Текст книги "Пятый выстрел"

Боголюбская

Если уж о деньгах зашёл разговор, расскажу такую историю. Церковь наша – Покровская. На иконах Матерь Божия часто возносит над храмом и миром красный покров, но иногда и белый. У нас испокон веков повелось красить храм в белый цвет. И на нашей иконе Покрова Богородица держит белый, как лилия, плат. Купола же – тёмно-синие, закинули они свои васильковые головки в голубое летнее небо, и вольготно им там. Морозы, дожди, жара, ветра, конечно, делают своё дело. Пришла пора обновить нашу красавицу: купола покрасить, а сам храм побелить.

Наняли бригаду. Заключили договор. Начали работы, естественно, с установки лесов. А потом работа закипела. Золотые кресты, как положено, протёрли спиртом, засинели купола свежей влажной краской, а тут и тёплая белизна пошла по барабанам, по стенам, по апсидам сверху донизу. И поребрик малой кистью прошли, углубления оттеняя. Работаем не спеша, но споро, ведь весь приход на подхвате. Где рабочих рук не хватает, там наши помогают. Среди прихожан опытный маляр нашёлся. Бригада от помощи не отказывается. Договор-то заключён и подписан. А нам уж очень хочется закончить к празднику Боголюбской иконы – к 1 июля, бригаду же другая работа ждёт. В общем, управились мы к торжеству.

У нас в храме четыре ростовые иконы Боголюбской Божией Матери – одна в алтаре, ещё одна в приделе равноапостольного князя Владимира и две древние (думаю, обе восемнадцатого века) в приделе святителя Николая Чудотворца. Не знаю, как так случилось, что четыре.

Расплачиваемся мы с бригадой, маляры уезжают, а через день они опять у нас. Говорят, забыли внести в объём выполненных работ установку лесов. Требуют ещё тридцать тысяч. А в церковной казне – кот наплакал. Мы бьём челом: мол, приходите через недельку после праздника, к тому времени соберём. Они ни в какую. Вынь да положь! А откуда вынуть, куда положить? Они: дескать, займите. Нам завтра за Киржач ехать, новый заказ приспел.

Отец Нил провожает их в трапезную. Матушка разливает штукатурам-малярам душистый чай и вроде бы даже по рюмочке кагору предлагает. Батюшка же берёт меня, грешную Веру, потом Ларису, которая про «попрошайку» рассказывала, и Лиду, нашего звонаря. Ставит он нас перед Боголюбскими иконами Божией Матери и призывает молиться. Мы: мол, как просить-то? Он: своими словами. Сам входит в алтарь, застывает перед четвёртой иконой, на которой и коленопреклонённый Андрей Боголюбский изображён, и погружается в молчаливое стояние. А у него ноги больные. Ломота, наверное, страшная. Не знаю, сколько времени мы молим Богородицу о помощи «своими словами». На часы же не посмотришь! Только слышится, как бы издалека, глухое урчание и стук мотора (дизель, наверное), и входит в храм матушка. Там люди, говорит, приехали, просят отца Нила.

Боголюбская икона Божией Матери. XIX в.

Батюшка зовёт нас за собой. Мы кладём по земному поклону – и на паперть. А у ворот пятеро, окружили легковушку, словно жмутся к ней, и нерешительно смотрят на батюшку. Похоже, муж, жена и трое детей. Молчание прерывает женщина.

– Батюшка, дорогой, вы так много сделали для нашей семьи, спасибо вам. Мы вот решили вас отблагодарить за всё. Если бы не вы…

Она не закончила. Всхлипывает. Дети переминаются с ноги на ногу, лишь изредка взглядывая исподлобья на священника. Муж женщины вытягивает у неё из ладони конверт и протягивает отцу Нилу:

– Примите, батюшка, малое благодарное приношение наше от всей семьи. – Муж взглядывает на жену.

– Тут тридцать тысяч. Больше у нас нет, – добавляет она, словно извиняясь, что в конверте так мало.

Немая сцена.

Батюшка тут же расплачивается с рабочими и отпускает их с миром восвояси. До нас доносится глухое ворчание: «Ну вот, а говорили, что денег нету. Чтоб в церкви, да не нашлось тридцати тысяч, – быть такого не может».

Потом все дружно приглашают семью-спасительницу на матушкин чай, но они, ссылаясь на неотложные заботы, мягко, но решительно отказываются, словно желая избежать нашей благодарности, и торопливо занимают места в своей видавшей виды машине.

Проводив её взглядом, мы не идём, а буквально летим в храм и со слезами (а как же без них!) читаем акафист перед самой древней Боголюбской иконой Богородицы в Никольском приделе.

Потом мы долго чаёвничали и никак не могли опомниться от такого явного чуда. И ведь ровно тридцать тысяч, как тогда двенадцать! А на следующий день батюшка служил всенощную, и по всему приходу разлетелась весть о чудесном явлении нужной суммы. И теперь, как только возникают у нас финансовые проблемы (колокольню надо отремонтировать, трапезную утеплить, а то зимой в шубах сидим, церковную ограду закончить) и мы начинаем унывать, то напоминаем одна другой: а милостыня в двенадцать тысяч, а тридцать тысяч за леса?! И благотворители пусть не сразу, как хотелось бы, но приходят. Вернее, их Богородица посылает.

И вот ещё что. За столом тогда Лариса не утерпела и поинтересовалась, что же такое батюшка сделал для этой семьи.

Тот же махнул рукой: дескать, не помню. Матушка красноречиво кашлянула в ладошку.

Он забыл, думала я, а та семья помнит, Господь помнит, Ангелы записывают на хартии. А что ещё надо? Только делать и забывать, забывать и снова делать.

Перед концертом

Может быть, кто-нибудь из вас готовил праздничный концерт в районном Доме культуры и потому представляет, каково это. Надо всех обзвонить, со всеми договориться, к тому же некоторые сразу спрашивают о гонораре, о машине, чтобы доставить инструменты. А осветители, а костюмеры, а капризный режиссёр или помреж, а комната для переодевания ансамбля народной песни и пляски! И всё это в моих энергичных, но слабых женских руках. Голова кругом идёт.

Осталось ещё минут пятнадцать до начала, а зал уже почти полон. Провинция. У нас народ другой: на такой праздник надо прийти пораньше: себя показать, людей посмотреть, вдруг знакомого встретишь, можно поделиться новостями и праздничным настроением, посидеть в буфете, наконец. Шумно, весело, публика переговаривается, перекрикивается, сиденья глухо хлопают.

И вдруг в зале гаснет свет! Публика постепенно затихает. Ждём минуту, вторую. Опять начинаются разговоры в партере. Недовольные выкрики. Кто-то на весь зал вопит полузабытое: «Сапожники!» Так кричали в моём далёком детстве, когда в кино рвалась лента, фильм останавливался, и экран врывался в глаза белым слепящим прямоугольником. Народ же топал, не жалея ни обуви, ни деревянного пола, и требовал «зрелищ».

Звоню по мобильному директору, тот не отвечает. В зале загораются фонарики телефонов. Пока зрители смотрят на случившееся как на неожиданное и забавное приключение, а юные парочки целуются под покровом полутьмы. Бегу на сцену вдоль первого ряда, спотыкаюсь о чью-то ногу. Вижу отца Нила. Я к нему: «Батюшка, что делать? Концерт срывается. Видно, серьёзное что-то случилось на подстанции. Говорят, весь район отключили». Священник обнял меня: «Для начала успокойся. Нервы и расстроенные чувства – плохие советчики в делах. Давай помолимся. Бог не выдаст, свинья не съест. Иди, успокой выступающих».

Батюшка благословил меня и подтолкнул к сцене. Перекрестилась я и поднялась по ступенькам справа. К моему удивлению, все артисты легко согласились выступать в полутьме при мобильных фонариках; у кого не было такового, светил просто экраном.

На душе всё равно неспокойно. Стою у кулис, вижу объёмную тень батюшки: стоит и крестится, молится. Прибежал директор, принёс ящик свечей и какие-то подставки для них. Но что это для огромной сцены?! Наплевав на правила пожарной безопасности, решили их зажечь. Спичек не оказалось. На сцену из зала полетели зажигалки – одна, другая, третья. Скромно засветились на авансцене свечки.

Семь часов. Первым выступает директор. Подсветка снизу из колеблющихся огоньков свечей. Тень оратора мечется по сцене, забирается на кулисы и пропадает за ними. Извиняется чиновник за отсутствие света, с искусственным оживлением говорит о празднике, а сам внутри заметно скучает. Боюсь, что сейчас испортит всем праздничное настроение. Вот ведь: отсутствие света не испортило, а он испортит! Но нет. Вовремя остановился.

За ним поднимается на сцену отец Нил. Во втором отделении зазвучат православные песнопения и русские народные песни. Батюшка встаёт у микрофона. Привычным медленным жестом возлагает на себя крестное знамение: один раз, другой, третий. Кое-кто из зрителей следует его примеру. И тут в зале вспыхивает свет. Мгновение тишины. Зрители жмурятся от ярких люстр, и вдруг зал взрывается аплодисментами. Когда последние хлопки смолкли, батюшка церемонно поклонился и с улыбкой произнёс в микрофон:

– Полагаю, мне больше ничего не надо говорить сегодня.

И опять аплодисменты. Батюшка идёт к кулисам, чтобы спуститься в зал, и я перехватываю его:

– Батюшка, Бог есть!

– Конечно, есть! Как же Ему не быть, недоверчивая ты моя. Только помни апостола Павла: «Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков».

Концерт не просто удался, он остался в памяти надолго. И свечки горели и не сгорали до самого конца, даже от озорных хороводов и плясок не гасли. А я стала заглядывать в церковь к батюшке. Всё собиралась на первую исповедь, да так и не решилась.

А когда батюшка неожиданно скончался, первая мысль при этом известии поразила меня саму: «Неужели, когда я в панике неслась между сценой и первым рядом, отец Нил нарочно мне подножку поставил? Он ведь такой, он мог».

Теперь вот разгадываю батюшкино завещание: почему мы несчастнее всех людей, если надеемся на Бога только в этой жизни…

Голубь прощания

С самого раннего беспечального детства я любила голубей. Кто-то скажет, что они разносят заразу, но я не верю. Такие они миленькие, даже когда из-за семечек или крошек хлеба ссорятся и наскакивают друг на друга. Брат мой старший держал голубятню, так что с утра до вечера они у меня были на виду. Птички эти ведь как люди – все разные, у каждого голубка, у всякой голубки свой нрав и характер. Одни диковатые, другие совсем ручные, доверчивые, третьи бесстрашные, вольнолюбивые, так и норовят оставить голубятню, взмыть в небеса и скрыться в воздушной синеве навсегда. Не случайно ведь на иконе Благовещения Святой Дух, нисходящий на Приснодеву, изображается в виде голубя. Вот и в Крещении, согласно Евангелию, Он нисшёл на Христа Спасителя «телесным образом, яко голубь». Про голубя мира Пикассо я уж умалчиваю…

Только после школы, когда я уехала поступать в техникум, моя дружба с голубями прервалась. Но чудесные воспоминания остались со мной навсегда. К тому же я брата очень любила. На новом месте, когда видела стаю голубей на площади или, случалось, на кладбище, бросала всё и бежала в магазин. Покормить голубей – что может быть интереснее и душеполезнее! И всегда-то прилетала ко мне мысль: а нет ли среди тех, кого я кормлю, Духа Святого? Он ведь всюду пребывает, присутствует, не покидает землю, а вместе с тем остаётся с Отцом в Троице, в вечности. Как тут объяснить? Просто надо верить.

И вот я выберу самого красивого и спокойного и наблюдаю за ним. Бывало, и на занятия опаздывала. Кормлю и читаю: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй…» Очень уж мне нравились эти слова: «Иже везде сый и вся исполняяй». Говорят о всеприсутствии Божием. Вот Дух Святой и наполняет всё и вся Своей неземной силой и животворной радостью. Жить хочется! А я бросаю кусочки хлеба голубям и шепчу: «Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны». А избранный мной голубок поднимет головку, зорко так глянет на меня оранжевым глазком-ободком с чёрной бусинкой внутри, словно прислушиваясь и одобряя, и продолжает подбирать крохи, тюкая клювом по асфальту.

Особенно я люблю кормить голубей на кладбище. Похожу по общежитию, наберу высохшего хлеба со всех комнат побольше и на трамвай. Кажется, среди могил птички ведут себя по-другому, сдержаннее, что ли. Как люди, так и они. На погосте я тоже думаю о Святом Духе, но нередко и о всех покоящихся в частых узких могилках. И мне чудится, что голуби – это души тех, кто нашёл последнее тесное пристанище здесь, среди лежащих бок о бок в безотказной гостеприимной земле усопших. Летом всё укрыто тенью лип и клёнов, изредка порадуют глаз своими белыми сарафанами тонкие берёзки. Под землёй тленная плоть умерших, вернее, преставившихся. Какое точное и чудесное слово! Господь берёт человека в руки Свои и переставляет его из этой временной земной юдоли в живот вечный Царствия Небесного. Внизу тление человеческой плоти, но там же и полные жизни корни деревьев, которые питают наверху и ствол, и ветви, и листья, и цветы с плодами.

И зимой хорошо кормить голубей. Кладбище натянуло на себя белейшее снежное покрывало, и оно прикрыло разбросанные холмики могил, сгладило их. Некоторые убежища совсем спрятались под снегом. И деревья стоят хмурые и грустные. Говорят: мол, они оплакивают упокоившихся, но нет, они просто отдыхают, набираются сил, чтобы весной вновь вскричать всей листвой и цветами о жизни земной и о жизни вечной. Тогда приходит радость и к голубям. Ещё одну зиму пережили они благодаря заботе и поддержке. Подкармливая голубей, мы молимся о всех покоящихся на кладбище, поддерживаем их души молитвой, делимся с ними духовной пищей. Ибо что такое молитва, как не пища духовная? А какая польза нам самим от такой молитвы и кормления птичек Божиих!

И почему это я сегодня всё о голубях да о голубях?

Сорок дней назад приснился мне сон; скорее, было мне видение в полусне или, как говорят святые отцы, в тонком сне. Я покоюсь на своей постели, вдруг вздрагиваю и сажусь. Тут голубь с лёгким дуновением пролетает над ухом, задев волосы мягким невесомым крылом, и скрывается где-то в безвоздушной выси. Я думаю: «Почему голубь упорхнул от меня? Ведь он должен прилетать, а не улетать». И с этой мыслью просыпаюсь окончательно.

День тот постепенно заполняли взявшиеся ниоткуда печаль и хандра. Всё валилось из рук. После обеда позвонила Вера и сообщила, что ночью батюшка наш отец Нил скончался на больничной койке. Не берусь описывать боль и скорбь, заполнившие души его многочисленных чад. У всех одна мысль: как может человеческое сердце вместить столько любви? Потому что это сердце священника? сердце истинного пастыря? И верится, что душа батюшки взмыла белоснежным голубем, минуя мытарства, прямо в Царствие Небесное, в Царство Святого Духа.

А в том сне-видении батюшка, зная мою любовь к голубям, видно, попрощался со мной. Да и сон ли это был? Скорее, реальность духовная.

Ноябрь 2021 года Кольчугино

Сонечкины рассказы

Моя собака и маньяк

– Видишь там за поворотом тропиночку? Сейчас нет времени, да и флягу забыла взять с собой. Как-нибудь покажу тебе святой источник, который там в лесу. Километрах в двух. И водички наберём.

Мы с Сонечкой несёмся на её тёмно-бордовых «Жигулях» в столицу. На секунду мелькнула передо мной тропинка и тут же серой ящеркой юркнула в редкие кусты.

– Я люблю туда забежать хоть ненадолго. Там источник Казанской иконы Божией Матери. Ты вот сегодня всё нахваливал мои щи, а секрет прост: они на водичке из этого родника. Правда, потом я ещё столовую ложку святой воды добавляю.

Я смотрю направо-вперёд-налево. По обе стороны тёмно-серой ленты дороги – осенний лес, который предлагает нам все краски бабьего лета: тут и багряный мелькнёт, и нежно-жёлтый с палевым запестрят вперемешку. А ёлочки постоянно напоминают, что их призвание – быть вечнозелёными и оживлять осеннюю янтарную симфонию изумрудными пятнами и крапинами. И всё это под чистым и синим-синим осенним небом. Такое впечатление, будто сломался калейдоскоп, но не рассыпался, а развернулся вдоль пути живой театральной декорацией, которая бежит навстречу и зовёт вдаль.

– Расскажу-ка я тебе одну историю, чтобы не задремать случайно от этого однообразного асфальта. Ты-то смотришь по сторонам, а я… В общем, прошлой осенью отправилась я к этому источнику. Иду, размахивая пустым баллоном для воды, почти в полный голос пою: «Богородице Дево, радуйся…» Настроение бодрое, можно сказать, боевое. Стоит теплынь. Бабье лето вернулось. А у источника прохладно, птички поют, соревнуются, кто красивее воздаст славу природе и Творцу, так премудро всё устроившему. И иногда так слаженно у них получается, как в церковном хоре. И вода в источнике журчит мелодично, как бы исон держит. Дрозд откуда-то взялся, видно, попить прилетел. Прыгает вприсядку в желтеющей редкой траве и поклёвывает себе в удовольствие. Жучков-червячков добывает оранжевым клювом. Умылась я, окропила всю себя. Набрала воды домой и отправилась по тропинке к дороге, где оставила свой жигулёнок. Иду довольная, благостная, на душе легко и спокойно.

И тут как из-под земли рядом со мной вырастает мужик. Лицо с безумными глазами и слюнявый рот. Я обмерла. Именно так изображали маньяков в американских фильмах ужасов лет двадцать назад.

Сонечка резко сбросила скорость и вывернула руль. Видно, это воспоминание так растревожило её, что отвлекло от дороги, и на повороте мы едва не вылетели на обочину. Обычно же она водит мастерски.

– Ладно, поеду помедленнее, еле вписалась в поворот, – не глядя на меня, бросила Сонечка. – Всё равно успеем. Ну вот. Благость с меня давно слетела, захлестнула паника. Что делать? И тут я как бы включаю автопилот и продолжаю размеренно идти по моей тропинке с баллоном в руке. Думаю, если что, я его этим баллоном по башке огрею! Места для двоих на тропке не хватает, и маньяк шагает рядом по палой листве, задевая за кусты и деревца, и даже не уворачивается от хлёстких веток.

Вот появляется на нашем пути знакомый ручей. Пожалуй, даже речушка шириной около метра. Какой-то добрый человек перебросил через неё тонкие берёзовые стволы. Они прогибаются, и под ногами хлюпает вода. Маньяк перепрыгивает через речушку одним махом.

И тут я осаживаю себя: «Не унывать! Господи, помоги моему неверию». И начинаю читать про себя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» И так раз за разом. «Иисусе, Сыне и Слове Божий, молитвами Богородицы помилуй и спаси мя недостойную!»

А маньяк всё забегает вперёд и заглядывает мне в глаза, да как-то по-петушиному подскакивает от нетерпеливой дрожи. Хоть сказал бы что-нибудь, а то в молчанку играет. И улыбается почти радостно.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную», – с напряжённым отчаянием проговариваю я в сердце. И стараюсь не смотреть на него. Только краем глаза вижу, что он высокий, полноватый, потный. И всё вытирает ладони о штаны.

Вот он погладил рукав платья, потом плечо, а вот и к шее потянулся…

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не броситься бежать. Тогда догонит – и пиши пропало. А в сердце со слезами криком кричу: «Господи Иисусе Христе помилуй мя грешную! Иисусе, Сыне Божий, не остави мя!»

Наконец слышу хрипловатый захлёбывающийся голос:

– А где ваша собака?

Он начал озираться по сторонам, даже отстал на шаг.

Ага, думаю я, обращается ко мне на «вы». Это уже лучше. И про какую-то собаку спрашивает. Может, решил, что я собаку выгуливаю. Что же ему ответить? Что ответить? Что? Думай живей, а то и ахнуть не успеешь!

И тут я неожиданно для себя выпалила:

– Моя собака всегда со мной!

Маньяк как будто испугался и стал поглядывать в глубь леса с опаской. Впереди, метрах в сорока, уже виднелась дорога и моя сиротливая машина на обочине.

– Где ваша собака? Где она? Где собака-то?

Он пришёл в раздражение и, кажется, был готов броситься на меня.

Я резко остановилась и дрожащим голосом выпалила ему в лицо:

– Моя собака – Иисусова молитва!!!

Эхо подхватило мои слова и понесло их сквозь редеющий лес, повторяя: «…олитва… итва… ва-а-а…»

Маньяк опешил, даже сумасшедшинка из глаз пропала.

– Иисусова молитва – вот моя собака! – громко повторила я уже спокойнее и увереннее. – Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!

Я даже во множественном числе отчеканила молитву, как будто и за него тоже. И что ты думаешь? Он попятился и потом опрометью бросился через лес в сторону дороги. Когда я подошла к своей машине, он бежал сломя голову в сторону Москвы, пугая редких водителей.

У меня не хватило сил открыть дверцу. Поставила воду на землю, ноги подгибались. Прислонившись к машине, я разрыдалась, повторяя сквозь слёзы: «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Боже! Молитвами Богородицы помилуй нас!»

Ну вот: где благодать, там жди искушений. Они, кстати, продолжились. Пошла на источник, наверное, только через неделю. И настроение совсем другое – тревожное, всю дорогу оглядывалась по сторонам. И обидно было, что добился своего лукавый: взял на испуг. Но начала петь «Взбранной Воеводе» и мало-помалу успокоилась.

А насчёт скорости другой чудесный случай расскажу. Несусь я однажды в Москву. Нога сама на газ жмёт. Как-то так у меня часто получается: чем выше скорость, тем сильнее жму на газ. Непроизвольно. И вдруг слышу, слева в заднее стекло кто-то: тук-тук-тук. Словно бы костяшками пальцев. Думаю, показалось. Продолжаю лететь на всех парах. И опять: тук-тук-тук. Боясь посмотреть туда на скорости-то, начинаю тормозить. Сбросила до сорока, оглядываюсь. Что-то серебряное, словно крыло, мелькнуло за стеклом и пропало. Тут до меня дошло. Глаза полны слёз, дорогу не вижу, ударила по тормозам, вышла из машины. «Дура набитая, повелительница скоростей, это же тебя Ангел Хранитель предупредил, чтобы не гнала как сумасшедшая». И сегодня вот опять не удержалась.

Не знаю, почему вспомнилось ещё. Как-то раз лечу я в Калининград, в самолёте веселится группа студентов. Собрались кучкой у запасного выхода, там расстояние между креслами пошире. Что-то оживлённо обсуждают и старательно прикладывают ухо к двери. Ну, у пассажиров тоже просыпается интерес, подходят, спрашивают, а студенты на полном серьёзе каждому одно и то же: «Там снаружи кто-то стучится: тук-тук-тук. Может, пустим его…» У кого есть чувство юмора – смеётся, а один наивный, помнится, ушёл сильно озадаченный. К чему на память пришло – сама не знаю.

Завтра, на обратной дороге, если хочешь, отвезу тебя на родник. Ах, какая там чистота и благодать! И вода холодню-у-у-ущая…

27 апреля 2012 года

Ловран