Текст книги "Следы под окном"

Василий Фёдорович Хомченко
Следы под окном

Из протокола осмотра места происшествия

Дом гр-на Егорченко В.П. стоит на отшибе, на расстоянии восьмидесяти метров от двух других домов. Дом и двор обнесены проволочной сеткой. Перед фасадом дома – палисадник, огороженный частоколом, высота которого один метр сорок сантиметров… Мимо дома, в пяти метрах от палисадника, проходит просёлочная дорога. По фасадной стороне дома расположены три окна. В правом окне разбито нижнее правое стекло… По характеру осколков и пробоинам в стекле можно заключить, что стекло разбито выстрелом из ружья, заряженного мелкой дробью… Возле частокола обнаружены следы, принадлежащие, возможно, тому, кто стрелял…

Следователь районной прокуратуры младший советник юстиции П.Петров.

Ах, если бы Алена Макаровна Комкова знала, что случится с ней в санатории! Если бы могла знать…

Путёвку Комкова получила впервые в жизни, притом «горящую», оставался только один день на сборы и дорогу до того санатория. А ехать из её посёлка до него надо было почти полсуток поездом. Профком льнозавода, на котором работала Алена Макаровна, долго уговаривал, и она согласилась взять путёвку – никогда в санаториях не бывала, а тут давали бесплатную.

Стояла весна, запоздалая, холодная, туманная – размазня, а не весна; только в середине апреля улыбнулась она тёплой солнечной усмешкой. Вот в эти апрельские дни и приехала Алена в санаторий, опоздав всего на день.

Ей сразу же все там понравилось: комната с лоджией, озеро, лес кругом, врачи и медсёстры, официантки, соседи по столу и соседка по комнате – худощавая, маленького роста, с сединой в густых, коротко подстриженных волосах, насмешливая и подвижная. Звали соседку Валерией Аврамовной, возраст её был предпенсионный – шёл уже пятьдесят третий год. Однако Валерия Аврамовна вела себя так, словно бросала вызов своему возрасту.

Первые вопросы, заданные ею Алене при знакомстве, были о муже:

– Замужем? Кто муж?

– Н-нет… – Алена растерялась от нескрываемого любопытства соседки. – Нет у меня мужа.

– Разошлись? Пьяница был?

– Да нет… Совсем не было. Не хватило мне, другие поразбирали, – попробовала она перевести разговор на шутку.

Валерия призналась, что и она не замужем.

– Был у меня муж, да спился. Инженер, вместе политехнический окончили. Выгнала. Ничего, мы себе тут заведём кавалеров. Может, кого-нибудь и насовсем приручу. А ты как?

Алена застенчиво усмехнулась:

– Куда уж мне невеститься. Сорок шестой идёт.

Вот так они и познакомились, поговорили, вроде бы и в шутку, о том, что, надо признаться, было в мыслях у Алены, когда ехала сюда: а вдруг кто-нибудь подходящий да встретится.

Во время обеда Валерия повела Алену в столовую, пообещав посадить за свой стол.

– У нас теперь стол будет симметричный: двое мужчин и мы вдвоём, – говорила она по дороге. – Мы с тобой, Алена, богатые, тут ведь мужчин мало. И ещё нам повезло – наши оба неженатые.

Их соседи сидели уже за столом. Валерия Аврамовна сначала представила Алену, потом мужчин. Старший был адвокат Зимин Аркадий Кондратьевич, высокий, худощавый, в очках, с короткими густыми седоватыми усиками. А второй – журналист (он назвал себя газетчиком) Цезарь Тимофеевич Лысцов. «Зовите меня просто Цезиком», – попросил он, и его потом все так и называли. Этому Цезику Лысцову, с выпуклым животиком, двойным подбородком и двумя полосками залысин было столько же, сколько и Алене, – сорок шесть. Приехали мужчины и Валерия вчера, так что Алене предстояло пробыть вместе с ними весь санаторный срок.

Приняли мужчины Алену весело, встали, поклонились, Зимин ещё и руку поцеловал, щекотливо дотронувшись кончиками усов, от чего Алена смутилась и по-девичьи покраснела – ей никто до этого руки не целовал.

– Очень рады такому соседству, – сказал Аркадий Кондратьевич. – Откуда прибыли?

– Из Сурова, – назвала Алена свой посёлок и место работы.

– Бывал в ваших краях, участвовал в выездной сессии областного суда.

– А кого судили? – спросил Лысцов. – Расскажите.

– Убийцу. Ничего интересного, – уклонился Зимин от ответа. – Преступление – вещь противная, не люблю об этом говорить. Если рассказываю, то о более весёлых эпизодах.

– Ну так расскажите о более весёлом, – не отставал Цезик.

– Весёлом? – Зимин задумался, усмехнулся, видимо, вспомнив что-то забавное. – А вот было недавно. Там же, в вашей области, – обратился он к Алене и назвал район. – Судили группу воров, а среди них была цыганка. Стала она просить у суда снисхождения, как кормящая мать. «Какая ж вы кормящая, – говорит судья, – вашему младшему ведь шесть!» – «Тарас, иди сюда, покормлю!» – позвала цыганка. Из коридора в зал вбежал цыганёнок и давай сосать у матери сиську.

Цезик вытащил из кармана записную книжку, начал записывать.

– Интересно, интересно, – крутил он головой, – где-нибудь можно использовать.

– Гонораром со мной поделитесь, – пошутил Зимин.

Пообедав, они вчетвером прогулялись вдоль озера, поговорили и разошлись по комнатам на тихий час.

– Ну, Алена, ты адвокату определённо понравилась, – категорично заключила Валерия Аврамовна, когда они закрыли дверь своей комнаты.

– Да что вы, – смущённо возразила Алена, – он просто вежливый человек.

– Не выпускай его, послушайся меня. А я возьмусь за Цезика. Расшевелю его.

Алена хотела сказать, что Цезик, пожалуй, молод для Валерии, да вспомнила, что и она намного моложе Аркадия Кондратьевича, и промолчала. «А, – подумала она, – все это пустое. Лишь бы время провести».

– Нам повезло, – не умолкала Валерия, – наши мужчины не пьют. Теперь ведь, когда знакомятся с женихом, чем интересуются? Не тем, каков он – красивый или некрасивый, любит или не любит, а пьёт жених или не пьёт. Вот времена наступили.

– Я бы не сидела вековухой, – призналась Алена, – женихи находились, да все пьяницы. А с ними жить – горе пить. Лучше уж одной.

– Таким и море по колено, – тяжело вздохнула Валерия, вспомнив про своего мужа. – И сколько ж их утонуло в этом море!

– Ой, и утонуло… А все-таки жаль их. Идёшь, а он, бедняга, лежит, как мёртвый, шевельнуться не может.

– Жалела и я раньше, а теперь травила б, как клопов.

Алена засмеялась, вспомнив случай, рассказала соседке:

– Зимой как-то шла я с работы, темно уже, а пьяный лежит – на снегу, без шапки. Мороз крепчает, замёрзнет, думаю. Подняла его, посадила, шапку надела. А он глаза продрал да – цап меня за грудь. Я ему как врежу по щеке и бежать.

Вот так поговорили они на эту неожиданно возникшую тему, будто не было больше о чем говорить, и улеглись в кровати. Валерия сразу заснула, а Алена, хоть и устала за дорогу, так и не смогла задремать. Лежала, перебирала в памяти, до малейших подробностей, все, что было в дороге и что произошло тут, в этот первый санаторный день. Когда закрывала глаза, мерещился стук колёс, приглушённая беседа попутчиков, выплывали лица людей, встреченных в санатории.

«Хорошо мне тут будет, – пришла она наконец к отрадному заключению. – И люди возле меня хорошие. Очень хорошие».

И начались для Алены санаторные дни, безмятежные, беспечные, когда с утра человека ждут одни приятные обязанности – не пропускать процедуры, не опаздывать в столовую, ложиться спать в определённое время. Все прежние заботы, связанные с работой и домашними делами, забылись, ни разу Алена о них не подумала, как ни разу не вспомнила, что на её маленьком огородике возле хаты пора сеять морковь, укроп, петрушку, сажать чеснок. Все это будто вычеркнулось из памяти, и думать не хотелось, даже противно было об этом думать.

Процедур ей было назначено немного: хвойно-желудочные ванны, кислородный коктейль, массаж плеча – рука побаливала. Не жизнь, а малина, как говорит Цезарь Лысцов, рай земной, только короткий, всего двадцать шесть дней. Как нигде, наслушалась тут Алена разных смешных историй, анекдотов, хохм и хохмочек. На каждом шагу розыгрыши, шутки, рассказы про выдуманные и невыдуманные комические случаи. Народ отдыхал в это время в основном городской, большей частью пенсионеры, люди бывалые, много чего повидавшие и пережившие, им было о чем рассказать.

Отдыхало в санатории и несколько человек из села, тоже, как и Алена, впервые. Один такой, Семён Раков, был даже её земляком, из одной области. Очень уж он скучал по работе, мучился от безделья.

– И как это можно ничего не делать, а только есть, лежать, гулять? – удивлялся Семён и старался найти себе хоть какую-нибудь работу: помогал уборщицам в корпусе, брал у дворничихи метлу и подметал дорожки, вскопал огород для Магды, одинокой женщины, сторожившей санаторные склады, магазин, лодочную станцию.

Магду эту, пятидесятилетнюю женщину низенького роста, в военных защитного цвета брюках с красным кантом, в солдатском стёганом бушлате, все отдыхающие видели каждый вечер: ходила она по территории санатория с одностволкой, охраняла свои объекты, и рядом с ней бегала забавная, белая с чёрными пятнами, собака.

– Ружьё заряжено, и вот ещё патроны есть, – отвечала она на подтрунивания тех, кто сомневался, что из винтовки можно выстрелить. – Так пальну, что не встанешь.

Алена познакомилась и с Магдой, и с Семёном Раковым. Магда во время войны партизанила в их области, сюда приехала сразу после освобождения к брату и живёт в его хате. А брат давно умер. И поскольку Семён и Магда оказались земляками, Алена с ними и подружилась.

Семён в конце концов не выдержал безделья, съездил домой и привёз сапожный инструмент. Теперь его часто видели в беседке за ремонтом обуви отдыхающих. Делал бесплатно, за доброе слово. Случалось, не приносил ему никто обувь в ремонт, тогда Семён сам приходил к людям: каблучок, мол, на ваших туфлях сбился, разрешите набоечку заменить. Выручал он, надо сказать, многих, всякое же случалось: то каблук у кого-то неожиданно отлетит, то подмётка отстанет, а мастерской близко не было. Начал приносить ему обувь и медперсонал – санитарки, сестры. А зубной врач Егорченко целый мешок притащил. «Что можешь – отремонтируй, что нельзя – выкинь», – сказал Семёну.

Алена впервые встретилась с Семёном у массажистки. Он зашёл в кабинет, когда Алена кончала одеваться. Массажистка глянула в его санаторную книжку – пришёл он в первый раз, сказала раздеваться до пояса. А Семён и спрашивает: «До пояса сверху или до пояса снизу?» Полная, с сильными руками массажистка сердито крикнула: «Ты мне тут не хулигань! Рубашку снимай, тебе ж плечо, а не задницу массажировать».

По Семёнову выговору и узнала Алена, что земляк он, подождала его в коридоре, расспросила и познакомилась.

Семён починил туфли и Алене, Валерии, Цезику. Не было чего чинить только у Зимина, тот приехал в новеньких, специально купленных для санатория, ботинках.

В компании своих соседей по столу Алена в основном и проводила время. Вместе ходили в кино, ездили на экскурсии, совершали прогулки в лес, где Цезик любил разводить костёр. И было с ними Алене легко и весело.

Аркадий Кондратьевич оказался златоустом, неутомимым рассказчиком разных, большей частью судебных, смешных историй. Алена с удовольствием слушала его рассказы не только потому, что он умел интересно подать их, а ещё и потому, что почувствовала его заинтересованное внимание к себе – кажется, из всех женщин санатория Зимин выделил её одну. Ей понравились его деликатность в обхождении, искренний интерес к её жизни, работе. Она уже знала, что он вдовец, живёт в большом городе, имеет сына, который служит где-то на севере. Алена сразу в него влюбилась, да стыдилась своего чувства, боялась хоть чем-нибудь его проявить, чтобы потом стыдно не было. Он же не ровня ей – и старше лет на десять, и положение у них разное: она простая работница, а он известный адвокат, человек образованный. И все же, хоть и держала в тайне свою влюблённость, надежда на его встречный шаг в душе не гасла, а, наоборот, разгоралась. «А что тут такого? Он одинокий, в женской ласке нуждается, а я была бы ему хорошей женой. Не последняя ведь, говорят, даже красивая».

Женщины всегда каким-то особым, неведомым мужчинам чутьём сразу узнают, кому и как они нравятся. Алена почувствовала, что она понравилась Зимину в первую же минуту знакомства, когда он поцеловал ей руку. И раз уж она почувствовала это и поняла, то и старалась быть такой, какой её хотели видеть.

Зимин, выходя вместе с Цезиком на встречу с Алёной и Валерией, всегда одевался, как и следует одеваться для свидания с женщиной. На нем был новенький плащ, костюм, белоснежная рубашка с галстуком, берет и до блеска начищенные туфли. Казалось, он и очки надевал другие, не те, что носил обычно. У Цезика же были неизменные джинсы, свитер и кожаный пиджак. Валерия и Алена тоже принаряжались, наблюдали из окна, когда мужчины появятся на аллее, и выходили из корпуса, чуть-чуть опоздав для приличия.

Вот и в тот день они так же вышли с опозданием. Цезик встретил женщин комичным поклоном, тут же рассказал коротенький анекдот про тёщу. У него всегда было что-нибудь не застёгнуто или не подвязано, обычно пуговицы на рукаве или шнурки на ботинках. И на этот раз на правом рукаве болталась незастёгнутая пуговица. Валерия ему застегнула, начала укорять:

– Ах, Цезарь, Цезарь, какой ты неухоженный и до чего катастрофически толстеешь! А знаешь, почему? Потому что ты ни в кого как следует не влюбился. Цезик, ну влюбись так, чтобы ночи не в радость стали, чтоб душа загорелась!

Цезик снисходительно улыбнулся, похлопал себя по животику и, оправдываясь за его излишнюю рельефность, ответил, как, видимо, отвечал не раз:

– В борьбе с трудностями окреп.

– Нет, Цезик, я все же помогу твоим трудностям. – Она взяла его под руку. – Сейчас мы с тобой совершим пешеходный круиз вокруг озера, а ужинать будем капустными котлетами и чаем без сахара.

– Смилуйтесь, Валерия Аврамовна, – с выражением страха на лице взмолился он. – Я же в санатории.

Они дружно помахали Зимину и Алене на прощанье и пошли в другую сторону.

– Сколько у неё энергии, – похвалил Зимин Валерию. – Вот бы такую жену Цезику.

– Неплохо было бы, – согласилась Алена, – только…

– Только в возрасте разница? Это не преграда. Разве не так?

– Может, – неуверенно ответила она, – и не преграда.

– А Цезик в неё влюблён.

– Валерия Аврамовна говорила, что он ей в этом ни разу не признался.

– Что ж, бывает, признаться действительно тяжело. Как вы считаете, Алена?

Она смутилась, почувствовала, что краснеет.

– Бывает.

– А вы знаете, как у разных народов признаются в любви? Порой очень оригинально. В Новой Зеландии есть одно племя. У них парень приходит к девушке и даёт ей верёвочку с узлами. Девушка, если согласна и юноша ей нравится, развязывает те узелки. А не нравится парень – бросает ему верёвку под ноги. А случается, двум парням девушка нравится, тогда они сходятся и начинают тянуть её за руки каждый в свою сторону. Кто перетянет, тот и победит, тому девушка и достанется.

– Ого, – удивилась Алена, – так и руки оторвать могут.

– Не оторвут, девушка сама поможет тому, кто ей нравится.

Они подошли к танцевальной веранде, где уже звучала музыка и куда сходились отдыхающие, остановились. Алена ожидала, что Зимин пригласит её потанцевать, а он предложил погулять по лесу.

Лес был по-весеннему влажный, прохладный и ещё голый. Только-только начали набухать почки на ветках берёз и осин. Но уже посвежела хвоя на соснах, зеленели, как летом, кислица под ёлками и брусничник. А в прогалинах меж деревьев, где на землю падало больше солнечного света, синими брызгами рассыпались подснежники, слабенькие и, как показалось Алене, боязливые. Жили, дрожа за свою беззащитную жизнь, – вот подойдут сейчас эти двое и начнут их рвать и топтать. Жалость к живым цветам у Алены была с детства, и поэтому она их никогда не рвала и не давала этого делать подружкам.

– Привет вам, веснянки, – поклонился подснежникам Зимин. Глянул в глаза Алене. – У вас, Алена, глаза такие же синие и красивые, как эти подснежники.

– Ну что вы, Аркадий Кондратьевич, – застеснялась она.

Он и сам немного смутился, сказал, словно оправдываясь:

– Потянуло и меня, простите, на банальность, – замолчал, нахмурился.

Что такое банальность, Алена не знала, но догадалась: что-то, видно, не совсем красивое. «Зачем тебе оправдываться, плохого ты ничего не сказал, – подумала она. – Глаза мои и правда синие, как пролески. И слышать это мне приятно».

Она и решилась:

– Аркадий Кондратьевич, не хмурьтесь, не молчите. Вы все правильно заметили.

– Люди, неравнодушные к другим, не всегда умеют сказать им об этом, – проговорил Зимин и взял Алену под руку.

Она улыбнулась ему, дрогнула и в его усах усмешка.

– А разве вы ко мне неравнодушны? – осмелилась Алена и сжалась: а вдруг он скажет не то, что хотелось услышать? Попробовала перевести сказанное в шутку. – Душа ведь у вас ровно дышит?

– Ровно, ровно, – торопливо ответил он, поняв её не совсем удачную попытку поправиться.

– Аркадий Кондратьевич, – совсем уже осмелела Алена, – у вас красивые усы, они вам к лицу. А знаете, когда-то мне очень хотелось поцеловаться с усатым. Девчата говорили, что это приятно. И вот на танцах познакомилась с одним усатиком, назначила ему свидание. Он пришёл, да уже без усов.

Посмеялись.

Чем дальше отходили от санатория, тем гуще и глуше становился лес, он был уже не похож на парк, в границы которого этот лес входил, а на обыкновенный, более того, совсем дикий лес. Окончилась тропинка, они оказались у новой россыпи подснежников. Звуки музыки с танцевальной веранды доносились и сюда, но тихие, приглушённые.

Присели на поваленное дерево.

– Ваш городок, должно быть, тихий и уютный, – сказал задумчиво Зимин. – И вы его любите?

– Люблю. Только он не городом считается, а посёлком городского типа.

– По-се-лок город-ско-го ти-па, – растягивая по слогам, насмешливо повторил Зимин. – И что за чиновник придумал такое название? А просто городским посёлком нельзя назвать? Или местечком?

Алена повернулась к Зимину, голова её доставала ему только до плеча. Зимин, подумав, что она хочет что-то сказать, тоже повернулся и наклонил голову в ожидании. Алена ничего не сказала, медленно приблизила к нему лицо и, ощутив лбом холодок очков, отшатнулась. Он ласково положил руку ей на плечо, придвинулся ближе.

Алена молчала, притих и Зимин, лицо его стало строгим, даже скованным. Алена почувствовала, что в нем исчезли уверенность и непринуждённость, с которой он обычно что-то рассказывал, пояснял. Теперь, обнимая её за плечи, он говорил мало, и то о каких-то пустяках. Алене же хотелось услышать от него слова, важные для них обоих, она волновалась, понимая, что его внезапная серьёзность связана с тем, в чем он хочет открыться. Стараясь унять волнение, Алена заговорила о своём посёлке, о его людях и достопримечательностях.

– Алена, – перебил её Зимин, – давайте в воскресенье съездим в город, я покажу вам свою квартиру.

– Квартиру?

– Чтобы знали, где я живу. За день мы успеем съездить.

– Ну что ж, – сказала она, сдерживая дыхание, – съездим.

Он взял её руку в свои ладони, держал её, согревая, и по теплу, которое переливалось ей, Алена почувствовала его приподнятость и сама ответно заволновалась. А когда Зимин подвинулся ещё ближе, тесней прижимаясь плечом к её плечу, она вздрогнула всем телом – а может, это качнулись деревья и небо?

«Он такой же несмелый, как и я, – догадалась и удивилась Алена, – тоже стесняется… А может, боится? Это же мне надо бояться».

– Значит, поедем в воскресенье? – повторил он приглашение.

– Воскресенье завтра.

– Ах, черт, я и забыл. Не в это, а в следующее.

Так они и не открылись друг другу, не сказали то, что хотелось, но и без тех несказанных слов обоим было ясно, что вдвоём им очень хорошо. Возвращались назад под руку, то он брал её под локоть, хо она, и это их смешило.

Своим женским чутьём Алена поняла и довольно просто объяснила себе, почему Зимин первым не признался в том, в чем должен был признаться: он боится обещать, не взвесив все, боится быть обязанным сказанному. Не мальчишка же, вот и не бросается словами.

Начали попадаться отдыхающие, Зимин не обращал ни на кого внимания, не отвечал на реплики, шёл с каким-то просветлённым лицом и улыбкой под усами. Алена поверила, что улыбка та добрая, крепче взяла Зимина под руку и уже не отпускала.

Танцы на веранде были в разгаре. Звучало танго. Среди танцующих они увидели Валерию и Цезика. Она, властно обхватив партнёра, положила голову ему на плечо, а он, чувствуя важность момента, старался выглядеть соответственно – подтянулся, распрямил грудь и выглядел смешным.

К Зимину и Алене подошёл Семён Раков, насмешливо хмыкнул, кивнув на веранду:

– Гляньте, что за танцы. Шаркают и шаркают ногами. А зачем шаркают? Подмётки только протирают. Не запасёшься обуви на такие танцы. А они все шаркают.

Алена была не против потанцевать и ждала приглашения от Зимина, а он не пригласил, потянул за руку, и они отошли от веранды. Возле скамьи, стоявшей в стороне от тропинки, Зимин вдруг остановился, показал на спинку. Алена глянула, но ничего особенного там не заметила.

– Верёвочка, – сказал он.

– Ага, верёвочка, – увидела и Алена.

– Вот я сейчас и проверю, – засмеялся Зимин. – Проверю. – Он взял верёвочку и стал завязывать на ней узелки. – Сделаем так, как женихи из новозеландского племени. – Глаза его светились по-мальчишески озорно и хитровато.

Зимин завязал три узелка, спросил, хватит ли.

– Ещё вяжите, – ответила Алена и вдруг посерьёзнела, насторожилась, словно то, что она должна была сейчас сделать – развязать узелки, – была не забава, не игра, а решение её судьбы. – Вяжите, да потуже.

Зимин завязал ещё и подал ей верёвочку. Она, спрятав за спину руки, какой-то миг смотрела не на верёвочку, а ему в глаза, в которых ещё прыгали озорные чёртики, и он под этим внимательным, вопрошающим взглядом тоже посерьёзнел, перестал улыбаться. Рука с верёвочкой так и оставалась протянутой. Некоторое время они ещё глядели друг другу в глаза, потом Алена медленно отвела из-за спины руку и взяла верёвочку.

– Спасибо, – снова заулыбался он.

Она развязала все узелки и протянула ему верёвочку.

– Спасибо. А верёвочка остаётся у невесты.

«Он же так признался мне в любви, – подумала Алена, – и я должна ему чем-то ответить». Она засмеялась – пусть думает, что и для неё это шутка, забава:

– Мы как дети, честное слово. – Скрутила верёвочку на пальце колечками и спрятала в кармане пальто.

– Это важно, – не совсем понятно сказал он.

В этот вечер перед самым отбоем в комнату к Алене постучал Семён Раков и, получив разрешение, вошёл. Алена и Валерия уже лежали в постелях. Семён сел на стул, опасливо оглядываясь на дверь, – боялся, как бы не вошла дежурная медсестра и не прогнала его.

– Не оглядывайся, кавалер, – бросила ему Валерия. – Пришёл, так уж не бойся.

– Послушай, Алена, – обратился он к землячке, – ты говорила, что живёшь в Сурове? Да? А в Кривой Ниве не жила до войны? Мне твоя фамилия знакома. Жили когда-то Комковы в Кривой Ниве.

– Ой, Семён, жила там, оттуда я.

– Вот, значит, угадал. А я из Силич, там до войны жил. А теперь в Братьковичах. Так мы, значит, соседями были. Силичи от Кривой Нивы в шести километрах.

– Жила я там, жила, – сказала Алена и села, натянув на грудь простыню. – А после войны ни разу и не была.

– Я твоего отца помню. Он же Азара Бурбуля племянник, так?

– Ага, племянник.

– А Бурбули наша какая-то родня. Выходит, и мы с тобой не чужие. – Семён обрадованно подвинул стул ближе к кровати Алены. – Ты и похожа на Бурбулев род, у них все такие светловолосые. А родители твои с тобой живут в Сурове?

– Нигде не живут. Нет их, Семён. Их… – голос Алены дрогнул, – каратели убили.

– Вон оно как… – растерялся Семён. – Я же не знал, ей-богу, не знал. Царство им небесное, земля пухом. – Семён торопливо вскинул руку, машинально перекрестился. – А я думал, они с тобой живут.

– Из нашего рода одна я осталась.

Семён пробормотал что-то, встал, дошёл до порога, остановился, снова заговорил:

– А ты знаешь, я тебя, кажется, припоминаю. Девчушка такая с белой косой. Ты с подружками к нам в Силичи перед самой войной на гулянки прибегала. Прибегала, так? И хочешь скажу, с кем ты танцевала? А с Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню.

– С Павликом, – подтвердила Алена, грустно кивнув головой. – С ним. Мне же тогда и четырнадцати не было.

– А больше никто не осмеливался тебя на танцы приглашать. Павла боялись. И я боялся, хоть и старше его был.

– Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили?

– Ещё как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась?

– Нет. Он в девятом был.

– Хороший хлопец был. Сильный, смелый.

– Был, – снова с грустью кивнула головой Алена. – Много их было хороших, и жили б они все, если б не война.

Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила:

– Ровнягин – это не герой-лётчик? Был, кажется, такой?

– Нет, тот лётчик – брат Павлика. А Павлик погиб в Будапеште, он танкист был, – ответила Алена, заморгав ресницами, – вот-вот заплачет. Однако сдержалась. – И чего ты на ночь глядя пришёл со своими рассказами? – сердито бросила она Семёну. – Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну.

Семён виновато развёл руками, неловко топая возле дверей. Хотел, видно, услужить чем-нибудь, чтобы хоть как-то компенсировать причинённую боль. Увидел её туфли, обрадовался:

– Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а я утречком принесу.

Не дождавшись согласия, вышел с туфлями.

– Не засну я теперь, – повторила обречённо Алена, – буду думать про тот страшный день. Ох, и надо было этому Семёну зайти да разговориться…

Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и читали. В комнате горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, ещё люстра, которую они, ложась, забыли выключить. Надо было бы погасить, да никому не хотелось вставать. Зимин, которого больше раздражал верхний свет, думал, что это сделает Цезик – все же младший, а Цезик надеялся на Зимина, тот ложился последним. Первым кончил читать Цезик, закрыл книгу, выключил своё бра. Зимин ещё немного почитал и тоже щёлкнул выключателем. Так они лежали, подложив под затылок руки, и молча смотрели в потолок, освещённый тремя лампочками светильника.

– Малина, а не жизнь, – сказал Цезик, – живи и ничего не делай. Кормят тебя, поят…

– И долго бы ты выдержал так, ничего не делая? Трудно без работы нормальному человеку.

– А я не боюсь таких трудностей, – похлопал себя по животу Цезик. – Это трудности приятные.

Зимин повернулся к нему.

– Оно и видно. И как только Валерия мирится с твоим животом?

– Мирится, – улыбнулся Цезик и спросил, что Зимин думает о Валерии Аврамовне.

– Это в каком смысле ты хочешь знать моё мнение? О возрасте, интеллекте или внешнем виде?

– Обо всем вместе. Вообще как о женщине.

Зимин спросил:

– А что, серьёзные намерения возникли?

– Валерия мне нравится, – признался Цезик, – с её помощью я мог бы сделать что-нибудь значительное, а не только газетные заметки да статейки. Она меня вот так взяла, – он сжал кулаки, – и хорошенько встряхнула. И захотелось что-то такое совершить…

– Не пойму тебя: то готов лодырничать, ничего не делать, то на подвиги тянет…

– Я влюблён в неё.

– Поздравляю, Цезарь Тимофеевич.

То, что Валерия старше Цезика, обходили и Зимин и сам Цезик.

– А правда, она молодо выглядит?

– Правда, – согласился Зимин, подумав, что по возрасту Валерия больше подошла бы ему, а не Цезику.

Цезик сел, потёр свои залысины, прикрыл простыней живот – видно, все-таки стеснялся его.

– Валерия подсказала мне один сюжет. Очень интересный. Годится не на статью, а на…

– Роман?

– Нет, киносценарий. С детективными элементами. Острый, напряжённый сюжет, он меня уже захватил. Буду писать киносценарий.

– И что за сюжет? Из уголовной хроники?

– Не буду рассказывать, пока секрет. Такого в кино ещё не было.

– Все было, – возразил Зимин. – В литературе, кино, драматургии существует не более пяти-шести сюжетов. Не думаю, что и твой сюжет оригинален.

– А я такой истории не слышал и не читал.

– Ну, дай бог тебе удачи. Пиши, и пусть вдохновляет тебя Валерия Аврамовна.

– Валерия, – тихо и любовно повторил Цезик.

Полежали, помолчали, прикрывая ладонями глаза от света.

– Ну и ярко же светит люстра, – сказал Зимин с явным намёком.

– Ага, и зачем горят сразу три лампочки, – согласился Цезик, и не думая вставать, – хватило бы и одной.

Зимин не выдержал, встал, босиком прошлёпал в коридор и щёлкнул выключателем.

– Аркадий Кондратьевич, а как вы, – спросил уже в темноте Цезик, – женитесь на Алене?

– Женюсь, – ответил тот односложно, недовольный тем, что все же ему пришлось вставать и выключать светильник. – Давай спать, вопросы оставим на завтра.

Отдыхающие в санатории женщины, которым нравился Зимин, пробовали отбить его у Алены, но вскоре убедились, что попытки эти напрасны, Алену и Зимина разлучить не удастся. Многие завидовали Алене, удивлялись, как это она – ну что в ней особенного? – сумела перехватить такого кавалера. Однажды, когда Алена сидела в очереди к массажистке, одна из этих завистниц спросила её:

– Говорят, ваш адвокат вдовец? Кольцо носит на левой руке?

– А ты кольцу веришь, – вмешалась другая, которую звали Фросей. – Они все на курорте то холостяки, то вдовцы. За моим столом один тоже кольцо на левую руку напялил. Старый язвенник, а водку пьёт и манной кашей закусывает, говорит, так язву теперь лечат.

Фрося была полная женщина, даже слишком полная для своего возраста – ей не больше тридцати пяти, – щеки прямо распирало, второй подбородок наплывал на первый. Она успела собрать сведения почти о каждом отдыхающем мужчине, стоящем её внимания: кто, откуда, непьющий или выпивает. И уж любила перемыть им косточки.

– Вон, глядите, лёгок на помине, – показала Фрося рукой в конец коридора, – язвенник наш показался.

По коридору шёл с махровым полотенцем под мышкой – видно, на какую-то процедуру – плечистый здоровяк. Клетчатая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, была тесновата ему, воротник впивался в толстую шею.

– Ну и язвенник! – не удержалась Алена.

– Привет, бабоньки, как вы тут без нас? – спросил он с высоты своего мужского превосходства.

– А никак, – ответила за всех Фрося. – Женя, а ты как спал сегодня, бабы не снились?

Он сделал вид, что задумался, и с серьёзным, даже строгим лицом – без тени улыбки – ответил:

– Сон видел. Наполовину правда, наполовину нет. Приснилось, что обнимаюсь с красивой молодой девахой, а проснулся – ты рядом, Фрося.

– Дурень, что это ты мелешь? – разозлилась Фрося и замахнулась на него целлофановой сумкой.

А Женя-язвенник так и не улыбнулся, пошёл дальше, в душевую.

– Трепло! – крикнула сердито вслед ему Фрося. – Хоть бы правда была, что спала с ним, а то…