Электронная библиотека » Василий Ключевский » » онлайн чтение - страница 19


  • Текст добавлен: 7 июня 2017, 19:02


Автор книги: Василий Ключевский


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Шрифт:
- 100% +

ПРОИСХОЖДЕНИЕ КАЗАЧЕСТВА. Казачество составляло слой русского общества, некогда распространенный по всей Руси. Еще в XVI в. казаками звали наемных рабочих, батрачивших по крестьянским дворам людей, без определенных занятий и постоянного местожительства. Таково было первоначальное общее значение казака. Позднее этому бродячему, бездомному классу в Московской Руси усвоено было звание вольных гулящих людей, или вольницы. Особенно благоприятную почву для развития нашел этот люд в южных краях Руси, смежных со степью, условия которой сообщили ему особый характер. Когда стала забываться гроза татарского погрома, завязалась хроническая мелкая борьба русского степного пограничья с бродившими по степям татарами. Исходными и опорными пунктами этой борьбы служили укрепленные пограничные города. Здесь сложился класс людей, с оружием в руках уходивших в степь для рыбного и звериного промысла. Люди отважные и бедные, эти вооруженные рыболовы и зверогоны, надобно думать, получали средства для своих опасных промыслов от местных торговцев, которым и сбывали свою добычу. В таком случае они и здесь не теряли характера батраков, работавших за счет своих хозяев. Как привычных к степной борьбе ратников их могли поддерживать и местные княжеские правительства. Этим людям при постоянных столкновениях с такими же татарскими степными добычниками и усвоено было татарское название казаков, потом распространившееся на вольных бездомных батраков и в северной Руси. В восточной полосе степного юга такие столкновения начались раньше, чем где-либо. Вот почему, думаю я, древнейшее известие о казачестве говорит о казаках рязанских, оказавших своему городу услугу в столкновении с татарами в 1444 г. В Московской Руси еще в XVI–XVII вв. повторялись явления, которые могли возникнуть только при зарождении казачества. В десятнях степных уездов XVI в. встречаем заметки о том или другом захудалом уездном сыне боярском: «Сбрел в степь, сшел в казаки». Это не значит, что он зачислился в какое-либо постоянное казацкое общество, например на Дону; он просто нашел случайных товарищей и с ними, бросив службы и поместье, ушел в степь погулять на воле, заняться временно вольными степными промыслами, особенно над татарами, а потом вернуться на родину и там где-нибудь пристроиться. Елецкая десятая 1622 г. отмечает целую партию елецких помещиков, бросивших свои вотчины и ушедших в казаки, а потом порядившихся в боярские дворы холопами и в монастыри служками. Первоначальной родиной казачества можно признать линию пограничных со степью русских городов, шедшую от средней Волги на Рязань и Тулу, потом переламывавшуюся круто на юг и упиравшуюся в Днепр по черте Путивля и Переяслава. Вскоре казачество сделало еще шаг в своем наступлении на степь. То было время ослабления татар, разделения Орды. Городовые казаки, и прежде всего, вероятно, рязанские, стали оседать военно-промысловыми артелями в открытой степи, в области верхнего Дона. Донских казаков едва ли не следует считать первообразом степного казачества По крайней мере во второй половине XVI в., когда казачество запорожское только еще начинало устрояться в военное общество, донское является уже устроенным. В состав его входили и крещеные татары. Сохранилась челобитная такого новокрещена из крымских татар. В 1589 г. он выехал из Крыма на Дон и служил там государю московскому 15 лет, «крымских людей грамливал и на крымских людей и на улусы на крымские воевать с казаками донскими хаживал, а с Дону в Путивль пришел». Он просит государя освободить его двор в Путивле от налогов и повинностей, «обелить» и велеть ему служить царскую службу вместе с белодворцами.

МАЛОРОССИЙСКОЕ КАЗАЧЕСТВО. Известия о казаках днепровских идут позднее рязанских, с конца XV в. Их происхождение и первоначальное общественное обличье было так же просто, как и в других местах. Из городов Киевского, Волынского и Подольского края, даже с верховьев Днепра выходили партии добычников в дикую степь «казаковать», промышлять пчелой, рыбой, зверем и татарином. Весной и летом эти прихожие казаки работали на «уходах», промысловых угодьях по Днепру и его степным притокам, а на зиму стягивались со своей добычей в приднепровские города и здесь осаживались, особенно в Каневе и Черкасах, ставших ранними и главными притонами казачества. Иные из этих казаков, как и в северной Руси, нанимались в батраки к мещанам и землевладельцам. Но местные географические и политические условия осложнили судьбы Украйнского казачества. Оно попало в самый водоворот международных столкновений Руси, Литвы, Польши, Турции и Крыма. Роль, какую пришлось играть днепровскому казачеству в этих столкновениях, и сообщила ему историческое значение. Я только что сказал об усилении колонизации Поднепровья, пополнявшей здешнее казаковавшее население. Это был люд, нужный для края и всего государства, но беспокойный, создававший много затруднений польскому правительству. Привычные к борьбе степные промышленники доставляли лучшую оборону стране от татарских набегов. Но это было обоюдоострое оружие. Одним из степных отхожих промыслов, даже главным промыслом казаков, были их ответные набеги на татарские и турецкие земли. Нападали и с суши и с моря: в начале XVII в. легкие казацкие челны громили татарские и турецкие города по северным, западным и даже южным берегам Черного моря, проникали и в Босфор, к Константинополю. В отместку турки грозили Польше войной, которой поляки пуще всего боялись. Еще в начале XVI в. составился в Варшаве план, как сделать казачество безвредным, не мешая ему быть полезным. План состоял в том, чтобы из беспорядочной и все разраставшейся массы казакующих выделить наиболее благонадежную часть и взять ее на государственную службу с жалованьем и с обязанностью оборонять Украйну, а остальных поворотить в прежний род жизни. Впрочем, есть известие о казацких ротах, навербованных для пограничной сторожевой службы уже в самом начале XVI в. Вероятно, это был один из временных опытов образования пограничной стражи из степных вооруженных добычников. Только в 1570 г. составили постоянный отряд в 300 человек штатных, или списочных, реестровых казаков, как они после назывались. При Стефане Батории штат был увеличен до 500, потом постепенно поднимался и, наконец, в 1625 г. доведен до 6 тысяч. Но рост казацкого штата нисколько не убавлял заштатного казачества. Этих нелегальных казаков, в большинстве из крестьян, местные правители и паны старались воротить в «поспольство», крестьянство, к покинутым их повинностям; но люди, уже отведавшие казацкой воли, упирались и считали себя вправе не слушаться, ибо то же правительство, которое загоняло их, как мужиков, под панское ярмо, во время войн обращалось к ним же за помощью и призывало их под знамена не в списочном числе, а десятками тысяч. Такой двуличный образ действий правительства поселял в заштатных озлобление и приготовлял из них взрывчатую массу, легко разгоравшуюся в пожар, как скоро у нее являлся расторопный вожак. Между тем на нижнем Днепре свивалось казацкое гнездо, в котором Украйнское казацкое недовольство находило себе убежище и питомник, перерабатывавший его в открытые восстания. То было Запорожье.

ЗАПОРОЖЬЕ. Оно возникло незаметно из промыслового казакованья, «козацства на поле», в степи. Казаковавшие обыватели пограничных городов Украйны спускались по Днепру далеко на низ, за пороги. Проф. Любавский высказал предположение, что зародышем Запорожской Сечи была крупная казацкая артель, промышлявшая за порогами вблизи татарских кочевий, и следы ее он находит уже в конце XV в. Когда городовые казаки стали подвергаться стеснениям от польского правительства, они убегали в знакомые запорожские места, куда не могли Пробраться ни польские комиссары, ни экзекуционные отряды. Там на островах, которые образует Днепр, вырвавшись из порогов в открытую степь и разливаясь широким руслом, беглецы устраивали себе укрепленные сечи. В XVI в. главное поселение запорожцев возникло на ближайшем к порогам острове Хортице. Это и была знаменитая в свое время Запорожская Сечь. Позднее она переносилась с Хортицы на другие запорожские острова. Сечь представляла вид укрепленного лагеря, обнесенного древесными завалами, засекой. Она снабжена была кое-какой артиллерией, маленькими пушками, забранными в татарских и турецких укреплениях. Здесь образовалось из бессемейных и разноплеменных пришельцев военно-промышленное товарищество, величавшее себя «рыцарством войска Запорожского». Сечевики жили в шалашах из хвороста, покрытых лошадиными кожами. Они различались занятиями: одни были преимущественно добычники, жили военной добычей, другие больше промышляли рыбой и зверем, снабжая первых продовольствием. Женщины не допускались в Сечь; женатые казаки, сидни, гнездюки, жили отдельно по зимовникам и сеяли хлеб, снабжая им сечевиков. До конца XVI в. Запорожье оставалось подвижным, изменчивым по составу обществом: на зиму оно расходилось по Украйнским городам, оставив в Сечи несколько сот человек для охраны артиллерии и прочего сечевого имущества. В спокойное время летом в Сечи бывало налицо до 3 тысяч человек, но она переполнялась, когда Украйнскому поспольству становилось невтерпеж от татар или ляхов и на Украйне что-либо затевалось. Тогда всякий недовольный, гонимый или в чем-либо попавшийся, бежал за пороги. В Сечи не спрашивали пришельца, кто он и откуда, какой веры, какого рода-племени: принимали всякого, кто казался пригодным товарищем. В конце XVI в. в Запорожье заметны признаки военной организации, хотя еще неустойчивой, установившейся несколько позднее. Военным братством Запорожья, кошем, правил избираемый сечевою радой кошевой атаман, который с выборными есаулом, судьей и писарем составлял сечевую старшину, правительство. Кош размещался отрядами, куренями, которых было потом 38, под командой выборных куренных атаманов, также причислявшихся к старшине. Запорожцы всего более дорожили товарищеским равенством; все решал сечевой круг, рада, казацкое коло. Со старшиной своей это коло поступало запросто, выбирало и сменяло ее, а неугодивших казнило, сажало в воду, насыпав за пазуху достаточное количество песку. В 1581 г. в Сечь явился знатный пан из Галиции, бесшабашный авантюрист Зборовский, подбивать казаков к набегу на Москву. Скучавшее от безделья и безденежья рыцарство с радостью приняло затею пана и тотчас выбрало его в гетманы. На походе казаки сами приставали к нему, допытываясь, когда, бог даст, воротятся они из Москвы в добром здоровии, не найдется ли у него еще какого дела, на котором они могли бы хорошо заработать, но когда, отказавшись от Москвы, он предложил им поход в Персию, они едва его не убили, переругавшись между собой. Эта погоня за походным заработком, проще за грабежом и добычей, усиливалась по мере накопления казаковавшего люда к концу XVI в. Этот люд не мог уже продовольствоваться степным рыбным и звериным промыслом и тысячами шатался по правобережной Украйне, обирая обывателей. Местные власти не могли никуда сбыть этих безработных казаков, да и сами они не знали, куда деваться, и охотно шли за первым вожаком, звавшим их в Крым или Молдавию. Из таких казаков и составлялись шайки, набросившиеся на Московское государство, когда там началась Смута. Набеги на соседние страны назывались тогда на Украйне «казацким хлебом». Ни до чего другого, кроме добычи, казакам не было дела, и на речи Зборовского о преданности королю и отчизне они отвечали простонародной поговоркой: поки жыта, поты быта – до той поры живется, пока есть, чем кормиться. Но казаки не все пробавлялись чужбиной, крымской, молдавской или москальской: уже в XVI в. очередь дошла и до отчизны. Неистощимо комплектуясь из накоплявшейся массы, Запорожье сделалось очагом, на котором заваривались казацкие восстания против самой Речи Посполитой.

Итак, Люблинская уния принесла в Юго-Западную Русь три тесно связанных между собою следствия: крепостное право, усиление крестьянской колонизации Украйны и превращение Запорожья в инсуррекционное убежище для порабощенного русского населения.

Лекция XLVI

НРАВСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР МАЛОРОССИЙСКОГО КАЗАЧЕСТВА. КАЗАКИ СТАНОВЯТСЯ ЗА ВЕРУ И НАРОДНОСТЬ. РОЗНЬ В КАЗАЧЕСТВЕ. МАЛОРОССИЙСКИЙ ВОПРОС. ВОПРОСЫ БАЛТИЙСКИЙ И ВОСТОЧНЫЙ. ЕВРОПЕЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА. ЗНАЧЕНИЕ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ МОСКВЫ В XVII в.

НРАВСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР КАЗАЧЕСТВА. Мы проследили в общих чертах историю малороссийского казачества в связи с судьбами Литовской Руси до начала XVII в., когда в его положении произошел важный перелом. Мы видели, как изменялся характер казачества: ватаги степных промышленников выделяли из своей среды боевые дружины, жившие набегами на соседние страны, а из этих дружин правительство вербовало пограничную стражу. Все эти разряды казаков одинаково смотрели в степь, искали там поживы и этими поисками в большей или меньшей степени способствовали обороне постоянно угрожаемой юго-восточной окраины государства. С Люблинской унии малороссийское казачество поворачивается лицом назад, на то государство, которое оно доселе обороняло. Международное положение Малороссии деморализовало эту сбродную и бродячую массу, мешало зародиться в ней гражданскому чувству. На соседние страны, на Крым, Турцию, Молдавию, даже Москву казаки привыкли смотреть, как на предмет добычи, как на «казацкий хлеб». Этот взгляд они стали переносить и на свое государство с тех пор, как на юго-восточной его окраине начало водворяться панское и шляхетское землевладение со своим крепостным правом. Тогда они увидели в своем государстве врага еще злее Крыма или Турции и с конца XVI в. начали опрокидываться на него с удвоенной яростью. Так малороссийское казачество осталось без отечества и, значит, без веры. Тогда весь нравственный мир восточноевропейского человека держался на этих двух неразрывно связанных одна с другой основах, на отечестве и на отечественном боге. Речь Посполитая не давала казаку ни того, ни другого. Мысль, что он православный, была для казака смутным воспоминанием детства или отвлеченной идеей, ни к чему не обязывавшей и ни на что не пригодной в казачьей жизни. Во время войн они обращались с русскими и их храмами нисколько не лучше, чем с татарами, и хуже, чем татары. Православный русский пан Адам Кисель, правительственный комиссар у казаков, хорошо их знавший, в 1636 г. писал про них, что они очень любят религию греческую и ее духовенство, хотя в религиозном отношении более похожи на татар, чем на христиан. Казак оставался без всякого нравственного содержания. В Речи Посполитой едва ли был другой класс, стоявший на более низком уровне нравственного и гражданского развития: разве только высшая иерархия малороссийской церкви перед церковной унией могла потягаться с казачеством в одичании. В своей Украйне при крайне тугом мышлении оно еще не привыкло видеть отечество. Этому мешал и чрезвычайно сбродный состав казачества. В пятисотенный списочный, реестровый отряд казаков, навербованный при Стефане Батории, вошли люди из 74 городов и уездов Западной Руси и Литвы, даже таких отдаленных, как Вильна, Полоцк, потом – из 7 польских городов, Познани, Кракова и др., кроме того, москали из Рязани и откуда-то с Волги, молдаване и вдобавок ко всему по одному сербу, немцу и татарину из Крыма с некрещеным именем. Что могло объединять этот сброд? На шее у него сидел пан, а на боку висела сабля: бить и грабить пана и торговать саблей – в этих двух интересах замкнулось все политическое миросозерцание казака, вся социальная наука, какую преподавала Сечь, казацкая академия, высшая школа доблести для всякого доброго казака и притон бунтов, как его называли поляки. Свои боевые услуги казаки предлагали за надлежащее вознаграждение и императору германскому против турок, и своему польскому правительству против Москвы и Крыма, и Москве и Крыму против своего польского правительства. Ранние казацкие восстания против Речи Посполитой носили чисто социальный, демократический характер без всякого религиозно-национального оттенка. Они, конечно, зачинались на Запорожье. Но в первом из них даже вождь был чужой, из враждебной казакам среды, изменивший своему отечеству и сословию, замотавшийся шляхтич из Подляхии Крыштоф Косинский Он пристроился к Запорожью, с отрядом запорожцев нанялся на королевскую службу и в 1591 г. только из-за того, что наемникам вовремя не уплатили жалованья, набрал запорожцев и всякого казацкого сброда и принялся разорять и жечь Украйнские города, местечки, усадьбы шляхты и панов, особенно богатейших на Украйне землевладельцев, князей Острожских. Князь К. Острожский побил его, взял в плен, простил его с запорожскими товарищами и заставил их присягнуть на обязательстве смирно сидеть у себя за порогами. Но месяца через два Косинский поднял новое восстание, присягнул на подданство московскому царю, хвалился с турецкой и татарской помощью перевернуть вверх дном всю Украйну, перерезать всю тамошнюю шляхту, осадил город Черкасы, задумав вырезать всех обывателей со старостой города, тем самым кн. Вишневецким, который выпросил ему пощаду у кн. Острожского, и, наконец, сложил голову в бою с этим старостой. Его дело продолжали Лобода и Наливайко, которые до 1595 г. разоряли правобережную Украйну. И вот этой продажной сабле без бога и отечества обстоятельства навязали религиозно-национальное знамя, судили высокую роль стать оплотом западнорусского православия.

КАЗАКИ – ЗА ВЕРУ И НАРОДНОСТЬ. Эта неожиданная роль была подготовлена казачеству другой унией, церковной, совершившейся 27 лет спустя после политической. Напомню мимоходом главные обстоятельства, которые привели к этому событию. Католическая пропаганда, возобновившаяся с появлением в Литве иезуитов в 1569 г., скоро сломила здесь протестантизм и набросилась на православие. Она встретила сильный отпор сначала в православных магнатах с князем К. Острожским во главе, а потом в городском населении, в братствах. Но среди высшей православной иерархии, деморализованной, презираемой своими и притесняемой католиками, возникла старая мысль о соединении с римской церковью, и на Брестском соборе 1596 г. русское церковное общество распалось на две враждебные части – православную и униатскую. Православное общество перестало быть законной церковью, признанной государством. Рядовому православному духовенству со смертью двух епископов, не принявших унии, предстояло остаться без архиереев; русское мещанство теряло политическую опору с начавшимся повальным переходом православной знати в унию и католичество. Оставалась единственная сила, за которую могли ухватиться духовенство и мещанство, – казачество со своим резервом, русским крестьянством. Интересы этих четырех классов были разные, но это различие забывалось при встрече с общим врагом. Церковная уния не объединила этих классов, но дала новый стимул их совместной борьбе и помогла им лучше понимать друг друга: и казаку, и хлопу легко было растолковать, что церковная уния – это союз ляшского короля, пана, ксендза и их общего агента жида против русского бога, которого обязан защищать всякий русский. Сказать загнанному хлопу или своевольному казаку, помышлявшим о погроме пана, на земле которого они жили, что они этим погромом поборают по обижаемом русском боге, значило облегчить и ободрить их совесть, придавленную шевелившимся где-то на дне ее чувством, что как-никак, а погром не есть доброе дело. Первые казацкие восстания в конце XVI в., как мы видели, еще не имели того религиозно-национального характера. Но с начала XVII в. казачество постепенно втягивается в православно-церковную оппозицию. Казацкий гетман Сагайдачный со всем войском Запорожским вписался в киевское православное братство, в 1620 г. через иерусалимского патриарха самовольно, без разрешения своего правительства, восстановил высшую православную иерархию, которая и действовала под казацкой защитой. В 1625 г. глава этой новопоставленной иерархии, митрополит киевский, сам призвал на защиту православных киевлян запорожских казаков, которые и утопили киевского войта за притеснение православных.

РОЗНЬ В КАЗАЧЕСТВЕ. Так казачество получило знамя, лицевая сторона которого призывала к борьбе за веру и за народ русский, а оборотная – к истреблению или изгнанию панов и шляхты из Украйны. Но это знамя не объединяло всего казачества. Еще в XVI в. среди него началось экономическое раздвоение. Казаки, ютившиеся по пограничным городам и жившие отхожими промыслами в степи, потом начали оседать на промысловых угодьях, заводить хутора и пашни. В начале XVII в. иные пограничные округа, как Каневский, были уже наполнены казацкими хуторами. Заимка, как обыкновенно бывает при заселении пустых земель, становилась основанием землевладения. Из этих оседлых казаков-землевладельцев преимущественно вербовалось реестровое казачество, получавшее от правительства жалованье. С течением времени реестровые разделились на территориальные отряды, полки, по городам, служившим административными средоточиями округов, где жили казаки. Договор казаков с коронным гетманом Конецпольским в 1625 г. установил реестровое казацкое войско в 6 тыс. человек; оно делилось тогда на шесть полков (Белоцерковский, Корсунский, Каневский, Черкасский, Чигиринский и Переяславский); при Б. Хмельницком полков было уже 16, и в них числилось свыше 230 сотен. Начало этого полкового деления относят ко времени гетмана Сагайдачного (ум. в 1622 г.), который является вообще организатором малороссийского казачества. В образе действий этого гетмана и вскрылся внутренний разлад, таившийся в самом складе казачества. Сагайдачный хотел резко отделить реестровых казаков, как привилегированное сословие, от простых посполитых крестьян, переходивших в казаки, и на него жаловались, что при нем поспольству было тяжело. Шляхтич сам по происхождению, он и на казачество переносил свои шляхетские понятия. При таком отношении борьба казачества с Украйнской шляхтой получала особый характер: ее целью становилось не очищение Украйны от пришлого иноплеменного дворянства, а замещение его своим туземным привилегированным классом; в реестровом казачестве готовилась будущая казацкая шляхта. Но истинная сила казачества заключалась не в реестровых. Реестр даже в составе 6 тысяч вбирал в себя не более десятой доли того люда, который причислял себя к казачеству и присвоял казацкие права. Это был вообще народ бедный, бездомный, голота, как его называли. Значительная часть его проживала в панских и шляхетских вотчинах и в качестве вольных казаков не хотела нести одинаковых с посполитыми крестьянами повинностей. Польские управители и паны не хотели знать вольностей этого народа и старались повернуть вольницу в поспольство. Когда польское правительство нуждалось в боевом содействии казаков, оно допускало в казацкое ополчение всех, реестровых и нереестровых, но по миновании надобности вычеркивало, выписывало лишних из реестра, чтобы вернуть их в прежнее состояние. Эти выпищики, угрожаемые хлопской неволей, скоплялись в своем убежище Запорожье и оттуда вели восстания. Так зачинались казацкие мятежи, которые идут с 1624 г. на протяжении 14 лет под предводительством Жмайла, Тараса, Сулимы, Павлюка, Остранина и Гуни. Реестр при этом или расходился на две стороны, или весь становился за поляков. Все эти восстания были неудачны для казаков и кончились в 1638 г. потерей важнейших прав казачества. Реестр был обновлен и поставлен под команду польских шляхтичей; место гетмана занял правительственный комиссар; оседлые казаки потеряли свои наследственные земли; нереестровые возвращены в панскую неволю. Вольное казачество было уничтожено. Тогда, по выражению малороссийского летописца, всякую свободу у казаков отняли, тяжкие небывалые подати наложили, церкви и службу церковную жидам запродали.

МАЛОРОССИЙСКИЙ ВОПРОС. Ляхи и русские, русские и евреи, католики и униаты, униаты и православные, братства и архиереи, шляхта и поспольство, поспольство и казачество, казачество и мещанство, реестровые казаки и вольная голота, городовое казачество и Запорожье, казацкая старшина и казацкая чернь, наконец, казацкий гетман и казацкая старшина – все эти общественные силы, сталкиваясь и путаясь в своих отношениях, попарно враждовали между собой, и все эти парные вражды, еще скрытые или уже вскрывшиеся, переплетаясь, затягивали жизнь Малороссии в такой сложный узел, распутать который не мог ни один государственный ум ни в Варшаве, ни в Киеве. Восстание Б. Хмельницкого было попыткой разрубить этот узел казацкой саблей. Трудно сказать, предвидели ли в Москве это восстание и необходимость волей-неволей в него вмешаться. Там не спускали глаз со Смоленской и Северской земли и после неудачной войны 1632–1634 гг. исподтишка готовились при случае поправить неудачу. Малороссия лежала еще далеко за горизонтом московской политики, да и память о черкасах Лисовского и Сапеги была еще довольно свежа. Правда, из Киева засылали в Москву с заявлениями о готовности служить православному московскому государю, даже с челобитьем к нему взять Малороссию под свою высокую руку, ибо им, православным малороссийским людям, кроме государя, деться негде. В Москве осторожно отвечали, что, когда от поляков утеснение в вере будет, тогда государь и подумает, как бы веру православную от еретиков избавить. С самого начала восстания Хмельницкого между Москвой и Малороссией установились двусмысленные отношения. Успехи Богдана превзошли его помышления: он вовсе не думал разрывать с Речью Посполитой, хотел только припугнуть зазнавшихся панов, а тут после трех побед почти вся Малороссия очутилась в его руках. Он сам признавался, что ему удалось сделать то, о чем он и не помышлял. У него начала кружиться голова, особенно за обедом. Ему мерещилось уже Украйнское княжество по Вислу с великим князем Богданом во главе; он называл себя «единовладным самодержцем русским», грозил всех ляхов перевернуть вверх ногами, всю шляхту загнать за Вислу и т. д. Он очень досадовал на московского царя за то, что тот не помог ему с самого начала дела, не наступил тотчас на Польшу, и в раздражении говорил московским послам вещи непригожие и к концу обеда грозил сломать Москву, добраться и до того, кто на Москве сидит. Простодушная похвальба сменялась униженным, но не простодушным раскаянием. Эта изменчивость настроения происходила не только от темперамента Богдана, но и от чувства лжи своего положения. Он не мог сладить с Польшей одними казацкими силами, а желательная внешняя помощь из Москвы не приходила, и он должен был держаться за крымского хана. После первых побед своих он намекал на свою готовность служить московскому царю, если тот поддержит казаков. Но в Москве медлили, выжидали, как люди, не имеющие своего плана, а чающие его от хода событий. Там не знали, как поступить с мятежным гетманом, принять ли его под свою власть или только поддерживать из-за угла против поляков. Как подданный, Хмельницкий был менее удобен, чем как негласный союзник: подданного надобно защищать, а союзника можно покинуть по миновении в нем надобности. Притом открытое заступничество за казаков вовлекало в войну с Польшей и во всю путаницу малороссийских отношений. Но и остаться безучастным к борьбе значило выдать врагам православную Украйну и сделать Богдана своим врагом: он грозил, если его не поддержат из Москвы, наступать на нее с крымскими татарами, а не то, побившись с ляхами, помириться да вместе с ними поворотиться на царя. Вскоре после Зборовского договора" сознавая неизбежность новой войны с Польшей, Богдан высказал царскому послу желание в случае неудачи перейти со всем войском Запорожским в московские пределы. Только года через полтора, когда Хмельницкий проиграл уже вторую кампанию против Польши и потерял почти все выгоды, завоеванные в первой, в Москве, наконец, признали эту мысль Богдана удобнейшим выходом из затруднения и предложили гетману со всем войском казацким переселиться на пространные и изобильные земли государевы по рекам Донцу, Медведице и другим угожим местам: это переселение не вовлекало в войну с Польшей, не загоняло казаков под власть султана турецкого и давало Москве хорошую пограничную стражу со стороны степи. Но события не следовали благоразумному темпу московской политики. Хмельницкий вынужден был к третьей войне с Польшей при неблагоприятных условиях и усиленно молил московского царя принять его в подданство, иначе ему остается отдаться под давно предлагаемую защиту турецкого султана и хана крымского. Наконец, в начале 1653 г. в Москве решили принять Малороссию в подданство и воевать с Польшей. Но и тут проволочили дело еще почти на год, только летом объявили Хмельницкому о своем решении, а осенью собрали земский собор, чтобы обсудить дело по чину, потом еще подождали, пока гетман потерпел новую неудачу под Жванцем, снова выданный своим союзником – ханом, и только в январе 1654 г. отобрали присягу от казаков. После капитуляции под Смоленском в 1634 г. 13 лет ждали благоприятного случая, чтобы смыть позор. В 1648 г. поднялись казаки малороссийские. Польша очутилась в отчаянном положении; из Украйны просили Москву помочь, чтобы обойтись без предательских татар, и взять Украйну под свою державу. Москва не трогалась, боясь нарушить мир с Польшей, и 6 лет с неподвижным любопытством наблюдала, как дело Хмельницкого, испорченное татарами под Зборовом и Берестечком, клонилось к упадку, как Малороссия опустошалась союзниками-татарами и зверски свирепою усобицей, и, наконец, когда страна уже никуда не годилась, ее приняли под свою высокую руку, чтобы превратить правящие Украйнские классы из польских бунтарей в озлобленных московских подданных. Так могло идти дело только при обоюдном непонимании сторон. Москва хотела прибрать к рукам Украйнское казачество, хотя бы даже без казацкой территории, а если и с Украйнскими городами, то непременно под условием, чтобы там сидели московские воеводы с дьяками, а Богдан Хмельницкий рассчитывал стать чем-то вроде герцога Чигиринского, правящего Малороссией под отдаленным сюзеренным надзором государя московского и при содействии казацкой знати, есаулов, полковников и прочей старшины. Не понимая друг друга и не доверяя одна другой, обе стороны во взаимных сношениях говорили не то, что думали, и делали то, чего не желали. Богдан ждал от Москвы открытого разрыва с Польшей и военного удара на нее с востока, чтобы освободить Малороссию и взять ее под свою руку, а московская дипломатия, не разрывая с Польшей, с тонким расчетом поджидала, пока казаки своими победами доконают ляхов и заставят их отступиться от мятежного края, чтобы тогда легально, не нарушая вечного мира с Польшей, присоединить Малую Русь к Великой. Жестокой насмешкой звучал московский ответ Богдану, когда он месяца за два до зборовского дела, имевшего решить судьбу Польши и Малороссии, низко бил челом царю «благословить рати своей наступить» на общих врагов, а он в божий час пойдет на них от Украйны, моля бога, чтобы правдивый и православный государь над Украйной царем и самодержцем был. На это, видимо искреннее, челобитье из Москвы отвечали: вечного мира с поляками нарушить нельзя, но если король гетмана и все войско Запорожское освободит, то государь гетмана и все войско пожалует, под свою высокую руку принять велит. При таком обоюдном непонимании и недоверии обе стороны больно ушиблись об то, чего недоглядели вовремя. Отважная казацкая сабля и изворотливый дипломат, Богдан был заурядный политический ум. Основу своей внутренней политики он раз навеселе высказал польским комиссарам: «Провинится князь, режь ему шею; провинится казак, и ему тоже – вот будет правда». Он смотрел на свое восстание только как на борьбу казаков со шляхетством, угнетавшим их, как последних рабов, по его выражению, и признавался, что он со своими казаками ненавидит шляхту и панов до смерти. Но он не устранил и даже не ослабил той роковой социальной розни, хотя ее и чуял, какая таилась в самой казацкой среде, завелась до него и резко проявилась тотчас после него: это – вражда казацкой старшины с рядовым казачеством, «городовой и запорожской чернью», как тогда называли его на Украйне. Эта вражда вызвала в Малороссии бесконечные смуты и привела к тому, что правобережная Украйна досталась туркам и превратилась в пустыню. И Москва получила по заслугам за свою тонкую и осторожную дипломатию. Там смотрели на присоединение Малороссии с традиционно-политической точки зрения, как на продолжение территориального собирания Русской земли, отторжение обширной русской области от враждебной Польши к вотчине московских государей, и по завоевании Белоруссии и Литвы в 1655 г. поспешили внести в царский титул «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца Литовского, Волынского и Подольского». Но там плохо понимали внутренние общественные отношения Украйны, да и мало занимались ими, как делом неважным, и московские бояре недоумевали, почему это посланцы гетмана Выговского с таким презрением отзывались о запорожцах, как о пьяницах и игроках, а между тем все казачество и с самим гетманом зовется Войском Запорожским, и с любопытством расспрашивали этих посланцев, где живали прежние гетманы, в Запорожье или в городах, и из кого их выбирали, и откуда сам Богдан Хмельницкий выбран. Очевидно, московское правительство, присоединив Малороссию, увидело себя в тамошних отношениях, как в темном лесу. Зато малороссийский вопрос, так криво поставленный обеими сторонами, затруднил и испортил внешнюю политику Москвы на несколько десятилетий, завязил ее в невылазные малороссийские дрязги, раздробил ее силы в борьбе с Польшей, заставил ее отказаться и от Литвы, и от Белоруссии с Волынью и Подолией и еле-еле дал возможность удержать левобережную Украйну с Киевом на той стороне Днепра. После этих потерь Москва могла повторить про себя самое слова, какие однажды сказал, заплакав, Б. Хмельницкий в упрек ей за неподание помощи вовремя: «Не того мне хотелось и не так было тому делу быть».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации