Текст книги "Картонный человек. Иронический хоррор"

Картонный человек
Иронический хоррор
Василий Васильевич Чибисов

Вы не можете открыть глаза, словно вам их запорошило песком.

Гофман.

Песочный человек

Записывай адрес! Улица Пушкина. Дом Колотушкина.

Вольнов. Пранкота

F65.8: другие расстройства сексуального предпочтения, в том числе телефонное хулиганство с целью получения сексуального удовлетворения.

МКБ-10

© Василий Васильевич Чибисов, 2016

ISBN 978-5-4483-1886-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Москва. Вспольный переулок

2017, март, 14

Ты неправильно смотришь. Ты можешь его увидеть. Это опасно. Надо смотреть правильно. Чтобы только чуть-чуть заметить. Но нельзя видеть. Нельзя смотреть. Если не хочешь лишиться глаз. Вот он идет. А ты не готов. Ты его проглядел. Ты неправильно смотришь. Ты неправильно смотришь.

– Боишься уснуть за рулем?

Игнатий тряхнул головой, отгоняя воспоминания.

– Уснёшь тут! Когда из глубин памяти подмигивает одна странная история. Случай из практики. Еще времен кибицовской ординатуры.

– Поделишься?

– Да ну, там сумбур какой-то. Я тогда был молодым и глупым…

– Как сейчас?

– Светлана!

– Игнатий?

– Ничего не имею против своего имени. Просто история долгая, а мы уже приехали.

Машина затормозила у перекрытой воротами арки.

– А у тебя сон в каком глазу? – спросила Озёрская, высунувшись в окно и помахав в закрепленную на стене камеру. Створки стали медленно разъезжаться.

– Ни в одном.

– Вот и я о том же. Заезжай.

– Сама же говорила, что я плохой рассказчик. Не сильно-то ты спешишь домой.

– А ты думаешь, мне там дадут отдохнуть? Это же семейство дятлов со стальными клювами. Мужа надо собрать в командировку, и это целый ритуал. При этом он постоянно хвастается, что его выпускают за границу, несмотря на погоны. А меня, обычную мозгоправку, пристрелят при первой же попытке покинуть страну. Дочурка вот тоже – рассорилась с очередным хахалем, прибежала. Выносит мозги каждый вечер. И с каждым разом такие вот каникулы в родительском доме у неё всё дольше и дольше. Черта с два выгонишь. Звезда умная. Поздний ребенок, мать её, то есть меня грешную. А ты что уши развесил?! Рассказывай давай про свой случай!

РГМУ

Пятнадцать лет назад

Аннушкин неловким движением поставил диктофон на паузу и с опаской посмотрел на Кибица. Профессор не спешил бросать тонущему практиканту спасательный круг наводящих вопросов.

– Лазарь Базираэлевич, тут… – заминка, которая обычно влечет за собой пересдачу. Не в этот раз. Кибиц сам не знал правильного ответа. Потому что не было тут правильных ответов. Вообще ответов не было. Одни вопросы.

– Не торопитесь, Аннушкин. Случай особый. Подбирайте каждое слово. От этого зависит Ваша дальнейшая судьба.

Выходит, это был не просто очередной отчёт по практике. Или бред пациента заинтересовал профессора гораздо больше, чем возможность в очередной раз устроить своему подопечному муштру.

– Я думаю, здесь мы видим…

– Слышим.

– Слышим классический случай отказа от общения через навязчивое повторение. То есть персеверацию.

– Классический?

– По форме, – мгновенно нашёлся Игнатий. – Но не по структуре. Обычно отказ от общения обусловлен расстройством мотивации. Когда субъекту неинтересно взаимодействовать с нами и с окружающим миром. Однако этот пациент демонстрирует заинтересованность и общительность. Персеверация наблюдается только при попытке расспросить о страхах пациента.

– О страхах или о фобиях?

– О страхах. Фобии относятся к конкретным объектам. Фобический объект выбирается произвольно, иррационально, но за ним скрывается вытесненный конфликт. И сам объект предельно конкретен.

– Это я и без Вас знаю, Аннушкин. Но если здесь нет конкретного фобического объекта, почему Вы говорите о страхе, а не о беспредметной тревоге?

– Потому что аффект страха здесь движется по чрезвычайно узкому каналу фантазмов. Пациент боится, что его страх окончательно обретет форму, боится узнать что-то лишнее.

– Это Вы, Аннушкин, боитесь узнать что-то лишнее! А пациенты очень детально и тщательно изучают структуру собственного безумия. Именно пациенты пишут нашу науку, редко приглашая врачей в соавторы. Кто Вам сказал, что фобического объекта нет в реальности? Ваш повседневный опыт? Вот ему бы я не доверял ни в коем случае. Не только потому, что этот опыт Ваш. А потому, что такой опыт лежит по эту сторону нормальности. Психотические личности бегут именно от нормальности, от повседневности. Их психическая реальность с беспощадной точностью высвечивает многие скрытые объекты, связи. Ведь что есть Ваша или моя система знаний о мире? Картотека фактов и суждений. А наши пациенты умудрились сложить из карточек мозаику. И господь знает, что такого они там разглядели. Надо только правильно смотреть. Пациент это талдычит на протяжении всего разговора! Ну-ка, включите запись снова.

Никогда еще профессор Кибиц не вступал в дискуссию с практикантами. Этот клинический случай был испытанием на профессиональное мышление. Да бог с ним, с мышлением. Это проверка храбрости: сможешь ли ты погрузиться в мир безумца? И что ты сделаешь, встретив там опровержение рациональной картины мира? Останешься врачом? Или примешь сторону безумия?

Игнатий отмотал кассету к началу и включил запись.

– Здравствуйте.

– Привет, доктор.

– Как Вас зовут?

– Ты же знаешь.

– Это для записи. Если не возражаете, конечно.

– Значит так. Меня зовут Евгений Палыч. И я сношал твою мать.

– Хорошо. Итак, Евгений. Вы знаете, почему Вы здесь?

– За звонки незнакомым людям.

– Да. И Вы осознаете. что это приносило им некоторые неудобства?

– Конечно. Но иначе никак нельзя.

– Почему?

– Ты опух, что ли? Я должен был предупредить их об опасности.

– Люди жаловались, что Вы обзывались и грозили приехать и вступить в половые сношения с их родственниками. Мало похоже на предупреждение об опасности.

– Ну… они не верили мне!

– Прошу Вас, не плачьте. Мы сами можем их предупредить. Нам надо только знать – о чем?

– О картонном человеке.

– О фигурке человека, сделанной из картона?

– Нет, доктор. Никто его не сделал. Он сам по себе был и есть.

– Чем же он страшен?

– Он хочет, чтобы его увидели. И не хочет, чтобы его увидели. Он бегает где-то на самом краю сознания, как белая точка, как бумажный журавлик. Ему нравится, когда его замечают. И не нравится, когда его замечают.

– Остановите, – профессор Кибиц рисовал в блокноте девятую по счету кляксу. – Вас ничего не настораживает?

– Настораживает, – подумав, признался Аннушкин. – Меня вообще многое здесь настораживает. Видно, что пациенту трудно общаться с людьми, но он преодолевает себя. Вся эта телефонная ругань – не более, чем жест бессилия, признание собственной беспомощности перед людским скепсисом. Он любит людей. И ненавидит их. Эту двойственность он вкладывает в образ картонного человека.

– Хм. Признаться, я уж думал, что после многих лет обучения Вы всё-таки стали настоящим специалистом.

– А я не стал?

– Специалистом? Конечно нет. Ведь кто такой специалист? Это деревянный любитель исхоженных троп. Знаток правильных ответов. А Вы больше любите вопросы, чем ответы. И это радует. Любой дипломированный психиатр на Вашем месте попросту поленился бы изучать эмоциональную сторону мотивов пациента. Чтобы признать за душевнобольным право любить и жертвовать собой… Для этого надо обладать особой смелостью.

– То есть я не провалил практику? Даже несмотря на то, что случилось во время дежурства?

– Да черт с ней, с практикой. Пора бы Вам уже отбросить эти школярские замашки. У Вас, Аннушкин, боевое крещение состоялось, а Вы и не заметили. Насладитесь уже сполна красотой чужого безумия. О формальной стороне вопроса позаботятся нужные люди. Поделитесь своими мыслями, не стесняйтесь. А то надоели все эти шаблонные цитаты из медицинских справочников.

Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них выдавать в ответ именно «шаблонные цитаты из справочников». Игнатий же часто тянуло от клинической науки куда-то в сторону философии. Лучшие умы из самых разных эпох понимали красоту безумия гораздо глубже, чем современные клиницисты.

– Хорошо. Делюсь мыслями, – перевел дух практикант. – Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена «генеральной линии» практически невозможна.

– На самом деле возможна, – перебил профессор. – На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?

– Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.

– И сколько звонков он успел сделать за один вечер?

– Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.

– Поражает, не правда ли? Такое усердие.

– Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к «адекватным» действиям. Его агрессия, звонки, ругань по телефону – всё это напоминает защитный ритуал, как будто это всего лишь невроз. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! А ведь наши пациенты обычно рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. «Меня хотят убить родственники, хихихи, о

...

конец ознакомительного фрагмента