Текст книги "Детонация"

И сказка должна оставаться сказкой. И я даже вполне успешно убедила себя в этом к тому времени, как мой контуженный слух выхватил обрывок разговора:

«Личное распоряжение командующего. Лэррингтон контролирует…»

Порывисто коснулась рукой шеи. Нервно скользнула пальцами за ворот рубашки, сжала плотный край под тканью. Грэм… Что ж, во всяком случае, убивать меня он пока, кажется, не собирался. Иначе зачем бы ему меня спасать? А в том, что вытащили нас очень быстро и прицельно именно нас, не было никаких сомнений. И так же стремительно погрузили в вертолёт, чтобы через пятнадцать минут передать военным медикам Аперта. А ещё спустя полчаса мы уже летели домой.

Когда курьер в форме внутренних войск принёс мне прямо в квартиру коробку, внутри которой обнаружилась личная защита точно моего размера, я усмехнулась. Когда нашла такую же в кабинете на работе – удивилась. А когда ко мне вернулась моя машина – напряглась.

Автомобиль был вроде бы тем же. Но треснутое уже два года как, лобовое стекло оказалось вдруг целым, пропала ошибка с приборной панели, стали жёстче тормоза, а управление чутче. Машина была и моя, и не моя точно. О ещё одном комплекте персональной брони в салоне говорить не имеет смысла. Что о нём говорить? Он там был. И я совершенно не желала об этом думать.

Я понимала, что так он, вероятно, пытается выразить благодарность, если она, конечно, была, за бесподобно проведённое время. Но. Неужели нельзя было сделать это по-другому? По-человечески? Того «спасибо» перед отъездом было достаточно. И самое главное, оно ни к чему не обязывало! Мало того, я испытывала благодарность, даже несмотря на свой откровенный, ничем не прикрытый идиотизм. Точно до этих вот сюрпризов в кабинете и машине.

К тому же Бобби и так смотрел на меня криво и недобро с самого моего возвращения. Что было у парня в голове, знать я не хотела не меньше, чем думать о подачках Лэррингтона. А ведь так хорошо расстались, с таким упоительным послевкусием. И вот зачем он всё испортил?

Бобби неожиданно опустился рядом. Обнял осторожно за плечи.

– Замёрзла? – скорее почувствовала, чем услышала, я. Потому что говорил он точно в моё контуженное ухо, щекотно и смешно шевеля дыханием пряди. Я поёжилась и коротко засмеялась, теснее прижалась к другу, выжимая крохи тепла из моего тощего оператора. Он не сопротивлялся.

Кивнула на Дилла:

– Как он?

– Спит. Мы успеем, не переживай, – потёр моё плечо. – Поспи и ты тоже.

Усмехнулась и покачала головой. Шутишь?

– Я серьёзно, Карри, – и вдруг без перехода прямо спросил: – Что у тебя с Лэррингтоном? – И рука на моём плече стала жёсткой.

Бобби, Бобби…

– А что у меня может быть с герцогом Дакейти, по-твоему? – вскинула беззаботно брови, прижалась к плечу того, кто был мне почти братом. – Вот именно, Бобби. Журналисты и герцоги несовместимы, мой прекрасный защитник.

– Он обидел тебя?

Молчи, молчи Бобби. Но он хмуро и решительно не отвёл глаз.

– Нет, Бобби. Ему не может быть дела до таких, как мы. И он меня не обижал.

– Но ведь самолёт откуда-то взялся. – Глаза нашего всегда такого живого Роберта по-прежнему теряли свет, будто кто-то выдёргивал один за другим светодиоды из фонарика.

– Мы были в прямом эфире. Сюжет мог получиться резонансным, – пожала плечами. – Что я тебе объясняю? Ты всё знаешь сам. Если Дилл… Если мы не вернёмся, будет новая волна выступлений и протестов и куча всего ещё – как сработают пиарщики и сепаратисты.

– Почему-то не думаю, что Рэман смотрел нас в прямом эфире, – едко заметил он.

– А Лэррингтон то есть смотрел?

– Почему нет? Хотел на тебя полюбоваться, вот и…

– Роберт. Не пори чушь. Иначе порка настигнет тебя! – заметила меланхолично и прикрыла глаза. – Вот скажи, при чём тут Лэррингтон? Я видела его один раз в жизни! – Сейчас я даже почти не лукавила. – Да, соглашусь, мужик впечатляющий, но что с того?

– Ты вернулась другой.

Резко, слишком резко, Бобби.

– Ерунду говоришь. Мы просто не виделись неделю. Только и всего. – В руках моего оператора стало неожиданно тесно и жарко, я вывернулась и заметно отстранилась. – Что вообще на тебя нашло?

Кого ты обманываешь, Карри?

– Ты прекрасно знаешь сама, – зло сощурился Роберт. – И, кстати, как думаешь, детка, отчего нас сопровождают истребители?

– Шутишь…

Он кивнул в сторону иллюминатора:

– Пара. Почти от самого Аперта.

Этого не может быть. Просто не может. Я дёрнулась в сторону маленького круглого иллюминатора, больше похожего на бойницу. Достаточно далеко, но не так, чтобы я не смогла рассмотреть, шёл истребитель, чуть выше нас и опережая.

– Справа ещё один. Такой же.

– Вот дрэк… – выругалась тихо. За шумом двигателей не должно было быть слышно. Мы же над нашей территорией. Зачем сопровождение?

– Вот и скажи мне, малышка, что у тебя с долбаным герцогом?

– Ты забываешься, Роберт, – резко и плотно сжала губы.

Или всё-таки хочет меня убить? Отправить под трибунал? За что? Понятия не имею, но уверена, он что-нибудь придумает. Тогда зачем прислал мне броник? Дрэков Лэррингтон. Как же меня угораздило?

А может?.. Сердце вдруг взволнованно зачастило. Да нет. Глупость.

– Сопровождать нас могут только по одной причине. – Я напряжённо изучала семь километров воздуха под нами. – Мы нужны для тактической манипуляции. Без вариантов, Бобби. Мы влипли. Прощай, спокойная, размеренная командировками жизнь. Как минимум на год. А там, глядишь, отпустят, – сказала как можно равнодушнее и ровнее.

– Дрэка с два я позволю затащить меня в студию, – зло зашипел Бобби.

– Тебя не спросят, – мрачно отвернулась от окна и забралась с ногами на жёсткую скамью. Как же холодно. Грузовой отсек был маленький. Как раз для носилок Диллана. В пассажирскую часть мы переходить отказались, хоть сопровождающий капитан, или как его там, настаивал очень. Возможно, в том отсеке было бы теплее.

Сейчас меня заботил совсем другой вопрос. Знал ли Бораг, куда именно нас отправляет? И не был ли произошедший эпизод спланирован заранее, а то и вовсе срежиссирован? Неуютно сделалось на душе. Вспомнились сразу и заискивающий взгляд Чета, и то, как он сулил почти золотые горы за одну маленькую командировку, которая активной горячей точкой ещё не значилась. Вчера не значилась.

Какова вероятность, что шеф решил слить нас и поднять себе этим рейтинг? Не слишком ли дорогая жертва для одного дня в топе? Три обученных, заточенных под конкретный канал специалиста, которые, не рассуждая, берутся за командировки любой сложности, два кофра оборудования. Не могу поверить. Но кажется, это именно так.

Не нравится мне всё это. Или это даже не Бораг? Дрэк. Лэррингтон или Бораг? Обе версии с равной долей успеха могли быть как верными, так и нет. Проблема была в том, что и тот и другой могли оказаться единственными, кто в состоянии обеспечить нашу защиту. И к кому же теперь обратиться? И как опять не загнать себя в западню?

Я застонала, обхватив голову руками.

– Болит? – встревожился Роберт.

– Посмотри, как там Дилл, – качнула подбородком в сторону крепко зафиксированных носилок. – Нам надо держаться вместе, Бобби. Мы реально влипли.

Мой оператор странно дёрнул лицом, то ли улыбаясь, то ли морщась.

– Мы и так, моя девочка. Мы и так.

* * *

– Ты говорил, у тебя две новости. Начни с плохой. Не люблю омрачать добрые вести. – Рэман присел на краешек огромного стола и сцепил руки на груди, закрываясь. В большом белом кабинете было много долгожданного воздуха и спасительной прохлады.

– Ты так уверен, что есть и хорошие? – Грэм мрачно усмехнулся. Болела голова. Невыносимо. Ещё сутки – и химию из организма придётся выводить медикаментозно.

– Уверен.

Ветер злобно гнул старые деревья за окном. Грэм сжал зубы – посадка может быть некомфортной.

– А я – нет, – тихо выдохнул командующий. – Начну с логичной. Я нашёл Сневерг, – сказал без перехода.

Рэман поднялся.

– В каком смысле? Замок? Я знаю, ты был именно там.

– Точнее, Сневерг нашли меня.

– Похоже на бред под стимуляторами. – Рэман подошёл вплотную, приподнялся на цыпочки и фамильярно оттянул веко Грэма вниз.

– Что ты делаешь, Рэй? – шарахнулся в сторону, пытаясь отмахнуться от друга.

– Смотрю, как давно тебе пора в больницу. Четыре дня?

Грэм мрачно кивнул. Не говорить же ему, что, не считая тех трёх часов, которые он смог себе позволить четыре дня назад, к вечеру будет уже семь, как он на ногах.

– В прошлый раз после третьих суток меня восстанавливали неделю. Давай-ка спать, дружище.

– Я должен рассказать. Важно, Рэй. Ей нужна защита. Точнее, им обеим.

– Сневерг – женщины?

Грэм молчал. Просто смотрел напряжённо и пристально, а потом всё-таки заставил себя произнести это вслух:

– Младшая сегодня чуть не погибла.

– Дурдом какой-то. Как?

– Новости кто у тебя мониторит? Перестрелку в Охаше видел?

– Нет. Не видел. Докладывали. Но посмотрю. Ох, и любишь ты мне задачи моделировать.

– Если всё так и есть на самом деле, она твои задачи как раз и сможет решить, – всё больше мрачнея и как-то сутулясь, тихо проговорил Грэм.

Рэман смерил его быстрым взглядом, нажал кнопку на столе, крикнул:

– Медиков ко мне!

– Не надо. Я сам, – командующий распрямился, бросил: – До завтра, Рэй, – и вышел из кабинета надёжного, в чём он до недавнего времени был уверен, друга – Рэя Рэмана, главы Союзных Земель.

И там, где Рэман уже не мог бы услышать, странно прошептал, сжав до хруста кулаки:

– Прости. Прости… прости меня, Карри.

Остановился, не в силах сладить с дыханием, болезненно чувствуя обречённость, непоправимость того, что только что натворил. Горько сглотнул, чувствуя мучительное у сердца, и успел выхватить взглядом показавшихся из-за угла людей в белых комбинезонах. Вот только спать он сейчас точно не сможет.

Успокаивало одно – пока он будет в отключке, а то, что это произойдёт, – лишь вопрос времени, Рэман позаботится о ней. Глаз с неё не спустит. В этом Грэм теперь был уверен.

Гадко царапало внутри, и он всё пытался от этого отмахнуться, послушно двигаясь за людьми в белом и позволяя им находиться рядом. А потом, когда они достигли наконец большой белой комнаты, где горько пахло инъекциями и болью, взглянул устало на сопровождение, молча лёг на кушетку и заснул. Мгновенно. Тревожно и чутко. Как всегда. Кроме тех двух ненастоящих ночей, которых, кажется, не было…

* * *

Нас вызвали на ковёр, едва утро уверенно высветлило окна. Сначала позвонил Бораг. Потом секретарша Бэ́Босса, а потом Бобби. Он сонно пыхтел в трубку совершенно такой же сонной мне. И я, ещё продолжая спать, кивала собеседнику. Впрочем, это тоже могло мне присниться.

– Бобби? – нетвёрдым сонным голосом поинтересовалась наконец у оператора-кудряшки.

В трубке неуверенно шмыгнуло.

– В конторе через час, – промямлила очень медленно.

Трубка нечленораздельно согласилась, и я уронила голову на подушку снова.

Не пойду никуда. Имела я в виду это неоднозначное начальство. Вырубилась снова и снова включилась, снова коротенький сон, и опять невнятное пробуждение.

Господи! Когда же я наконец высплюсь? Даже там, в Весне, за целую неделю мне не удалось этого сделать ни разу. Я просто устала и просто хочу спать! И в отпуск. Боже, зачем я вспомнила про отпуск? Нет, Лэррингтон, ты в этом списке не значишься.

Вскочила рывком. К дрэку всё. Дурацкое утро.

* * *

– Санечка! – Аннушка неслась по коридору сломя голову, одной рукой задирая длинный, неудобный для бега подол, другой – балансируя свечой-лампой. Вскрикнула раз – воск таки пролился. И ещё раз. Плюнула. Оставила тяжёлый свинцовый подсвечник на столе в маленькой зале да побежала так, уже задыхаясь. – Барин!.. Ох, ты ж мою, окаянную! – Аннушка споткнулась, чуть не упала, удержалась. – Сашенька приехал! Фанюшка, беги же! Да не оглашенная я! Комнату! Комнату готовь, бестолковая!

Барин! Молодой барин вернулся! Будет снова в доме не сушь да мороз, а жизнь да радость! Сколько же ждали!

– Рунька, беги, озорник, к деду Домовичу́, да просыпайся же ты, голова твоя садовая! Барин приехал! Лошадей принять надо!

– Какой барин? – сонно мямлил дворовый мальчишка, кутаясь в тряпьё. – Спят они. Сам видел, как свет погасили.

Аннушка не выдержала, отвесила парню затрещину и побежала к конюху сама.

– Деда Дома! Деда Дома! Барин приехал! Санечка, барин!

– Да… ж тебя нечистые, Нюрка! Шо так орёшь? Чай не божба да не пожар, не заря и не комар! – окал скрипучий Домович, удивляя свежим лицом и исправной готовностью.

Дом медленно и растерянно просыпался, вспыхивая внезапной радостью и чуть прибитым оживлением. Окна сначала чуть видно, но теперь уже всё заметнее разгорались ярче, светлее. Слышался топот множества ног. Наконец, двери шумно распахнулись, выпуская на широкое, белого камня крыльцо запыхавшегося, взволнованного, давно пожилого мужчину. Он так и застыл в ещё дрожащих дверях, будто не веря. Держался одной рукой за тяжёлую кованую ручку, другой судорожно стискивая полы халата. Искал глазами.

Карета качнулась, дверца слабо раскрылась, и из чёрной глубины уставшей дорожницы показалась рука. Медленно и очень тяжело подтянулся к самому краю мужчина. Решительно вскинул строгое, пугающе бледное лицо, глаза нашли хозяина у порога, на миг блеснули радостью и снова потухли под скованной маской. Прибывший размеренно выбрался, будто выплыл из кареты. Задержался на несколько мгновений, словно выравнивая себя, и сделал шаг вперёд одновременно с хозяином дома.

– Отец! – глухое и хриплое, с нетвёрдой улыбкой. Вместе с взволнованным шёпотом:

– Сын! – и не успел добежать, протянуть руки. Александр упал. – Саша! – закричал пожилой. – Саша! – потрясённо озираясь и умоляя кого-то, неважно, кого-нибудь. – Скорее же, скорей!

В голове пусто, наконец, и почти не болит. Снова этот спасительный миг, вот только беспощадное солнце жжётся опять, и он горит. Плавится и задыхается снова и снова.

– Воды… – Но никто не услышит, потому что он давно не только забыл, как шевелить губами, а почти уже даже не дышит. Все думают именно так. И сухое растресканное небо разваливается на жаркие жёлтые части, чтобы придавить и не оставить ни одного шанса. Кровь, булькая, начинает выходить снова. Сейчас он захлебнётся ею, и всё. Закончится. Где-то. «Примите, Светлые. Я жажду…»

И новый виток, и болезненная бездна отмеряет мучительное начало. Пить. Как жарко и хочется пить. Но живым вода нужнее. Поэтому он смолчит. Пусть думают, что он умер. Недолго к тому же… Надежда…

Они ударили предательски сверху, в ущелье. Расстреляли миссию, даже не подняв флаги. Просто окончательно лишили спасения. И жизней. Четверо погибли на месте. Двое, и он в том числе, тяжело ранены. Остальным удалось укрыться. Можно думать, отделались удачно. Из тридцати человек личного состава – выживших двадцать шесть. Пока.

Холодно и чёрно. И больше ничего не исправить.

– Александр. Саша, – тихо, призрачно чудится вдали. – Сашенька, – молит кто-то голосом матушки. Может ли это сложиться теперь? Из обрывков мозаики, бывшей когда-то жизнью? Разве хватит сил сейчас изменить полотно событий хоть на миг, чтобы успеть отклониться вправо и выбить из седла Бориса? – Умоляю, держись. Всё небесное воинство прошу, помогите, – капают на руку слова снова и снова.

– Мама, – шепчет уже не юноша – молодой мужчина лишёнными крови губами. – Мама… вы… – и продолжить просьбу шёпота не хватает: «Не плачьте», – но она понимает. Прижала его безвольную ладонь к мокрому лицу, отчаянно сжимая пальцы.

Пить. Как же хочется пить. И чтобы эта пытка закончилась. Сколько можно бороться? Ещё? Сколько? Сухой ковыль и серый песок среди бежевых то ли камней, то ли дюн. Наш песок – жёлтый… Ни воды, ни деревьев, редкая жёсткая трава – сильная. Она здесь выживает. И он выживет, наверное. Опять. А так бы хотелось, чтобы нет.

Он запомнил это до тошноты омерзительное, грязное лицо. Почти желтые, с красными прожилками белки глаз. И жёлтые же длинные зубы. И ухмылку, такую нечеловеческую, звериную, медленно равнодушную. Как он нехотя вскидывал на плечо приклад, мерно целился, а потом, долго глядя в глаза, вот так улыбался. И он не смог. Ничего не смог. Как ни старался развернуть, сдвинуть полотно времени, перекроить свершившееся. После каждого попавшего в цель выстрела. Жёлтому было всё равно. Словно их в ущелье было только двое. Он смотрел точно на него. Убивал именно его. А попав, исчез, рассыпался песком по камням.

– Я не знаю, куда он делся, отец. Но уверен, охота именно за нами. Он точно знал, что делает. Миссия на юг больше не состоится. Апелийцы закрыли проход, и прямой границы с Интой мы больше не имеем. Мне жаль. – Александр в отчаянии прикрыл глаза и осторожно и медленно втянул воздух. – Когда ты почувствовал удар?

– Почти два месяца.

– Как раз тогда и было…

– Значит, они, кто бы это ни был, пытаются прервать линию и физически, и параллельно стереть наш резерв. Подобрались очень близко. А значит, государь под угрозой.

– Я должен был… – от сковавшей тревоги дышать было совсем невозможно, – хотя бы тебя… – Кашель душил, пронзительной болью издирая грудину.

– Не надо, – старый граф сдержанно остановил сына. – Замок я как смог укрыл. Теперь надо думать о здоровье. Только о здоровье, Алекс! – повторил умоляюще, с жаром.

Молодой граф промолчал. Мучительно, отчаянно стремясь самое страшное исправить.

– Не трать сил, прошу, – шептал отец. Поправишься, и тогда сделаем это вместе. Но только тогда.

Смолчал снова. Им уже не перевернуть столько дней. Даже вместе.

Дверь тихо отворилась, и в комнату спиной, чуть склонившись, сиделка вволокла многоярусный столик. Тот звенел баночками, и воздух наполнился крепким ароматом микстур. Алекс поморщился и, сжав зубы, отвернулся к окну.

– Отдыхай, – еле слышно промолвил отец. Кончиками пальцев тронул руку.

Сиделка сначала робела. Ему, казалось, даже не дышала в углу у двери. А потом вдруг, шумно вздохнув, решительно двинула нелепую звенящую этажерку к нему. Сжал зубы, притворился спящим. И всё-таки вздрогнул, когда услышал рядом неожиданно ровное и строгое:

– Александр Николаевич! Время ваших инъекций. Обнажите ваш графский зад, будьте добры.

Едва не подскочил на кровати. Сдержался. Да и не смог бы он ещё. Ожидал увидеть кого угодно: сухую длинную медсестру, уездного доктора возраста хорошо умудрённого, да даже Кати Самовар, что всю его сознательную жизнь принимала телят у всего поместья. Но только не эту маленькую девчушку, что, выпрямившись в струну, стояла, загораживая свет, с ним рядом.

– Если вы не в состоянии перевернуться, скажите, я поверну вас сама, – густым взрослым голосом сказала эта… совсем ещё дитя?

– Кто вы? – Алекс закашлялся, попытался сдержаться и зашёлся кашлем совсем невыносимо сильным.

– Мы будем делать гимнастику, чтобы очистить дыхательные пути и выгнать из лёгких…

– Отвечайте, – сдавленно и строго перебил зазнайку.

– Ваша сиделка, – после паузы сказала сквозь зубы.

– А-а… Надо же… – потянул ворчливо и зло. – Значит, измываться надо мной не входит в ваши обязанности. Уйдите.

– Я, кроме прочего, дипломированный врач, ваше сиятельство, – произнесла холодно и непростительно высокомерно. – И в мои обязанности входит уход за вами, а также облегчение ваших страданий.

Александр сдавленно засмеялся. Сначала неуверенно, а потом громче и громче. И снова зашёлся надсадным кашлем.

– Да перевернитесь же вы, наконец! Иначе всажу укол вам прямо в ногу, и вы неделю ходить не сможете!

– И что с того? – спросил, утирая выступившие слёзы. – Я не встаю уже… Сколько?

– Две недели. – Она вдруг отвела глаза, живо отвернулась. И, ему показалось, чуть-чуть покраснела.

– Ясно, – прищурился мрачно. Он это исправит. Непременно исправит и это. Две недели. Что ж, будем знакомы.

– Как твоё имя? – не слишком вежливо. Но с её стороны тоже. Нагло. О чём думал отец? А матушка?

Ответила не сразу, набирая в странную колбу горько пахнущую жидкость:

– Александра, – и воспользовалась замешательством, подсунула колено под его бок, рывком повернула на живот. Он не успел ещё даже выпрямиться, когда резкая боль рванула ягодицу и так же скоро отпустила. – Простите меня, Александр Николаевич, – девушка, вдруг неожиданно извиняясь, смягчилась. И голос оказался совсем не скрипучим, бьющим по голени поленом, – по-другому никак нельзя. Иначе бы вы не согласились, – и трогательно заулыбалась.

Он был красен, как Домович в весенний праздник.

– Пригласите отца, – прошипел, сощурив глаза, – немедленно, – мучительно смежил веки, не желая её больше видеть.

– Сию минуту, ваше сиятельство, – сухо откликнулась выскочка и неслышно удалилась.

Это что, издевательство такое? Но за что? Ещё и это?

Отец неслышно проскользнул в дверь, остановился у кровати:

– Она лучшая в уезде, Алекс. И все новаторские приёмы ей знакомы. Ты жив сейчас только… благодаря ей.

– Премерзко, – процедил сквозь зубы и открыл наконец глаза.

– Совсем нет. Мы с матерью так не думаем. И император… он присылал своего медика. Сначала был именно он. Но тебе стало хуже. Алекс, – взмолился неожиданно старый граф, – прошу, не прогоняй девочку. Она вот-вот поставит тебя на ноги.

– Чем же тогда она занималась целую неделю? – выпалил тихо и зло и снова зашёлся сухим, сдавленным кашлем.

– Спасала тебя, сынок. – Николай Александрович устало опустился на краешек кровати, поник плечами и голосом. – Не дайте, боги, пережить такое снова, – мазнул невидящим взглядом по окну, – какая горькая несправедливость. Не понимаю. Никогда не мог этого понять, почему мы можем сделать это для кого угодно, для целой империи. Да что там, для целого мира! И не можем для нашей семьи! Ты думал об этом, Алекс? – взглянул на сына совершенно безумными глазами.

– Разумеется, думал, – глухо ответил младший Сневерг. Горько и неожиданно легко рассмеялся, – Чтобы не ввести во искушение, батюшка. Чтобы не меняли снова и снова, себе лишь в угоду.

– Но разве бы ты смог? Смог бы думать только о себе, своих прихотях, желаниях, когда мир на пороге войны, когда гибнут лучшие? – Отец смотрел на сына, не веря.

– Не знаю, отец. Мы ведь никогда не пробовали, – попытался коротко пожать плечами, но снова закашлялся. – А может, если бы у нас была эта возможность, может, мы и не смогли бы устоять.

– Неправда, сын. Это не про нас. И ты это знаешь! – откликнулся яростно и потрясённо.

– Но сейчас ты готов пожертвовать всем за одну лишь возможность меня исцелить, отец! Это ли не искушение? – и добавил равнодушно: – Это ли не проверка…

Николай отшатнулся, вспыхнул взглядом и снова поник. Плечи опять опустились. Закрыл медленно глаза.

– Прав ты, Саша. Прав, – поднялся тяжело. – Об одном прошу, – задержался перед дверью, – не прогоняй девочку. Ещё хотя бы месяц.

– Она тыкает иголками мне в зад и требует, чтобы я перед ней оголился! Совершенно при этом не смущаясь, отец!

– Она врач, Алекс. И свое дело отлично знает, поверь!

Младший Сневерг демонстративно закатил глаза и сполз пониже с подушек, но тут же зашёлся раздирающим кашлем снова. Сидя не так тяжело дышать. Всё-таки лёжа гораздо хуже, поёрзал чуть-чуть, ища положение. Рана болела заметно меньше и страшно чесалась. Повязка на ней теперь стала тоньше. Надо бы посмотреть, что там. Но сил ни встать, ни сесть давно не было, и Алекс на минуту прикрыл глаза, слыша приглушённо тихий скрип двери. Наверное, отвратительная выскочка всё же вернулась.

Между ними установилось шаткое, но уверенное равновесие. Они не разговаривали. Вообще. И после той её пламенной речи про его графский тыл и ему, и ей, казалось, это было затруднительным и неприятным. Она меняла повязки – он молча поднимал попеременно руки. Она делала какие-то странные манипуляции пальцами, причиняя невыразимую, до темноты в глазах, боль – он терпел, стиснув зубы. Она всё так же, без слов, показывала, как дышать, и он, сам не зная почему, в бешенстве повторял за ней снова и снова. В конце концов, после этих её смешных упражнений хоть ненадолго, но неизменно становилось лучше.

Она приносила еду, следила, чтобы он ел точно то и столько, сколько, по её мнению, это было необходимо, упрямо и зло всовывая ложку ему в руку. И когда он не соглашался, сопела сердито. Однажды не сладила с возмущением и вывалила рагу из индейки, ещё тёплое, ему точно на грудь и так же, молча сопя, умчалась прочь. Мясо пахло зеленью и сливками, сумасшедше дразнясь. Он и упрямился, только чтоб позлить девчонку, мечтая, наконец, остаться в одиночестве. Даже не рассердился. Слизнул с руки нежный, пряный сливочный соус, улыбнулся. Индейка была как раз тем, что ему хотелось.

Алекс не запомнил день, когда вдруг заметил. И не удивился совсем. Просто всё стало вдруг на свои места. Только чуть видно, еле уловимо, успешно скрытое одеждой, топорщилось над правой лопаткой ненужное. Но открытие его странно неожиданно взволновало.

Александра была горбата.

– Поэтому ты стала врачом?

– Да, – ответила просто, ничуть не смутившись. И сразу же покачала головой: – Но это неизлечимо. Пока, – добавила уверенно вдруг. И упрямо.

* * *

Бледный и удивительно тихий шеф был пугающе мил. Встретил нас с Бобби и молча уставился в окно.

– Чет, – оператор остановил мои возмущения жестом спустя пару минут неопределённости, – будь добр, скажи, какого дрэка ты вытащил нас из дома в такую рань? Наша оперативка сегодня только вечером, и после вчерашнего…

Шеф нервно кивнул.

– После вчерашнего… – повторил тихо. Перевернул пару раз ручку в руках и постучал по столу сначала одной её стороной, а после – другой, ужасно меня раздражая. То ли дело было в недосыпе, то ли в переживаниях за Дилла, то ли в моих размышлениях о возможном нашем сливе – не знаю. Но видеть его, чистенького, со свежей небрежной укладкой – обновил-таки тон позавчера, несомненно, видеть этого надушенного кабинетного медиараса, хоть и помятого, не было никаких сил совершенно. Что ещё ты придумаешь для нас, Чесни? – Поздравляю, друзья. – Шеф неожиданно обворожительно улыбнулся, чтобы торжественно и гадко продолжить: – С прошлой ночи вы являетесь достоянием Союза. С удовольствием выражаю вам свою признательность и восхищение слаженными и профессиональными действиями от лица своего и руководства канала…

Я не выдержала первой:

– Ты издеваешься, Чет? Хватит с нас и вчерашнего. Дай нам просто поспать! Ты за этим вызвал нас спустя четыре часа после такой командировки? Мы только от Дилла ушли в шестом часу!

– И уведомляю, что с сегодняшнего дня ваши планы будут существенно пересмотрены, – не меняя ни тона, ни выражения лица, продолжал наш начальник, – а также…

– Чет, Каррия ведь не шутит. – Бобби поднялся и протянул мне руку. – Всё это можно было сказать по телефону. И до обеда это точно бы дотерпело. – У Бобби покраснела шея. Злится. Даже бесится. Уж я-то знаю наверняка.

– А также вы освобождаетесь от всех текущих проектов, вплоть до утверждения нового бюджета, если вам любопытны временные рамки.

Мы с Бобби переглянулись. Когда бросила в сердцах в самолёте что-то про год каторги в студии, я искренне верила, что всё обойдётся. Или наш красавчик собирается нас уволить? Да ладно, быть не может.

– Что-то ещё? Такое же важное? – Роберт подталкивал меня к выходу.

– Есть одно. – Шеф выдержал паузу. Тонкие пальцы с безупречным маникюром неспешно и красиво расстегнули светлый пиджак. – Через десять дней во дворце Свободы Рэй Рэман примет вас троих в числе других представленных к правительственным наградам граждан.

Полный бред. Это-то что за дохлый дрэкран? Кисло взглянула на Бобби, парень выглядел совершенно так же.

– Мы, пожалуй, пойдём, Чет. Я посплю у Лю́си. Разбуди меня перед совещанием, – махнула криво рукой.

– Может, скажете, наконец, какого дрэка вы там натворили?! – вдруг заорал Чет, с размаху бросив ручку на стол. Та ударилась о каменное пресс-папье и сильно погнулась, теперь истекая чернилами. Нам конец. – Какого сивого дрэкрана мне среди ночи звонят из приёмной Рэмана с распоряжением пылинки с вас, идиотов, сдувать?

– И это ты называешь «сдувать пылинки»? Пойду найду всё-таки Люси. Она расскажет тебе, как обращаются с пылью, – пробормотала, прячась потихоньку за Бобби. Тот покраснел окончательно и скрипнул зубами.

– Кстати, об идиотах…

– Пойдём лучше, Бобби, – кивнула серьёзно. – Иначе мне придёт в голову выяснять подробности нашей командировки прямо сейчас, и мы оба лишимся работы.

– Я согласился с БэБоссом, когда он настоял отозвать вас и сделать лицом канала на этот год, но Рэман! При чём тут Рэман?!

– Думаю, при том же. – Бобби пристально смотрел мне в глаза. – Идём, Карри.

– У вас три дня выходных, – бросил Чет неожиданно и мрачно. Злорадно добавил: – За свой счёт. Приведите себя в порядок, – потряс брезгливо пальцами, омерзительно заулыбался.

– Мне в отличие от тебя для этого достаточно только принять душ, – оскалился ему в ответ оператор, пропуская меня вперёд.

– Дрэк меня раздери. Карри, что это сейчас было?

– Понятия не имею, заяц. Если я сейчас не посплю, я сдохну.

Бобби привычно быстро потёр мне мочки ушей, внимательно заглянул в глаза, убеждаясь:

– Действительно, выглядишь так себе. Сбегать тебе за кофе?

Я в ужасе отшатнулась. Только не кофе. Никакого кофе.

– Нет, Бобби. Спасибо, дружище. Я всё-таки к Люси. Там, между швабрами, привычней. Отосплюсь и подумаю, что там у БэБосса.

– Мышка, нас отпустили домой, мы вполне можем отдохнуть и там, – заулыбался мой друг.

– Уверен? – Бобби добродушно кивнул, а я вот ожидала непременную гадость. Внеплановый и очень срочный сюжет с южной границы сейчас выглядел бы правдоподобным, или отчёт по бюджету поездки, или немедленный вызов на ковёр к Большому руководству.

Но ничего этого не случилось. Ни в такси. Ни после него. И два дня я просто честно проспала. И даже следующим днём, когда мы были в обычной уже больничной палате у Диллана, куда его перевели прошлым вечером, ничего не произошло. Наш парень туго шёл на поправку, хоть и наблюдали за ним, как выяснилось, самые лучшие специалисты Союза. Конечно, раз Рэман делает нас лицом пиар-компании. Гадко.

Но зато в эти три дня нам честно дали отдохнуть – и никто не побеспокоил. Не попросил автограф. Не позвонил, не прислал сообщения. И даже не поинтересовался самочувствием. Никто. Ждала ли я этого? Конечно же, нет. Да и кто смотрит новости? А Мэрин считает, что, если я не звоню, так, значит, у меня всё в порядке. К чему расстраивать единственную сестру? Вдруг ей наконец-то нельзя волноваться? И надо всё-таки позвонить ей самой, кстати. Просто послушать голос, просто узнать, как там Роб. Наверное, я соскучилась. Почему бы и нет?

Я оглянулась, ища поддержки и уверенности в чужих глазах. Мучительно хмурый Дилл, мрачно напряженный Бобби. Ни одного насмешливого живого взгляда. И все глаза вокруг – не те. И только дурно пахнущий лекарствами, холодный и колючий сквозняк заставлял ёжиться и натужно улыбаться.