вырастил около 29 тыс. гороховых стеблей. Он выбирал растения с различными биологическими признаками и пытался разработать математическую модель, которая позволила бы спрогнозировать, какие черты родительских растений унаследуют их потомки.

Например, два цветущих гороховых стебля могли выглядеть совершенно одинаково, но в их генах были скрыты доминантная и рецессивная часть генетического кода. Такая часть гена называется аллель. При перекрестном опылении аллели двух родительских растений разделяются, и потомок получает общие аллели. Так, из четырех потомков мы в среднем получим один экземпляр с двумя доминантными аллелями (с сероватыми цветами), два экземпляра будут иметь серые цветы, но по одному доминантному и одному рецессивному аллелю (как родительские особи), а один потомок будет иметь два рецессивных аллеля. В результате цветы этого последнего стебля будут белыми.

Получается так называемая решетка Пеннета, которую некоторые читатели могли изучать в университетском курсе биологии.

Сначала никто не знал, как такая структура связана с естественным отбором. Но давайте попробуем учесть, как действие естественного отбора может отразиться в этой системе. Например, сероватые цветы более привлекательны для пасущихся коров. Большинство растений с сероватыми цветами съедается, а у белых цветов возрастают шансы на опыление. Следующее поколение может иметь такой вид.

По мере того как коровы съедают все больше серых цветов, возрастают шансы на взаимное опыление двух белых цветов. Дальнейшие поколения постепенно приводят нас к следующей картине.

Мы продемонстрировали простой пример того, как естественный отбор может провоцировать изменения в последующих поколениях.

Некоторые историки утверждают, что экземпляр статьи Менделя о таких опытах с горохом, которую он опубликовал в 1866 году, был найден в библиотеке Дарвина уже после смерти британца. В те времена страницы в книгах были сдвоенными и, чтобы прочитать такую книгу, их нужно было разрезать ножом для писем. Экземпляр Дарвина был не разрезан – то есть эту статью ученый прочитать не успел.

Но даже если Дарвин ее и читал, остается неясным, смог ли он понять всю важность описанных там открытий. Мендель использовал сложную математическую модель, остальному научному миру потребовалось три десятилетия, чтобы разобраться с ней. Только в 1930 году, через много лет после смерти Менделя, английский статистик и генетик сэр Рональд Фишер объединил идеи Менделя и Дарвина, совершив великий синтез.

Хотя Дарвин мог экспериментировать с одомашненными видами, например с голубями (или горохом, если бы ему пришла в голову такая идея), на тот момент еще не существовало данных о происхождении домашних пород. Никто не записал, как случилось постепенное отделение собак от волков или свиней от диких кабанов. Возможно, одомашнивание было абсолютно целенаправленным процессом – например, вы специально разводите короткошерстных собак, чтобы их потомство получалось все более короткошерстным. Не исключено, однако, что одомашнивание привносило и случайные черты – размножая животных по определенному признаку, вы обогащаете их целым букетом других незапланированных черт.

Дарвиновская дилемма еще была далека от разрешения, но Сталин уже нашел в СССР героя-биолога – Трофима Лысенко. Трофим Денисович Лысенко происходил из семьи украинских крестьян. Он заинтересовался старинным агроприемом «яровизации»[16]16
  Второе название, более характерное для западных источников, – «вернализация».


[Закрыть]. Яровизация заключается в том, что если семена некоторых растений подвергать контролируемому охлаждению, то эти растения зацветают быстрее. Например, пшеницу нужно достаточно долго выдерживать в холоде, чтобы она зацвела. Вероятно, зерно должно «убедиться», что зима прошла, впереди теплая весна, и цветы не погибнут.

Лысенко заявил, что если замораживать пшеничные зерна на две недели, то озимая пшеница будет прорастать весной. Так можно было бы решить проблему с вымерзанием зерна, происходящим при малом снежном покрове. Как настоящий лжеученый, Лысенко приписал себе изобретение агротехнического приема, который на самом деле использовался уже около 100 лет. Кроме того, Лысенко утверждал, что получаемые таким образом злаки более плодородны и урожайны, соответственно, они могут спасти от голода миллионы жизней.

Лысенко описал Сталину яровизацию в 1935 году, всего через два года после массового голода, случившегося в 1933 году. Он утверждал, что на выведение новых сортов пшеницы ему потребуется в пять раз меньше времени, чем требовали другие агрономы, а также обещал десятикратно увеличить урожайность зерновых пород. После этого он сказал и то, чего ждал Сталин: изменения, которым подвергаются семена в процессе яровизации, будут наследоваться дальнейшими поколениями зерновых.

Разумеется, эксперименты Лысенко провалились. Чтобы убедить власти, что ему удается выполнять обещания, Лысенко стал фальсифицировать результаты. Он отверг несколько научно доказанных генетических принципов, а после этого вообще отказался признавать существование генов.

До эпохи Лысенко советская биология была крайне основательной и уважаемой во всем мире. Среди американских биологов ходила старая шутка: «Если вы думаете, что совершили научное открытие, то можете быть уверены, что русские вас опередили и уже опубликовали результаты исследований в каком-нибудь малоизвестном журнале на кириллице».

Дмитрий Иосифович Ивановский в 1892 году первым обнаружил вирусы. Николай Константинович Кольцов развил идею об огромной молекуле, представляющей собой переплетенную двойную спираль, за 25 лет до того, как Уотсон и Крик в 1953 году впервые описали молекулу ДНК.

Георгий Адамович Надсон совместно с Г. С. Филипповым обнаружили, что рентгеновские лучи вызывают мутации, на два года ранее, чем это сделал американский генетик и нобелевский лауреат Герман Мюллер.

Но Большой террор, разразившийся в 1937–1938 годах, оборвал не одну научную карьеру. Сталин был убежден, что правительство, генералитет и практически все остальные слои советского общества насквозь коррумпированы и полны шпионов. Он инициировал массовые чистки, в ходе которых было арестовано около 1,3 млн человек. Половину из них приговорили к смерти. Остальных отправили в трудовые лагеря, известные под общим названием ГУЛАГ.

Неудивительно, что любого ученого, у которого хватало духа назвать деятельность Лысенко позорной, ждали застенки, пытки и даже смерть. Нескольких научных деятелей казнили по требованию самого Лысенко, который стал влиятельным, высокомерным и злым.

После Второй мировой войны состояние советской биологии продолжало ухудшаться – в те годы Дарвина стали демонизировать. Отчасти это было вызвано тем, что нацистские идеологи извратили дарвинизм, стремясь оправдать массовые убийства по расовому признаку. Нацисты считали русских и других славян недочеловеками. Поэтому во время вторжения в СССР и в годы оккупации они сжигали целые деревни, устраивали публичные казни местных жителей, подвергали людей сексуальному насилию и пыткам.

Когда за Второй мировой войной последовала холодная война и отношения между СССР и западными странами, в первую очередь Великобританией и США, сильно испортились, все западное стало считаться праздным и неправильным.

Дарвинизм был заклеймен как теория, оправдывающая исключительную власть капиталистов и богатство интеллигенции при всеобщей бедности рабочего класса.

Генетику считали инструментом американского империализма, оправдывающим расизм, существовавший в американском обществе.

В то время как все западное опорочивалось, все советское восхвалялось. Лысенко стал героем, этому способствовали не только Сталин и другие власть имущие, но и пресса. Журналисты прославляли Лысенко как воплощение босоногого ученого, крестьянского гения. Фотографии Лысенко, нежно поглаживающего золотые пшеничные колосья на фоне голубого неба, были повсюду. Его портрет с густыми бровями, ясными глазами и квадратным подбородком украшал все научные учреждения. Ему даже ставили прижизненные памятники.

Поскольку любого несогласного с Лысенко увольняли, сажали в тюрьму или казнили, следующее поколение «лысенковцев» выросло практически необразованным. Но эти люди без труда занимали влиятельные позиции в научных кругах, что отбросило науку на десятилетия назад.

Наконец, в 1948 году Лысенко ждал окончательный триумф. Сталин поддержал призыв лжеученого к полному запрету генетики в СССР. Генетические институты либо закрывались, либо реорганизовывались в лысенковском духе, их научных сотрудников распускали. Работы по генетике запрещали в университетах, удаляли материалы по генетике из учебников. Ученые-генетики были официально объявлены врагами государства.

Именно в таких условиях смог работать человек, поставивший, пожалуй, самый замечательный эксперимент по поведенческой генетике в XX веке.