Текст книги "Звездный билет (сборник)"

6. Николай Калчанов

– Где Катя? – спросил он.

– Спускается.

Он нагнулся к мотоциклу. Я подошел поближе, и вдруг он прямо бросился ко мне, схватил меня за куртку, за грудки.

– Слушай, ты, Калчанов, – зашептал он, и если даже ярость его и злость были поддельными, то все-таки это было сделано здорово, – слушай, оставь ее в покое. Я тебя знаю, битничек! Брось свои институтские штучки. Я тебе не позволю, я тебе дам по рукам!

И так же неожиданно он оставил меня, склонился над мотоциклом. Подбежала Катя.

– Я готова, товарищ капитан, – откозыряла она Сергею, – колясочник Пирогова готова к старту.

Он закутал ее в коляске своим полушубком, своим походным «рабочим» полушубком, в котором он обычно выезжал на объекты, в котором он появлялся и на нашей площадке. Все стройплощадки Фосфатки, Шлакоблоков, Петрова и Талого знают полушубок товарища Орлова. Всему побережью он знаком, и даже к северу, даже в Улейконе он известен.

– Благородство, – сказал я, когда он обходил мотоцикл и коснулся меня своей скрипучей кожей, – благородство плюс благородство и еще раз благородство.

Он даже не взглянул на меня, сел в седло. Раздался грохот, мотоцикл окутался синим выхлопным дымом. Меня вдруг охватил страх, я не мог сдвинуться с места. Я смотрел, как медленно отъезжает от меня моторизованный и вооруженный всеми логическими преимуществами Сергей, как матово отсвечивает его яйцеобразная голова, как он при помощи неопровержимых доказательств увозит от меня Катю.

Катя не успела оглянуться, как я подбежал и прыгнул на заднее сиденье. Мы выехали из ворот. Она оглянулась – я уже сидел за спиной Сергея, словно его верный паж.

– Вы благородны, сэр, – шепнул я Сергею на ухо, – вы джентльмен до мозга костей. И прекрасный друг. Хоть сто верст кругом пройдешь, лучше друга не найдешь.

Не знаю уж, слышал ли он это в своем шлеме. Он сделал резкий разворот и уже на хорошей скорости промчался мимо своего дома. Я еле успел махнуть Стасику и Эдьке, которые стояли в подъезде.

Через несколько минут мы были на шоссе. Сергей показывал класс – скорость была что надо! Луна дрожала над нами, и, когда мы вылетели из очередной пади на очередной перевал, она подпрыгивала от восторга, а когда мы, не сбавляя скорости, устремлялись вниз, она в ужасе падала за сопки.

Грохот, свист и страшный ветер в лицо. Я держался за петлю и корчился за широкой кожаной спиной. Все равно меня просвистывало насквозь.

– Чудо! – кричал я на ухо Сергею. – Скорость! Двадцатый век, Сережа! Жми-дави, деревня близко! Ты гордость нашей эпохи! Суровый мужчина и джентльмен! И даже здесь, в дебрях Дальнего Востока, мы не обрываем связи с цивилизацией! Все для самоуважения. У тебя есть все, что нужно современному бюргеру! Скорость и карманная музыка! И под водой ты не растеряешься – акваланг! Магнитофон, шейкер, весь модерн! И сам ты неплох на вид!

– И с-а-ам непло-ох на ви-ид! – распевал я.

Конечно, он не слышал ничего в своем шлеме да еще на такой скорости. Все-таки не хватило бы у меня совести говорить ему такое, если бы он слышал. Катя съежилась за щитком. Вдруг она обернулась и посмотрела на меня. Засмеялась, сверкнули ее зубки. Глаз ее не было видно – отсвечивали очки-консервы. Она сняла очки и протянула их мне: заметила, должно быть, что я весь заиндевел. Я хлопнул ее по руке. Она опять с сердитым выражением протянула мне очки. Сергей снял руку с руля и оттолкнул очки от меня, ткнул кожаным пальцем в Катю: надень!

– Ты наша гордость! – закричал я ему на ухо.

Конечно, он не слышал.

Катя надела очки и показала мне рукой: хочу курить. Я похлопал себя по карманам: нету, забыл. Она чуть не встала в коляске и полезла к Сергею в карманы. Тогда уж мы оба перепугались и затолкали ее в коляску.

– Совместными усилиями, Сережа! – крикнул я. – Совместные усилия приносят успех.

Но он, конечно, не слышал. Он возвышался надо мной, как башня, он защищал меня от ветра, он мчал меня в неведомое будущее, в страну Апельсинию.

Мы обгоняли одну за другой машины, набитые людьми, а впереди все маячили красные стоп-сигналы.

Из одной машины кто-то махнул нам рукой. Когда мы поравнялись с ними, я узнал Витьку Колтыгу, бурильщика из партии Айрапета.

– Привет, Витя! Ты тоже за марокканской картошкой спешишь?! – крикнул я ему.

Он кивнул, сияя. Он вечно сияет и отпускает разные шуточки. Когда он приходит из экспедиции и появляется в городе, он корчит из себя страшного стилягу. Называет себя Вик, а меня Ник. Веселый паренек.

– Курево есть? – спросил я.

Он бросил мне пачку сигарет. Сергей дал газу, и мы сразу ушли вперед. Я протянул пачку Кате. По тому, как она смотрела на Виктора, я понял, что она не знает, что он сейчас работает у Айрапета. А Чудакова в кабине она не заметила.

Катя долго возилась за щитком с сигаретами. Спички все гасли. Наконец она закурила, но неосторожно высунулась из-за щитка, и сигарета сразу размочалилась на ветру, от нее полетели назад крупные искры. Пришлось ей опять закуривать.

Мы взяли крутой подъем и сейчас мчались вниз, в Муравьевскую падь. Уже виднелись внизу пунктиры уличных фонарей в Шлакоблоках.

Катя сидела как-то бочком, взглядывала то на меня, то на Сергея, очки отсвечивали, глаз не было видно, а губы усмехались, и в них торчала сигарета, и от этого Катя казалась мне какой-то чужой и вообще какой-то нереальной, придуманной, героиней каких-то придуманных альпийских торжеств, она была за семью замками, и только кончик носа и подбородок были моими. Моими, ха-ха, моими… что же это такое получается и как тут найти выход? Говорят, кибернетическая крыса безошибочно проходит по лабиринту. Мальчики кибернетики, запрограммируйте меня, может, я найду выход? Может, броситься сейчас спиной назад – и делу конец? Я увидел, как протянулась кожаная рука, вырвала у Кати изо рта сигаретку и бросила ее на шоссе.

– Радость моя! – закричал я Сергею. – Друг беременных женщин!

Он резко повернул ко мне лицо в огромных очках. Они не отсвечивали, и я увидел, как там, в глубине, остекленел от бешенства его глаз.

– Ты замолчишь или нет?! – заорал Сергей.

Мотоцикл дернулся, полетел куда-то вбок. Толчок – и, ничего еще не понимая, я увидел над собой летящие ботинки и сам почувствовал, что лечу, и сразу меня обжег снег, а на лицо мне навалился кожаный зад Сергея.

Я отбросил Сергея, мы оба мгновенно вскочили на ноги – по пояс в снегу – и, еще не успев перепугаться, увидели возящуюся в снегу и смеющуюся Катю.

Мотоцикл лежал на боку – в кювете, коляской кверху – и дрожал от еле сдерживаемой ярости. Сергей мрачно подтягивал краги.

– Идиот, кретин, – сказал я ему, – ты зачем взял Катю в коляску?

– А ты чего молчал? – хмуро, но без злобы сказал он. – Когда не надо, у тебя язык работает.

– Ох, дал бы я тебе!

– А я бы тебе с каким удовольствием!..

Он пошел к мотоциклу.

Катя шла ко мне, разгребая снег руками так, как разгребают воду, когда идут купаться.

– А я только что привстала, чтобы дать Сережке по башке, и вдруг чувствую – лечу! – смеялась она.

– Смешно, да? – спросил я.

– Чудесно!

Это идиллическое приключение под безветренным глубоким небом на фоне живописных сопок и впрямь настраивало на какой-то альпийский, курортный лад.

«Почему мы быстро так схватились, почему мы так быстро и решительно поехали куда-то к черту на рога? – думал я. – За апельсинами, да? Ну конечно, нам надо было куда-то поехать, вырваться в этот морозный простор, вылететь из сидений, почувствовать себя безумными путниками на большой дороге».

Я стал стряхивать с Кати снег, хлопал ее по спине, а она вертелась передо мной и вдруг, оглянувшись на Сергея, прижалась ко мне щекой. Мы постояли так секунду – не больше. Я смотрел, как за пленкой очков гаснут ее глаза.

– Колька, иди сюда! – крикнул Сергей.

Мы стали вытаскивать из кювета мотоцикл. Подъехала и остановилась рядом машина Чудакова. Витька Колтыга и еще несколько ребят выскочили и помогли нам.

– Ну как там у вас? – спросил я Витьку. – Будет нефть?

– Ни черта! – махнул он рукой. – Джан Айрапет уперся. Третью скважину уже бурим в этом проклятом распадке.

– А вообще-то здесь есть нефть?

– По науке, вроде должна быть.

– Наука, старик, умеет много гитик.

– А я о чем говорю?

Сергей уже сидел за рулем, а Катя в коляске. Я подбежал и сел сзади.

– Ты уж держись за ними, орел, – сказал я Сергею, – всем ведь уже ясно, какой ты орел. Орлов – твоя фамилия.

– Глупеешь, Калчанов, – сказал Сергей, нажимая на стартер и исторгая из своего мотоцикла звуки, подобные грому.

– Держись за грузовиком, – сказал я. – Проявляй заботу о детях.

– Учти, – сказал он, – наш разговор еще не окончен.

Я доверчиво положил голову на его плечо.

Все-таки он держался за грузовиком, и до самого моря перед нами маячил кузов, полный какой-то разношерстной публики, среди которой Виктор Колтыга, видимо, чувствовал себя звездой, певцом миланской оперы.

Море здесь открывается неожиданно, в десяти километрах от Талого. Летом или осенью оно ослепляет своим зеленым светом, неожиданным после горной дороги. Оно никогда не бывает спокойным, море, в наших краях. Волнующаяся тяжелая масса зеленой воды и грохот, сквозь который доносятся крики птиц, вечный сильный ветер – это настоящее море, не какая-нибудь там лагуна. Из такого моря может спокойно вылезти динозавр.

Сейчас моря видно не было. В темноте белел ледяной припай, но его линия гасла гораздо ниже горизонта, и там, в кромешной тьме, все-таки слышался глухой шум волн.

Сюда, прямо к порту Талый, подходит веточка теплого течения. Навигация здесь продолжается почти круглый год, правда, с помощью маленьких ледоколов.

Вот мы уже въехали в Талый и катим по его главной, собственно говоря, и единственной улице. Оригинальный городишко, ничего не скажешь. С одной стороны трехэтажные дома, с другой – за низкими складами тянется линия причалов, стоят освещенные суда, большие и маленькие. Улица эта вечно полным-полна народа.

Публика прогуливается и снует туда-сюда по каким-то своим таинственным делам. Когда приезжаешь сюда поздно вечером, кажется, что это какой-нибудь Лисс или Зурбаган, а может быть, даже и Гель-Гью. Я был здесь раньше два раза, и всегда мне казалось, что здесь со мной произойдет что-то удивительное и неожиданное. Уезжал же я отсюда оба раза с таким чувством, словно что-то прошло мимо меня.

7. Виктор Колтыга

В Талом, кажется, вся улица пропахла апельсинами. В толпе то тут, то там мелькали граждане, с бесстрастным видом лупившие эти роскошные, как сказал Кичекьян, плоды. Видно, терпения у них не хватало донести до дома.

Мы медленно пробирались по заставленной машинами улице. Мальчики в кузове у нас нетерпеливо приплясывали. С Юрой прямо неизвестно что творилось. Подозреваю, что он вообще ни разу раньше не пробовал апельсинчиков. А я внимательно разглядывал прохожих, нет ли среди них Люськи. Гера тоже смотрел. Соперники мы с ним, значит. Вроде бы какие-нибудь испанцы, не хватает только плащей и шпаг.

Возле детсада разгружалась машина. В детсад вносили оклеенные яркими бумажками ящики, в которых рядком один к одному лежали эти самые. Все нянечки, в халатах, стояли на крыльце и, скрестив руки на груди, торжественно следили за этой процедурой. Окна в детсаде были темные; ребятня, которая на круглосуточном режиме, спокойно дрыхла, не подозревая, что их ждет завтра.

Улица была ярко освещена, как будто в праздник. Впрочем, в Талом всегда светло, потому что с одной стороны улицы стоят суда, а там круглые сутки идет работа и светятся яркие лампы.

– Мальчики, равнение направо! – крикнул я. – Вот он!

Над крышей какого-то склада виднелись надстройки и мачты, а из-за угла высовывался нос виновника торжества, скромного парохода «Кильдин».

– Ура! – закричали наши ребята. – Да здравствует это судно!

Моряки с «Зюйда» иронически усмехнулись. К продмагу мы подъехали в самый подходящий момент. Как раз в тот момент, когда при помощи милиции он закрывался на законный ночной перерыв. Публика возле магазина шумела, но не очень сильно. Видно, большинство уже удовлетворило свои разумные потребности в цитрусовых.

На Юру просто страшно было смотреть. Он весь побелел и впился лапами мне в плечо.

– Спокойно, Юра. Не делай из еды культа, – сказал я ему. Я слышал, так говорил Сергей Орлов – остроумный парень. – Подумаешь, – успокаивал я Юру, – какие-то жалкие апельсины. Вот арбузы – это да! Ты кушал когда-нибудь арбузы, Юра?

– Я пробовал арбузы, – сказал какой-то детина из моряков.

В общем, мы приуныли.

Открылись двери кабины, и с двух сторон над кузовом замотались головы Чудакова и Евдощука.

– Прокатились, да? – сказал Чудаков.

– Прокатились, – подвел итог Евдощук и кое-что еще добавил.

– Паника на борту? – удивился я. – По местам стоять, слушай команду. Курс туда, – показал я рукой, – столовая ресторанного типа «Маяк»!

– Гений ты, Виктор! – крикнул Чудаков.

– …..! – крикнул Евдощук.

И оба они сразу юркнули в кабину.

Взревел мотор.

Я угадал: столовая ресторанного типа «Маяк» торговала апельсинами навынос. Длинное одноэтажное здание окружала довольно подвижная очередь. Кто-то шпарил на гармошке, на вытоптанном снегу отбивали ботами дробь несколько девчат. Понятно, это не Люся. Люся не станет плясать перед столовой, она у нас не из этаких. Но может быть, она где-нибудь здесь?

Торговля шла где-то за зданием, продавщицы и весов не было видно, но, когда мы подъехали к хвосту очереди, из-за угла выскочил парень с двумя пакетами апельсинов и на рысях помчался к парадному входу – обмывать, значит, это дело.

Мы попрыгали из машины и удлинили очередь еще метров на шесть-семь. Ну, братцы, тут был чистый фестиваль песни и пляски!

– «А путь наш далек и долог…» – голосили какие-то ребята с теодолитами. Шпарила гармошка. Девчата плясали с синими от луны и мороза каменными лицами. Галдеж стоял страшный. Шоферы то и дело выбегали из очереди прогревать моторы. Понятно, там и сям играли в «муху». Какие-то умники гоняли в футбол сразу тремя консервными банками. Лаяли собаки нанайцев. Нанайцы, действительно умные люди, разводили костер. Там уже пошел хоровод вокруг костра и вокруг задумчивых нанайцев. Подъехали интеллектуалы. Катя давай плясать, и Колька Калчанов туда же.

– Заведи, Сережа, свою шарманку, – попросил я.

На груди у товарища Орлова висел полупроводниковый приемник. Какой-то пьянчуга бродил вдоль очереди и скрипел зубами, словно калитка на ветру. Иногда он останавливался, покачивался в своем длинном, до земли, драном тулупе, смотрел на нас мохнатыми глазами и рычал:

– Рюрики, поднесите старичку!

Сергей пустил свою музыку. Сначала это было шипение, шорох, писк морзянки (люблю я эту музыку), потом пробормотали что-то японцы, и сильный мужской голос запел «Ду ю…» и так далее. Он пел то быстро, то медленно, то замолкал, а потом снова сладкозвучно мычал «Ду ю…» и так далее.

– «Ду ю…» – протянул Сергей и отвернулся, поднял голову к луне.

А Катя с Колей отплясывали рядом, не поймешь, то ли под гармошку, то ли под этого «Ду ю…». Что-то у них, кажется, произошло.

– Что-то Катрин расплясалась с Калчановым, – шепнул мне Базаревич, – что-то мне это не нравится, Вить. Что-то Кичекьяныч-то наш…

– Молчи, Леня, – сказал я ему. – Пусть пляшут, это – дело невредное.

Пойду искать Люсю. Чувствую, что где-то она здесь. Почему бы и мне не поплясать с ней по морозцу? Я уж было отправился, но в это время к очереди подъехала машина «ГАЗ-69», и из нее вылезло несколько новых любителей полакомиться.

– Кто последний? – спросил один из них.

– Мы с краю, – сказал я, – только учтите, ребята, что за нами тут еще кое-кто занимал. Учтите на всякий случай. Возможно, еще одна когорта подвалит.

– Нас тоже просили очередь занять, – сказал один моряк, – сейнер «Норд» приедет.

– Понятно, – сказали новые, – а товару хватит?

– Это вопрос вопросов, – сказал я. – А вы сами-то откуда?

– С Улейкона, – ответили они.

– Ну, братцы… – только и сказал я.

С Улейкона пожаловали, надо же! Знаю я эти места, бывал и там. Сейчас там небось носа не высунешь, метет! По утрам откапываются и роют в снегу траншею. Здесь тоже частенько бывает такое и всякое другое, но разве сравнишь побережье с Улейконом?

– Мы тут новую технику принимали, – говорят ребята, – смотрим, апельсины…

Пьют там от цинги муть эту из стланика. Помогает. Кроме того, поливитаминами в драже балуются.

– Пошли, ребята, – говорю я им, – пошли, пошли…

Наши смекнули, в чем дело, и тоже их вперед толкают. За углом здания, прямо на снегу, стояли пустые ящики из-под апельсинов. Две тетки, обвязанные-перевязанные, орудовали возле весов. Одна отвешивала, а другая принимала деньги. Несколько здоровенных лбов наблюдали за порядком.

– Красавицы! – заорал я. – Товару всем хватит?

– Там сзади скажите, чтоб больше не вставали! – вместо ответа крикнула одна из продавщиц.

– Стойте здесь, братишки, – сказал я и врезался в толпу. – Слушайте, – сказал я очереди, когда оказался уже возле самых весов, – тут люди издалека приехали, с Улейкона…

Очередь напряженно молчала и покачивалась. Ясно, что тут уж не до песен-плясок, когда так близко подходишь. Все отводили глаза, когда я на них смотрел, но я все ж таки смотрел на них испепеляющим взором.

– Ну и че ты этим хочешь сказать? – не выдержал под моим пристальным, испепеляющим взором один слабохарактерный.

– С Улейкона, понял? Ты знаешь, что это такое?

– Ни с какого ты не с Улейкона! Ты с Фосфатки, я тебя знаю, – визгливо сказал слабохарактерный.

– Дура, я-то стою в хвосте, не бойся. Я ничего не беру, видишь? – Я вынул авторучку, снял с нее колпачок и сунул ему в нос. Таким типам всегда нужно сунуть в нос какое-нибудь вещественное доказательство, и тогда они успокаиваются.

– Улейконцы, идите сюда! – махнул я рукой.

Очередь загудела:

– Пусть берут… Чего там… Да ну их на фиг… Ты, молчи… Пусть берут…

Я отошел к пустым ящикам. На них были наклейки: на фоне черных пальм лежали оранжевые апельсины, сбоку виднелся белый минарет и написано было по-английски «Продукт оф Марокко».

Я соскоблил ножом одну такую наклейку и сунул ее в карман.

Хватит не хватит апельсинов, а сувенирчик у меня останется.

Когда первый улейконец выбрался из толпы с пакетами в руках, я подошел к нему и вынул из пакета один апельсин.

– Мой гонорар, сеньор, – поклонился я улейконцу и посмотрел на него внимательно: не очень ли он огорчен?

– Берите два, – улыбнулся улейконец, – право, мы вам так благодарны…

– Ну что вы, сеньор, – возразил я, – это уже переходит границы.

Я подошел к нашим, отвел в сторону Юру и предложил ему пойти выпить пива. Через площадь от столовой «Маяк» находился сарай, который в Талом гордо называли «бар». Юра согласился, и мы с ним пошли.

По дороге Юра все волновался, хватит ли нам товару, наверное, нет, скорее всего, не хватит. А я ощупывал у себя в кармане небольшой улейконский апельсин.

– Похоже на то, парень, что ты их раньше и не пробовал.

– Что ты! Еще как пробовал. Помню:

– Брось! Знаю я твою биографию.

Я протянул ему апельсин:

– Рубай! Рубай, говорю, не сходя с места!

По тому, как он взялся за него, я сразу понял, что был прав.

Мы стояли на пригорке, и под нами была вся бухта Талого. Слабо мерцал размолотый ледоколами лед, дымилась под прожекторами черная вода. Низко-низко шел над морем похожий отсюда на автобус самолет ледового патруля. В кромешной тьме работала мигалка, открывала свой красный глаз на счет «шестнадцать».

1, 2, 3, 4, 5, 6 (где же Люся?), 8, 9, 10 (где же она?), 12, 13, 14, 15, 16!

– Рубай-рубай, я уже ел, меня улейконцы угостили.

«Бар» напоминал старый вагон, снятый с колес. Сквозь окошечки было видно, что там шла прессовка человеческих тел. У входа «жала масло» сравнительно небольшая, но энергичная толпа портовых грузчиков.

– Ну и дела у вас в Талом! – сказал я пожилому крепышу.

– Сегодня еще ничего, шанс есть, – сказал он.

– А в Фосфатке с пивом свободно, – сказал Юра, от которого веяло ароматами знойного юга.

– Так это, видишь, почему, – хитро сощурился грузчик, – потому, ребята, что то Фосфатка, а то Талый, вот почему.

– Понятно.

– Вся битва здесь, – с законной гордостью сказал грузчик.

– Пойдем, Юра, выпьем лучше шампанского, оно доступней.

1, 2, 3 (где ее искать?), 5, 6, 7 (сейчас она появится), 9, 10, 11 (на счет шестнадцать), 13, 14, 15.

Вот она!

Это была действительно она. Она стояла среди других девчат и смотрела на меня искоса. Она была в белом платке и в валенках. Разве ей в валенках ходить?

16!

Она смотрела на меня как-то неуверенно и даже как будто со страхом, так она никогда на меня не смотрела. Может быть, она думала…