Текст книги "Фронтовой дневник (1942–1945)"

Насмотрелся я на раненых и наслушался стонов и криков страдающих людей.

20 ноября выпал первый снег. Я всегда любил первый снег, и даже в этой жуткой обстановке он меня обрадовал. Но снег полежал только день и растаял. Снова пошли дожди.

Жалко бойцов, находящихся в обороне на передовой. Они лежат в неглубоких окопах, которые постепенно наполняются водой. Бойцы обмундированы плохо, питаются тоже плохо (2 раза в день макаронный или перловый суп), лежат в грязи, вечно мокрые, дрожат от холода и страдают. Когда они приходят обогреваться на МТФ, то у них пухлые, примороженные ноги, которые ноют и причиняют огромные страдания. Интересная деталь. Перед боем бойцы сразу съедают весь хлеб – 900 граммов, не оставляя на обед, считая, что из боя не вернешься живым, и хлеб пропадет. В этом много суровой правды.

С 19 числа началось наступление Красной Армии на Сталинградском участке фронта. Оно шло успешно и всех нас радовало. Но, судя по сегодняшней сводке, наступление остановлено, и враг перешел к упорной обороне. Подробностей не знаю, т. к. газет здесь нет, радио тоже нет. Нам передают только скудные сведения по телефону из штаба армии.

Позавчера нас с Горским отправили назад в станицу для охраны штаба. Мы первым делом помылись в бане и избавились от вшей, которыми в достаточной степени запаслись на МТФ. Стали жить в комнате и спать на топчане. Наши обязанности: охрана, уборка, топка печей, связь. Работа сравнительно хорошая. Одна беда, что нам приходится очень мало спать.

30 ноября 1942 г.

Вот уже несколько ночей кряду я вижу во сне Марийку, чаще всего с Милочкой. Подробно снов не помню, но позавчера предавался с нею страсти нежной, а вчера разговаривал о Якове. Она сказала, что он в Одессе, куда перевели их учебное заведение. Вообще ее во сне вижу всегда гордой и недоступной. Надо попытаться сегодня написать ей письмо. Я не знаю, находится она на советской или оккупированной территории.

Позавчера ночью, когда я стоял на посту, вдруг возле дома упало и разорвалось 2 снаряда в 10:30 вечера. Один из них упал возле соседнего дома и кого-то ранил.

Вчера днем в нашем расположении падали мины. Их упало штук 12. Рвутся снаряды и убивают людей.

Вчера по телефону начали было передавать сводку о том, что наши войска прорвали оборону в районе Великих Лук и Ржева в Калининской области по фронту в 80–40 км. Связь оборвалась, и сводка была не дописана.

Позавчера ночью дул ужасный ветер-моряк и лил всю ночь проливной дождь. От этого речка Афипс разлилась, нам не подвезли продуктов, и мы весь день сидели без хлеба. Сегодня тоже без хлеба, т. к. вода в реке не спала, и доставить продукты нечем.

Вчера ходил к прежней хозяйке, А. И. Олех. Обедал у нее хороший фасольный суп со свининой и овсяную кашу с молоком. Простился с Аксютой и Халициди. Их осталось всего 11 человек. Остальные ушли в военкомат. Сегодня эти 11 человек на рассвете пошли в тыл. Это уже в который раз. Мне кажется, что они вновь вернутся с обороны. По рассказам ребят, Верхнежировский со многими из них беседовал и два дня тому назад отправился в штаб партизанского отряда. Науменко чувствует, что отряд могут распустить, а его расстрелять за растранжиривание базы, и поэтому повел ребят, хотя ни у кого из них нет ни продуктов, ни хлеба. Кухаренко, побыв на обороне и посмотрев на бой, в котором участвовали и наши ребята, ушел из отряда, сволочь такая. Ребята возмущены шпионской деятельностью Подольского. Он доказывал на них командованию. Кстати, меня помог съесть тоже он. Первоначально предполагалось отправить меня в военкомат, а не на передовую, как было сделано после его доносов о наших беседах по поводу командования отряда.

Последние дни мучает двухсторонний ишиас и ревматизм во всех суставах. А обмундирования еще не дали. Наверное, я скоро совсем слягу.

3 декабря 1942 г.

Меня почему-то возненавидела хозяйка. Она, как кобра, жалит меня каждую минуту. Никогда я не встречал такого отношения к себе. Главное, что я не вижу причин этому. Я вынужден был перейти в дом напротив. Это не так удобно, потому что трудно сменяться с Горским (он вечно просыпает), но ничего не сделаешь. Теперь я не хожу к ней, но стоять приходится у нее в коридоре, т. к. здесь штаб, и ее козни продолжаются.

Был у А. И. Олех. Хорошо обедал. Вчера нам стали выдавать водку – гадкая. Я не могу пить. Сегодня нам выдали шинели, наконец.

7 декабря 1942 г.

Вчера меня вызывал для беседы начальник особого отдела. Мы беседу с ним не закончили, будем продолжать сегодня. Вчера же встретил Верхнежировского. Он пришел с приказом об аресте и предании суду командира и комиссара отряда за незаконную передачу бойцов воинским частям, за обмен оружия на водку, за разбазаривание имущества, за бытовое разложение и нежелание идти в тыл. Верхнежировский говорит, что Подольский и командир отказались идти в тыл. Верхнежировский попросил меня написать характеристику отряда и написать о незаконной передаче нас в воинскую часть. Вчера он беседовал с начальником особого отдела, а сегодня сказал мне, что собирается говорить с Любимовым, командиром, об откомандировании меня в распоряжение крайкома партии.

Сегодня снился мне страшный сон. Будто я иду в одной руке с портфелем в своем пальто, а в другой несу черный резиновый мяч для Милочки. Вдруг я мяч уронил, а его подхватили беспризорные мальчишки. Я положил мой портфель, а сам бросился за ними и двоих поймал. Но у них мяча не оказалось. Я пустил их и бросился к портфелю. Но и портфеля уже не оказалось. Мальчишки бежали к памятнику Ленину. Перед самым памятником была глубокая яма, вроде погреба. Оттуда торчала лестница. Мальчишки нырнули в яму и стали закрывать вход какими-то гнилыми досками. Я доски разбросал, а мальчишки стали намереваться [напасть] на меня. Я вырвал из рук одного кол и стал спихивать мальчишек в яму, чтобы влезть туда самому, но на месте спихнутых появлялись новые. Мне сказали, что их 29 человек. Наконец я спустился в яму. Там было огромное помещение, вроде внутреннего устройства мельницы, с узенькими проходами между колес и шестерен. Ни мяча, ни портфеля я не нашел, хотя мне сказали, где они упали, где найти, и даже окликнули того мальчишку, у кого они были. Я видел, что промелькнула группа, и боялся, что они понесут менять мой портфель, и побежал туда. По пути встретилась мне заведующая Ейским детдомом Храмова. Она несла в дырявой корзинке бублики и пряники и роняла их на пол, а потом высыпала их в какой-то желоб, ведущий вниз. Она сказала, что это подарок тем воспитанникам, которые отправляются в армию. Их 2 человека. Это те, которые мне сказали, что мальчишек 29 человек.

Не знаю, как я выбрался из ямы. Я шел по какому-то руслу обмелевшей речки. Был рассвет. Еще не встало солнце, но жители (женщины и девушки) уже проснулись и бежали не то купаться, не то умываться. Портфель был со мной, и я увидел, что, вылезая из ямы, вымазал руки. Я решил их помыть и нагнулся к лужице, но в лужице была грязь, и я еще больше их вымарал. Я попробовал в другой лужице. Там было несколько чище, но все-таки грязно и между пальцами попадали ракушки.

Я вернулся, отряхивая руки. Вдруг я заметил, что на ладони, и с другой стороны повыше кисти на правой стороне в руку впились противные пиявки. Я попробовал их стряхнуть и увидел, что они впились глубоко и сосут мою кровь. Я решил, что это даже не вредно немного отсосать крови, и решил, что найду соли, посолю пиявок, и они отстанут. Вдруг спереди улицы я увидел своего воинского повара с передовой. Он раздавал завтрак, но бойцов не было видно. Они куда-то уходили. Вроде как отступали. У повара не было соли, но была соленая рыба – судак. Он оторвал кусочек судака и стал тереть по пиявкам. Они стали отпадать. Здесь я внезапно проснулся.

10 декабря 1942 г.

Двое суток беспрерывно льет дождь. Немцы заняли высоту Безымянная, где стояла 8‑я рота и наш 2‑й эскадрон. Говорят, что произошло это из‑за оплошности. Вымокших до нитки автоматчиков решили сменить, а замена им опоздала. Этим воспользовались фашисты и заняли высоту. Сейчас идет бой за нее. Она представляет важное значение, т. к. с нее видна, как на ладони, Крепостная и ряд стратегически важных дорог.

Приехал Верхнежировский с приказом штаба куста об аресте командования партизанского отряда «Гроза» и предании суду военного трибунала за незаконную передачу партизан воинским частям, за обмен промтоваров, продуктов и оружия на водку, за бытовое разложение. Он хотел забрать меня в распоряжение крайкома ВКП(б), но командование части меня не отпустило, ссылаясь на то, что я уже проведен приказом через отдел кадров армии. Верхнежировский обещает ходатайствовать перед отделом кадров армии. Об этом я написал и Сапину, но письмо еще не передал через Верхнежировского.

Этим же вопросом занимался и уполномоченный НКВД при нашей части. Он снял с меня допрос. Целый день допрашивал меня и следователь, по поводу деятельности командования партизанского отряда. Очевидно, Кухаренко, Науменко, Прокопенко расстреляют. Не поздоровится и Акульшину, Салову и Выборному.

Сейчас метрах в 70 от стола, за которым я пишу, разорвалось 2 снаряда. Убило свинью. Другие жертвы еще мне неизвестны.

Сегодня видел во сне Марийку и детей. Будто мы устроились на новой квартире. Марийка была красива и ласкова. Какие-то друзья установили мне радиоприемник СВД-96363
  СВД (Супергетеродин всеволновый с динамиком) – тип советских бытовых радиоприемников. СВД-9 – 9-ламповый его вариант 1938 г., выпускавшийся до лета 1941 г.


[Закрыть]. Устроено все очень хорошо, но приемник почему-то работал неважно. Я с каким-то парнем договаривался о шерстяных чулках для семьи и себя. Он обещал.

Вчера во сне был в Ейске в педучилище. Видел всех учеников, Тамару Михайловну, Лидию Григорьевну Бурдюгову, Хованского и других учителей. В городе были немцы. Я проник тайно на вечер в педучилище и расспрашивал обо всем, чтобы потом, уйдя, сообщить партизанам. Появились шпионы, разыскивая Хованского. Меня один из них тоже захватил. Это был учитель Задирко. Побеседовав со мной, он отпустил меня. И я ушел за город, к партизанам. А в это время над городом проходил ужасный воздушный бой наших и вражеских самолетов.

11 декабря 1942 г.

Шестой час вечера. Я стою на посту. Противник в течение 15 минут бросил в наше расположение около 20 снарядов. Они упали метрах в 50–70 от меня, несколько правее. Сейчас сообщили, что ранило нашего старшину Некрашевича, который ехал на лошади. Ранило также местного фельдшера. И того, и другого тяжело.

Вот уже недели две я, стоя на посту, обычно ночью сочиняю лирическую поэму. Уже сочинил до 100 строк. Название пока для меня неясно, но я пишу о войне, любви, довоенной жизни. Пока получается хорошо. Но сочинять некогда. Я на посту наизусть сочиняю несколько строчек, а потом днем припоминаю их и записываю. Удастся ли закончить? Когда-нибудь снаряд может угодить прямо на пост, куда противник, очевидно, и бьет. Уже темно писать.

14 декабря 1942 г.

Вчера начальник штаба объявил, что с сегодняшнего дня я буду работать младшим писарем. Но когда я сегодня утром пришел, чтобы приступить к своим обязанностям, он, как в насмешку, послал меня в баню работать в дезинфекционной камере. И вот я весь день таскал в камеру и из камеры вшивое белье бойцов, пришедших с передовой. Вшей ужасно много, и я, очевидно, порядочно их наберусь.

Мне последнее время снится Тамара Андреевна, причем почти одинаково. И третьего дня, и сегодня она снаряжала меня в дорогу, собирая вещевой мешок. Сегодня мы прощались с нею в сарае на сене, и она, как всегда, была как расплавленный металл.

18 декабря 1942 г.

Вот уже 4 дня работаю в канцелярии младшим писарем, иначе говоря, переписчиком. Прежняя моя работа была гораздо лучше. Я имел возможность пару часов отдыхать и, главное, размышлять и сочинять стихи. Сейчас этой возможности у меня нет. Я с 7 ч. утра и до часу-двух ночи беспрерывно делаю не доставляющую мне никакого нравственного удовлетворения работу. Ужасно устаю и постоянно хочу есть, т. к. есть приходится только 2 раза в день очень не питательную пищу. Теперь я не имею возможности вырваться в баню и зайти к своей прежней хозяйке А. И. Олех, чтобы у нее пообедать.

За последнее время начал было отпускать себе бороду и усы, но сегодня приехал подполковник с обследованием и приказал мне сбрить и бороду, и усы. Через час я уже лишился их и доложил ему о выполнении приказа. Он похвалил и сказал, что теперь может влюбиться в меня какая-нибудь девчонка. Кстати, он почему-то принял меня за казака.

Сегодня вечером подполковник на своей квартире распекал моего старшего начальника Серебрякова, который вернулся оттуда мокрым и через некоторое время впал в лирическое настроение. Был вызван гармонист. И вот сейчас все прекратили работу. Гармонист играет, а все поют песни: «Катюшу», «Синий платочек», «Что он ходит за мной»6464
  «Катюша» (1938) – песня Матвея Блантера на слова Михаила Исаковского; «Синий платочек» (1940) – вальс Ежи Петерсбурского на слова Якова Галицкого; «Что он ходит за мной» – песня на слова стихотворения Алексея Кольцова под названием «Песня (Что он ходит за мной…)» (1842).


[Закрыть] и другие. Пользуясь удобным случаем, я делаю эту запись. Для этого у меня теперь почти нет времени.

Живу я с Горским и еще одним – Якубой Мишей. Спим на полу вместе. Я набрался вшей. Чувствую себя паршиво и не могу добиться отпуска в баню. Да это и не поможет, потому что у моих соседей вшей полно.

Сейчас 12 ч. ночи. Гармонист и певцы сделали перерыв. Кончаю запись. Видел своих ребят: Иванишина, Мисюру, Романова и др. Ребята совершенно завшивели и страдают.

На дворе несколько дней был мороз без снега. Вчера пошел дождь. Сегодня тепло и сыро. Гармонист вновь играет, и певцы поют. Я хочу есть и вспоминаю своих знакомых и родных.

21 декабря 1942 г.

Все забываю написать о своей хозяйке, от которой я вчера с большим удовлетворением ушел. За короткое время я переменил несколько хозяек. Та, от которой я ушел вчера, – старушка Соломко. Она живет одна в прекрасном, на 4 комнаты домике. Сын ее на передовой. У нее масса картошки, 6 дойных коз, 1 дойная корова. У нее молоко стоит в бутылях, корчагах, горшках. Целые банки масла, сметаны, творогу. И эта женщина нам, бойцам, за 2 недели жизни у нее ни разу не дала ни молока, ни чего другого. Я набрался нахальства и попросил к чаю. Так она пополоскала водой бутыль (я видел) и дала этот стакан синеватой жидкости. В суп картошки она нам не кладет, если сами ее не принесем, не солит его, если не дадим соли. Мало этого – она нас обворовывала: рис, крупу, масло – все это переполовинивала, хотя нам самим всегда не хватает того, что мы получаем. У нас с Горским было по куску мыла, так она наполовину его смылила и остальное спрятала. Украла мои носки.

На овчины, на которых мы спим, она положила не мывшихся бойцов, товарищей сына, пришедших с передовой. У ребят масса вшей. И они напустили их сколько хочешь. Я одел чистое белье, проспал 3 часа и поймал 5 вшей. Больше терпеть я не мог и ушел. Я бы с удовольствием ее расстрелял, если бы мне предложили это сделать.

Вчера я перешел в новое место. Бедная и тесная избушка, 4 детей, 1 хозяйка. Но мне устроили топчан, и сегодня я не голоден. Но сегодня я узнал, что хозяйка долгое время болела туберкулезом и, очевидно, больна и сегодня. Сын ее, мальчик 13 лет, тоже болен и только с месяц тому назад поднялся с постели.

Прямо не везет мне на хозяек, за исключением Олех. Я боюсь, что сам заболею туберкулезом.

Вчера и сегодня передавали приятные известия о действиях наших войск на Воронежском фронте.

25 декабря 1942 г.

Позавчера я ушел с квартиры, узнав, что там в семье туберкулезные. Я нашел новую квартиру. Она несколько дальше, но мне здесь гораздо лучше. Во-первых, комнаты чистые и на полах6565
  То есть с деревянным полом. Тогда в кубанских станицах в большей части хат были глинобитные полы.


[Закрыть], во-вторых, у хозяйки недавно отелилась корова, и мне каждый день попадает порядочно (около литра) молока. Теленок в комнате, рядом с моей койкой. Я свои скудные продукты отдаю хозяевам, и они, спасибо им, хорошо меня кормят. Хозяин, Кочан, бывший красноармеец, ранен и списан из армии. Он понимает мое положение.

Успешно идет наступление наших войск на Дону. Сейчас события развертываются на родине Шолохова. За 8 дней захвачено 42 000 немцев в плен.

Сегодня сообщили, что началось наступление в районе юго-восточнее Нальчика. Отбиты Алагир, Ардон и другие селения Северной Осетии, знакомые места, связанные с моей молодостью.

Я вспомнил Марийку и наше переселение в Садон.

– Кровная! – говорил на Марийку извозчик, восхищаясь ее румянцем, красотой и перенося на руках через грязь.

27 декабря 1942 г.

Сегодня дважды, утром и сейчас, противник вел активный обстрел станицы. Снаряды – штук двадцать – рвались вокруг нашего дома. У нас вылетели стекла. Снаряды из дальнобойных орудий крупного калибра. Этак можно и погибнуть ни за что ни про что.

28 декабря 1942 г. Утро

Позавчера ходил за 6 км на собрание. Шел лесом. Как-то стало приятно на душе. Светило солнце, и лес был похож на осенний. Было тепло. Под ногами шуршала сухая трава. Снегу здесь еще нет, и зима стоит теплая. Вчера подморозило, и грязь замерзла. Я просушил свои ботинки с худыми подметками и жирно их смазал.

Ночью спал тревожно. Противник вел активный огонь по обороне, и я оделся и обулся. Ныли ноги в ботинках.

За эти дни я несколько поправился у хозяйки, и мне целую ночь снились женщины и Марийка.

Вообще, последние дни я часто думаю о Марийке. Подходит первое января. Как раз в этот период наша семейная трагедия подходила к развязке. Второго января 1940 года я расстался с Марийкой. Прошло 3 года. И вряд ли мне удастся когда-либо встретиться с ней.

30 декабря 1942 г.

Противник активизируется. Сегодня трижды подвергал наше расположение активному артиллерийскому и минометному обстрелу. Снаряды и мины рвались справа от нашего дома в 20–30 метрах, потом на таком же расстоянии слева. Иначе говоря, он взял нас в вилку. Осколки залетают в комнату, где мы работаем. Один, пробив стекло, попал в зеркало и в стенку. Осколок угловатый, с тяжелого снаряда. Вес его гр. 50. Им чуть не угодило в связиста. Мы решили утром сменить расположение.

На обороне усилилась напряженность. Все идет перепалка. Противник подтянул артиллерию и силы и занял сплошную оборону. Не думает ли он к новому году захватить станицу? Настроение тревожное. В станице есть разрушения. Население в панике бежит с узлами куда глаза глядят. Собирается и моя хозяйка. Сегодня она не смогла приготовить и обед.

31 декабря 1942 г.

Вчера я написал второе письмо Марийке, хотя на первое еще не получил ответа. Я не уверен – сможет ли она получить мои письма. Я вчера написал ей нежное письмо, возможно, потому, что я припомнил жизнь с нею, возможно, потому, что вчера можно было погибнуть от артиллерийского обстрела, возможно, из‑за того, что мне больше писать некому.

Вчера я хорошо, почти до слез вспоминал о Юрике и Милочке.

Вечером вчера произошел со мною странный случай. Пошел я с работы домой часов в девять вечера и проблуждал целый час, сбившись с дороги, хотя до квартиры мне идти всего полтора квартала. Было так темно, что я не видел ничего, даже собственной руки, поднесенной к глазам. Я попал на какие-то огороды, проваливаясь в воронки от снарядов, падал в канавы, попадал в лужи. Я весь измазался в грязи, набрал в ботинки и в конце концов совершенно растерялся. Я решил вернуться назад к месту своей работы, но, проблуждав порядочное время, не мог найти и его. По счастливой случайности столкнулся с одним бойцом, который помог мне найти учреждение, и уже отсюда вновь пошел искать свою квартиру и, наконец-таки, нашел.

Сегодня рано утром мы переселились для работы на новое место. Сейчас 9 ч. вечера. Я отвлекся от работы и записываю эти строчки. Конец года. Завтра Новый год. Сегодня я вымылся в бане, надел чистое белье и чистую гимнастерку. Хотелось еще и побриться, но не нашлось бритвы. Я как бы приготовился к встрече Нового года. Обычно я его встречал в кругу друзей с вином или в гостях, или у себя в квартире, слушая через СВД-9 новогодний концерт. Припоминаю друзей, родных, знакомых. Где вы, мои милые? Живы ли вы и вспоминаете ли обо мне?

Что сулит мне и вам 1943 год?

В. Цымбал.

Военная лирика. 1942 год.

 
1.
Я стоял часовым у землянки комэска6666
  То есть командира эскадрона.


[Закрыть],
А на сопки, как бинт, навивался туман.
Ночь вступила в права. В тыл войскам Романеску6767
  Видимо, ошибка. Вождем Румынии с 1941 г. был Ион Антонеску (1882–1946), не было человека с фамилией Романеску и среди военачальников румынских войск, находившихся на территории СССР.


[Закрыть]
По щели пробирался отряд партизан.
Ночь была, словно осень, длинна и угрюма,
Зябкий месяц все глубже залезал в облака.
Я стоял на посту и о разностях думал,
То страдая, то вдруг улыбаясь слегка.
 
 
2.
Вот приходит зима. Ноги первые стынут.
На рассвете все тело в лихорадке трясет.
Хорошо бы ушанку… Да поглубже надвинуть,
Ну, сухие портянки, тулуп… сапоги…
По уставу бы все…
Ничегошеньки нет. И не будет, пожалуй.
Но шинель обещали на днях заменить.
Тяжело без хорошей одежды и пищи
Штурмовать третьи сутки гранитное лбище,
Где укрылся фашистский подраненный зверь.
На горах мы несем ряд ненужных потерь.
Но нигде крепостей таких в мире не сыщешь,
Чтобы с боем не взял гражданин СССР.
Мы прижаты к горам, к этим сумрачным скалам,
Но мы будем и здесь вражью нечисть громить.
Мы достигнем врага и на сопках суровых,
Уничтожим в земле и в глубинах морей.
Мы прольем за отчизну море собственной крови
И потопим в ней орды фашистских зверей.
 
 
3.
Я когда-то любил серебристые горы.
На утесы взбирался, чтоб озоном дышать.
Это было давно. Это было в ту пору,
Когда язвой любви разъедалась душа.
Я любил и страдал, как безумец Отелло,
Свои чувства, как мог, от любимой тая.
Я любил, унося за Дарьял омертвелый
Милый образ в душе в золотые края.
 
 
4.
Терек, сжатый за горло первозданной плотиной,
Словно буря ревел, грохоча и плюя.
И мне вспомнились вдруг тишина… пианино…
Вальс… и девушек, школьных подружек, семья.
Танцевали не все… Возле сцены стояла
Та, к которой меня подводила судьба.
Наблюдала она. И улыбка блуждала
На ее чуть припухших розоватых губах.
Краткий взгляд на меня. И вспорхнули ресницы.
Колыхнулась и прядь золотистых волос.
А в груди моей сердце подстреленной птицей
трепыхалось. И я будто к полу прирос.
Это было начало. Ты, родная, припомни.
Я, как тень, за тобой целый год проблуждал.
Неприступная! Было страдать нелегко мне,
И я в горы ушел, штурмовать перевал.
Я стоял на вершине, усталый, но гордый,
Изумленно вперед устремлялась рука.
Скалы к солнцу тянули синеватые морды,
А в теснине далекой рокотала река.
Я стоял на вершине. Серебряный ветер,
Словно льдины, над сопкой проносил облака.
Я мечтал о тебе, как страдающий Вертер,
И, далекая, ты мне казалась близка.
 
 
5.
Вдалеке, как обломки исполина-алмаза,
У лазурного неба излучались хребты.
Солнце ярче сияло в эпицентре Кавказа,
Ослепляли, как призмы, первобытные льды.
По острогам и склонам, натыкаясь на скалы,
Устремлялись потоки бело-пенной воды,
И на солнце сверкали, как стальные кинжалы,
Водопады, пронзая тело нижней гряды.
Над ущельем дорога, как змея извиваясь,
В ту долину вела, где виднелись леса,
А за ней начиналась страна золотая,
Где, как море, лазурно-глубоки небеса.
В той стране, в необычностях горного спорта
Я хотел исцеленье души получить.
Но не знал я, что в мире нет такого курорта,
Где бы можно людей от любви излечить.
Я давно полюбил серебристые горы.
Там любовь моя стала, как хмельное вино.
Я к любимой ушел на степные просторы,
Чтобы взять, что природой мне было дано.
И теперь я люблю их, но иною любовью.
Здесь из чаши страданий я довольно испил.
Я полил эти сопки своей собственной кровью,
Штурмовал их в боях и в атаки ходил.
И мне каждый здесь камень, развороченный бомбой,
Миной срезанный куст и примятый цветок
Стали дороги мне, словно это был дом мой,
Где семейного счастья струился поток.
 
 
Двадцать лун проколесили
По небесам свой вечный круг
С тех пор, как мы с тобой простились,
Любимый мой, далекий друг.
 
 
Я сменился с поста…
Устоявшейся жизнью – жила оборона,
У блиндажей румыны поднимали возню.
Рвались мины в лесу, позади пулеметы,
Как голодные псы, затевали грызню.
Иногда доносилась немецкая ругань,
Распекал офицер непокорных румын,
И тогда примирял их навеки Ветлугин
Парой посланных метко неожиданных мин.
 
 
6.
Я, по правде сказать вам, гражданская личность.
Миллионы таких на советской земле.
Уходя на работу к семи, как обычно,
Я спокойно трудился порядочно лет.
Как ударник, всегда я работал отлично,
Свое дело любя, им гордился как мог,
И две нормы за смену, сработанных лично,
Плюс подмога друзьям – вот душевный итог.
 
 
Когда осенний дождь
С утра разводит слякоть,
И окнам дотемна
Навзрыд, как детям, плакать,
Когда на каждой ветке
Блестят алмазы капель6868
  Стихотворение не завершено.


[Закрыть].
 

 
Галя 6969
  Записан текст украинской песни.


[Закрыть]
Ехалы козакы из Дону до дому,
Пидманулы Галю, забралы з собою.
Ой, пойидым Галю з намы козакамы,
Краще тоби буде,
Чим у ридной мами.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Краще тоби буде,
Чем у ридной мами.
Галя согласилась,
На виз почипылась,
Тай повезли Галю
Темными лесами.
Привязали Галю
До сосны косамы.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Та пошли по лесу, посбирали хмызу,
Пидпалылы сосну, вид гори до нызу
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Пидпалылы сосну, вид горы до низу
Горыть сосна. Горыть, горыть та палае,
Крычить Галя криком,
Крычить промовляе.
Сосна догорае, Галя промовляе,
А хто у лысе чуе, нехай порятуе.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
А хто дочок мае,
Нехай научае,
Тай темной ночью гулять не пускае.
Обизвався козак:
Я в поле ночую,
Я твий голосочек
Здалека почую
Ой ты Галю, Галю молодая.
Я твий голосочек
Здалека почую.