Текст книги "Ленд-лизовские. Lend-leasing"

На длинной череде крошечных позитивов изображен был уединенный пляжик на курортном казанском островке Маркиз, что на несколько верст ниже по течению великого водного потока Итиль. В праздничные дни и остров, и поток обычно наводняют трудящиеся. Едут с патефонами, чтобы полностью насладиться. Поют «Ну-ка, чайка, отвечай-ка!».

В обычные дни там пустовато. Крошечных пляжиков, похожих на снимки дяди Фели, там уйма. Тетя Котя позирует то купчихой в сарафане, то профурсеткой, будучи в лифчиках и трусиках. К ней приближается чистый «буржуй», родной дядя дяди Фели Искандер Федорович. Снимает соломенную шляпу. Сцена знакомства. Дядя Феля снимает, конечно, с треноги, как он часто делает, накрывшись с головой пиджаком.

Потом пошли некоторые кадры, снятые на самовзводе. Дядя Феля, поставив аппарат на механический спуск, поспешал к тете Коте и тесно прижимал ее к себе спереди. Дядя Искандер, не теряя ни секунды, прижимал племянницу сзади. При производстве такого сэндвича юная тетя Котя была, казалось, счастлива. И Акси-Вакси не понимал почему.

Таинственный мир молодых взрослых кружил голову несовершеннолетней пацанве, особенно на холмах и в оврагах парка ТПИ. Компании покалеченных юнцов и их подруг, «выпив за армию нашу могучую, выпив за доблестный флот», разбредались парочками по тенистым тропкам. Пацаны вслед этим парочкам шныряли по кустам, и с ними Акси-Вакси, хоть ему и было это зазорно. Вдруг выносились на какую-нибудь поляну, а там – жадные поцелуи. Вдруг под навесом какой-нибудь сирени обнаруживается апофеоз любви: стройные девичьи ноги в латаных чулках, а между ними две сильные ягодицы ходят ходуном. Девушка с ее дивным ликом стонет от страсти: «Ой, Лёнечка, ой, миленький, давай, давай!» А парень старается в лопухах, подсовывая ладони то под девичий затылок, то под ее лопаточки, то под нежную попку: тебе хорошо? тебе сладко? тебе, как мне, да?

Три пацана, Акси-Вакси, Крюк и Утюг лежат в куриной слепоте, вытаращив глаза и залепив рты. Подходят по папоротникам две почти взрослые фигуры – Шранин и Савочко.

«Это что за бл…ство тут кипит в вооруженных силах? Эй, лейтенант, кончай глумиться над несовершеннолетней! Шмок, давай на них поссым для санитарии!»

Влюбленный стоит в незаправленных штанах, держит костыль над головой: «Ни с места, гады, убью!» Девчонка рыдает: слезы, сопли и слюни проникают через пальцы. Недоросли продолжают мочиться, стараясь своими дугами достичь гнезда любви. Хохот.

«Крюк, Утюг, Акси-Вакси, легкая кавалерия, в атаку!»

Все перечисленные, кроме А-В, с посвистом, как бесенята, кружат по опушке. А-В вырывает здоровенный корень репейника и вращает его над головой, пытаясь утихомирить безобразную сцену. Высокий красивый раненый в накинутом лейтенантском кителе уводит свою девушку с поля боя. Обсвистав и обпохабив любовников, Шранин и Савочко хватают Акси-Вакси.

«Ну, гаденыш, предатель родины, теперь ты в наших руках! Эй, братаны, у кого веревка есть? Ну, теперь-то уж я этого отпиз…!»

В последний момент свободы А-В бросается вниз по откосу, катится сквозь заросли лопухов, папоротников, куриной слепоты, бузины, шиповника, репейника и, наконец, на самом конце откоса влетает, врубается в забор с колючей проволокой поверху. Он валится в волжские джунгли и долго лежит не в силах двинуться с места; такое ощущение, что отбил все внутренности, во всяком случае, о селезенке надо забыть.

Вдруг засыпает. Мимо, ободряя, проходит уж. Обкрутившись вокруг ветки, долго смотрит на спящего пацана: ничего у него не отъешь, несмотря на матерые сочащиеся ссадины. Наконец он встал, донельзя бодрый, пошел курсом на юг. Из-за забора слышались плебейские казарменные рыки и похрапывание жеребцов и битюгов.

Вдруг увидел незаконченный лаз с воткнутой в жирную глину саперной лопатой. Решил завершить начинание. Пока завершал, почти догадался, куда копает – в казармы кавалерийского полка имени товарища Буденного! Вот тут-то и надо б было приклеиться в роли сына полка. Вот тут-то вместе с казаками, с этими гусарами, уланами и драгунами, на задастой строевой кобылке и войти в поверженный Берлин!

Пробравшись в первую же конюшню и почуяв кобылячий дух, перемешанный с дерьмом и кормушками, наполненными до краев кавалерийским жмыхом, Акси-Вакси отбросил фантазии и пришел в восторг от горохово-кукурузно-подсолнечных брикетов, с которыми можно и кино смотреть, ну, скажем, «Сестра его дворецкого», и книжки читать, ну, скажем, «Мартина Идена», или, скажем – и это прежде всего, – угощать своих племянников и ребят со двора.

Набил запазуху и шаровары питательными плитками, стал в два раза толще, но все-таки протащился за ограждение, после чего закопал лаз, затоптал его листьями и травой и постарался запомнить навсегда дупло с ужом. Только не надо попадаться на глаза Шранке-паскуде и Савочке-шавочке, а то обратают и передадут военно-полевой прокуратуре за ущемление конского желудка.

Сводная сестра Майка Шапиро и ее ближайшие подруги, две сестренки Майофис, Бэбка и Файка, познакомились с группой выздоравливающих юных офицеров, которым уже возвращена была военно-полевая форма. В этой форме они каждый летний вечер проводили на танцплощадке парка культуры, который был по соседству с парком ТПИ. Там играл эстрадный оркестр, что не мешало функционировать джазам в городских дансингах «Унион» и «Электро», где в поисках женщины появлялись и иностранцы, а именно англо-американские пилоты, чьи машины ремонтировались на булгарских заводах после «челночных рейсов», а также польские офицеры из формирующейся армии Андерса и даже французы из полка «Нормандия».

Выздоравливающий контингент советской военной молодежи был в парке культуры своего рода аристократией. Вокруг них собирались табунки самых чистых девчонок с младших курсов многочисленных вузов. За проволочной загородкой на эти классные контакты взирала кальсонно-костыльная толпа. На танцевальное пространство этих страдальцев не пускали, и они нередко начинали прямой натиск на входные калитки. Патрули горкомендатуры пытались их вытеснить, и часто эти сцены превращались в гадкие свалки.

Немало и школьников сновало вокруг площадки. Неожиданно для самого себя Акси-Вакси стал пользоваться авторитетом как братан самой что ни на есть классной особы.

«…Вакс, зырь, твоя-то сеструха, Майка-то, опять со старлеем Бурмистровым!»

Герой Советского Союза Бурмистров Лев при виде девушки Шапиро сжимался больше, чем перед воздушным боем. Что касается девушки, то она при виде легендарного истребителя, юнца с золотой медалью и боковым чубом оттенка золота, испытывала непритворное головокружение. Сжимала локотки Бэбки и Файки: «Ой, девчонки, я не могу! Посмотрите, как он хорош, этот Левка!»

Пилот все еще прихрамывал, что давало ему надежду до осени продержаться в Булгарах, возле москвички, то есть не рисковать жизнью. Золотоволосая девчонка стала для него последним символом жизни в его страшные двадцать два года. Как это начиналось в начале лета? Объявляют громогласно: «Белый танец для товарищей офицеров!» «…В запыленной пачке старых писем…» Он стоит с папиросой в стороне. Каждый белый танец – это шанс. Файка подталкивает Майку: «Иди! Сам он дрейфит». Майка: «Не могу: ноги не держат». Бэбка: «Ты мне надоела, рыже-золотая, жди здесь!»

Дочь знаменитого городского фотографа без церемоний раздвигает плечистую компанию выздоравливающих, чтобы пригласить юношу-героя: «Это правда, что ты целую эскадрилью фрицев раскидал? А с девочками ты умеешь?»

Бурмистров от растерянности теряет ритм танго. Бэбка решительно подводит его все ближе и ближе к рыжеволосой красоточке, которая делает вид, что созерцает сверкающую Венеру: «Ты знаешь Майку? Она по тебе мечтает, старлей».

Вот так это у них и начинается. Мечтательница кладет руку на погон героя. В танцах ее грудь порой прислоняется к золотой звездочке. Больше они уже не могут расстаться до конца вечера. Джаз играет один за другим популярные танцы: «На карнавале под сенью ночи», «Как много слез, и совсем не понапрасну», «Есть остров, как луна серебристый» и так далее. Они уходят вдвоем и никого вокруг не видят. Иногда возникает какое-то движение, ведущее к поцелую, однако обрывается на середине пути, и мальчик с девочкой едва не теряют друг дружку. Нужно идти рука за руку, не теряться.

«Лева, ты вообще-то откуда?» – «Я вообще-то со Второго Белорусского». – «Да нет, я не об этом. Где ты родился и воспитывался?» – «В этом смысле я с Малой Бронной». – «Неужто москвич?» – «Кто же еще? А ты?» – «Ну как ты думаешь, кто же? Конечно, тоже! Очень удивляюсь, Лева, как мы на Патриарших не встречались».

Они воссияли друг на друга, как будто обрели вдруг залоги на непременное, узаконенное московским детством счастье.

В воротах парка стояла толпа мальчишек школьного возраста, предлагали папиросы: «Друзья, купите папиросы, подходи, пехота и матросы!» Одна папиросина стоила один рубль. Одна пачка «Беломора», стало быть, стоила четверть учительской зарплаты. Майка из этой толпы выловила сводного братца Акси-Вакси, который и был тут же представлен бесстрашному Левке Бурмистрову. А-В в свою очередь представил Льву своих друзей, «джентльменов удачи»: Сережку Холмского, Дамирку Сафина, Ильдарку Утюганова, Бобку Майофиса, Эрика Дубая, двух братьев Яков, Мишку и Борьку.

Ребята налетали на крыльцо, там, где наглаженный старлей почти каждый вечер занимал позицию в ожидании Майки. Раньше других подклеивался к офицеру Утюг в прохорях-сапожках: «Давай закурим, товарищ, по одной! Давай закурим, товарищ мой!» Подсаживались всезнайки, Холм и Акси-Вакси: «Послушай, Лев, расскажи нам про тот бой, за который ты золотую звездочку получил. Неужели действительно семь штук «мессеров» сбил? Побожись!» Лева морщился, смотрел на носок сапога: «Да наврали они все». «Кто наврал, товарищ старший лейтенант?» – изумлялся Дубай, привыкший с высшей серьезностью вникать в областную газету. Старлей отмахивался ладонью: «Да ладно вам, ребята. Сколько их там было, черт их знает. Я ничего не соображал. Жал на гашетки, переворачивался на крыло и ничего не видел. Ни хрена не понимал. Опомнился только, когда комполка стал мне орать по рации: «У тебя крыло горит! Садись на шоссе!»

Ребята забывали Бурмистрова, начинали орать, может ли одинокий «спитфайер» сбить семь «мессеров». Покрышкин и Кожедуб сбивали больше: потому что они летают на «кобрах»! Гвалт прекращался, когда на крыльце господ Аргамаковых появлялась аккуратненькая Майка Шапиро. Обычно они уходили в кино: ну вот, например, фильм «Актриса» с красавицей Сергеевой в главной роли. Бывший Чапай, майор, получивший боевое ранение в глаза, лежащий с повязкой на глазах народный артист Бабочкин вспоминает, как был влюблен в довоенную актрису оперетты. Голос Сергеевой долетает с тяжелой пластинки: «Расцветает и бушует весь ночной Монмартр, всюду море ослепительных огней! Для веселья нам не надо ни вина, ни карт! Мы расплатиться можем песенкой своей!» Красавица рядится под санитарку, стоит со шваброй, плачет. Товарищ Бабочкин в конце концов прозревает, вдвоем влюбленные проходят дорогами войны. «Девушка, слушай меня! Девушка, слушай меня! С поля грозных побед шлю я привет!»

Иногда Бурмистров приглашал Майку в театр – ну, скажем, на комедию «Дорога в Нью-Йорк», – и однажды для театра он купил ей песцовую муфту. Иногда Майка тащила его на ужин в семью. Бурмистров артачился, хотя видно было, что он мечтает сидеть рядом с Майкой и есть что-нибудь вкусное, семейное.

Майке, избалованной вниманием всяких там «летунов», очень нравился юный герой. Она оторвать от него глаз не могла, когда он причесывался возле зеркала, волнуя плотную шевелюру назад и чуть вбок. Садился в углу под радиоточкой. Тетя Ксения ободряла офицера: «Лев, щи будешь?»

Он молча кивал. Кроме щей, от всего отказывался, а между тем всякий раз вынимал из карманов галифе две баночки свиной тушенки.

«Почему ты все время молчишь, Лев?»

Он отвечал молчанием на вопрос о молчании. И только однажды, за неделю до возвращения в действующую армию, он разразился признаниями: «Я боюсь, что больше тебя не увижу. Что ты меня не увидишь. Что мы друг друга больше не увидим. Боюсь страха. Все, что пережил во время ранения, никогда не забуду. Можно ли летать со страхом? У нас говорят, что в Люфтваффе созданы специальные группы для охоты за советскими асами. Погибаю, Майка, просто погибаю от ужаса войны». Уехал.

Они обменялись всего лишь двумя треугольными письмишками со штампом «Проверено военной цензурой». Фронт подходил к Польше. Было не до писем. Во втором письме летчик спросил: «Хочешь быть моей невестой?» Она ответила: «Я и так твоя невеста».

Потом последовало месячное молчание, после чего прибыло официальное извещение: «Командование Н-ского авиаполка с глубоким прискорбием извещает Шапиро Майю Григорьевну о том, что ее жених, Герой Советского Союза капитан Бурмистров Лев Иванович, погиб в бою с превосходящими силами противника. Память о нем всегда…» и т. д. К этой официальной бумаге была приложена страница из фронтовой газеты «Залп». Этот номер вышел за неделю до трагического боя над Гродно. На фотоснимке герой смеялся так, как будто никогда не знал страха. Майка две недели проревела, бросила мединститут и поступила на ускоренные курсы военных переводчиков. Акси-Вакси продал три тувинских марки и на вырученные деньги купил сводной сестре полдюжины медовых козинаков.

Между тем на тыловых базах армии и флота продолжало накапливаться все больше товаров. Каким-то образом это отражалось и на состоянии школьных классов. Однажды в 5 «Б» появился новый ученик, Генка Миронов, довольно плюгавенький хмурневич во флотском кительке. Он был не очень тверд в ориентации, все время оглядывался, как бы ему не дал кто-нибудь по затылку.

«Ты чё?» – спросил его сосед по парте Акси-Вакси. «Да ничё», – содержательно ответил Мироша.

Потом пол-урока молчали, а на переменке новенький полез в сыромятный ранец, покопался там и вытащил гирлянду странных полупрозрачных крупных кристаллов, висящих на шпагате: «Хошь глюкозы?»

Это была настоящая нацистская синтетическая сласть, которую Акси-Вакси никогда собственными глазами не видел и ртом не сосал.

«Еще б не хочу!»

Мироша дал ему кристалл. Засунув штуку в рот, Акси-Вакси страдал от неслыханного блаженства. Мироша прогладил слюнцой боковой проборчик волос: «Слышь, тут ребята говорят, что у тебя матуха припухает, это верно?»

Акси-Вакси ничего не сказал: ни да, ни нет. Мироша оторвал от гирлянды кусок бечевки с полдюжиной кубиков и пирамидок.

«Значит, у тебя мамаша контра, – хохотнул Мироша. – Потом расскажешь, лады? А у меня ведь папаша контра – контр-адмирал, в Волжско-Каспийской зампотылу. Допер?»

Вместо ответа А-В засунул бечевку со сладкой геометрией в карман байковых штанов: к ним приближалась группа Курро.

Сам Курро, то ли недоросток, то ли переросток, был стрижен под бокс и, единственный в классе, носил взрослый пиджак. Донашивал клифты разжиревшего в райкоме папаши. Был стопроцентным отличником. Он выглядел взрослым и на все вопросы отвечал по-взрослому. Один только раз ответил не по существу. Новая училка спросила крепыша: «С кем граничит СССР на юге?» Она уже обмакнула свой № 86 в непроливайку, чтобы вывести ему вечную пятерку, однако Курро не ответил на великолепный вопрос. Она подняла глаза и увидела, что он ее гипнотизирует. В чем дело?

«А глаза-то голубые!» – прогудел юнец, который в этот день подрисовал себе на верхней губе микояновские усики.

Вспыхнувшая несусветной красою географичка немедля всадила ему «кол». Вскоре, однако, этот «осиновый» был исправлен на лебединый изгиб.

Интересно отметить, что Вова наряду с академическими успехами всегда умел продемонстрировать свои волевые качества. Благодаря этим качествам Курро каждый год создавал вокруг себя силовое ядро. Они не очень-то церемонились, чтобы показать каким-нибудь новеньким, кто тут настоящий хозяин. Вот и сейчас они подступили к Мироше – горбатый и неистовый Лёка, длиннорукий Коза, два братана Чуч и Чело: кто взял Мирошу за флотскую пуговицу, кто, обхватив сзади, проверял содержимое карманов, третий осторожненько вынимал у него из рук сыромятный рюкзачок.

Пятеро отшвырнули ненужного Акси-Вакси, а нужного Мирошу прижали к стене. Там у стенки были показаны жертве ножики. В результате было отобрано: фрицевская упаковка глюкозы, заграничное курево с верблюдом, финочка любезная с наборной ручкой, книжица размером с рабочую ладонь под названием «Тайна профессора Бураго», портретик девушки, скользящей по льду, звать Соня Ханина – вот бы нам такую по соседству, картишки-для-мальчишки с обезьяньими мордахами…

Мироша всей своей жирноватенькой детской мордочкой с желвачками, а также заледеневшими глазками глубоко заглядывал в хавалы грабителей. Лёка обрезал ему хлястик: «Ты чё зыришь?»

Курро скомандовал: «Ребята, делаем ноги!»

Тяжелой поступью голодного лося приближался завуч-химик Птыр Пьетрович. Курро задержался с ним, чтобы притормозить беседой об опытах Лавуазье. Завуч внимательно разговаривал с ним: он видел в Курро надежду на будущее поколение.

На следующий день к последнему звонку напротив подъезда школы встал на непонятное дежурство открытый «Додж» с двумя параллельными скамейками. Кроме водителя в этой десантной машине никого не было, а тот представлял из себя отменного морского бугая в тимофеевском тулупе и в бескозырке с ленточками.

Рядом с машиной стоял Мироша в ладном бушлатике. Поставив ногу в сапоге на подножку, он давал морскому льву какие-то указания. Звонок. Школа, а точнее пятые, бурно вывалилась в весеннюю слякоть. Морячина лыбился и пальцем спрашивал Мирона: этот, мол, или не тот?

В тот день выяснилась вся иерархия. Отцом Мироши был действительно контр-адмирал Волжско-Каспийской флотилии. Среди нищих и голодных он представлял из себя фигуру всесильного набоба: под его дланью были склады продовольствия, спирта, гирлянды сапог и кристаллов глюкозы. Большая команда морских снабженцев и стражи готова были на все, лишь бы отсидеться под его властью в тылу.

Теперь школяры стояли вокруг парадного подъезда в ожидании развязки. Все ждали Курро с его молодцами. И вот он вышел и сощурился под множеством солнечных бликов. Небольшая фигурка с хорошо развитым плечевым поясом. Три учебника заткнуты за ремень. Он потянулся. Были причины для наслаждения: гитлеровская Германия трещала под напором свободолюбивого человечества, Мирон может стать надежным источником соблазнительного дефицита. Школа, а особенно все пятые, под пятой. Успеваемость на высшем уровне.

И вдруг он увидел две рожи, внимательно озирающие его через улицу: мстительное дитя и добряцкий палач. Не задавая ни единого вопроса и не разбираясь ни в чем, а только лишь осознавая, вернее осязая свою полную беззащитность, он бросился бежать; полы отцовского пальто парусили.

Странно, но он бежал в полном одиночестве: боевая группа полностью испарилась. Короткие ножки его мелькали, по всей вероятности побивая мировые рекорды по спринту.

Пятые классы – «А», «Б», «В», «Г» – двухсотенной толпой неслись за своим Гитлером, и все вопили: «Курро! Хочешь булочку?» Никто в этой необузданной толпе не понимал смысла погони; не понимал этого свиста и воплей и я, бегущий на рваных подошвах, – Акси-Вакси.

Между тем развязка приближалась. По середине Галактионовской неторопливо ехал американский «Додж». Мичман Шевчушкин, стряхивая мимо пальцев пепел, старался притереть Курро к какой-нибудь стене. Наконец Курро выбился из сил и сам прибился к деревянной стене на углу Комлевской и Карла Маркса, то есть к коммуналке Котельниковичей, Аксенычей, Яков, Майофисов, Савочков, Шраниных, Гайнуллиных и прочих столь же свойских, сколь и чужеродных. Иными словами, именно возле нашего дома Курро забился рыбой. Прятал рыло. Рыдал. И только тут я сообразил, что вождь пятых прибился к дому 55, что на Маркса, то есть как раз к тому, в котором все мы, несчастные, прозябали.

Позднее, когда по экранам державы-победительницы прошли захваченные в Европе фильмы тридцатых, Акси-Вакси вспомнил эту мизансцену как классику ковбойского вестерна. Прижавшись к стене, стоит главарь местной банды, закрывает лицо руками. За пояс засунуты три учебника, из них верхний называется «История СССР». Пятые окружают сцену подковой, бессмысленно орут. К тротуару подъезжает десантный «додж». Нет, не зря союзники волокли такие тачки по полярным трассам, маневрируя среди бомб и торпед: теперь он участвует в эпизоде «расчет с главарем».

Шевчушкин глушит мотор, тянет на себя какую-то железяку с рукояткой, потом одним движением выкидывает свое огромное тело в гущу пятых. Боги морей, рек и болот, какой это великан! Самый длинный второгодник из пятых не достанет ему и до плеча!

Шире, грязь, говно плывет!

Мироша семенит за экзекутором, накручивает на кулак флотский ремень с медным якорем. Толпа улюлюкает. Никакого сочувствия к Курро – он не похож на наших. Он, скорей, похож на одного из седьмых. Средневековая потеха!

Имя Шевчушкина быстро становится символом расправы. В дурацкой школе многие училы-мучилы полагали, что дисциплина подтянулась благодаря пионерской организации. На самом деле за новым вождем Мирошей стоял гвардии мичман – теперь он, расставив ноги, высился над дрожащей тварью Курро, последышем райкомовского семени.

Два слова о пионерах. Акси-Вакси еще в прошлом году присоединился к юным ленинцам. Тетя Котя неизвестно откуда принесла ему шелковый алый, который трепещет.

 
Как наденешь галстук,
Береги его:
Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного.
 

Он идет. Я иду. Они шагают. Ветер дует. Галстук играет вокруг лица. Он не один, мы все вместе – восторг!

 
Старшие братья идут в колоннах;
Каждому двадцать лет.
Ветер над ними колышет знамена,
Лучше которых нет!
 

Все в актовом зале выстраиваются в шахматном порядке. Рядом со мной стоит Зара, неотразимая крошка. Курро и Коза однажды ему нашептали, что, когда армянка поднимает по-балетному ногу, у нее там, в промежности, открывается какая-то пленка, под которой прячется определенное количество глюкозы. По очереди гвоздим человеконенавистнический режим Гитлера и его клики. Все пионеры, парами, мальчик с девочкой, декламируют мечту о мирных временах.

 
И о том, что затемненья
В нашем доме больше нет
И что только для леченья
Нужен людям синий свет…
 

Акси-Вакси гордился мельхиоровым замочком с изображением костра. Замочек был найден в ящике комода, где оставлены были нитяные «бобочки» дяди Фели. Если нажать на заднюю лопаточку замка, прибор упруго закрывался и подтягивал галстук. Замочек остался от тех времен, когда дядя Феля был старшим вожатым пионерлагеря «Пустые Моркваши».

«Тетя Котя, нас много?» – «Ну конечно много, Вакси». – «Больше, чем миллион?» – «В сто раз!»

Теперь вместо пионеров на Маркса, 55 стояла улюлюкающая толпа пятых. Курро завизжал прежде, чем морпех его тронул. Шевчушкин залепил его странно взрослую физиономию всей своей огромной лапой. Сжал. Меж пальцев засквозила кровь. Разжал. Вытер лапу о курровский пальтуган. Мироша махнул ремнем с якорем. На этом акция возмездия закончилась.