Текст книги "Пятый выстрел"

Боголюбская

Осколок, попова дочка и день полноты духовной

С батюшкой мы познакомились в библиотеке. Зашёл я туда ради интернета, собирал на его просторах какой-то материал. Меня предупредили, что в три часа читальный зал закроют: по четвергам отец Нил проводит там занятия с желающими. Оказалось, что среди «желающих» были и старики, и молодёжь, и школьники. Привели группу из детского интерната для слаборазвитых детей. Тут же решил остаться и посмотреть. Лично я перед такой аудиторией спасовал бы – слишком уж она разношёрстная.

Тогда меня удивило умение батюшки найти общий язык со всеми. Казалось, всем одинаково интересно. В том числе и мне. Я так не умею. Он говорил о том, как надо читать Евангелие. После занятия, или «встречи», как её называли в библиотеке, мы познакомились, разговорились, и батюшка пригласил меня в ближайшее воскресенье в свой сельский храм на службу.

Литургия закончилась поздно, потом молебен, разговор с прихожанами, какие-то неотложные мелочи-дела. Наконец подозвал меня и увёл в дом.

Мы сидим в большой трапезной. Пообедали и теперь чаи гоняем. А я не могу оторвать глаз от иконы в углу. Старинная. Без оклада. Святитель Николай Угодник. Высокий лоб с двумя высветленными выпуклостями, округлая борода, добрые, всё видящие глаза, Евангелие в левой руке. И в свете зелёной лампадки, когда меняется угол зрения, что-то поблёскивает иногда на образе святого, возле благословляющей руки на раскрытом Евангелии. Икона большая, сантиметров, пожалуй, шестьдесят – шестьдесят пять по высоте. Там, в красном углу, ничего больше и не поместилось. Матушка заметила мой интерес к образу.

– Это икона моей бабушки, – ответила она на мой немой вопрос, – а ей подарила на венчание её бабушка, значит, моя прапрабабушка.

– А там что-то блестит или мне только кажется?

– Блестит, блестит. Не кажется. Это осколок снаряда или бомбы засел в иконе. Бабушка завещала не вынимать, оставить.

Прихожане в храме любят супругу батюшки, называют её то матушка Мила, то матушка Люда. Их исправляют: правильно – матушка Людмила.

– Матушка Людмила, расскажите про осколок. Если можно, конечно. У меня не пустой интерес…

– Она расскажет. – Батюшка скрыл улыбку в ладони. – Эту историю она десятки раз пересказывала, наизусть выучила.

Матушка поправила головной платок и начала рассказ.

– Это в начале войны случилось. Бабушка говорила, что их город эвакуировали. Эшелон стоит на вокзале. Крики, стоны. К поезду несколько вагонов с ранеными прицепили. Кому в какой вагон – никто не знает. Комиссар бегает, размахивает пистолетом. Орёт: «Только самое необходимое!» Вагоны товарные, набиты битком. А тут бабушка пытается залезть с мешком, её подсаживают, она падает. Из мешка высовывается икона. Комиссар к ней: «Что у тебя там?» Она: «Икона Чудотворца». Он: «Какая может быть икона?! Сказано – самое необходимое!» Она: «У меня только самое необходимое – бельишко, хлеб, пара луковиц и вот икона». Он: «Выбрось немедленно». Она: «Как я выброшу, немцу на поругание, что я, нехристь, что ли?!» Он: «А ну выбрасывай!» И наводит на бабушку пистолет. Как бы целится. Кругом плач, крики, дети рёвом ревут, раненые стонут, эшелон пора отправлять, снаряды вражеские рвутся, паровозный свисток уши рвёт, а он в икону упёрся рогом. Навёл, значит, пистолет на бабушку и орёт, перекрикивая всех.

А тут ка-а-ак жахнет! То ли снаряд, то ли бомба с самолёта, не знаю. Бабушка присела и инстинктивно закрылась мешком. Встала, в ушах звон, в глазах всё плывёт, тошнит, а народ молчит вокруг комиссара – мёртвый лежит. С открытым ртом. Чуть не на куски разорвало. Побежали за начальником вокзала. В общем, назначили другого командира эшелона, и бабушка уехала в Вятку. В вагоне она заглянула в мешок, ведь удар-то в икону она слышала, когда присела. Смотрит, а в Евангелии, что у Николы в руках, осколочек торчит.

Так она поняла, кто её спас. И какая икона досталась ей от бабушки.

Отец Нил одобрительно кивает, крестится на икону. Обращается к жене:

– Теперь уж и вторую историю расскажи, а то неполнота какая-то осталась.

Матушка с довольным видом выливает остатки чая из моей чашки, доливает кипятку в заварничек и, примостившись на краю скамейки, продолжает рассказ.

– Не такого мужа хотели мы для дочери, – начала она, – чего греха таить! Неверующий он был. А она: люблю, мол, и такого, и только его. И точка. И под нос нам суёт апостола Павла. Дескать, муж неверующий освящается женою верующей. Будто мы этого не знаем и никогда не читали.

Но крещёный он. Нам сказал, что, мол, в бессознательном детстве бабка крестила, а потому крещение такое недействительно.

И как отрезал: всё, говорить на эту тему нечего.

Ну да ладно. Смирились мы: живут они вроде дружно, троих детей родили. Любит он её. Да и как такую не любить-то! Он автослесарем работает в городе в частной мастерской. Свою хочет открыть. Каждый день туда на машине гоняет. Грех жаловаться. Но вот в церковь – ни ногой. А моего батюшку за глаза называл «поп – толоконный лоб», но без злобы, а собственную жену «поповой дочкой». Правда, ласково, с любовью и не при чужих.

Видно, на всю глубину вбили в него, как кол, безбожие-то. А ведь эти воспитатели и учителя ответят за содеянное. Неужели им не страшно? Какое безбожие расплодили! А вот помрут, предстанут пред Спасителем, и что тогда? Ох, страшно и подумать.

Мы живём здесь при храме, а дочь с мужем новый дом поставили напротив. Нам хорошо. Внуки то и дело прибегают.

Село большое, но почти все в город ездят на работу.

– Ты ближе к делу, матушка. А то до темноты закончить не успеешь. – Отец Нил мягко улыбнулся и опять перекрестился на икону.

Матушка не забыла всем подлить чаю и продолжила:

– Однажды мы с отцом, когда выдалась неделька перед Филипповым постом, на которой служб больших не было, поехали к моей покойной бабушке, от которой я образ-то получила, на могилку. В тот город, из которого её эвакуировали. Вернулась она туда после войны, там и преставилась. А икону, как видите, сберегла. Говорила, в Вятке ей большие по тем временам деньги предлагали за образ-то. Сказывала, даже из тамошнего музея к ней приходили.

Ноябрь стоял холодный и дождливый. И попросили мы дочку с зятем печку хотя бы через день топить, чтобы не выстыла изба-то. И вот, дочь рассказывает. Пришла она из магазина, бросила авоську и к нам. А у нас уже зять толчётся. Она к печке, а та уже полна дров. И керосином почему-то попахивает. Ну, сказала она спасибо муженьку за заботу. Обычно она сама и за дровами ходила, и топила. Взяла, значит, газету и поджечь хотела поленья-то. А огонь не разгорается.

Попросила принести берёсту, лучину. Но и от берёсты дрова не занимаются. Гаснут, и всё тут. А муж вокруг печки суетится беспокойно, дёргается как-то, нервничает. Это она уж потом, задним числом, сообразила. Ну, стала она поленья вынимать. Думала, эти сырые, надо на сухие заменить. Одно полено, другое, третье… А там наша родовая икона Николы Угодника. Муж – на колени перед печкой, перед иконой, перед женой. Всё рассказал.

Хотел он воспользоваться нашим отъездом, да и жены нет дома. Вот и задумал он сжечь святой образ с осколком. Как бы он нам потом объяснил пропажу иконы, не знаю. Может, он и сам об этом не думал. Бесы скрутили его. Как по-другому объяснишь?! В общем, заложил икону дровами и попытался растопить: и газеты под дрова подкладывал, и берёсту, и лучин наколол, и керосину плеснул в конце, а дрова не занимаются, и всё тут. От керосина ещё хуже стало: он словно в воду превратился.

Ведь, казалось бы, ясно: вынь икону, поставь на место, тогда и топи. Но нет! Так его нечистый опутал со всех сторон, что он решил жену подождать и её руками сжечь образ. Вот ведь какое помрачение ума нашло на мозг. Дальше вы слышали. Только когда увидел, что у жены тоже не загорается, только тогда и пришёл в себя. И у жены прощения просил, и у нас, когда вернулись. Вот такая это икона. Два таких чуда: и бабушку Никола Угодник защитил Евангелием, и зятя нашего наставил на путь истинный. Мы меж собой называем образ Никола Железный. Понятно почему. А сколько ещё чудес было от этой иконы, мы просто не знаем, потому что не заметили их или за чудо не посчитали.

Святитель Николай Чудотворец. Икона. XVIII в.

А я вот о чём думаю: сколько же терпения к человеку у Господа и у святых! И ещё: какие только средства не использует Спаситель, чтобы помочь человеку обрести веру. Самые невероятные!

Теперь зять наш всё чаще на службах появляется. Кстати, его Николаем зовут. Дочь на радостях ему четвёртого родила – сына. Ещё один Николай на белом свете объявился.

Матушка поджала губы, обратилась к мужу:

– Давай, отец, отвези человека домой. Ушёл последний автобус-то.

Я: мол, ничего, дойду пешком, тут всего шесть километров. Спаси Бог за чай.

Батюшка взглянул на бутылку настойки. Я понял. Мы же по рюмочке выпили в начале разговора. Тут он достал из кармана допотопный кнопочный телефон и позвонил.

– Танюшка, тут человека надо до города подбросить. Попроси Николая или давай сама. – Потом обратился ко мне: – А я, пока они собираются, расскажу вам ещё одну правдивую историю.

И батюшка начал.

– Я запомнил эту прихожанку по такому случаю. Приходит ко мне Зинаида-москвичка и просит: «Батюшка, отпой Васеньку, отпой, умер вчера вечером мой Васенька». И в слёзы. Я сразу почувствовал какой-то подвох, но не мог понять, в чём он. «Какой Васенька? Муж у тебя здоров, сын тоже. Да и не Василии они. Какой Васенька-то?» Она своё: «Он такой был добрый, ласковый. Опустел без него дом. Я его в огороде закопала, а всё ж отпеть бы надо». Тут я понял, что речь идёт о какой-то животине. А она опять: «Батюшка, отпой Васеньку, при нём у нас никогда мышей не было».

Долго объяснял ей, что такое отпевание. Послушает, кивнёт головой, а потом опять: «Батюшка, а всё же Васеньку-то отпеть бы надо». Выставлю я её, она посидит на лавочке за церковной оградой и опять семенит ко мне: «Батюшка, отпой Васеньку». Как объяснить, как отделаться – ума не приложу. Устал от неё. И таким жалобным голосом. Просит и просит. Татьяна наша спасла меня. Забежала к нам за чем-то, услышала, как Зинаида опять плачется. Повернулась к ней и так строго и на полном серьёзе спрашивает: «А он у тебя крещёный?» Зинаида опешила. «Как же можно некрещёного отпевать?!» Ничего не ответила моя прихожанка, постояла, помялась и задумчиво побрела к себе.

А Зинаида эта всю жизнь прожила в соседней деревне Гольяж. Тут полтора километра всего. Потом дети позвали её с мужем в Москву с внуками сидеть, но дом в деревне остался. Все зовут её шутливо «москвичкой». Весной приезжает и до осени на своём огороде копается. Сын тоже, как на даче, время проводит. Заходит в церковь, помогает. Бизнес у него небольшой в Москве.

И вот после того случая с Васенькой утром вижу, как Зинаида в горку поднимается. Толкает перед собой, судя по всему, тяжеленную тачку. Стою, жду. Что она там ещё придумала?! Опять «отпой Васеньку»? Смотрю, в тачке три бельевых корзины, а в них полно бутылок. Полных. И все разные. Взятка за отпевание? Но она рассказала совсем другое:

«Сын у меня непьющий, а на работе ему то и дело дарят разные там коньяки, виски и всякие заморские напитки. Муж у меня выпивоха известный. Ну, мы с сыном и перевезли от него все бутылки в деревню. А вчера вечером муж звонит, собирается сюда приехать. Не любит он в огороде земледельничать, а вот что-то потянуло его к нам. В доме прятать бесполезно. Найдёт. Я один раз спрятала от него деньги в мешке с гречкой, на самом дне. Нашёл! Другой раз – в пылесосе. Нашёл! А уж бутылку-то он не глядя сыщет.

Да и такая прорва этих коньяков-то! Где их спрячешь? А ему на неделю-другую только и хватит. Стала молиться я святой Матронушке Московской. В столице я к ней как-то прилепилась душой. Помолилась и прошу: вразуми, дескать, матушка, куда мне бутылки-то спрятать? Ночью в каком-то полусне явилась мне Матронушка, вернее, не сама блаженная, а её икона с глазами не закрытыми, а зрячими, и голос от иконы этой говорит: отдай, мол, вашему священнику в церковь. Как я могу не послушаться святую?! Вот привезла».

Отец Нил с лёгкой самоиронией хвалится:

– Теперь у меня винный погребок не хуже, чем в каком-нибудь московском баре.

Он поднимается и выходит.

«Вот тебе и Зинаида, – думаю. – С одной стороны, “отпой Васеньку”, а с другой – икона является ей».

– Сейчас принесёт вам бутылочку в дорогу. Не отказывайтесь. Это как бы от самой Матронушки Московской. А у нас в приходе почти все непьющие. Если кто на праздник и выпьет, то рюмочку-две. Нам теперь этих запасов года на два хватит, – раскачиваясь на скамейке и поправляя узорчатый платок, взглядывает на меня матушка Людмила.

Батюшка входит вместе с дочерью. И правда: в руках у него бутылка – кизлярский коньяк. До большевиков считался лучшим в России, во всяком случае, ценился больше, чем грузинский или армянский.

– Вот, возьмите маленький подарок. У меня там темно, так что не выбирая взял, что под руку попало.

Татьяна умело ведёт батюшкину иномарку, а я в вечерних сумерках украдкой разглядываю её спокойное, сосредоточенное лицо и раздумываю: «Сколько же лет она терпела? Восемь? Десять? Сколько молилась, чтобы Господь направил мужа на путь истинный? И не боялась, троих ему родила. Теперь уж четверых. И верила! Верила, что жена верующая спасёт мужа неверующего. И спасла. Не без помощи святителя Николая, конечно. И этот случай с иконой в печке. Ведь другая бы на её месте наверняка ему поленом дурью башку разнесла, скандал на весь мир закатила. А она и это стерпела. Эх, всем бы такую жену! На вид совсем простая. Весёлая, общительная, даже беззаботная. Видно, заботы-то все надёжно внутрь запрятаны. И сразу чувствуется: ей всё нипочём. А как она Зину-москвичку вразумила!»

Я широко и довольно улыбаюсь. Она спрашивает, скосив глаза от дороги:

– Что-то вспомнилось?

– Да, как вы Зинаиду в тупик поставили.

– Это само собой получилось.

Вечер катится к ночи. Солнце только-только зашло, небо ещё полыхает багряными красками самых разных оттенков. Мы летим к нему на всех парах, а оно медленно удаляется от нас вдаль и немного ввысь. «Все горки дальние покаты, все горки ближние круты», – вспоминаю я стихотворные строки.

Удивительный день. Такой подарок послал Господь. День полноты духовной!

Побольше бы таких встреч. Да-да! И побольше бы таких жён русским мужикам!

Начало июня 2020 года

Попрошайка

После Литургии и проповеди отец Нил порадовал нас вдохновенным предложением – совершить паломничество в Лавру. Бывали мы там не раз и поодиночке, но ведь всем приходом душевнее, дружнее, да тем более с любимым батюшкой.

Сначала больше часу тряслись на автобусе. На электричку опоздали, а до следующей – целый час. Зашли в привокзальный храм, помолились. И вот выбрались на пыльный перрон, жмёмся к батюшке, как овцы к доброму пастырю. Отец Нил возвышается над нами: мы разноцветные, а духовник наш в чёрном, чуть выцветшем подряснике, золотой крест на груди блистает в июльских лучах, на голове тёмно-фиолетовая скуфья. Пользуясь случаем, лезем к нему со своими вопросами.

Вдруг замечаем, как подбирается к нам неуверенной походкой неухоженный тип в потрёпанной одежде. Останавливается в сторонке, шагах в двух, посматривает на батюшку искоса и как бы подслушивает наши разговоры.

Тут моя подружка Вера выступила с извечной проблемой:

– Батюшка, а всегда надо подавать милостыню? Я вот раз была в Питере. Иду мимо Казанского собора, а там старушка сидит молча в кресле-каталке, вся закутанная в пуховый платок, пальто коричневое на вате, валенки (зимой дело было), а на коленях коробочка картонная с мелочью. Ну, прошлась я по Невскому и на Смоленское поехала к блаженной Ксеньюшке. Гляжу, а у ворот та же старуха сидит, перевезли её, значит. Ну как ей подать. Да я и в первый-то раз прошла мимо.

Очень уж не понравилась мне её физиономия. Ясно, что используют её и деньги наверняка отбирают.

Батюшка погладил серебристую бороду, сдвинул на затылок прогретую солнцем скуфью:

– Если помочь одеждой, едой, то не сомневайтесь: накормите, напоите, оденьте, приютите. А вот если деньгами…

Тут подозрительный тип, похожий на бомжа, раздвинул наше малое стадо и обратился к отцу Нилу:

– Батюшка, помогите ради Христа. Меня подставили, надули и обокрали, теперь не могу уехать домой, на вокзале ночую. Не сегодня завтра заберут в кутузку. Запаршивел тут совсем. Помогите, батюшка, Христом Богом молю.

А от самого вроде бы водочкой попахивает. Мы зашептали нашему пастырю: «Батюшка, таких попрошаек на каждом вокзале тьма, и все твердят одно и то же: отстали от поезда, обокрали, дайте денежку на хлеб, на билет. Это ведь бомж, жулик, прохвост. Пропьёт деньги-то. Это уж как пить дать!»

Отличался наш батюшка тем, что мог остановиться на улице с любым человеком и всерьёз поговорить о жизни, о Боге. Никем не гнушался. Побеседует с кем-нибудь доходчиво и внимательно и идёт дальше, а в спину слышит: «Какой простой батюшка-то, доступный». А ведь он не только семинарию окончил, но и академию духовную. Обманчивая простота-то. Собирался в монахи постричься, но старец благословил его жениться. И слава Богу! А то бы мы с ним и не встретились.

Помню, как-то раз шли мы в Посаде вдоль величественных стен Троице-Сергиевой лавры, и к батюшке подошёл заметно подвыпивший мужичок:

– Батюшка, исповедуй меня! Уж очень ты мне понравился. Да вон и девчонки тебя любят! Как пчёлки заботливые вокруг тебя вьются. Исповедуй, батюшка! Всю душу наизнанку выверну. Устал я грехи свои, как кандалы, таскать за собой.

– Да ты же выпил, братец. Какая тут исповедь?! – ласково проговорил наш наставник, положив ему руку на плечо.

– Так в том-то и дело, батюшка. Когда я тверёзый, меня в церковь на канате не затащишь, а как выпью, так душу очистить тянет. Я ведь в детстве исповедовался. К Вознесенью на днях ходил. Стою у ворот, как нищий, жду священника тамошнего. Вышел он после службы, я к нему, а тот принюхался и строго так отослал меня домой, дескать, придёшь, когда протрезвеешь. Не понимает, что из тверёзого меня клещами слова не вытащишь. А мне надо исповедаться, очень уж грехи душу мутят.

Батюшка наш обнял его, благословил, развернул на сто восемьдесят градусов:

– Давай-ка, брат, ступай сейчас домой, а завтра я тебя буду ждать на этом самом месте, скажем, в семь утра. Пойдём в храм, и я тебя поисповедую. Не задерживайся, а то ведь так можно и в Царствие Небесное опоздать.

Подтолкнул батюшка человека, благословил ещё раз со спины и призвал нас помолиться о рабе Божием. Романом тот назвался. Что ещё добавить? У батюшки родилось ещё одно духовное чадо. Стал этот Роман за девяносто пять километров на службы к нам приезжать, правда, от винной привычки пока никак не может отстать. А уж что там за грех его мучил, то не ведомо никому, кроме нашего отца Нила и самого исповедника.

Но я отвлеклась. Всё про батюшку хочется рассказывать: и то, и другое, и третье. Вот и скачу с пятого на десятое. Давайте лучше вернёмся на перрон.

Мы, значит, шепчем, перебивая друг друга, батюшке, с опаской поглядывая на бомжа-попрошайку, а наш наставник начинает рыться в карманах. И спрашивает:

– А сколько тебе надо?

Мы ожидали любого ответа, только не такого:

– Двенадцать тысяч, батюшка.

У нас глаза на лоб. Двенадцать тысяч! У некоторых из нас зарплата такая. За целый месяц.

Батюшка не удивился, только посмотрел внимательно в глаза попрошайке и выложил на ладонь две красненьких и две зелёненьких бумажки. Мы в ужасе! Уже не шёпотом, а в голос кричим:

– Батюшка, что вы делаете! Это же нам на икону для храма!

А он махнул рукой, словно призывая к тишине. Тип же этот затараторил:

– Вы меня спасли, отец родной, вы меня спасли. Век не забуду. Скажите ваш адрес, я всё отдам, я до копеечки верну. Вот увидите, только адрес скажите…

Батюшка опять лишь рукой махнул: дескать, иди, иди с Богом. Тот, пятясь, прошёл по перрону, а там опрометью бросился в здание вокзала. Только его и видели.

Мы в шоке: дескать, а икона, которую заказали?

В ответ он развёл руками, улыбнулся и принял смиренно-виноватый вид.

Думаете, на этом дело и кончилось? Как бы не так! Сидим мы, значит, в электричке. Все под впечатлением «милостыни», по-царски пожертвованной бомжу. При батюшке обсуждать его деяние стесняемся. В общем, на вопрос Веры он ответил. Не словом, а делом, поступком.

Тут у кого-то пискнул телефон. Все друг на друга посматривают, гадают: у тебя, у неё, у Нади, у Нины, у Зои, роются в сумочках. Батюшка достал свой, открыл эсэмэску, она гласила: «На ваш счёт поступило пожертвование в размере 12 тыс. руб. от неизвестного лица», – прочитал он вслух. Мы в изумлении. А батюшка совсем не удивился. Блеснув белыми ровными зубами из-под чёрных усов, он пригладил серебристую бороду и в качестве доказательства стал подносить экранчик телефона каждой под нос. Мы крестились одна за другой. Он радостно, не без хитрецы улыбался, поглядывал через окно на небеса и возлагал на себя размашистое крестное знамение. Вот так.

Здесь вы опять можете подумать, что на этом всё и завершилось, но нет. Прошло около месяца, и батюшка получает денежный перевод с письмом. На вырванном тетрадном листе в линеечку сообщалось: «Дорогой отец Нил, я слышал Ваше имя от женщин, которые уговаривали Вас не подавать мне. Я их не сужу. Ваш адрес я нашёл в интернете. Оказывается, во Владимирской епархии всего два отца Нила, но один – архимандрит. Так что быстро нашёл сайт Вашего прихода, узнал Вас по фотографии. С благодарностью возвращаю Вам деньги. Отныне я Ваш почитатель. Дать такую сумму незнакомому человеку и не спросить даже адреса – удивительное дело! Вы чудесный человек! О передряге, в которую я попал по собственной глупости в Подмосковье, рассказывать нет смысла. Помолитесь о рабе Божием Григории. Низкий и тёплый поклон Вам из далёкого и холодного Мурманска».

Девчонки, когда слушали лаконичное послание с Северов, вытирали слёзы.

А теперь всё.

Вот так вот!