Текст книги "Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го"

Первые встречи с «мессерами»

В лесочке на границе аэродрома в забросанной сверху ветками палатке обсуждались разведывательные данные летчиков. При перелете через Березину многие замечали похожие на большие корыта посудины, которые рядами лежали на западном берегу реки. Не иначе как понтоны для наводки мостов. Березина, петляя по карте тонкой жилкой, протянулась с севера на юг, преграждая противнику путь на Смоленск и Могилев. Но каждому понятно, что без сопротивления наших войск никакая река не станет для фашистов преградой. Они наведут мосты и начнут переправу… А где наши войска? Никакой связи с ними по-прежнему нет, и «сверху» задач никто не ставит. Но не бездействовать же штурмовикам!

Сидевшие в палатке почти всю короткую июньскую ночь ломали головы над тем, что предпринять в этой обстановке. Наконец полковник Науменко объявил решение:

– С рассветом летать малыми группами только на Березину. Искать и непрерывно бить обнаруженные мосты. Не давать противнику переправляться!

С рассветом взлетело первое звено – три самолета эскадрильи капитана Спицына. Через десять минут завращались винты еще трех штурмовиков. Они тоже взяли курс на Бобруйск. Звено за звеном через равные промежутки поднимались в воздух. Так начался второй день на фронте.

Нелегкое дело решиться на боевые действия по собственному усмотрению. Еще труднее оказалось это решение осуществить. Боевая обстановка, полная неожиданностей, требовала ставить перед каждой из пяти эскадрилий задачи, а у командира полка не было даже штаба, который все еще находился где-то в пути от Харькова. По всему было видно, что в Старый Быхов эшелону скоро не прибыть: железные дороги непрерывно бомбила фашистская авиация. Сюда, на прифронтовой аэродром, вместе с техническим составом на транспортных самолетах прибыли лишь несколько офицеров штаба во главе с капитаном Верландом. Был еще начальник связи капитан Бузиновский со своим помощником по радиосвязи лейтенантом Нудженко. Начальник связи с помощником были, но на первых порах не было самой связи – ни с эскадрильями, ни с самолетами в воздухе.

Перед войной любили подшучивать над связистами: «Связь в бою – святое дело, когда надо – ее нет». Но сейчас было не до шуток. Капитан Бузиновский с трудом раздобыл телефонные аппараты, но когда они наконец появились, то непрерывно взлетавшие и садившиеся штурмовики то и дело рвали провода. Наземная радиостанция фактически бездействовала: самолетные приемники по-прежнему только оглушали летчиков шумом и треском, к тому же при полете на малой высоте дальность радиосвязи была очень незначительной. Многие летчики даже начали сами снимать приемники, чтобы не возить «лишний груз», а когда начались встречи с «мессершмиттами», то кое-кто подумал, что противник пеленгует работающие самолетные станции и поэтому так точно наводит свои истребители на штурмовиков, и некоторые летчики даже сбили торчащие позади кабины стойки антенн.

В этих условиях пришлось прибегнуть к пешей связи, хоть и самой древней, но зато безотказной. У командного пункта – палатки майора Гетьмана – дежурили по три посыльных от каждой эскадрильи. Они постоянно были в разгоне: то передавали приказания, то донесения. Пошли в ход и обычные сигнальные ракеты. Зеленые – значит, взлет; одна ракета – начинать работать первой эскадрилье; а если пятой – то пять ракет. Красные ракеты, издавна применявшиеся для запрещения взлета или посадки, теперь означали сигнал выхода из-под удара – экстренного взлета всего полка в случае налета на аэродром авиации противника. И еще каждому механику было вменено в обязанность устанавливать винт в положение, соответствующее готовности самолета. Если штурмовик был исправен и полностью готов к вылету, то одна из трех лопастей должна быть установлена строго вертикально вверх; у самолета, который не готов, две лопасти должны торчать наподобие рогов, а третья – опущена вертикально вниз. По этим признакам командир полка издали определял, сколько самолетов в эскадрильях к вылету готово. Потом пошли в ход и жесты командира. А началось все с одного случая.

Как-то прибежал посыльный из эскадрильи и доложил командиру полка, что мост у Бобруйска разбит, а вернувшиеся с задания летчики обнаружили, что противник наводит другой мост, значительно южнее – у Доманово. В это время уже взлетало очередное звено. Оно должно было сделать круг над аэродромом, чтобы собраться, а затем лететь на Бобруйск, где ему, как оказалось, делать было нечего. Как же изменить штурмовикам задачу? До подхода самолетов к аэродрому майор Гетьман успел отбежать подальше от своей палатки. Когда появилось звено, он замахал руками, привлекая внимание ведущего. Тот качнул с крыла на крыло – заметил. Командир показал в направлении на Бобруйск и тут же скрестил высоко поднятые руки: туда не ходить! Потом сдернул с головы пилотку и начал махать ею в другом направлении – иди туда! И вдруг ведущий, к изумлению всех, еще раз качнул с крыла на крыло и лег на новый курс! Через час возвратившийся с задания летчик докладывал командиру полка:

– Били мост южнее Бобруйска, у Доманово.

– Ну как же ты, дорогой мой, понял меня?!

– А чего же тут не понять: на Бобруйск крест показали – запрет, значит, а пилоткой дали новый курс. Вот и я отвернул влево…

В тот же день было объявлено: всем после взлета проходить над палаткой Гетьмана и следить за его сигналами.

В порядке номеров эскадрилий штурмовики тройка за тройкой взлетали со Старо-Быховского аэродрома. Звенья на бреющем полете уходили на запад бомбить понтонные мосты на Березине. Через некоторое время в воздухе образовался «конвейер»: очередные группы все еще взлетали, а другие уже садились, чтобы заправиться горючим, подвесить бомбы – и снова в бой. Будто гигантская транспортерная лента, составленная из звеньев штурмовиков, непрерывно перемещалась в воздухе в сторону Бобруйска, изгибалась там по Березине, а затем по стокилометровой трассе тянулась обратно к аэродрому. Штурмовики уходили на запад тройками, а возвращаться начали иногда парами, а то и по одному. Крылья самолетов были продырявлены. Летчики докладывали о сильном зенитном огне у переправ, а к середине дня участились случаи встреч с вражескими истребителями. При подходе к Березине «мессершмитты» безбоязненно атаковали штурмовиков со стороны хвоста.

В довоенных учебниках тактики была разработана теория прикрытия штурмовиков своими истребителями. Они должны были лететь вместе, чтобы сковывать боем вражеских истребителей и не допускать их к штурмовикам. На Старо-Быховском аэродроме истребители были, но их не хватало даже для того, чтобы перехватить появлявшихся в небе немецких разведчиков и бомбардировщиков. А иногда нашим истребителям тоже подвешивали бомбы и посылали их штурмовать колонны. Теория не учитывала такой ситуации, когда численное превосходство вражеской авиации – подавляющее…

Во второй половине дня снова подошла очередь действовать пятой эскадрилье. Командир звена лейтенант Зайцев поставил задачу своим ведомым младшим лейтенантам Кротову и Смурыгову:

– Бьем по восстановленному мосту у Бобруйска, а потом летим вдоль Березины на север, чтобы разведать новые переправы противника… Возвращаться будем по этому маршруту, – командир звена указал на карту.

Смурыгов, взлетавший последним, замешкался на старте и в воздухе сильно отстал. Темно-зеленая окраска низко летевших штурмовиков сливалась с фоном леса, Смурыгову, забравшемуся повыше, трудно было их различить, и он боялся потерять их из виду. «Почему не уменьшат скорость, чтобы я быстрее пристроился? Неужели Зайцев не видит, как я отстал?» – волновался летчик. Он крепко сжал рукоятку сдвинутого вперед рычага газа, но расстояние сокращалось очень медленно.

Догнать своих Смурыгову удалось недалеко от Березины. Тут он вспомнил указание Зайцева, что перед атакой цели ему, правому ведомому, нужно занять место левее Кротова, чтобы перестроиться в «пеленг». Летчик начал делать отворот, и в это время в поле зрения показались летевшие навстречу – тоже на малой высоте – два самолета. «Наши возвращаются, – подумал Смурыгов. – Третий из звена, видимо, отстал, как и я, а может быть, и сбит…» Но тут же он усомнился в правильности своей догадки – у приближавшихся на встречных курсах самолетов были будто обрубленные на концах и чуть приподнятые крылья.

Они пронеслись совсем рядом, и Смурыгов успел заметить, что фюзеляж у хвоста этих самолетов очень тонкий – это им придавало отдаленное сходство с осой. Проводив их взглядом, летчик увидел, как те с креном пошли вверх и в развороте скрылись за хвостом его штурмовика. Со спины будто обдало холодным сквозняком. «Неужели «мессеры»?» Перевел взгляд на штурмовики, те снова удалились – опять надо их догонять. Дал полный газ, а сближения что-то незаметно. «Не иначе как Зайцев принял решение скрыться от «мессеров» на максимальной скорости», – подумал ведомый. В это время справа от него заструились огненные дорожки, нацеленные на впереди идущие штурмовики. Те не шелохнулись и продолжали полет по прямой с курсом на Бобруйск.

И вдруг Смурыгов увидел справа поравнявшийся с ним самолет: на фюзеляже черный крест с белой окантовкой и паучья свастика на киле… Опустив нос, он вел огонь по самолету Кротова, на обшивке крыла штурмовика засверкали разрывы, а из правой гондолы выпала стойка шасси с колесом. Один, а потом и второй «мессершмитты» оказались уже впереди, пальцы Смурыгова инстинктивно нажали на гашетки – треснули скорострельные пулеметы. Трассы прошли недалеко от самолета Кротова, а «мессеры» взмыли вверх. Опомнившийся летчик больше стрелять не стал – ведь так можно угодить и по своему…

Уже были видны Бобруйск и Березина. Неподалеку от взорванного моста с уткнувшимися в воду пролетами протянулась ленточка наведенных понтонов. От сброшенных бомб поднялись столбы воды, а Зайцев и Кротов уже неслись к западному берегу на скопление грузовиков. Смурыгов, шедший последним, прицелился, выпустил «эрэсы» – они рванули в гуще машин. Скрылась под крылом Березина, и сразу загустели дымки зенитных разрывов. Зайцев заложил крутой правый крен, Смурыгов успел вывернуться сразу за командиром, а самолет Кротова с выпавшей ногой шасси оказался далеко в стороне и вяло поворачивал к восточному берегу. Сзади к нему, как пиявки, присосались два «мессера». Кротов на поврежденном самолете взял курс на аэродром, а Зайцев со Смурыговым полетели в сторону Борисова на разведку переправ.

Летели над Березиной. С западного берега по ним то и дело били зенитки. Тогда ведущий сообразил, что можно лететь восточнее реки – лишь бы не терять ее из виду, и вышел из зоны огня. Полет протекал спокойно, и Зайцев решил было брать курс на свой аэродром, как вдруг у Свислочи увидели мост, протянувшийся до средины реки. От берега на веслах шел понтон, в нем сидели несколько человек. Летчики довернули на него, открыли огонь. Пули секли зеркало воды у понтона, там кто-то плашмя плюхнулся за борт, остальные так и остались лежать на дне посудины. На западном берегу стояло несколько автомашин. Перенесли огонь на них – вспыхнул грузовик, немецкие солдаты заметались по редкому кустарнику, прыгали с крутого берега…

Зайцев и Смурыгов заходили на посадку и увидели распластанный штурмовик Кротова. За ним по зеленому аэродромному полю тянулась полоса черной, словно вспаханной, земли. Винт покорежен. В стороне валялась вырванная вместе с колесом стойка шасси и масляный радиатор. Броня мотора и кабины стала бурого цвета, крылья иссечены, на рулях поворота и высоты остались лишь дюралевые ободья да клочья перкаля. Возле самолета в окружении техников стоял бледный Кротов. Он докуривал вторую цигарку, держась рукой за левое плечо.

– Ты ранен? – спросил подошедший Зайцев.

– Ушибся, наверное, при посадке. Видишь, как пропахал…

– Это тебя истребители или зенитка?

– «Мессеры» увязались… От Бобруйска до самого аэродрома конвоировали и били, как по мишени. Пробовал отворачивать от трасс, а рули не действуют… Я уже плюхнулся, смотрю, а они, гады, на меня, лежачего, пикируют. Подумал, что добьют на земле, только и у них боеприпасы кончились. Пошли вверх, сделали над аэродромом «круг почета», легли на курс…

– А наши зенитчики не отогнали?

– А ты видел на аэродроме зенитчиков?

Некоторое время стояли молча. В это время начали взлетать три тупоносых «ишака». Под крыльями у них было подвешено по две бомбы. Кротов посмотрел вслед и сказал:

– «Мессершмитты» летают налегке, за штурмовиками охотятся, а нашим истребителям зачем-то бомбы вешают…

– Летали бы вместе с нами, могли бы отогнать, – отозвался Зайцев. – Как самим с «мессерами» бороться? Атакуют сзади, а наши пушки и пулеметы стреляют вперед…

– Если переднего бьют, то заднему, пожалуй, можно открывать огонь по истребителям, – сказал Кротов, взглянув на Смурыгова. В этом взгляде Смурыгов уловил укор.

– Да я вас еле догнал… А когда пристроился, «мессеры» уже были рядом с тобой. Дал одну очередь, а трассы около штурмовика прошли…

Подошел полковой врач Том Федорович Широкий и увел в санитарную палатку Кротова. Там он извлек у него из плеча осколок: летчик вгорячах принял ранение за ушиб.

Весь этот день штурмовики били разведанные мосты у Бобруйска, Доманово и Шатково. «Мессершмитты» буквально одолевали, и пока никто не знал, как от них отбиваться самим. Однако от зениток потерь было больше, чем от истребителей. Оружие «мессершмиттов» не пробивало вертикальную 12-миллиметровую бронеплиту, защищавшую задний бензобак и спину летчика, но искалеченных самолетов вроде штурмовика Кротова на аэродроме прибавлялось…

В эти дни на Бобруйском направлении полк был единственной полнокровной частью, вооруженной новейшими самолетами. Это была по тем временам ощутимая сила, которая хоть и быстро убывала, как все убывает на войне, но она была вложена в решение одной задачи – задержать передовые части группы армий «Центр» на Березине. Полк уничтожил девять переправ, препятствуя форсированию реки противником в течение трех суток. Но всего за три дня боевых действий полк потерял двадцать летчиков. Таких потерь никто не ожидал. Ведь в финскую кампанию полк совершил более двух тысяч боевых вылетов на не защищенных броней самолетах Р-зет, а потерял только один, – да и это была небоевая потеря: при взлете самолет зацепился за макушку дерева и сгорел. Теперь же летали на новейших бронированных штурмовиках, и такая убыль! А 28 июня в один миг перестала существовать вторая эскадрилья…

Возвратился с боевого задания младший лейтенант Александр Мещеряков. При посадке разлетелись в клочья пробитые пулями покрышки, и самолет на дисках сделал короткий пробег, оставляя за собой полосу пыли. К штурмовику подкатила полная людей полуторка. Приехал и сам командир второй эскадрильи капитан Крысин. Самолет был буквально изрешечен пробоинами, а летчик невредим.

– В зенитный огонь попал или атаковали истребители? – спросил комэска Мещерякова.

– Истребители…

– Считайте пробоины, – приказал Крысин техникам. – Интересно, в каких местах их больше всего?

– Зачем это? – поинтересовался Мещеряков.

– А затем, чтобы знать, куда нам больше всего достается, как увертываться от очередей.

Считать пришлось долго. Старший техник эскадрильи Алексей Калюжный и связист Григорий Нудженко сосчитали по-разному и заспорили: у одного получилось 263, у другого – 278. Пока пересчитывали и спорили, показалась девятка бомбардировщиков «Юнкерс-88». Крысин оценивающе посмотрел вверх – самолеты были уже на боевом курсе, скоро начнут бомбить.

– На машину! Быстро! – скомандовал он, сам вскочил в кабину. Остальные уже на ходу переваливались через борт кузова. Лишь Нудженко с Калюжным не смогли догнать машину, споткнулись и распластались. Вслед за этим дрогнула земля, оглушительно и протяжно хрястнуло, взметнулись черные султаны… Когда ветром снесло пыль, полуторки не было. На том месте, где ее настигли бомбы, лежали щепки да разбросанные тела. Погиб и оружейник Роман Комаха, с которым Холобаев собирался «поговорить по душам». От полоснувшего по животу осколка получил смертельную рану командир звена Илья Захаркин, воевавший с особой злостью. Последними его словами были:

– Эх, гады… Не дали повоевать… Я бы вам еще жару дал…

…Полк получил приказ перебазироваться на полевой аэродром в 50 километрах юго-восточнее Климовичей. Летчики уже сидели в кабинах, а вылет задерживался: ждали транспортные самолеты, которые должны были после взлета штурмовиков забрать техников с их хозяйством. Из наземного транспорта в полку была одна полуторка. Она находилась в распоряжении инженера полка Митина. Машину эту по его приказу бдительно стерегли: мимо аэродрома проходили войска, если «дашь зевка» в суматохе – то только ее и видели. В кузове все было приготовлено к отъезду: бочка с бензином, винтовки, гранаты, ящик с консервами, бумажный мешок с сухарями. На этой машине Митин с небольшой группой техников должен был отправиться в район Климовичей после сдачи в авиаремонтные мастерские шести сильно поврежденных штурмовиков. Но началась непредвиденная волокита: начальник мастерских не желал подписывать акт приемки.

– Вы хотите спихнуть мне этот хлам, а я что с ним буду делать? Видите, мастерские уже на колесах, будем тоже трогаться…

– Вы обязаны подписать акт приемки, а что с ними делать дальше, вам виднее, – твердо стоял на своем инженер полка.

По пятам за Митиным давно уже ходил молчаливый сапер-пехотинец. Он тоже спешил закончить свои дела и, услышав такой разговор, не стерпел:

– Кончайте вы эту волынку да мотайте все отсюда поскорее. Мне эти самолеты надо еще успеть взорвать.

Услышав такое, начальник мастерских мигом подписал акт, но тут же потребовал от сапера расписку. Тот размашисто нацарапал ее на клочке бумаги. Только теперь Митин с командой в пять человек двинулся в Климовичи.

На окраине аэродрома густо задымило: интенданты подожгли вещевой склад с летным обмундированием, чтобы имущество не досталось противнику. Все, кто был на аэродроме, смотрели на черный дым и думали о стеллажах, забитых новенькими кожаными регланами, сапогами, унтами, комбинезонами, шлемами и прочим добром. Раздать его летчикам и техникам просто так, без ведомости и росписи, интенданты не имели права – потом им по всей строгости законов военного времени пришлось бы отвечать по статье «за промотание имущества».

1 июля полк перелетел в район Климовичей, едва успев выйти из-под удара снова атаковавших аэродром «юнкерсов». Отставший из-за затруднений с запуском двигателя штурмовик старшего лейтенанта Денисюка взлетал уже под огнем прорвавшихся к аэродрому немецких танков… На маршруте была сильнейшая гроза, и 20 машин село на вынужденную посадку в разных местах – их пришлось долго разыскивать. В районе Сещи нашли штурмовик с переломленным пополам фюзеляжем – летчик, старший лейтенант Александр Булавин, разбивший голову о коллиматорный прицел, погиб в кабине. Сколько жизней унес этот невинный на вид приборчик, нацеленный в лоб! Летчики, кстати, расшифровывали сокращенное наименование прицела ПБП-1б так: «прибор, бьющий пилота один раз больно». Прошло немало времени, когда наконец этот прибор вообще перестали устанавливать, а сетку прицела начали размечать прямо на бронестекле. Второй самолет отыскали в лесу. Командир 4-й эскадрильи капитан Лесников попал в полосу ливня, в наступившей внезапно темноте пошел на посадку с включенными фарами – и сел на лес, приняв сомкнувшиеся кроны деревьев за поле. Ветви смягчили удар о землю, и летчик отделался ушибами, а самолет ремонту не подлежал.

С этих двух машин сняли некоторые детали, необходимые для восстановления других штурмовиков, и вернули в строй 18 штурмовиков! Появились термины: «безвозвратная потеря», «безлошадный». Безвозвратная означала, что разбился самолет, погиб и летчик. Но могли быть потери и небезвозвратные: к примеру, капитан Холобаев прилетел с первого же боевого задания на пришедшем в полную негодность штурмовике – самолет списали, а летчик остался в строю.

Были и другие случаи. Летчик с задания не вернулся. Летавшие с ним в одной группе видели, как упал горящий самолет, и летчика считали погибшим. Но война, как выяснилось, часто относилась более милостиво к летчику, чем к его «летающей крепости». Человек оказался более живучим, поэтому летчиков в полку было всегда больше, чем самолетов.

На аэродром в районе Климовичей заявился обросший человек. Щеки покрыты струпьями, вокруг глаз до скул и через переносицу – кожа посветлее – отпечаток от летных очков. Опухшие губы не складываются в улыбку, смеется одними глазами. Он поднимает подол рубашки, достает из-за пояса пистолет. Потом подпарывает подкладку пиджака – там красная книжечка и удостоверение личности. И по всем стоянкам уже прошел слух: Васька Сорокин объявился!

– Не может быть, он ведь под Бобруйском сгорел!

Летчика, появившегося будто с того света, окружили – почти у каждого к нему вопрос. Сорокин еле успевает отвечать.

– Самолет сгорел… А я начал кататься по болоту – одежда тлела. Повстречал женщину. Завела в крайнюю избу – переодела, лицо кислым молоком смазала… Попутчиком был уголовник из бобруйской тюрьмы. Он из этих мест. Фрицы таких отпускали на все четыре стороны. Я тоже арестантом прикинулся, вот и дошел…

Как только Вася Сорокин отоспался и подлечился – подавай ему другого «коня». А где его взять? Сорокин со своим техником стали «безлошадными». С появлением «безлошадных» боевую работу начали вести в две смены: одни летают, другие отдыхают. Полк продолжал нести потери – через считаные дни погиб уцелевший в аварии командир 4-й эскадрильи капитан Владимир Дмитриевич Лесников. Это была тяжелая для полка безвозвратная потеря…

К этому времени полк вошел в состав 11-й смешанной авиадивизии, которой командовал генерал-лейтенант дважды Герой Советского Союза Григорий Пантелеевич Кравченко, который успел уже повоевать и в Китае, и на Халхин-Голе в советско-японский вооруженный конфликт 1939 года, и в финскую. Он часто наведывался на своей «эмке» на аэродром к штурмовикам. Возможно, эти наезды не были бы такими частыми, если бы не постоянная порча линий связи. Автомобиль служил ему подвижным пунктом управления, где он проводил большую часть времени, мотаясь по аэродромам. Покидал он свою машину для того, чтобы поставить боевую задачу или во время перекура перекинуться парой слов с летчиками, пошутить, приободрить их. «Еще немножко, и мы им начнем хребет ломать!» – частенько говаривал он. Комдив вел себя запросто с рядовыми летчиками, несмотря на то, что от них его теперь отдаляли и высокое воинское звание, и заслуженная слава.

Знаменитый ас, генерал Кравченко в свои 29 лет успел пройти через три войны, и только что начавшаяся Великая Отечественная была для него уже четвертой. В эти трудные дни он не раз садился в свой ярко-красный истребитель, чтобы сцепиться с фашистами. «Мессершмитты» яростно набрасывались на приметный самолет, уступавший им и в скорости, и в огневой мощи. Несмотря на подавляющее численное превосходство, фашистским летчикам никак не удавалось сразить «красного дьявола», но и Кравченко в воздушных боях уже не мог проявить себя так, как недавно на Халхин-Голе и в финскую. Слишком много было преимуществ у противника в этой большой войне, так не похожей на все предыдущие…

В 1943 году генерал Кравченко погиб под Ленинградом. Его срочно вызывали на совещание и советовали обойти район глубокого вклинения противника, но Кравченко решил лететь напрямую, чтобы не терять времени. В полете он заметил воздушный бой: два наших истребителя кружили, отбиваясь от десятка вражеских. Кравченко повернул свое звено на выручку. Одного фрица он сбил, но вскоре загорелся и его Ла-5. Генерал перетянул линию фронта и выпрыгнул, но его парашют не раскрылся. Летчик упал в трех километрах от передовой в расположении своих войск, тело Кравченко плашмя впечаталось в землю. Вытяжной трос, с помощью которого открывается ранец парашюта, был перебит осколком, в правой руке было намертво зажато красное вытяжное кольцо с обрывком троса, на другой – поломаны ногти. Очевидно, летчик в свободном падении пытался разорвать клапаны ранца…

Полк продолжал боевые действия с нового аэродрома, и основными целями для штурмовиков теперь были не мосты, а колонны противника, двигавшиеся по дороге на Рославль. В эти дни нашим войскам было особенно тяжело, нелегко приходилось и летчикам при подавляющем перевесе сил противника в воздухе. Косяки «хейнкелей» и «юнкерсов» то и дело проплывали в небе, юркие «мессеры» низко проносились парами над дорогами, обстреливая войска. Казалось, что авиации у немцев стало еще больше! Шел двенадцатый день войны… У нас по-прежнему возникали вопросы: «Да, не устояли на Березине из-за недостатка сил, так почему же противника не задержали на Днепре свежие армии? Когда же наступит тот сокрушающий удар, о котором идут упорные разговоры? Неужели перед этим решили заманить противника поглубже? Почему у нас так мало самолетов? Куда девалась та мощь, которую показывали на воздушных парадах? Где те самолеты, которые летают дальше всех, быстрее всех и выше всех?»

3 июля… Эта дата запомнилась всем надолго. Впервые с начала войны мы услышали знакомый глухой голос с грузинским акцентом и первые слова, схватившие за самое сердце: «К вам обращаюсь я, друзья мои!» Сталин, возглавивший в эти дни Вооруженные силы, в своей чеканной речи не успокаивал. Он говорил суровую правду, которая положила конец вопиющему несоответствию ободряющих официальных сообщений с действительным положением вещей. Теперь, хоть и не осталось надежд на то, что наши неудачи кратковременны (отстранили и строго наказали бесталанного командующего – и другой быстро выправит дело!), зато стало ясно: чудес ждать не приходится, слухи о каком-то готовящемся сокрушительном ударе не соответствуют действительности. Надо рассчитывать на те силы, которые есть. В своем обращении Сталин призвал осознать всю глубину «смертельной опасности», призыв к беспощадной борьбе с дезертирами и трусами еще раз убеждал нас в этом.

…Штурмовому полку завтра предстояло нанести удар по Бобруйскому аэродрому. Впервые поставлена такая задача. По наблюдениям летчиков и данным агентурной разведки, там в эти дни сосредоточилось несколько авиационных эскадр. Нашлись очевидцы, сообщившие важные сведения о Бобруйском аэродроме. Говорили, что он напоминает авиационную выставку: самолеты стоят без всякой маскировки в несколько рядов, почти впритык друг к другу. И вообще фашисты чувствуют себя там в полной безопасности, как дома. Рядом с аэродромом казино, где летчики пьют шнапс.

Получалось, что одним ударом по самолетам на стоянках можно нанести авиации противника такой урон, какого иными средствами нельзя добиться даже за длительный срок. Зенитной артиллерии у нас мало, истребителей тоже. Бывает, что и хлопают где-то зенитки по «юнкерсам» и «хейнкелям», плывущим в небе парадными клиньями, но редко доводилось видеть горящий вражеский самолет… Истребители тоже иногда устраивают в воздухе «карусели», пытаясь зайти в хвост врагу, смотришь – вымотались на виражах с перегрузкой до потемнения в глазах, выпалили боекомплекты, сожгли горючее – и разошлись. Самолеты на аэродроме – цель очень заманчивая. За одну штурмовку их столько можно накрошить, если…

И тут начинает цепляться одно за другое великое множество этих «если». Удар будет эффективным при наличии достаточных сил. А где их взять, эти силы, если в полку и трети самолетов уже не осталось, а из имеющихся несколько неисправных! Может случиться и так: штурмовики будут подходить к Бобруйскому аэродрому, а там никакой «авиационной выставки» нет и в помине – только опустевшие стоянки… У авиации ведь режим, как у птиц: с рассветом – все на крыло, а в гнездо только к вечеру. Значит, чтобы не прилететь на опустевший аэродром, надо упредить противника. Поэтому прибывший вечером в полк генерал Кравченко приказал нанести удар на рассвете. Выходит, что самим нужно взлетать затемно. Но вот загвоздка: на штурмовиках никто в ночное время еще не летал, значит, придется отобрать наиболее подготовленных пилотов.

Совсем недавно полк был полностью укомплектован, все было расписано и разложено по полочкам – от первой до пятой эскадрильи. Теперь же эскадрильи и звенья распались, оставшись, наверное, только на бумаге в штабе полка, который все еще где-то тащился железнодорожным эшелоном из Харькова. Летчики теперь делились на ведущих и ведомых. Кто летит впереди – тот и командир, а сзади – подчиненный. Вот, например, младший лейтенант Николай Синяков. Рядовой летчик, а начал хорошо водить группы. Кое-кто из старших по званию ходит у него в хвосте. Война расставляла людей на подобающие места, не считаясь ни со штатным расписанием, ни с воинскими званиями.

Давно уже стемнело, а командир полка все еще сидел в землянке. Перед ним лежал листок бумаги, на котором продолговатыми крестиками изображены самолеты, под каждым из них проставлены бортовые номера. Крестики эти расположены уголком по три – звеньями. Звенья одно за другим растянулись от верхнего обреза листка до нижнего – в колонну. Такой будет их боевой порядок в воздухе. Возле каждого самолета командир подписывает фамилию летчика. Себя сразу первым поставил в голове колонны. Подолгу задумывается, формируя звенья: кого назначить ведущим, кого – ведомым?

На Бобруйском аэродроме две стоянки самолетов, расположенные по обе стороны взлетно-посадочной полосы. На первую стоянку он сам поведет в атаку часть сил, а кто поведет остальных на вторую? Ну конечно же, его заместитель майор К. Правда, Гетьман еще не успел как следует изучить своего заместителя: тот был назначен в полк незадолго до отправки на фронт, но в Богодухове уже проявил себя строгим, требовательным командиром. За расстегнутую пуговицу на гимнастерке никому спуску не давал. «От расстегнутого воротника на земле до аварии в воздухе – один шаг!» – любил он повторять модное изречение довоенных лет. Хорошо запомнилась и пламенная речь майора К. на митинге в Богодуховском лагере в первый день войны. На трибуне стоял рослый брюнет в кожаном реглане, в шлеме с очками. В руке зажаты замшевые перчатки, сбоку – планшет с картой. Внешность майора была настолько впечатляющей, что капитан Холобаев, успевший на своем веку повидать всякое, тогда не удержался и шепнул Гетьману: «Вот бы с кого вылепить скульптуру и во всех авиагородках на видном месте установить!» Энергично взмахивая рукой, оратор закончил свое пламенное выступление словами: