Текст книги "Иномерово колесо"

Часть вторая
Иномерово колесо

Глава седьмая. Озеро Искреш

Тарсуш не поверил своему нежданному счастью. Когда рассказал ему Шатун о предстоящем походе, приуныл сначала ламан, позавидовал. «А ты отправишься с нами, добрый мой Тарсуш, и увидишь тот мир, о котором так долго мечтал!» – закончил Шатун и лукаво улыбнулся. Не было большего счастья в жизни Тарсуша, чем тот заветный миг. Всю жизнь свою он мечтал побывать за пределами Аркадака, повстречать дальних родственником из Блажьего леса, увидеть чудов в Околе да себя показать белому свету. Слезы навернулись на круглые глаза, побледнело плоское лицо – до самого дна благость задрожала. Ходил Тарсуш и не верил своему счастью, будто приснилось ему все: и радостная весть, и Шатун, и Волх.

Не один Тарсуш будто в сон попал. Сам Волх дивился задуманному: неужто в самом деле отправится он в такие неизведанные дали? Неужто возможно найти Иномерово колесо? И самое небывалое – неужели сможет Волх исправить судьбы, не только свою, но и всей земли Великовершской?

Шатун отправился в Застеньград, а когда вернулся, отдал Волху дорожную скромную одежду. Принес с нею и еды в дорогу, и посох, и новости. Мол, весь город шумит об исчезновении княжича из княжьего терема. Слухами полнится каждый Край города, а на торжище сплетничают торговки, будто обернулся Волх змиуланом крылатым да улетел прочь жизни губить да грабить города. Говорят еще, сам не свой Гнежко, ищет сына, рассылает гонцов во все стороны. С печалью слушал Волх эти рассказы. Ищет его князь, жаждет наказать за страшное прегрешение… Но Шатун, казалось, не придавал особого значения печальным известиям. Собрали они вещи в дорогу, завязали мешки заплечные, взял каждый свой посох тяжелый – и ранним утром в конце сентября отправились все трое в далекий путь.

Наступило бабье лето, выглянуло солнце из-за туч и пригрело непокрытые головы. Тарсуш с волнением миновал границу Аркадака и то и дело оборачивался, будто боялся, что погонятся за ним сырые дубы да сосны-гиганты. Только когда скрылся лес за холмами, устремил свой взор ламан вперед, в неведомые дали, в Силяжские земли. Путь они выбрали поодаль от Порога, чтобы не наткнуться случайно на гонцов или на пограничные отряды Гнежко. Миновали возделанные поля, миновали последнее селение, полупустое и тихое, и вступили через несколько дней в Силяжские земли, дикие диволюдовы наделы…

– Сам Светокос нам благоволит, – радостно говорил Тарсуш, поднимая круглые глаза к солнцу. – Освещает нам путь красным щитом.

– Не думаю, что Светокос заметил трех скромных путников, – покачал головой в ответ Шатун. – Не до нас сейчас богам, добрый мой ламан, не до нас…

Волх всю дорогу молчал и только и думал о том, как он вернется в Застеньград, когда все будет сделано. Упадет в ноги Гнежко, а там будь что будет. Исправится ли его судьба или нет… Лишь бы боль в сердце перестала морозом колоть.

Пусты были Силяжские окраины, только одинокие птицы пролетали над головами путников, только покачивалась лист-трава на ветру.

– Но как же мы отыщем Иномерово колесо? – спросил Волх Шатуна, когда остановились они передохнуть и уселись на сырую землю. – Ты сам говорил, что ни волоты, ни люди не сумели бы добраться до него. Как же нам тогда отыскать гордость Иномера?

Шатун протянул Волху баклагу с водой и прищурился, глядя на ясное солнце.

– В том нам сам Иномер поможет.

– Да как же он согласится на такое? – рассмеялся Тарсуш. – Он-то уж точно не откроет тайну! Скорее ворон по-соловьиному запоет, чем Иномер поможет трем проходимцам-бродягам узнать, где стоит его колесо!

Шатун улыбнулся и покачал головой:

– Нет нужды напрямик его спрашивать, простодушный мой ламаненок. Хитростью да смекалкой и не такие дела делались.

– И куда же нам тогда идти, если Иномера надо спрашивать? – тихо спросил Волх, в страхе представив себе гневливого бога.

– Как дойдем до озера, – качнул головой вперед Шатун, – так все и узнаем. А теперь поднимайтесь, к вечеру мы должны выйти на берег Искреша.

И снова пустились они в путь, стаптывая сапоги. Шатун все правильно рассчитал – к заходу солнца добрались они до Искреша. Раскинулось огромное озеро, будто темная скатерть посреди полей и лугов. Порос его пологий берег ивами и камышом, казался меховым воротником, укутавшим шею красавицы. Опускалось красное солнце за горизонт и светили лучи в самое озеро. Тарсуш радостно вскрикнул, только завидев Искреш, и бросился бегом вперед, как дитя малое, поскорее выскочить на бережок да рассмотреть таинственное озеро. Подойдя ближе, скинул Шатун на берег мешок и приказал:

– Остановимся на ночлег тут. Разожгите костер да наберите воды, а я скоро вернусь.

И ушел куда-то, не сказав ни слова. Тарсуш собрал хворост, Волх развел костер. Тарсуш с любопытством смотрел на пламя, будто никогда раньше не видел такого большого огня.

– А правда, что есть у людей забава такая – прыгать через костер?

– Правда, – ответил Волх, грея озябшие руки. – То обычно ранней весной устраиваем, до Морохиной недели.

– И каков тот огонь – гнежев, светокосов или же волозаревый подземный?

Волх даже призадумался: никогда не приходило ему в голову такой мысли. Прыгали молодые через пламя, даже девицы скакали, будто оленята. Вспомнилось Волху, как Милада высоко прыгала, выше всех прочих девиц, как смеялась громко и заливисто, и что-то кольнуло его в самое сердце – не увидит он ее больше, а если и увидит, то только с плахи… Но отогнал от себя Волх такие мысли: не дело без надежды на такой путь задуманный ступать, не дело не веровать в победу, когда такой подвиг предстоит.

– Так ведь Светокосов огонь, – кивнул на закат Волх, – от гнежего огня зажегся. А Гнеж Явор-древо запалил, чтобы Волозаря выманить… Выходит, один огонь на свете.

– Странно люди думают, – удивленно протянул Тарсуш. – Ламаны знают, что есть огонь вышний – Светокоса огонь, есть огонь Гнежев – наш пламень, а есть подземный огонь, самый жаркий и неукротимый, Волозарев.

– Давай рыбы поймаем, – предложил Волх, чтобы не продолжать препираться. – Хоть и проклятое озеро, да рыба везде одинаковая.

– У людей все проклятое? – спросил Тарсуш.

– Почти все, – рассмеялся Волх и отправился к берегу, чтобы наудить рыбы. Ламаны не едят ни мяса, ни рыбы, ни птицы, а вот Шатун вряд ли откажется от хорошего улова. Уселся Волх на берегу, подобрал прутик, вытянул из пояса льняную нитку. Завязал узелок – вот и готова удочка. Закинул конец ее в воду и принялся поджидать. У воды было холодно, по озеру расстилался молочный туман. Долго Волх сидел, не ловилась рыба, не хотела хватать наживку. Уже хотел было Волх отказаться от затеи, как вдруг стало клевать. Так сильно тянуло веревочку, что ухватился двумя руками за нее Волх и со всей силы дернул. Выскочила из воды молоденькая щука, ухватил Волх ее руками, а она бьется, хвостом машет.

– А ну, – даже прикрикнул Волх. – Поймал я тебя!

Щука была небольшая, но силы в ней было немало. Билась, билась, да не могла вырваться. Хотел было Волх стукнуть ее о прибрежный камень, как вдруг услышал девичий голос:

– Добрый, любезный молодец, не губи меня, не бей об камень…

С удивлением заозирался Волх по сторонам – уж не шутит ли кто?

– Отпусти меня обратно в Искреш, отпусти к родимой матушке!

– Ты, что ли? – спросил у щуки Волх. Где же это видано, чтобы человечьим голосом рыба говорила?

– Я, добрый человек. Выпусти рыбицу, не губи, не мучай!

Неловко стало Волху, стыдно. Не думал он, что в Искреше водятся дивьи рыбы, говорящие человеческим голосом. Подошел он к воде, отцепил крючок от щуки и осторожно опустил ее в холодную воду.

– Спасибо тебе, любезный свет мой, молодец! Не забуду я твою доброту, каждому расскажу о твоей честности!

И скрылась из виду, как если бы все княжичу привидилось. А Волх с тоской смотал и убрал удочку – не будет на ужин рыбы, не отведает он щучьей похлебки. Придется хлебом перебиваться да ягодами, которые ламаны насобирали им в дорогу.

Шатун так и не вернулся дотемна, и тогда Тарсуш и Волх легли почивать, не беспокоясь за него, – ведун нигде не пропадет. Спалось на земле у Искреша мягко, будто на богатой перине, комаров да мух не летало, а потому проспал Волх до позднего утра и только от разговора и пробудился. Переговаривался кто-то неподалеку негромкими голосами, вел тихую беседу. Почудилось Волху сначала, будто снова он младенец несмышленный, будто спит он у себя в княжьем тереме, и перешептываются в углу няньки с маленькой Миладой. Сошло видение, прояснился взгляд, и он проснулся.

Сел Волх, потянулся и огляделся. Тарсуш ел на поваленном бревне, поглядывая за спину княжичу.

– Где Шатун? – Спросил Волх. – Видел ли ты его сегодня?

Молча кивнул Тарсуш на озеро, обернулся Волх и увидел: в стороне, у самого берега, сидит на земле Шатун, а рядом с ним по пояс в воде стоит мальчишка не старше семи лет, голый и мокрый, будто купался только что в холодной воде, да так и не решился выйти на берег.

Увидел мальчуган, что Волх проснулся, и приветливо помахал ему ладошкой. Волх отважился подойти.

– Доброе утро, – поздоровался он.

– Доброе, княжич, – ответил Шатун.

– Доброе-доброе, Волх Змиуланович, – звонко, будто водица, рассмеялся мальчишка. – Как спалось тебе у Искреша? Не жестко ли, не шумно ли?

– Спалось, будто в детской колыбели, – честно ответил Волх, присаживаясь рядом с ними. – Ни комаров, ни гадов ползучих, будто за пазухой Волозаря – тепло да спокойно.

– На то и Искреш, – гордо улыбнулся малыш. То и дело поводил он руками по глади озера, покачивался из стороны в сторону, будто и не холодно ему было. – Хоть и почитаете вы, люди-полмыки, Искреш проклятым, да тут получше любого терема спится. Наберите воды из озера, да просто так не пейте – будет вам эта вода получше любого снадобья.

– Неспроста считают люди Искреш проклятым, – спокойно заметил Шатун. – Течет его вода из самого Моролесья, а дальше – в Порог вливается.

– Что правда, то правда, – закивал малыш. – Течет из самой чащи моролесской… Да только не пускаем мы сюда ни хвори, ни гари. Чистое озеро, сам слежу.

– Неужто не приплывает к вам из Моролесья дурных вестей? – спросил Шатун. Голос его стал глуше и серьезнее.

Малыш ходил по мелководью, то и дело глядя себе под ноги и переступая по каменистому бережку. Губы у него были синими, но не дрожал он и не ежился.

– Приплывает, Шатун, и что-то пострашнее вестей. Бывает, мертвечину вынесет – то зверей лесных, то кости чьи-то, то кокорыг окаянных.

– Кокорыг? – переспросил Волх.

– Ламаны, ушедшие в Моролесье, не все сохранили быт и уклад, привычный твоему глазу, – объяснил Шатун. – Множество из них отравилось воздухом чащи и позабыло заветы дедов… Питаются они теперь сырым мясом и не помнят своих предков… Потому и зовутся они кокорыги – не ламаны уже, но еще и не звери.

– Не пускаю я такие подарки от темного леса в свои воды, – покачал мокрой головой малыш. – Чистый Порог остается, добрый. Но с каждым днем все сложнее защищать Искреш, все больше грязи да яда…

– Скажи нам, – Шатун глянул на Волха, потом перевел взгляд на мальчика. – Знаешь ли ты, ведающий о всех водах по эту сторону Кромы, есть ли путь до Иномерова жилища?

Мальчик нахмурил брови и выпятил нижнюю губу. Опустился вдруг в воду по самую шею и помолчал.

– Уж не поссорить ли ты нас решил, Шатун? Не простит мне старик, если разболтаю, как до него добраться, как ту дорожку отыскать…

– Не узнает он этого, не заметит он даже нашего прихода, – Шатун улыбнулся мягко и заботливо. – А дело наше серьезное и важное, только ты нам помочь и можешь.

Нырнул мальчик под воду и не было его видно. Когда всплыл он снова – был уже далеко от берега.

– Не могу я вам ничего сказать, Шатун, не моя эта тайна.

Шатун поднялся и крикнул в ответ:

– Не ради развлечения спрашиваю, а ради дела. Неужто не скажешь мне, как найти Благова внука? Сам говорил, как сложно воды озера чистыми удерживать, а нам помочь не хочешь? Дурной же ты хозяин, если не думаешь о своем имении!

Снова нырнул мальчик и снова всплыл – уже ближе к берегу. Долго молчал, долго держался на плаву, и, наконец, негромко ответил:

– Запретил мне Иномер болтать, Шатун… Запретил рассказывать. Что за дело у вас к нему, если ты решил у меня спрашивать? Как связано оно с чистотой вод Искреша?

– Дело важное и срочное, каждый день дорог. Не было бы спешки – не стал бы я тебя беспокоить, воду волновать. Сам знаешь: тучи сгущаются над Моролесьем, дрожит Великовершская земля, ломается. Неужели не думал ты, в чем беда?

Мальчик отплыл в сторону к самым кувшинкам. Помрачнел, будто муж великовозрастный, будто старик, нахмурился:

– Ведаю я, что времена нынче не лучшие… И понимаю, что только хуже да страшнее будет… Но не известно мне, как исправить это. Мое дело – Искреш охранять, воду беречь.

Обернулся к Шатуну и спросил:

– Знаешь ты, как исправить, что творится? Знаешь, как уберечь озеро от моролесского яду?

– Знаю, – кивнул Шатун. Тогда мальчик снова нырнул, и не было его видно долгое время. Забеспокоился Волх, не утонет ли, но вынырнул тот в отдалении.

– Сказать я тебе ничего не могу – клятва на мне. Но сестры мои, утицы речные, знают дорогу. Это все, чем я могу помочь вам, Шатун…

Сказал – и исчез под водой. Поднялся тут же Шатун и пошел к лагерю, Волх подскочил и побежал следом. Не понял он ни слова из совета мальчика, да и без этого вопросов было много. Но Шатун только молча собрался и приказал Тарсушу затоптать кострище, а Волху – набрать воды из озера.

– Не сказал он нам ничего, – покачал головой Волх. – Как же нам теперь быть? Каких таких утиц спрашивать?

Шатун улыбнулся, будто ребенку, а потом поднял взгляд вверх. Запрокинул Волх голову и увидел: над Искрешем взмывали в небо стаи утиц, хлопали серыми крылышками да летели стрелой дальше в Силяжские земли.

– Вот так нам утицы и помогут, княжич, – кивнул Шатун. – Летят они к морю, минуя все Силяжские земли, и пролетают над Иномеровом жилищем. Туда мы и пойдем.

Собрались путники и отправились в обход озера, то и дело посматривая наверх, провожая взглядами стаи уточек. Когда Шатун прошел вперед, обернулся Волх к Тарсушу и спросил:

– А что это за дитя было, Тарсуш? Неужто живет он тут совсем один, будто сирота?

Тарсуш покачал головой и ответил:

– Не сирота это, Волх, а дух водяной. Хозяин рек и Искреша по эту сторону Кромы. Знавал он те времена, когда ламаны еще переправлялись через озеро на плотах, гуляя в гости в Блажий лес к своим друзьям да родственникам. Не обманывайся лицом, которое видишь… Многое скрыто и непонятно для людей, но многое острым умом постижимо.

Призадумался Волх. Рассказывали в Застеньграде, будто живет на дне Искреша чудовище склизкое, будто отравляет оно всю воду в берегах, питается гусями залетными и может девиц похитить с самого берега… Не похож был водяной дух на это чудовище, не казалось, чтоб занят был он порчей воды да берегов… Как много еще придется узнать Волху о настоящем мире, а не о том, какой придумывают бабки да дети?

Глава восьмая. Нежданные гости

Солнце то пряталось за облака, то снова выглядывало, будто румяная девица из окошка. То и дело срывались одинокие капли на головы путникам, то и дело поднимался и мчался в неведомые дали Стокрылый Ветер. Серые стаи уток тянулись куда-то за горизонт, Шатун постоянно поглядывал наверх и сверял по ним дорогу. Миновали они уже и безвестный ручек, и небольшую березовую рощу с безымянным памятным камнем на земляном бугре, и долгие холмы… Вечерело, Светокосов щит катился к закату. Остановились путники переночевать в чистом поле. Костер не из чего было разжечь, так что перекусили в потёмках, да и спать легли. Снилось Волху снова его далекое детство, снилась могила княгини, снился его новый, неиспробованный еще лук…

Проснулся Волх от шепота Тарсуша. Голос ламана был испуганным. Встряхнул Волх головой и сел. На востоке уже забрезжила тонкая полоска света.

– Волх, – шептал Тарсуш. – Волх, гляди!

Он потер глаза и проследил, куда указывает ламан. Вдали на холме стояла, вздернув нос к небу, волчица.

– Где Шатун? – тут же спросил Волх и протянул руку к своему оружию. Было у него с собой двадцать стрел, тонко оперенных, не стрелянных. Волчице до Волха и Тарсуша всего-ничего, да может, не бросится, не нападет…

– Не знаю, проснулся – не было его.

Волх наложил на тонкую звенящую тетиву стрелу и приготовился. Может, уйдет прочь хищница, может, не тронет одиноких путников… Горел бы костер – не сунулась бы коварная, да только нет у них огня, только посохи да лук со стрелами.

– Пугни ее! – попросил Тарсуш. – Не хочу я встретить утро в волчьем брюхе…

– А ну как нападет? – покачал головой Волх. – Зря озлобится на нас…

Волчица повела носом и двинулась в их сторону, легко и быстро, будто речка потекла. Натянул тогда Волх тетиву и спустил стрелу-птицу… Увернулась волчица, будто бы и не заметила: только скорость набирает, летит уже на них.

Волх выстрелил второй раз – но ловко отскочила в сторону хищница, не страшны ей были стрелы каленые. Испугался Волх, вскочил на ноги и третью стрелу выпустил – и эта стрела мимо пролетела. А волчица уже мчалась, будто по воздуху летела. Тарсуш поднялся, схватил Волха за плечо, не зная, что делать и как укрыться от страшной напасти. Приготовился Волх встретить волчицу ударом лука, уперся ногами в сырую землю. То не волчица по земле мчится, то смерть их на черных крыльях летит…

Вдруг, будто из-под земли, вырос перед Волхом и Тарсушем Шатун. Выкинул он руку правую вперед, прыгнула волчица в воздух, да будто бы на стену невидимую натолкнулась. Взвизгнула она по-щенячьи, опрокинулась назад. Рухнула на землю, а как коснулась травы – обернулась человеком.

Ахнули тут Тарсуш и Волх, но не от испуга, а от удивления.

Лежала перед ними на земле нагая девица, волосы по плечам разметались, руки белые в стороны раскинулись. Скинул с себя Шатун плащ из медвежьей шкуры и осторожно набросил на девицу. Не доводилось Волху видеть волкодлаков, хоть и был Гнежко из этого рода. Не доводилось княжичу смотреть на то, как зверем человек оборачивается, да только вдруг задрожало его сердце, затрепыхалось… Знакома была она ему.

– Лада! – воскликнул Волх и бросился к ней на землю.

Милада укрылась шкурой, откинула волосы с лица и глянула на Волха. Даже в полумраке сияли ее ясные глаза ярче звезд.

– Миладушка, – обнял ее Волх, – откуда ты здесь? Как ты здесь? Отчего ты в шкуре волчицы?

Не успела Милада ответить, как испугался Волх не на шутку: а ну как искала она его, чтобы смерти предать за измену князю-отцу? В страхе отстранился от нее Волх.

– Я три дня и три ночи ищу тебя по всем границам, княжич, – проговорила Милада, осматривая Волха и его спутников, с удивлением остановив взгляд на Тарсуше. – В шкуре волка я, потому как с юности волчицей оборачиваюсь, а отыскать тебя только зверь и смог бы… Как пропал ты из детинца, так места себе не находила, каждую ночь во снах видела…

– Почему же ты мне не рассказывала… – с отчаяньем промолвил Волх. Неужели жила рядом с ним волкодлака, а он не замечал того? Неужели прохлопал рядом с собой дивьего человека?

– Боялась я тебя, Волх. Не до меня и моих тайн было тебе, – тихо сказала она в ответ и покраснели ее белые щеки.

– Прости меня, девица, – проговорил Шатун, – что выбил тебя из твоей шкуры. Зачем ты напугала нас, зачем мчалась, будто погубить хотела?

– Забыла я, что не знает Волх обо мне, бежала со всех ног, чтобы обнять его… Простите и вы меня, глупую, от радости позабыла обо всем на свете, не со зла вас напугала…

Волх глянул на Шатуна, а потом перевел взгляд снова на Миладу. Прикрывалась она стыдливо шкурой, закрывала белое тело.

– От радости? – не поверил ей княжич. – Ты искала меня… И с радостью нашла?

– Конечно, – кивнула Милада и засверкали ее глаза, будто камни драгоценные. – Искала я тебя, все ноги сбила… Когда напала на твой след, счастью своему не поверила… Бежала без отдыха, мчалась скорее отыскать тебя…

– Но зачем я тебе? – сорвался с губ непрошенный вопрос. Гулко застучало сердце, заволновалось, будто синее море.

Милада сдвинула соболиные брови, с сомнением уставилась на Волха и сказала такие слова:

– Волх, как сбежал ты из родимого дома, так заболел Гнежко, слег в постель и почти не поднимается. Ушла вся сила его, ушло здоровье. Только зовет он тебя день ото дня, только ищет тебя глазами по комнате…

– И зачем я ему? – негромко спросил Волх, не смея поверить. – Уж не на плаху ли он меня кличет? Уж не веревочку он мне плетет на перинах лежа?

– О чем ты, светлый княжич? – удивилась Милада. – Ищет он сына своего родимого, зовет дитя неразумное. Зачем ты сбежал? Зачем сердце старика разбил?

– Милада, – обратился тут к ней Шатун. – Давно ли ты ела? Давно ли пила? Давай присядешь отдохнуть, девица-зверодлака.

Укуталась Милада в шкуру Шатуна и жадно набросилась на еду, будто не ела она сто лет или больше. Брала руками Милада и хлеб, и вяленое мясо, запивала водой, а Волх смотрел на нее и не мог нарадоваться. Хоть и тревожно ему стало от ее слов, но увидеть ее лицо еще раз оказалось счастьем. Ела Милада, будто простолюдинка, жадно откусывая от хлеба, а Волх любовался ею, и не было на свете прекраснее девицы.

– Кто вы? – наконец спросила Милада, чуть насытившись, но продолжая кусать хлеб. – Куда вы идете и почему ты, Волх, сбежал с ведуном и… ламаном?

Косо посматривал на Миладу Тарсуш, не понравилась она ему. Да и не мудрено, что не пришлась ламану девица – воевал его отец с вильчурами, воевал на Кокоровой Сечи и погиб там от лап и когтей одного из Миладовых предков.

– Меня зови Шатуном, а это – Тарсуш из Аркадака. Идем мы туда, куда никто не ходил.

Волх вздохнул и посмотрел на Миладу с тоской:

– Ушел я от вас, потому что не нужен я в детинце никому. Князь хоть и тоскует, да успокоится, не беда мой уход.

Милада покачала головой и ухватила Волха за руку:

– Куда же ты направился, княжич? Знаю я, как приходилось тяжко тебе в отцовском доме, но неужели готов ты вот так… Бросить все и в походной одежде пойти в самые дали Силяжских земель?

– Милада… – но Волх побоялся говорить, куда держит путь. Шатун строго посмотрел на него, а сам сказал:

– Добрая девица, отправляйся домой, сообщи отцу Волха, что жив и здоров он, да искать его не надо – ушел он, а если вернется, тогда пусть Гнежко пир устроит, да меды разбавляет, гостей кормит. Нескоро это будет, но если увенчается успехом наш дальний поход… Все вы узнаете об этом.

Милада отложила в сторону хлеб и откинула волосы на спину. Давно не видел Волх ее простоволосой, давно не видел такой строгой. Сложила она белые руки на груди, будто лебедушка крылья, и строгим голосом произнесла:

– Отвечай мне, княжич, куда ты держишь путь? Что ты задумал?

– Путь мой далекий, а дело мое – сложное. Отправляйся в Застеньград, Милада. Без тебя Гнежко совсем захворает, без тебя совсем затоскует.

– Поклялась я, что не вернусь без тебя, – сказала Милада и в самое сердце пронзительным взглядом глянула. – Поклялась, что доведу тебя до Застеньграда, верну в дом.

– Нельзя нам наше дело откладывать, девица, – молвил в ответ Шатун, поглаживая бороду. – Нельзя возвращаться, пока не сделаем.

– Да что же за дело это такое, что в Силяжские земли к чудам вас потянуло?! – Воскликнула Милада, и щеки ее налились румянцем, будто спелые яблочки. – Кончайте загадками говорить!

– Что же… – протянул Шатун. – Идем мы в жилище Иномера. Спросим его, где стоит его колесо. Как выспросим – путь наш будет лежать в горы Подраг, на указанную вершину. А там Волх Змеерожденный раскрутит колесо и вернет Благо на все Великовершие.

Захлопала глазами Милада, замолчала. Не поверила сначала она словам ведуна, засомневалась. Уж не дурят ли ее? Уж не насмехаются ли над ней? Да только Волх не улыбался, смотрел так печально и серьезно, что вздрогнула Милада и ахнула.

– Это правда? Заржавело Иномерово колесо? Говорила Зайчиха мне, что неладное творится со всей землей Великовершской, да не верила я, все сомневалась…

Волх обнял Миладу за плечи и покачал головой:

– Правда все, что Зайчиха говорила… Судьбы людей и диволюдов запутались, переплелись, все в колтунах да узелках. Кто-то остановил Иномерово колесо да не пускает Благо в Великовершие… Шатун узнал о том и нашел меня, чтобы я помог ему раскрутить колесо и вернуть благость на наши земли.

Милада приложила ладонь к губам и замолчала, переводя взгляд то на Волха, то на Шатуна. Вот уж сказки так сказки! Где это видано, чтобы смертные за Иномеровом колесом отправлялись? Тревога и недоверие засверкали в ее ясных глазах, будто отражали они неверный свет восходящего солнца.

– Но почему ты? Ты же человек!

– Отчасти, – с грустной улыбкой поправил Миладу Волх. – Не забывай, кто мой отец и от кого я родился.

– То не ведомо, никто не знает, правда ли, что ты сын змиулана, а не князя Гнежко, – строго покачала головой Милада. – Не узнать этого, не проверить. А ты решился на домыслах жизнью рисковать?

Волх хотел было возразить ей, но вмешался Шатун и густым голосом заглушил раздор:

– Милада, милая девица, знаешь ты теперь правду. Хочешь – расскажи Гнежко, а не хочешь – утаи, твое дело. Но нам пора двигаться дальше, солнце уже встало. Отправляйся домой, плащ оставляй себе.

Но Милада вдруг поднялась – рост ее был немал. И посмотрела на Шатуна суровым соколиным взором:

– Я поклялась волчьей кровью вернуться с Волхом, а потому не пойду я назад, пока дорожка Волха не доведет его до Застеньграда.

Волх тоже поднялся и проговорил:

– Нет, Милада. Отправляйся к моему отцу, утешь его. Я вернусь, когда выполню свой долг перед Великовершием, перед всей Еромой-матушкой. Носит она меня уже семнадцать лет, окаянного выползка, а я теперь могу ей отплатить, излечить ее болезни… Отправляйся одна.

Шатун и Тарсуш тоже поднялись на ноги и принялись собираться, будто не замечая Милады. Тут уж девушка не выдержала, упала на колени перед Волхом и прокричала:

– Не прогоняй меня, светлый княжич! Не пойду я одна, не прощу я себе, если нарушу данную клятву! Буду за вами голодной волчицей бежать, буду за вами пыль дорожную вдыхать, не отступлюсь и не уйду от тебя, светлый Волх, не могу я слова нарушить!

Испугался Волх, стал поднимать Миладу, а она плачет, в грудь себя бьет и глазами молит, будто жизнь ее отнять вознамерились.

– Прости меня, Ладушка, прости меня, солнце мое красное, – уговаривал Волх, – не идти тебе с нами, не искать тебе Иномерово колесо – утешай моего батюшку, возвращайся в Полму.

– Ох, не губи меня, светлый княжич! Не найду я дороги назад, все слезами уливаться буду и тропинку не разгляжу! Лягу в поле, пусть птицы дикие меня съедят, не воспротивлюсь их злым когтям! Прыгну в Искреш, пусть рыбы меня быстрые терзают, не воспротивлюсь их острым зубам!

– Милая мой Ладушка, свет мой, – плакал Волх в ответ. – Дорога ты мне больше, чем сестра родная. Не могу я тебя с собою взять, не могу в путь тебя вести. Возвращайся к своей матушке, береги моего батюшку – не рви ты мне сердце рыданиями!

Снова упала Милада на колени и ухватила Волха за руки:

– Не пойду назад – только если сам меня за волосы потащишь. Не пойду назад – только если мертвую понесешь. А пойду вперед – с тобою рядом!

Глянул Волх в отчаянье на Шатуна, а тот только грустно смотрел на Миладу, горько ему было от каждого ее слова. Подошел ведун к Миладе, поднял ее на ноги и встряхнул, будто куклу тряпичную:

– Хватит слезы лить, землю поливать. Возьмем мы тебя с собой, зверодлака-волчица. Если так ты предана Волху, будешь отвечать за него, как нянька за дитя малое. Да смотри, зря языком не болтай – не в сад с девицами щебетать вылетела, а в земли Силяжские, дикие да крутые. Утри слезы, Милада, и собирайся – путь нам предстоит неблизкий, некороткий.

Так и отправилась с ними Милада Лучезаровна, зверодлака из Застеньграда, племянница князя и милая сердцу Волха сизая голубка. Шатун был спокоен и ровен по отношению к девице, Волх скрывал свою радость и беспокойство, а Тарсуш только угрюмо хмурился и избегал ее взгляда. Двинулись путники дальше – предстояло им перейти Силяжские пустоши.