Текст книги "Сказка о муравье-богатыре"

VI. В коровьем царстве

Царство муравьев-скотоводов лежало по ту сторону муравейника чернокожих. Миновав лесную прогалину, два муравья-атамана пошли опушкой. На пути их стоял роскошный, весь унизанный распустившимися розанами, шиповник.

– Вот один из рассадников наших, – сказал Сосун. – Постойте минуточку…

И мигом он влез на шиповник. Грызун с любопытством следил за ним. Атаман скотоводов сидел уже в пышном розане и отцеплял с него светло-зеленую тлю или, попросту сказать, травяную вошь.

– Посторонитесь, полковник!

Грызун едва успел отступить в сторону, как тля упала к его ногам. За нею, с ловкостью гимнаста, соскочил вниз и сам Сосун.

– Надеюсь, не ушиблась, милая? – заботливо наклонился он к тле.

Та, круглая, пухлая, как упала, так и осталась лежать на спине, поворачивая только с боку на бок свою хоботообразную мордочку и болтая по воздуху ногами.

– Глупое создание, право! – заметил Сосун. – Ничего-то не разумеет. Низшая порода. Одно слово; корова. Но полюбуйтесь-ка, полковник, что за экземплярчик? Хоть и из простых, зеленых, а как ведь жирна, как сочна! Ну, виноград да и только.

– Так у вас, значит, есть они и других цветов? – удивился Грызун.

– Еще бы. Вот увидите скоро. Но и у этой, я уверен, молоко первый сорт. Прошу отведать.

Он усиком искусно пощекотал тлю. Она тотчас же выделила прозрачную каплю.

– А вы сами что же? – спросил Грызун.

– Прошу, – повторил тот, – вы ведь гость, а я хозяин. После жаркого боя у вас, верно, в горле пересохло?

Грызун с жадностью проглотил заманчивую каплю, потом облизнулся и обтер усы.

– Как прохладительно! – сказал он. – И что за сладость!..

– Дело мастера боится, – с самодовольством отозвался Сосун. – Выбирать скотину не так просто, как, может быть, кажется. Недаром, значит, я окрещен Сосуном, недаром прозван Губой-не-дурой.

– Что же, вы ее тут и оставите?

– Нет, жаль; может, еще пригодится.

Он сунул крошку тлю, как узелок, под мышку. Инстинктивно, чуя, что зла ей не сделают, она доверчиво прильнула к великану-муравью.

Друзья наши шли, не торопясь. С приближением к муравейнику скотоводов их стали обгонять земляки Сосуна, бурые муравьи. Кто тащил зернышко, кто волок иглу или соломинку, кто нес, как Сосун, под мышкой или в зубах живую тлю. Узнавая своего атамана, они почтительно отдавали ему честь и спешили затем далее.

Но вот под сенью векового дуба показался и грандиозный купол муравейника скотоводов. Перед главными воротами толпа молодых скотоводов забавлялась военной игрой: приподнявшись на задние ножки, они боролись между собой и звонко хлопали друг друга по щекам.

– У вас, стало быть, тоже есть военное сословие! – сказал Грызун. – А вы же сами уверяли…

– Нет, это не настоящие воины, как у вас, – отвечал Сосун, – это кадеты – ополченцы, добровольцы. Набегов мы никогда не предпринимаем, но каждый обязан защищать свой муравейник. Вот молодежь и практикуется.

Они вошли в муравейник. Попадавшиеся им тут бурые муравьи удивленно оглядывали рыжего муравья, очутившегося в их муравейнике. Но его сопровождал сам атаман их, Сосун, и все молча сторонились.

– Хлебные амбары, я думаю, вас не интересуют? – заговорил Сосун. – Это то же, что и у вас, да к тому же они еще и пусты. Детских наших я вам также показывать не стану; разница только та, что няньки у нас не наемные, а из своих же, бурых.

– А этот коридор куда ведет? – спросил Грызун.

– Это в покои нашей матушки-муравьихи, – отвечал хозяин, понижая голос. – Она у нас, признаться, терпеть не может, когда ее застают над яйцами; а вы притом посторонний.

– Ни за что туда не пойду! – сказал Грызун. – Это такое дело, что можно, пожалуй, сглазить. Мне бы только хотелось осмотреть ваше молочное хозяйство.

– Так прошу идти за мной.

Перед ними раскрылась обширная подземная зала. По всему полу были разложены правильными рядами бесчисленные микроскопические крупинки. Взад и вперед между ними ходили бурые муравьи, то обмахивая с крупинок пыль, то облизывая их язычком, то прикладываясь к ним чутким ухом.

– Что это у вас за крупа? – спросил Грызун. – Это не муравьиные ли яйца?.. И к чему они там прислушиваются?

Сосун таинственно улыбнулся.

– А вот сейчас узнаем. Глядите.

Один из прислушивавшихся муравьев разгрыз крупинку, и оттуда неуклюже выкарабкалась прехорошенькая малютка-тля!

– Вон оно что! – проговорил Грызун. – Это теленочек?

– Теленок. Вырастим, насколько требуется, в колыбельке – и выпустим. А теперь пойдемте-ка посмотреть, как пристроят его к месту.

Муравей-скотник бережно поднял на руки новорожденного и вынес из детской. Оба атамана пошли за ним следом. До сих пор их окружал глубокий мрак, и только благодаря своему зоркому муравьиному зрению Грызун различал предметы вокруг себя.

Теперь в конце коридора блеснул свет. Они вышли на открытое место.

Сверху, сквозь искусственную расщелину в своде муравейника, проникал скудный дневной свет. Но света этого было довольно, чтобы поддерживать питательную силу мелких растений, покрывающих почву. Это был подземный луг, подземное пастбище.

Муравей-скотник поднес младенца-теленка к свободной травке. Тот пиявкой к ней присосался. Вокруг другие растения были точно так же усажены, словно пуговичками, сосущими младенцами-телятами.

– Удивительно!.. – мог только выговорить Грызун.

– Не правда ли? Но это, так сказать, цветочки, а сейчас будут ягодки.

Подземные ходы извивались то вправо, то влево, огибая громадные древесные корни.

– На этих корнях у нас пасется скот зимой; сюда же сгоняется он и на ночь, – объяснял Сосун. – Это наш хлев, это наш скотный двор.

– А где же он теперь, ваш скот?

– В поле.

Снова блеснул издали свет, но уже целым потоком лучей. Коридор, поднимаясь круто в гору, вышел, наконец, на поверхность земли, на вольный воздух.

Под легким светом заходящего солнца расстилалось впереди зеленеющее поле. Кругом был обведен земляной вал, – очевидно, с целью, чтобы скотина не разбежалась. На листьях же, стеблях и корнях сочных злаков паслась сама скотина, тли-коровы всех видов и цветов: круглые, грушеобразные и плоские, светлые, темно-зеленые, голубые, розовые, белые и даже полосатые.

Грызун был так озадачен, что не мог вымолвить ни слова.

– Теперь вы, надеюсь, убедились, что правильное скотоводство – дело не совсем-то простое? – говорил Сосун. – Подойдите ближе. Заметьте, сколько разновидностей! И одна другой лучше.

– Так что же, у них и молоко даже разное? – спросил Грызун.

– А то как же? Можете сейчас удостовериться.

– Благодарю, я сыт…

– Сделайте милость, не обидьте. Прикажете мне подоить или сами, может быть?..

– Любопытно бы самому…

Они стояли около розовой тли. Грызун кончиком уса легонько прикоснулся к ней. Она послушно тотчас же угостила его бледно-розовым молочком.

– Вкус розы! – воскликнул он.

– Вот видите. А ананаса не желаете ли?

Хозяин тронул усом темно-зеленую корову, и у нее выступила капелька зеленоватого оттенка.

– И по духу уж слышно, – заметил Грызун.

– Да вы откушайте, пожалуйста.

Пришлось откушать и ананаса.

– А тут вот наше шампанское: маковая росинка! – продолжал Сосун, подводя гостя к полосатой тле.

– Ей-ей, не могу… – отговаривался гость.

– Демьянова уха? Ну, одну еще капельку только, последнюю.

Что тут делать! Чтобы не обидеть хозяина, надо было приложиться. Но, приложившись, Грызун вдруг откинулся назад головой, схватился за грудь и закатил глаза.

– Не знаю, что это со мной?.. – пробормотал он. – Точно все кругом завертелось, а на душе стало так легко, так уморительно-весело… Сейчас бы, кажется, пустился вприсядку.

– Мак, значит, в голову ударил, – усмехнулся Сосун. – Но ничего, это скоро пройдет. Не правда ли, божественный напиток? А вот и детвора наша, – прибавил он.

На пастбище высыпала теперь из муравейника гурьба бурых дядек. Каждый нес на спине по грудному муравейнику. К одной и той же корове подносилось по несколько младенцев, которые с жадностью упивались выдоенным дядьками молочком.

– Кормление это производится у нас три раза в день: утром, в полдень и перед сном, – толковал гостю Сосун. – А уж пользительно ли им – сами можете судить: вон какие все пузаны! Что бы вам пример с нас взять?

– И то уж подумываю… – отвечал серьезно Грызун.

– Да кстати бы и рабство тоже отменить.

– Ну, это будет труднее…

– Однако попытаетесь?

– Может быть, со временем… Но я у вас, право, непозволительно загостился! Вон и солнце совсем уж заходит.

– Да вы бы переночевали?

– Нет уж, увольте. И то вам, я думаю, надоел. Нельзя ли мне прямо отсюда, чтобы не ходить опять через весь муравейник?

– Отчего же, можно.

Оба атамана стояли уже на валу.

– Никогда не забуду вашего гостеприимства! – говорил-растроганно Грызун. – Милости просим и к нам. Во мне вы приобрели себе самого верного друга. Что бы там ни было – я друг ваш навеки.

В последний раз прижал он нового друга к сердцу и соскочил затем совала.

До дому, впрочем, Грызун в этот вечер уже не добрался. Утомление ли от дальнего похода и от пережитых днем разнообразных впечатлений, или же предательская маковая росинка подкосила его богатырские силы, – только на полпути он повалился на придорожный мох и заснул как убитый.

VII. Муравьиное вече

Рыжая мать-муравьиха отдыхала опять на пологом скате муравейника. Около нее нежилась на утреннем солнышке ее рыжая свита.

– И где это он запропастился, наш бравый атаман-богатырь? – говорила муравьиха, заслоняясь рукой от солнца и смотря вдаль.

– Да вон никак он и идет, – заметил один из свитских.

– Где? Где?

– А вон там, у мухомора…

– И то, он! Да что это с ним? Идет понурясь, усами размахивает, точно сам с собою разговаривает… Уж не спятил ли с ума, прости Господи!.. Нет, вот кланяется по сторонам. А народ-то за ним так, вишь, и бежит, так и валит. Работу бросили, победителя встречают! Он говорит им что-то и идет вперед. А они, вишь, как шальные, бегут вслед за ним, кричат… Что они кричат такое?

– На вече! На вече! – донеслось теперь совсем явственно, сквозь смутный гул волнующейся толпы.

– На вече? – повторила муравьиха. – Что ж! Народ желает, – пойдемте, господа.

Ворота были уже запружены напиравшим отовсюду чернокожим населением, так что мать-муравьиха с рыжею свитой не без труда протолкалась внутрь муравейника. Когда они добрались до центральной подземной залы, служившей для подобных вечевых сходов, громадная зала была уже битком набита муравьиною чернью. Посреди залы на камешек взмостился сам муравей-богатырь Грызун.

– Любезные сограждане, рыжие и черные! – начал он, когда шум кругом понемногу утих. – После вчерашнего боя я не вернулся вместе с войском… Вы догадываетесь, конечно, почему! Бой увенчался полным успехом; но смел ли я один принять все почести благодарного народа? Всякий порядочный муравей добросовестно исполняет долг свой. И могу засвидетельствовать здесь, перед лицом целого муравейника, что весь летучий отряд мой, до последнего муравья, вел себя молодецки. За что же одному больше почестей, чем другим?..

– Браво! Очень хорошо! – пронеслось одобрительно по многотысячной толпе.

– Задержало меня, впрочем, и нечто другое, – продолжал Грызун. – Я, извольте видеть, повстречался с атаманом скотоводов. Он был так любезен, что пригласил меня взглянуть в их коровье царство, и я не счел возможным отказаться.

– Слушайте, слушайте! – раздалось опять с разных сторон.

– Любезные сограждане, буду говорить откровенно. Хотя между муравьями племя скотоводов и считается вообще не ниже нашего, земледельческого, но в душе каждый из нас, конечно, считает себя выше их. И точно, о земледелии они и понятия не имеют. Зато молочное хозяйство у них доведено до такого совершенства, что поспорит даже с нашим земледелием. Да, скажу по совести, меня зависть взяла! «Да что же у них может быть такое?» – спросите вы. – А вот что. Каждый из вас ведь тоже не прочь в жаркую пору прохладиться молочком: подвернется корова – ну, как упустить, не подоивши? А там у них, вообразите, не только содержится постоянный домашний скот, а заведены даже особые питомники телят! И взращиваются у них эти телята всех цветов радуги и самых изящных форм. «Да что проку в этом?» – скажете вы. Прок огромный! С формой и цветом скотины меняется и вкус цолока, и какого ни отведаете – пальчики оближете! А есть и такое, под названием «маковая росинка», что от одной капли охмелеешь, повеселеешь и всякое горе забудешь, и весь свет обнять готов. Но это не все: муравьиная детвора у них ничем иным не кормится, как парным молоком. И посмотрели бы вы, какие все пузыри! А о детских болезнях у них, говорят, и слыхом не слыхать. Так вот что значит образцовое скотоводство!.. Любезные сограждане, хорошее перенимать никогда не поздно. Век живи, век учись. Не послать ли нам кого из нашей молодежи в науку к скотоводам?

Речь молодого атамана произвела глубокое впечатление. Вся громадная вечевая зала разом зашумела, загудела, как вскипевший над огнем котел. Напрасно почтенная мать-муравьиха возвышала голос, чтобы восстановить тишину. У нее, бедной, была одышка, и тонкий голосок ее совершенно затерялся в общем гомоне.

Тут сквозь передние ряды черни протискался вперед невысокий, но дюжий чернокожий.

– Прошу слова, атаман!

Грызун приподнял его за усы и усадил к себе на плечи. Оттуда чернокожий оратор окинул всю аудиторию быстрым взглядом и заговорил:

– Дорогие сограждане! Все мы здесь – и черные, и рыжие, – разумеется, с самым лживым участием выслушали любопытный рассказ нашего уважаемого атамана-богатыря о путешествии его в коровье царство. Все мы одинаково сочувственно отнеслись к его мысли – завести и у нас правильное молочное хозяйство. Но… едва ли я ошибусь, если скажу, что последнее его предложение – идти в науку к скотоводам – не нашло того же сочувствия.

– Верно; слушайте! – раздались отовсюду поощрительные возгласы.

– Ведь это, другими словами, чтобы мы, земледельцы, ходили на задних лапках перед кем? – перед муравьями, не знающими и азбуки полеводства, перед какими-то скотоводами! А ну как, в довершение позора, они ушлют нас еще с длинным носом? Тогда война неизбежна. Так не проще ли начать прямо с этого – с войны? Угнать у них весь скот – и дело в шляпе. Кто за войну – вверх усы!

Вся зала ощетинилась усами.

– За войну, кажется, все единогласно? Итак, остается выбрать только главнокомандующего. Но о выборе, я думаю, теперь и речи быть не может. Один муравей у всех на виду: наш славный атаман-богатырь Грызун.

– Грызуна! – заревела ликующая толпа.

– Любезные сограждане! – заговорил тут в свою очередь Грызун. – Я глубоко тронут… Я не знаю, как и выразить свою благодарность… Но, расставаясь с атаманом скотоводов, я поклялся ему в вечной дружбе. Как ни ценю я ваше высокое доверие, но должен отказаться от незаслуженной чести…

Кругом пронесся угрожающий ропот.

– Ты не имеешь никакого права отказываться! – запальчиво вскрикнул на шее Грызуна чернокожий оратор. – Какое дело нам до твоих личных отношений к тому или другому? Народ тебя выбрал, – и ты должен повиноваться.

– Пропустите, господа, мать-муравьиху, – послышались тут голоса, – матушка говорить хочет.

Толпа расступилась: несколько услужливых рук подхватили грузную матушку-муравьиху и поставили ее на камешек рядом с Грызуном. Она сострадательно оглядела последнего, обняла его усом и обратилась затем к народу:

– Милые дети мои, рыжие и черные! Грызун принимает ваш выбор и приложит весь свой ум, всю свою хитрость, чтобы с наименьшею потерей обеспечить нам полную победу. С закатом солнца он двинет всю нашу боевую армию в поход. Теперь же, на прощанье, общий роздых и двойной паек на брата.

Воздух огласился радостными криками:

– Ай да матушка-муравьиха!

И все трое – муравьиха, Грызун и чернокожий оратор – очутились на руках ликующего народа.

VIII. Разгром коровника

Около полуночи армия рыжих переступила уже в строгом порядке границу коровьего царства. Здесь главнокомандующий, остановившись перед фронтом, изложил воинам свой боевой план.

– Вы слышали, ребята, – говорил он, – что наказывала нам мать-муравьиха? Победить с наименьшею потерей. Штурма, следовательно, быть не может. Мы устроим правильную осаду и заставим скотоводов добровольно уступить нам половину своего молочного скота. Чтобы осада была неотразимая, мы возведем вокруг всей столицы их траншею.

Сказано – сделано. Сама природа, казалось, покровительствовала осаждающим: ночь была безлунная, темь непроглядная. Неслышно подступило рыжее войско к неприятельскому муравейнику, неслышно принялось за земляную работу.

На рассвете глазам ничего не чаявших скотоводов представилось диво-дивное: весь муравейник их был обведен кругом, как плотным кольцом, высоким валом, а из-за вала непрерывною щетиной грозно торчали усы рыжего войска.

– К оружию! – пронесся по всему муравейнику боевой клич, и все способное к военному делу население муравейника бросилось к главным воротам и на городской вал, около пастбища, чтобы остановить нападение врагов.

Но к немалому изумлению скотоводов, земледельцы не трогались в своей траншее. Один только рыжий усач вылез из-за вала с зеленой веткой в приподнятой руке и безбоязненно направился к муравейнику.

– Парламентер!

Атаман осажденных, Сосун, с такою же ветвью мира вышел к нему навстречу.

– Вы ли это, полковник? – удивился он, узнав недавнего своего друга.

– Как видите, – отвечал Грызун, – хотя, впрочем, уже не полковник, а генерал, главнокомандующий.

– Не поздравляю, – с презрительной усмешкой сказал Сосун. – Вы этим, видно, хотите отплатить нам за наше гостеприимство?

– Сам я не имею решительно ничего против вашего народа, а лично к вам, господин Сосун, питаю самые теплые, дружеские чувства… – начал Грызун.

– Рассказывайте!

– Уверяю же вас…

– Так я вам и поверю! Хороша дружба, нечего сказать! Оставьте, пожалуйста, эту дружбу вашу при себе и отвечайте просто: зачем пожаловали?

– Будь по-вашему, – сказал со вздохом Грызун. – Станем говорить лишь о деле. Восхищенный вашим образцовым молочным хозяйством, я имел неосторожность предложить своему народу взять с вас пример. Но в нашем народе преобладает боевой дух. Против моего желания было решено силою отнять у вас скот. Меня выбрали главнокомандующим. Мог ли я отказаться? Но проливать кровь вашего племени я ничуть не желал бы, поэтому предлагаю вам полюбовную сделку: уступите нам без боя половину вашего скота – и мы, как пришли, так и уйдем.

– Ни одной штуки! – воскликнул Сосун.

– Будьте благоразумны, – настаивал Грызун. – У вас останется ведь половина скота. При вашем искусстве разводить телят вы в какой-нибудь год удвоите опять свое стадо.

– Ни одной штуки! – с решительностью повторил Сосун, – Мы веками неусыпным уходом развивали эти редкие породы, а вы, не ударив палец о палец, хотите забрать себе вдруг ни более, ни менее, как половину того, что мы нажили!..

– Да ведь вы в нашей власти, – доказывал Грызун. – Мы – коренное воинское племя: сквозь цепь нашу вам не прорваться.

– Штурмуйте, если хотите. Мы за себя тоже постоим.

– Нет, штурмовать вас мы не будем; но мы заморим вас голодом.

– О, провианта у нас довольно!

– Ну, этому-то я не поверю. Не сами ли вы два дня назад говорили мне, что магазины ваши еще пусты?

– Магазины – да. Но у нас есть образцовое стадо коров; оно прокормит нас хоть круглый год.

– Так вы добровольно не сдадитесь? – спросил Грызун.

– Разумеется, нет.

– Ну, так мы заставим вас сдаться!

– Это как же?

– А вот увидите.

Оба военачальника холодно отдали друг другу честь и разошлись.

Вернувшись в свой лагерь, Грызун созвал в траншее военный совет.

– Так и так, – рассказал он, – они не сдаются. Вскоре, конечно, раскаются, безумцы, но прежде, чем обратиться к крайнему средству, к грубой силе, я думаю испытать еще одну военную хитрость. Дело опасное, и потому я рискую только одним собой. В полночь я отлучусь. Если к рассвету я не вернусь, то, значит, хитрость не удалась и меня нет в живых. Тогда можете избрать из своей среды другого главнокомандующего, и он уже наметит дальнейший план действий.

В полночь Грызун в самом деле исчез. Куда? Никто не видел. Но за полчаса до рассвета на неприятельском валу поднялась суматоха. Вслед за тем в траншею к рыжим скатился сам Грызун.

При слабом свете предрассветных сумерек рыжие воины с ужасом увидели, что главнокомандующий их серьезно ранен: левая задняя нога его была начисто оторвана, тело в нескольких местах растравлено едкой муравьиной кислотой.

– Росы… – прошептал он.

Роса была тут же подана, раны обмыты и обложены целебной травой.

Из неприятельского лагеря донеслись жалостные вопли.

– Ага! Заметили, небось! – проговорил с усмешкою Грызун.

– Да что вы там натворили, генерал? – спрашивали, недоумевая, окружающие.

– Перегрыз им всю траву на пастбище, стебель за стеблем. Теперь у их скота нет корма, и они волей-неволей должна будут сдаться.

– Да как же вы попали туда?

– А с дерева, вон, спрыгнул к ним вниз. Назад только пришлось идти по земле; ну, и поплатился немножко. Но, друзья мои, я, признаться, устал-таки от работы. Дайте соснуть часок.

Он накрылся одеялом-листочком и тут же забылся богатырским сном. С восходом солнца на неприятельском валу появился с зеленой веткой Сосун. Сон подкрепил Грызуна, и бодрый, как всегда, он пошел к демаркационной[6]6
  Линия или полоса земли, разделяющая две армии, заключившие перемирие.


[Закрыть] линии между двух лагерей, где ожидал уже его Сосун.

– Доброго утра!

– Здравствуйте.

– Сдаетесь?

– Не безусловно, – отвечал Сосун. – С пастбищем нашим вы подкосили, правда, и нас. Но зимой мы держим скот дома, в коровнике, стало быть, с грехом пополам прокормили бы его и там. Тем не менее, от бескормицы мог бы открыться падеж скота. Поэтому мы готовы расстаться с половиной скота…

– А мы тотчас же снимем осаду, – прервал Грызун.

– Погодите, дайте досказать. И мы, как и вы, благородные муравьи. Отдать вам без боя половину своего добра значило бы уронить себя навеки. Бой неизбежен. Но мы не заклятые кровопийцы. Вопрос может быть разрешен простым единоборством между вами и мною. Победите вы – берите себе без разговоров половину скота, побью я вас – уходите с чем пришли.

– Бой, значит, на жизнь и на смерть?

– Ну, разумеется. Согласны?

– Нет, не согласен.

– Так вы трусите?

Грызун вместо всякого ответа указал только на то место, где у него недоставало шестой ноги.

– Это вас сегодня так изувечили? – не без некоторого участия спросил Сосун.

– Расплата за ваше пастбище! – отшутился Грызун. – Одно другого стоит. Но пять ног, как видите, еще целы и на век мой хватит их.

– Почему же вы отказываетесь драться со мной?

– Потому что, как вы сами говорите, бой должен быть на жизнь и на смерть. Дать убить себя – значило бы предать своих; убивать же вас я не желаю.

– Что за великодушие?

– Не великодушие, а дружба. Я поклялся вам в вечной дружбе и никогда не подниму на вас руки.

Сосун хотел уже, казалось, протянуть верному другу свой ус, но воздержался.

– Как знаете, – холодно сказал он. – А так мы ни за что не сдадимся.

– Мы подождем. Нам некуда спешить.

Грызун готов был ждать. Но его воинственная армия не разделяла его миролюбивого взгляда. Осада продолжалась день, другой, третий, а осажденные и не думали сдаваться. Напротив, каждую ночь они делали отчаянные вылазки. Выбить рыжих из их траншеи им, конечно, не удавалось; всякий раз они отступали с уроном, но эти нападения раздразнили боевые инстинкты рыжих до последней крайности. До слуха главнокомандующего доходил уже явный ропот. Сегодня войско его еще слушалось; завтра, быть может, оно, не спросясь его, бросится на приступ. Оставалась только последняя мера.

С наступлением сумерек лучшие землекопы рыжих были призваны к тайной земляной работе. В течение ночи они должны были прорыть брешь в муравейнике. По точному исчислению Грызуна, брешь должна была прийтись как раз к месту подземного коровника. При нападении врасплох можно было угнать оттуда добрую половину скота без серьезного кровопролития.

Так рассчитывал Грызун. Но он не принял в расчет воинственный дух своего войска.

К утру брешь действительно была пробита. Но в тот же миг землекопы обратились уже в воинов и с диким боевым криком ворвались в коровник. Крик этот для всей армии был сигналом к общему штурму. В несколько минут городские ворота были взяты, городской вал занят. Рыжие победители вторглись уже в самый муравейник; и бурые хозяева, слабо только отбиваясь, искали спасения в отдаленнейших закоулках города.

Так главная сила бедных скотоводов скопилась в коровнике. Теснимые рыжими, они прибывали туда все новыми массами. Напор стал, наконец, так силен, что проникавшие в коровник сквозь брешь землекопы рыжих не могли устоять. Они были вытеснены назад и смяты. Роковая брешь обратилась теперь для скотоводов в спасительный выход, в отдушину, в которую живым потоком полилось из муравейника все коренное его население. Но, оставляя город свой на разграбление победителю, скотоводы не забыли-таки захватить с собой свой молочный скот. У каждого беглеца в зубах или под мышкой было по малютке-корове.

– Держи их! Лови! Отнимай коров! – кричал вне себя Грызун, выброшенный вместе со своими землекопами из бреши:

– Стой! Разбойник! Защищайся! – раздался тут за спиной его громовой голос.

Сзади на Грызуна наскочил Сосун и крепко обхватил его вокруг стана. Грызун не думал защищаться, и тот разом разгрыз его пополам. Оторванная от брюшка передняя часть туловища муравья-богатыря с головой и ногами судорожно трепетала и извивалась по земле.

– Отчего вы не защищались, генерал? – в отчаянии говорил Сосун.

– Оттого, что хотел быть верен своему слову… – прошептал умирающий. – Мое дело все равно проиграно… Я не жилец на этом свете… А вы, пока можно, спасайтесь…

И с последним напряжением угасающих сил он вполз в земляную скважину. Сосун последовал совету неприятеля-друга и в самом деле успел спастись. Прибывшие на выручку своего главнокомандующего рыжие воины с недоумением озирались кругом: главнокомандующий их исчез куда-то бесследно.

Прошли годы со времени достопамятного разгрома коровника. Изгнанные оттуда муравьи-скотоводы возвели на чужбине новый муравейник, завели новый коровник, и скотоводство у них процветает чуть ли не лучше прежнего.

У муравьев-земледельцев все также по-прежнему: то же образцовое земледелие, тот же воинственный дух и то же рабство. Грызун был прав: дело его было безнадежно проиграно. Уведенный его армией скот в короткое время весь передох от неумелого ухода.

Но память о Грызуне, славном муравье-богатыре, еще свежа в его народе. О подвигах его сложилась целая легенда. Как подобает герою, он не умер обыкновенной смертью. После славного разгрома коровника он, бессмертный герой, растворился внезапно в золотых лучах солнца. Так гласит, по крайней мере, муравьиная легенда.