Электронная библиотека » Василий Аксенов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Суперлюкс"


  • Текст добавлен: 9 июля 2015, 18:07


Автор книги: Василий Аксенов


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Василий Аксенов
Суперлюкс

Владислав Иванович Ветряков, он же, для друзей, Слава, он же, для самого интимного окружения, Гиббон… многоточие. В растерянности оглядывается: сказуемое потеряно или еще не найдено, ибо мы еще не знаем, куда поместить нашего героя, в какую точку мира, в какие обстоятельства, какое предложить ему действие. Пока что разберемся с прозвищем: что за странность – Гиббон? Ведь это же, как известно, вид обезьян, а между тем во внешности Владислава Ивановича ничего обезьяньего нет, напротив, с первых же минут знакомства он удивляет славной человечностью, мы бы даже отметили его особенный искрящийся взгляд. Такой взгляд отличает персону, способную восхищаться объективированным миром, видеть в нем не просто скопище предметов, но еще и разные горизонты очарования, таким мы предлагаем читателю его взгляд. Что же касается словечка «гиббон», то все началось с шутки: парились в сауне с ближайшими друзьями, вернее развлекались, пиво «Карлсберг» в неограниченном количестве, анекдоты, байки, возня… Гачик Тарасян взялся изображать слона. Лева – умирающего лебедя, а Владислав Иванович руки опустил до пола, запрыгал перед зеркалом – я гиббон, я гиббон! И вот надо же – ни слон, ни лебедь не прижились, а гиббон остался – Слава Гиббон. Честно говоря, некоторые основания для клейкости у этого прозвища есть: филогенез почему-то принес Владиславу Ивановичу длинноватые руки, излишнюю волосатость кожи, но эти внешние и не особенно существенные приметы совсем не бросаются в глаза, особенно если ты не дурачишься в финской бане, а едешь в такси, одетый в костюм тончайшей голубоватой фланели, чуть покачиваешь изделием итальянских обувщиков и добрым, почти восхищенным взглядом через дивные французские очки смотришь на мир, на Приморский бульвар Одессы, на памятник Дюку де Ришелье, на панораму порта с белоснежными кораблями в центре оной. Итак, найдя вдруг нашему герою место, забудем словечко «гиббон», чтобы преисполниться симпатией к чудному гражданину Владиславу Ивановичу Ветрякову, похожему на физика-теоретика, к тому же выездного.

– Потрясающе! – сказал Ветряков. – Просто потрясающе!

– Что потрясающе? – хмуро спросил шофер.

– Да вот же все это! Одесса, порт, корабль!

Остановились на причале прямо возле высоченного борта теплохода «Караван». Ветряков протянул шоферу пятидесятирублевую ассигнацию. Хрустящая, новенькая, довольно большая и вполне приятного зеленоватого цвета. Если уж иметь вкус к деньгам, то начинать нужно с пятидесятирублевок, так давно решил Владислав Иванович. Человек со вкусом должен ориентироваться только на полусотенный дизайн.

– Сдачи нет…

– Веселее, друг! Сдачи не надо! – сказал Владислав Иванович.

– Вот это потрясающе, – пробормотал ошеломленный таксист.

Владислав Иванович, подхватив чемодан и атташе-кейс, стал подниматься по трапу белоснежного гиганта. Вахтенный офицер взял его билет и посмотрел на Владислава Ивановича с уважительным вниманием. Как-никак 900-рублевый суперлюкс! Прошу вас! Пожалуйста, сюда! Лифт, пожалуйста! Люда, проводи товарища в ноль-второй! Надутая, розовощекая, вся хрустящая Люда, воплощение неприступности, открыла дверь красного дерева, за которой сразу же обнаружилось некое чудо комфорта. Люда, минуточку! Никаких минуточек, я на вахте! Нет-нет, вы меня не поняли, просто в честь знакомства, быть может, вам пригодится, надеюсь, не обидитесь, вот пустячок… Пассажир суетливо отщелкнул чемодан, и через секунду в руках у коридорной оказалась коробка духов «Мадам Роша», целая унция. Мама моя, в заграничных плаваньях коридорная Люда и взглянуть не смела на такие предметы. Ну вот, Люда, ну вот, я вижу, вы рады, и я, конечно же, рад, что вы рады, потому что радость вам очень к лицу…

– Да что вы, товарищ… Ой, мама моя! Да что вы, товарищ…

– Владислав Иванович Ветряков, физик. Я физик, Люда, вы понимаете? Для меня это просто пустяк.

Люда с некоторой еще опаской пропустила физика внутрь суперлюкса и показала, держась на проверенном расстоянии, холодильник итальянский! – ванную комнату – всю шведскую! – цветной телевизор – американский! – музыкальную стереофонику – японскую! Чудеснейший в самом деле пароход! И название такое чудное – «Караван»! Откуда же, Люда, такое название необычное? Что же необычного – «Азербайджан», «Казахстан», «Караван»… Ну, я рад, Люда, что наше знакомство состоялось. Еще раз уверяю, что вас этот пустяк, вот этот – неплохой дизайн, а? – вот эта ерундовина ни к чему не обязывает, а вот вам если что-нибудь понадобится, Людочка, я не знаю, ну мало ли что, деньги, скажем, если вам деньги, моя золотая, понадобятся, обращайтесь в любое время.

Оставшись один, Владислав Иванович повесил в шкаф свои костюмы, коричневый и серый, блейзер и джинсовый «сафари», расположил на полках стопки английских рубах и свитеров тонкой шерсти, расставил обувь, «граничащую по дизайну с произведениями искусств» (выражение Гачика Тарасяна), извлек парижскую мужскую парфюмерию, а вслед за ней – коньяк, виски, джин – все это во временном небрежном расположении на столе представляло отличнейший дизайн, или иначе поп-арт.

Через полчаса прибыли два отличнейших молодца в джинсах, в коже, настоящие оптимисты. Без посторонней помощи втащили в каюту несколько ящиков с напитками и закусками: тоник «Швепс», любимое баночное пиво «Карлсберг», джин «Бефитер», икра, копчености, жареный миндаль – все как полагается. Владислав Иванович, глядя на заказ, наполнялся теплым, почти торжественным чувством. Нет, что ни говори, есть еще в мире «чувство локтя»: стоило ему заикнуться, что хорошо бы на борту «Каравана» получить заказ, как тут же Лев сказал: «Бусделано». Владислав Иванович представил себе, как Лев выходил на Росько, а тот подключал Вадима Лешина, потому что самому ему на уровень Андрея Михайловича выходить не след, а Вадим звонил Серафиме Ивановне, а та уже известила Андрея Михайловича в частном порядке, и тогда уж верный Лев, получив «добро», позвонил напрямую. Нет-нет, что бы ни говорили скептики, есть еще в мире настоящая мужская дружба. Так вот ведь получается – достаточно двух-трех слов, иногда и одного взгляда на человека, и сразу ясно, пойдешь с ним в разведку или воздержишься.

Теплоход «Караван» в море – благородное зрелище! Чартерный всемирный скиталец, обычно прогуливающий шведов и англичан в архипелагах Полинезии, а колумбийцев или аргентинцев, наоборот, по фиордам Норвегии, иногда посещал и родные воды, ублажал соотечественников. Тогда запечатывались игральные автоматы, так называемые «однорукие бандиты», ибо нашим людям чужд дух наживы и вера в слепую судьбу, заменялось кое-что другое, присущее им, на кое-что, присущее нам, и «Караван» отправлялся в рейс Одесса – Батуми – Одесса, доставляя своим присутствием удовольствие как самому Понту Евксинскому, так и близлежащим берегам.

Итак, мы нашли нашему герою подобающее место в чудесном, почти ослепительном мире и обеспечили его всем необходимым. Теперь можно было бы уже выпустить его из суперлюкса на палубу в перипетии рассказа, но, может быть, следует еще добавить, что Владислав Иванович, вообразите, не мошенник, не куркуль-собиратель и даже не ловкач. Он – друг, надежный человек, бескорыстный и смелый сподвижник, он – князь Мышкин современной партизанской структуры, звено пресловутой системы «стихийного перераспределения», он, наконец, просто-напросто физик-теоретик. Фамилия – не скрывается, она подлинная, Слава – это пожалуйста, это друзьям, а для дружбы открыт, о Гиббоне просто умалчиваем, и вовсе не потому, что это какая-нибудь криминальная кличка, но лишь собственная неудачная шутка, к сожалению, оказавшаяся с клейком.

Итак, выпускаем на палубу и прямо навстречу балерине Соколовой. Она – зябкое создание, на плечиках – шаль. В огромнейших глазах – надежда провести несколько дней в одиночестве. Увы, уже замечена несколькими противниками женского одиночества. Один из них, явный физик, приближается, подтормаживая. Что ж делать, не самый худший, кажется.

– Добрый вечер. Вот она, колыбель человечества. Вы курите? «Уинстон» или «Кент»? Прошу! Простите, не вы ли третьего дня в балетной программе «Белые ночи»?.. Ах, какая удача, огромное удовольствие познакомиться. Владислав Ветряков, физик. Ну, как вам колыбель человечества? Да-да, конечно, можно точнее. Вот, например, Средиземное море – колыбель человечества, а наше Черное, вот это данное море, часть Средиземного, ну… Уловили мою шутку? Простите, вы еще не ужинали, Ольга-тире-Наталья? Конечно, я знаю, что вы Валентина, но раз вы улыбаетесь, значит, понимаете юмор, и мы будем ужинать в атмосфере юмора, хорошего настроения, о балете и о физике ни слова.

В ресторане цены оказались катастрофически низкие и прейскурант явно без излишеств – дескать, насыщайся, но не задерживайся. Владислав Иванович, однако, на минуту отлучился с официантом Герой, «зарядил» его до полнейшего изумления, и вскоре стол покрылся развалюченной снедью. У Валентины Соколовой кругом пошла голова. Какая утонченная, подумал Ветряков, заметив, что балерина прикрыла глаза при виде угрей и лангустов. Ну, уж налопаюсь, думала Соколова.

– Какую вы музыку любите, Валентина?

– Я люблю музыку барокко. – Балерина открыла глаза: не промазала ли с барокко, не слишком ли, не надуется ли физик?

Но он уже шел бодрыми шагами к оркестру, к семерым молодчикам группы «Семь колес», явным, отчетливым оптимистам жизни.

– Рваните барокко, ребята! – попросил он их задушевно и зарядил их на весь вечер, да так сильно, что «Семь колес» от растерянности закрутились было в разные стороны, но быстро оправились и врезали то, что просили, рок-н-рол «Мемфис».

– Ах, Валентина-Валентина, – говорил в начале ужина Владислав Иванович, – гляжу я на вас, на ваши тихие движения, на овал лица, на то, как вы пьете, как кушаете, и лишний раз утверждаюсь в своем кредо – пессимизму бой! Ну, разве это, скажите, не счастье – кушать вместе?

Есть в мире натуры, боящиеся избыточного счастья, видящие в нем некую шаткость, кое-какую иллюзорность, но не таков Владислав Иванович с его устоявшимся кредо: человек рожден для счастья, как птица для полета!

– Всюду знакомые, и здесь тоже, – Валентина неудержимо смеялась и дразнила, дразнила клешней лангуста группу вновь прибывших, озиравшихся в центре зала. – О боги, как будто из ВТО не вылезала…

– Люди искусства! – вскричал Ветряков. – Да ведь это же улыбка судьбы! Мы, физики, очень-очень любим кушать с людьми искусства!

Он ринулся к трем мужчинам и двум дамам, расшаркался, потащил, одной рукой махнул Гераше, – друг, соответствуй! – другой оркестру, – давай барокко, ребята! – потащил к своему столу, не обращая внимания на недоуменные взгляды и легкое сопротивление. Валюша, принимай своих друзей! Не стесняйтесь, товарищи! Союз науки и искусства, сама жизнь нам подсказывает быть вместе!

Можно опасаться – не покажется ли наша ситуация довольно искусственной: если уж разгулялся на пароходе подозрительный богач, сразу ему подсовывают «людей искусства»? Трудно не согласиться, но еще труднее удержаться от соблазна: ведь если мы описываем вечер полного счастья нашего героя, то в этом полном счастье, увы, не обойтись без круглого стола, обсаженного «людьми искусства». Сделав такое извиняющееся телодвижение в адрес читателя, мы можем теперь свободно и спокойно рассаживать вновь прибывших, ибо в рамках подобной условности эти «люди искусства» как бы уже и не люди, вроде даже и не фигуры, а лишь фантомы – литературные штампы.

Один был основательно пожилой, похожий на льва, но вечно как бы удивленный, и это выражение вечной удивленности весьма его омолаживало и оживляло, ибо удивление не свойственно ни старости, ни застылой львиной маске, и, следовательно, он хоть и был похож на льва, но не очень.

– Очень знаменит! Мелопов!

Второй был типичный фавн с рыжеватыми кудряшками, в определенных местах выпирающими как бы под напором рожек, с приподнятыми уголками эротического рта, но очень грустноватый, а так как чувство грусти у фавнов не особенно развито, то, значит, он был похож на какого-то нетипичного фавна.

– Очень талантлив! Раздвоилов!

Третий был весьма жгучий, с прямым затылком и решительными очертаниями лица и фигуры, эдакий тореадор, однако он почему-то очень часто закрывал глаза (вообразите себе такую привычку у тореадора) и делал много необязательных движений руками, как то: прикладывание ладоней к уху, губам, глазу, перекрещивание пальцев, раскачивание то левой, то правой кистью, что, вероятно, тоже мало свойственно тореодорам, а следовательно, он был похож на тореодора лишь отдаленно.

– Очень остроумный! Чаров!

Четвертая была похожа на рожденную свободной львицу (не составляя, однако, пару для удивленного льва). Возраст и сценический опыт, конечно, способствовали накоплению в ней огромного энергетического потенциала и еле сдерживаемой агрессии, и это действительно делало ее похожей на львицу, от нее веяло опасностью.

– Языкатова! Страшный вокал!

Пятая была нимфа, но не шалунья, а мечтательница, и мягко льющиеся ее волосы, и глаза с поволокой, как бы отстраненные, или, может быть, сосредоточенные на одной лишь идее – мечте аттических дубрав, – делали ее настоящей мечтательницей-нимфой!

– Свежакова! Воплощение женственности!

Кто они были, эти знаменитости, точно не известно ни нам, ни Ветрякову, да это и несущественно. Главное: поэты, артисты! Ведь это же счастье лично увидеть, вот так воочию, кушать вместе! И никаких поползновений к самооплате, прошу вас, друзья, не обижайтесь! Перепелки в меню? Гераша, три блюда перепелов! И украсить! И с огоньком! Как во Франции! Постой, постой, дай-ка я на кухню зашлю кой-чего, вот передай шеф-повару привет от нашего стола, он заслужил, ничего не скажешь, настоящий профессор академии желудка! Браво! Браво, как вы сказали – Лукуллов пир? Вот действительно отличная шутка! Давайте не расставаться никогда, а? Никогдашеньки, лады? Встретимся в Москве! Я вас всех на башню, на «Седьмое небо», годится?

– Туда никогда не попадешь, на это пресловутое «Седьмое небо», – сказал Раздвоилов.

– Как вы сказали? – опешил Владислав Иванович. – Не попадешь? Такого не бывает. – До него тут дошло, что, возможно, Раздвоилов в связи со своей артистической натурой не все понимает в практической жизни, и он с широчайшей улыбкой показал ему популярный жест, взаимопотирание большого и указательного пальцев.

– Однако не везде же берут, – поморщился Раздвоилов. – Сейчас повсюду иностранцы, делегации, туристы, ну… – Он покашлял и добавил: – Черт побери…

– Не берут тогда, когда мало даете, – нравоучительно пояснил Ветряков. – Я, например, если встречаю какое-нибудь препятствие, начинаю с сотни. Не берут сто, даю двести, не берут двести, даю триста. Не верите? Попробуйте!

Раздвоилов почему-то воспринял этот практический совет как шутку и расхохотался.

– Вы, значит, физик? – спросил Чаров. – Теоретик?

– И теоретик и практик.

– Шалашникова, конечно, знаете, Захарчина, Герда? – продолжал спрашивать Чаров.

Владислав Иванович слегка увял…

– Прекратите дурацкие вопросы! – скомандовала Языкатова. – Неужели вы не видите, какой Владислав Иванович великолепный физик!

Нимфа Свежакова молча протянула руку Ветрякову.

Вот это жест, вот это античный дар! Да-да, конечно же, танцевать и предлагать друг другу движения своих дразнящих тел.

В ресторане «Пассат» на верхней палубе лайнера «Караван» давно уже бушевали танцы. Ниже, в ресторане «Альбатрос», тоже бушевали танцы. Еще ниже, в ресторане «Дельфин», тоже бушевали танцы, и, безусловно, бушевали танцы на открытых площадках носа и кормы. Следует добавить, что одновременно и безусловно танцы бушевали в сотнях, если не тысячах ресторанов по всему Черноморскому побережью. Больше того, мы берем на себя смелость утверждать, что танцы бушевали в этот час и по всему гигантскому региону страны от Диксона до Батуми, и ограничены они были лишь соответствующими меридианами, за которыми с востока танцы уже кончились, а с запада еще не начались. Ресторанные бушующие танцы в последние годы стали заметным явлением в нашей стране…

Сквозь гущу танцующих пружинистой походкой предзакатной саванны прошла к оркестру Языкатова.

– Сейчас я их качну стилем «ретро»! – с опасной плотоядной улыбкой подмигнув Владиславу Ивановичу, дама в песочных брюках взлетела на эстраду.

Пока Ветряков скакал в сумасшедшем барокко, следя сияющим взором за извивами тела дремлющей в экстазе нимфы, несколько раз в поле его зрения выплывал стол, за которым восседала тяжеловатая полукавказская мужская компания. И всякий раз какая-то струйка черного перегара появлялась, словно след невидимого самолета под куполом счастья. Центром компании он быстро определил плотнейшего, но отнюдь не толстого мужчину с огромнейшим лбом Лавуазье, с пугачевскими жгучими глазками, с пушистыми бакенбардами Дениса Давыдова. Центр этот богдыханом раскинулся в финском кресле, вольно расположил тело, обтянутое кружевной рубашкой, сквозь которую просвечивала майка и которую, будто меч, рассекал черный сочинский галстук со зловещей серебряной канителью на космические темы. Именно к нему, к этому смуглому богдыхану неведомой, но близкой (как показалось Владиславу Ивановичу) структуры обращались с тостами, ему и рассказывали анекдоты, и он их выслушивал с благоприятным вниманием, хохотал и протягивал каждому рассказчику руку для рукопожатия. Это, конечно, тоже были оптимисты, но несколько тяжеловатые, немного устаревшие оптимисты, и, может быть, поэтому струйка перегара появлялась в небесах Ветрякова всякий раз, как он взглядывал в тот угол, а особенно в тот момент, когда ему показалось, что богдыхан еле заметно ему подмигнул. Да нет же, нет, это все не стоит внимания, счастье не нарушено, счастье вот оно – вокруг: «барокко» и «ретро» – все кипит!

– Грустить не надо! – низким сногсшибательным рыком, похлопывая себя по бедру, пела Языкатова. – Пройдет пора разлуки! За все былые муки! Придет награда!

Так все и шло, так все и кипело, пока Ветряков не обнаружил себя в одиночестве за столом, напоминавшим полуразрушенную, но еще дышащую Помпею. Люди искусства куда-то слиняли, да и весь «Пассат» уже опустел, огни меркли, официанты и уборщицы, измученные сумасшедшим напором веселящегося люда, вяло бродили меж столов, как будто не зная, как к ним и подступиться.

– Гераша – золото мое, счет, сигару и рюмку коньяку.

Вот что значит правильно с самого начала зарядить человека, разбудить в нем друга. Без всяких пререканий – дескать, буфет закрыт, мол, то да се – Гераша принес на подносе рюмку «Мартеля», сигару в патроне и четырехзначную цифру.

С сигарой в зубах Владислав Иванович вышел на залитую луной прогулочную палубу, оглядел морскую округу, где в этот час, как и полагается, царила благодать. Пустынная, чудесная, небесным светом облагороженная морская равнина, по которой уверенно и мощно, словно судьба человечества, шел «Караван». Что-то похожее на эту благодать, озаренную чуточку грустным, но бесконечно благородным светом луны, царило сейчас в душе Владислава Ивановича, и сам он по себе казался в этот момент в этой благодати сильным импортным пароходом, дарящим людям благо и счастье. Пусть он покинут сейчас Валентиной и нимфой Свежаковой и даже товарищем Языкатовой, но все-таки и они получили он него некоторый заряд человеческого тепла, а следовательно, они ему уже не чужие.

На корме он увидел одинокую фигуру с поднятым воротником. Это был Раздвоилов, глядящий в недра звездного Понта.

– О чем думаем, друг? – тихо спросил его Ветряков.

– Об Аристотеле, – был ответ.

– Восхищаюсь, – проговорил Ветряков.

– Есть чем восхищаться, – усмехнулся грустный фавн. – Возьмите, например, его определение счастья как деятельности души согласно добродетели. Вы видите здесь связь с понятием свободы?

– Я восхищаюсь.

– Есть чем восхищаться – сказал так много и так давно!

– Я вами восхищаюсь, – сказал Ветряков. – Стоять вот так на корме, подняв воротник, и думать об Аристотеле!

– Простите, – фавн отстранил Владислава Ивановича и поспешил куда-то в искрящейся тени, где что-то мелькало светлое и ломкое.

– Какое счастье служить искусству… – говорил утром Владислав Иванович в телефонную трубку, лежа в своей президентской суперлюксовой кровати. – Вы должны всегда быть счастливы, Валентина, потому что вы осуществляете деятельность души согласно добродетели.

– Я глубоко несчастна, Владислав Иванович! – рыдала из пароходных недр Соколова. – Суставы мои стареют. У меня никогда не было музыкального слуха. Я разучиваю движения, как деревянная кукла, я от всех все скрываю… кроме вот вас, милый Владислав Иванович…

– Утешьтесь, Валентина, утешьтесь, – ворковал он, глядя в окно на умопомрачительную голубизну неба. – Впереди у нас Ялта, подумайте сами, что у нас впереди – жемчужная Ялта!

И тут его словно пружиной подбросило от великолепных предвкушений, и, отделившись от удивительного матраса, то есть взлетев, он увидел в окне покачивающиеся синие крымские горы и россыпь домов по склонам, жилища ялтинских ювелиров, и, раскинув руки, опустился на свой суперматрас, и тут как раз гладенькая дружеская мордочка коридорной Люды возникла… – я к тебе, Слава, за денежкой забежала, там девчата сапоги предлагают чулочные… нырок в холодильник, обжигающий восторг пива «Карлсберг», под душ, под бритву «Браун», под диоровский пульверизатор и в «Сафари», и… и… вновь началась вся эта физика, весь этот джаз.

Любой предмет, согласно учению Аристотеля, происходит из слияния четырех простых начал: воздуха и огня, земли и воды. Куда ни ткнись, всюду эти четыре начала. Бриллиантовое кольцо не исключение. Палец балерины с его чуть подпухшим суставчиком – тоже не исключение, о нет! Конечно, вздор – считать трехтысячное кольцо прекраснее женского человеческого пальца. Вы, Валентина, облагораживаете своим пальцем этот предмет, а не наоборот. Четыре начала перемешиваются в женщине гораздо красочнее, чем в бриллианте, беру в свидетели Раздвоилова. Согласны, поэт?

Я потрясена вашим подарком, сказала Соколова. Какой у вас оклад? Владислав Иванович взял в свои руки ее трогательную человеческую ладонь, перевернул ее, словно смирную птичку, и поцеловал в Венерин бугорок и тут же устыдился этого собственного жеста. Если уж говорить о деньгах в свете учения Аристотеля, то нет ничего примитивнее в самом процессе их возникновения, если, конечно, не уходить к истокам, то есть к деревьям, из которых, как известно, во всяком случае у нас в научных кругах, производится и денежная материя. Уйдя же к деревьям, мы представляем себе соединение четырех начал в их гигантских стволах – взгляните, как они вздымаются над водопадом! – ну вот мы и приехали…

Войдя в заведение «Водопад», деликатно опередив своих гостей, быстро всему персоналу – вам! вам! вам! тебе, малышка! – молниеносные уколы оптимизма, и вот мы уже в уюте, в спокойствии, под хрустальными, неслышно гремящими косами редкого природного явления, философствуем снова.

– Значит, вы презираете деньги, Слава?

– Нет, я уважаю их, но не более, чем деревья.

– Из вас бы хороший получился философ, – острит Чаров.

– Не скрою, друзья, к диалектическому материализму меня влекло всегда. Жалею, что не получил специального образования. Завидую вам, поэты. Обожествляю вас. Не верю до сих пор, что кушаем вместе.

Все вокруг хохотали, такая легкость тут установилась, что все стали чудить, все возвращались к первоосновам Аристотеля. Вот, скажем, базар: огонь, вода, земля и воздух перемешались здесь и воплотились чудесными растительными творениями с их нутритивной душой – все забираем в античных неограниченных количествах – клубнику, черешню, редис, и главное – цветы, цветы, цветы – земля нам дарит свои плоды, мы ей свое неограниченное стремление к счастью, к красоте. Слава, как фокусник из рукава, выпускает стайки зелененьких. Суперлюкс, заваленный дарами Средиземноморья вперемежку с дизайнами Общего рынка, на долгие часы превращается в очаг радости, духовного, аристократического, интеллектуального общения. Вносят зажаренных животных, ягнят и поросят, этих обладателей двух видов души – нутритивной и чувствительной. Природа одновременно и демонична, и божественна – ведь так, дружище Раздвоилов? Я правильно говорю? Так нас учил Аристотель? Люди, товарищи, обладают тремя видами души – питательной, чувствительной и мыслительной, я не ошибаюсь, старина? Ха-ха-ха, лишняя душа дает нам возможность набивать себе пузо и флорой, и фауной, острит Чаров. Товарищи, давайте все же, при всем увлечении античной мыслью, оставаться материалистами. Не нужно забывать, что нас сделало теми, кто мы есть, – труд, борьба! Под вашим-то крылышком, Слава, какая же борьба? Господа, ответственно заявляю, что я уже утратил мысленное начало, сказал Мелонов. Я – одуванчик, а я – козел! А я, дорогие мужчины, шептала Свежакова, пока еще никому не ведомое существо, я – ласка, огромная ласка, хочу в Грецию, в дубраву…

Ветряков кружился по пушистому настилу, повсюду, повсеместно натыкался на своих гостей, званых и незваных, знакомых и незнакомых. Какие существа, думал он о них с восхищением. Нет-нет, тысячу раз прав Вадик Раздвоилов и наш учитель Аристотель: жизнь – это стремление тленных земных существ к осуществлению заложенных в них возможностей!

– Владислав Иванович, говорят, что вы колоссальный жулик, это правда? – спросила его однажды Языкатова.

– Нет, конечно же, это неправда, Варвара, полнейшая чепуха. Посудите сами, что у нас в физике можно украсть – пригоршню нейтронов, горшок плазмы? Кому это нужно? У всех это уже есть. В физике вы уже не найдете «товаров повышенного спроса», это – в прошлом. Конечно, если вам что-нибудь нужно из другого, дубленку, скажем, джинсы, часы «кварц» – это для меня не составит труда. Конечно, Варвара, это не значит, что я эти вещи где-то краду. Такие вещи и захочешь – не украдешь, а я не хочу. Воровство – это отвратительный примитив, низменные движения рептилий. Вот Вадик вчера рассуждал за ужином или завтраком или где-то между о потолке человеческих чувств. Чувство дружбы, сказал он, находится на потолке. Я этому аплодирую, Варвара. Дружба – вот мое хобби. Я – друг. Я работаю на потолке. У меня множество друзей, и я помогаю им узнать друг друга. Соединяя крепкие характеры, я устраиваю жизненный дизайн. Вы меня поняли, Варвара? Сеть человеческих отношений нуждается в скромном, бескорыстном паучке, и я играю подчас эту роль. Вы понимаете?

– Я бы лучше поняла, если бы вы пояснили примером, – недюжинное лицо Языкатовой отражало сильную работу мысли.

– Пожалуйста, предложите сами ваш пример, Варвара.

– Ну вот вам пример, – тонко улыбнулась Языкатова. – Книга моих мемуаров «В ногу с песней», к сорокалетию творческой деятельности. Могли бы вы устроить ее в издательство?

– Задача не из легких, однако сейчас попробую, – шустро ответил Ветряков, откинулся в шезлонге, прикрыл глаза и что-то зашептал.

Варвара Языкатова, напротив, напружинилась в своем шезлонге, сощуренными глазами следя за движениями его губ, пытаясь за ними угадать движение мысли. Удивительная, между прочим, женщина – вокалистка Языкатова! Колоссальный жизненный опыт помогал ей видоизменяться в любом направлении. Возраст уже не играл ни малейшей роли. Утром на краю бассейна в прозрачной распашонке с цветочками – сама юность! Вечером в ресторане – прельстительная львица с опытом сладких битв. Заходит речь о ступенях жизни, о позициях в искусстве, и перед нами – жесткий внеполовой и вневозрастной деятель.

Итак, что же можно было угадать за шевелением губ Владислава Ивановича, какую работу мысли?

– Феликс… начнем с Феликса… Феликс играет по субботам с Володей и Михаилом Егоровичем… Феликса подкрепляем Сережей, который зайдет вместе с Инессой… Инесса и жена Гордеева – подруги… Михаил Егорович выходит на Гордеева… Гордеев выходит на Сторожеву Светлану Максимовну, а с другой стороны мы к ней подключаем Резо, которому позвонит мой Гачик… Сторожева же уже может… может уже… уже на… уже может же на уровне Каписа… и если Капис сам устранится, то… – так еле слышно шевелил Ветряков систему своей дружбы, и это напоминало Языкатовой некую пульсирующую студенистую, заряженную электричеством плотную массу. – Так там же Толя! – вдруг вскричал он во весь голос и радостно открыл, распахнул свои бледно-голубые близорукие глаза. – Считайте, Варвара, что договор с вами уже подписан!

– Как вы свободны с деньгами, Слава, – сказал однажды Мелонов.

– Хотите знать почему? Потому что деньги – это анахронизм! Конечно же кое-что и сейчас они дают, и радостно видеть, как оживляются в людях добрые чувства, когда даешь им эти зеленые дизайны, но, поверьте мне, друзья, год за годом в эпоху повышенного спроса деньги утрачивают свое значение. Часто я месяцами практически живу без денег… Нет-нет, это не значит, что я их не трачу, это значит, что я не добываю их, как бы забываю о них, вы меня понимаете?

Такая полнота жизни! Взирая с Крымских вершин или с отрогов Кавказа на пенные очертания земли и полыхающую голубизну моря, на ожидающий внизу «Караван» с его ультрасовременными наклоненными мачтами и трубой, похожей на морского льва, с зеркальцем бассейна на верхней палубе, Владислав Иванович, взирая на это, ощущал вокруг исключительный трепет истинной жизни.

Таков характер этого человека, должны мы заметить в данный момент: дурную погоду, слякоть, пронизывающий холод он не считал никогда типичной для нашей планеты, проходил через эти периоды, не задерживая их в памяти. Память этого существа, называемого Владиславом Ветряковым, напоминала калейдоскоп, где только яркое и дружелюбное перемещалось в различных кристаллических комбинациях, а если же из каких-то мутных глубин, из детства, скажем, выплывало что-нибудь аморфное, коричневато-сероватое (очередь за мукой, например, в голодный послевоенный год, чернильные цифры на истерзанных цыпками отмороженных лапах), тут же калейдоскоп встряхивался, и вновь начинался карнавал. Такая же вот история получалась, между прочим, и с родословной: перекупщики куда-то уплывали, комиссионщики как-то испарялись, а выплывали откуда-то какие-то моряки, полярные летчики и физики, да-да, были, конечно же, и физики.

Владислав Иванович зашел в телефонную будку, набросал в автомат пятнашек и стал набирать Москву – почему бы Гачику, скажем, или Степану, или любому из друзей не вылететь сегодня же в какой-нибудь порт, не взойти на борт «Каравана», не попасть к нему в объятия и далее – в общую атмосферу радости, в средиземноморскую колыбель человечества, пронизанную истоками современного миросозерцания, философией Аристотеля.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации