Текст книги "Летящие к Солнцу. Книга 1. Вопрос веры"
![](/books_files/covers/thumbs_150/letyaschie-ksolncu-kniga-1-voprosvery-142351.jpg)
Автор книги: Василий Криптонов
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Еще так сделаешь – на месте стерилизую, – сказала она. – Велено страховать, а не искать подвигов.
Я промолчал, признавая ее правоту. Этот нелепый экстаз, наверное, всего лишь защитный механизм психики, убивающий страх смерти. Я пообещал себе держать его под контролем.
Выстрелы, выстрелы… Теперь Вероника била одиночными, и бошки триффидов разлетались не так красиво. Но и этому магазину пришел конец. Вероника зашвырнула автомат в толпу, и я услышал звяканье клинка о проволочную петлю.
– А теперь слушай внимательно, – сказала Вероника. – Триффиды нас не убьют, ясно? Мы сами решаем, когда нам умереть. Мы, а не эти подсолнухи.
Что-то ткнулось мне в плечо. Скосив взгляд, я увидел пистолет.
– Понял меня? Как станет невмоготу – скажи: «Viva la muerte», и я все сделаю. А следующая пуля – моя.
Тот, кто хоть раз переживал подобное, точно может сказать: это – больше, чем секс, дружба, любовь, сама жизнь. В этот миг я почувствовал, что не один. Что на всю отпущенную мне частичку вечности рядом останется она. И больше ничего не имело смысла в целом мире.
– Спасибо, – тихо сказал я. – Вероника.
– Тебе спасибо. Николас.
А в следующий миг она дернулась, и я услышал хруст стебля. Ко мне тоже приближались. Я взмахнул тесаком. Да, я решу, когда мне умирать. Немного позже, спустя сотню-другую этих тварей.
Та обманчивая легкость, с которой я начал крошить триффидов, скоро обернулась против меня. Слишком широкие замахи, слишком много силы улетает в пустоту. Трупы озверевших подсолнухов громоздились перед нами целыми кучами, приходилось наступать на них снова и снова, растаптывая в кашу.
Те, живые, что рвались к нам, корнями подминали, отбрасывали тела падших товарищей. Вот один взобрался на кучу компоста, и я, крутнувшись на месте, перерубил его у самого корня. В конце движения ощутил страшную пустоту там, где должна быть рука.
Я поднес ее к глазам. Рука на месте, все так же держит мачете. Только вот я ее не чувствовал. Кисть и предплечье стали будто чужими. Усталость? Или…
Я покачнулся, желудок сжался в панике. На перчатке – крохотная прореха, маленькая дырочка, из которой выступила капелька крови. Не веря в очевидное, я взмахнул мачете, но лезвие, соприкоснувшись с очередным триффидом, будто о бетонную стену ударилось. И упало под ноги, даже не звякнув – все усеяно стеблями.
Я тут же наклонился, поднял тесак левой рукой. Так даже лучше, – думал я. Ведь левая еще не успела устать.
Перерубив еще двоих триффидов я понял, что – все. Пустота не остановилась на предплечье, она поползла вверх по локтю, охватила плечо, протянула щупальца к груди и шее.
Мой эмоциональный двойник, визжа, метался у себя в комнатке, но я, разгоряченный боем, вырубил его ударом кулака. Значит, конец. Здравствуй, папа. Готовь дурь, заказывай девок. Твой сын погиб в подземной битве с подсолнухами, избежав стерилизации и грибных рудников. Мог ли ты вообразить подобную судьбу? А, в конце-то концов, who cares?
– Вероника, – громко и четко произнес я. – Viva la muerte.
– Поняла.
Я увидел, как она одним движением развалила целую толпу триффидов и повернулась ко мне. Ствол пистолета уперся в лоб.
– В затылок вернее, – предупредила Вероника.
– Как скажешь.
Я повернулся, но уже на середине маневра что-то изменилось. Какой-то звук, помимо треска и шелестения триффидов, помимо рева возбужденной толпы, помимо неистового ритма, выстукиваемого готовым остановиться сердцем.
– Он пришел! – разлетелся над залом голос Джеронимо. – Когда надежда иссякла, он пришел, чтобы спасти своих друзей! И в летописях он сохранился, как Джеронимо Победитель Триффидов!
Этот ужасный, чудовищный звук – наконец-то я узнал его! Шарманка, динамо-машина – в общем, то самое устройство, которое накрепко сплелось в воображении с образом Джеронимо.
Я поднял голову. Один балкон почти пустовал. На перилах стоял Джеронимо, исступленно вертя ручку, а за спиной у него суетилась Мышонок с огроменной оцинкованной бочкой.
Но самое интересное касалось триффидов. Они потеряли к нам всякий интерес. Как завороженные, один за другим, обращали подсолнухи к балкону, будто прислушивались. Вот один робко стукнул в ответ, другой, третий – будто пытались возразить. Но треск шарманки звучал безапелляционно. И триффиды смирились. Они текли к балкону, огибая нас с Вероникой (она все еще держала пистолет у моего затылка). Новые и новые волны подсолнухов двигались в направлении звука. Неисчислимые множества…
– Ты готова, любовь моя? – воскликнул Джеронимо.
– Да, мой прекрасный принц! – Так мы впервые услышали тонкий и забавный голос Мышонка.
– Тогда давай. Во имя фотосинтеза!
Мышонок брякнула на перила толстую пластиковую трубу, соединенную с бочкой гофрированным шлангом. Потянулась ногой и носком туфли нажала что-то на самой бочке.
Белая струя вырвалась из трубы. Мышонок направляла ее в потолок, под самые лампы, похожая на маленькую пожарницу.
– «А поутру, – голосил Джеронимо, – лежала роса около стана. Роса поднялась, и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле»!
Струя рассыпалась в воздухе на крупные хлопья, которые медленно падали, кружась, как снежинки в рождественской сказке. И триффиды тянулись навстречу, приподнимались на корнях, простирали листья, задирали подсолнухи.
– Во имя Господа Бога всемогущего, что в благости своей заботится о каждой твари, земной и подземной, я даю вам хлеб ваш насущный! Славьте бога единого! Постучите в его честь!
И триффиды стучали, стучали загадочными отростками. Хлопья падали на листья и впитывались. Каждый благословленный этим касанием триффид вздрагивал и отходил от собравшихся на свободное место. Могучие корни вонзались в землю, и растение замирало. Поникал безвольно ядовитый отросток.
– Обалдеть, – вполголоса произнесла Вероника.
– Ты будешь стрелять? – поинтересовался я.
– Что? А, прости, нет, конечно.
Ствол исчез. Я с трудом набрал воздуху в стиснутую будто стальным обручем грудь и сказал:
– Ты не понимаешь, он ужалил меня…
Я почувствовал, что падаю, но самого падения уже не запомнил. Будто рухнул в океан тьмы. Прохладный такой, освежающий и нежный.
Но даже в черных небесах над черным океаном, волны которого меня баюкали, горели вместо звезд желтые цифры: 19:20:53. Последняя цифра все время менялась. Видимо, раз запустив эти воображаемые часы, я уже никогда от них не отделаюсь. Интересно, папа не будет возражать, если они расположатся прямо под надписью «Who cares?» В конце концов, я ведь имею право вносить коррективы в интерьер.
– Ты заткнешься или нет? – Громом прогремел голос Вероники. – Его триффид ужалил!
Я увидел ее саму – огромное изображение, во все небо. Согнувшись, она тащила… Хм… Наверное, меня. Значит, у меня открыты глаза? Странно.
Что-то говорит Джеронимо. Вероника бросает меня, поднимает пистолет.
– Слушай, братец, вынимай-ка свои гениальные мозги из жопы и делай чудеса! Потому что если он сейчас тут дуба врежет – у меня как раз две пули остается.
Все заслонила страдальческая рожа Джеронимо.
– Николас, – жалобно протянул он. – Эта престарелая грымза не хочет верить, что ты в норме. Я понимаю, что ты только-только получил дозу, но, может, хоть моргнешь, чтобы дать этой бестолочи понять, что умирать не собираешься?
Рядом с ним появилось обеспокоенное лицо Вероники. Не знаю уж, какие страшные ресурсы я задействовал, но, кажется, моргнуть получилось.
– Видишь? – посмотрел Джеронимо на сестру. – Он в порядке, потому что заранее принял антидот.
– Какой еще антидот? – недоумевала Вероника.
– Семечки. Пока ты орала на меня в лаборатории, он вышелушил из Фрэдди почти все семечки и, видимо, большинство сощелкал. А это – единственное противоядие, превращающее яд триффида в какой-то психотропный препарат. Кстати, раз уж его открыл я, имею право наименования. Препарат будет называться – «джероним». – Тут он растопырил пальцы, как новый русский с карикатуры, и, понизив голос, сказал:
– Ты под «джеронимом», Николас. Наслаждайся.
Я сразу поверил его словам, потому что в этот миг ко мне подплыла зеленая собака на красном катамаране. Такое и впрямь увидишь только под «джеронимом».
Рядом с Джеронимо вновь появилась обеспокоенная Вероника.
– Хочешь сказать, он оклемается? Как скоро?
– Точно сказать не могу, но ближайшие полчаса ему нужно концентрироваться на чем-то реальном, чтобы мозг не перепутал, куда оклемываться. Можешь сидеть рядом с ним, держать за руку и шептать на ушко нежности. Или, если тебе неудобно, могу я. Эй, Николас, давай выбирай: если хочешь, чтобы нежности шептала Вероника – моргни сто шестьдесят четыре раза. Если я – два раза. А если хочешь, чтобы Алена показала танец медсестрички – один раз.
Я сделал все, что мог, и даже больше.
– Поверить не могу! – закатила глаза Вероника и тут же исчезла.
– Отличный выбор, дружище! – щелкнул пальцами Джеронимо. – Поверь, шоу того стоит. Ну скажи, неужели наше путешествие так уж плохо? Когда ты в последний раз закидывался наркотой и смотрел стриптиз?
Джеронимо исчез, появилась улыбающаяся Мышонок в белом халате. Наклонилась надо мной, что-то делая сзади. Не то подушку подложила, не то еще что-то – в общем, ракурс поменялся.
Мышонок отступила к двери незнакомой комнаты и, коснувшись выключателя, приглушила свет. Заиграла музыка. Хором с солистом Мышонок пропела:
– Come with me
Into the trees
We’ll lay on the grass
And let the hours pass…*
Потом она расстегнула верхнюю пуговку халата, и танец начался.
Глава 13
Снаружи орали. Это первое, что я понял, когда сознание начало постепенно возвращаться: снаружи немилосердно блажили как минимум человек пять, то хором, то по очереди. Разбирая поначалу отдельные слова, чуть позже – предложения, я более-менее сориентировался в происходящем. Двое – кажется, Седой и Русый – костерили Джеронимо, обещая ему за то, что он сделал, не только химическую кастрацию, но и четвертование, а потом – многократное клонирование и жестокое убийство всех клонов.
С другой стороны выступал Джеронимо. Неутомимый enfant terrible играл в защите и нападении, кажется, не прерываясь даже на дыхание. Когда говорили старцы, он декламировал стихи Библии, пел песни, рассказывал анекдоты, а как только оппоненты выдыхались, переходил в атаку и напоминал выставленные советом условия, ни одного из которых он не нарушил, а потому шли бы оба старца обниматься со своими подсолнухами.
Джеронимо поддерживали двое. Робкий и вкрадчивый голос Черноволосого почти не пробивался сквозь крики основных спорщиков, а вот зычный рев командира, обещающего лично поставить [убрано цензурой] и [убрано цензурой] в [убрано цензурой] любого сраного умника, который посмеет нарушить уговор.
Иногда, когда угрозы в адрес Джеронимо перехлестывали через край, вступала Вероника и спокойно рассказывала, как перебьет в полном составе всех умников и умниц, начиная с Совета и заканчивая последним задрипанным поэтишкой, если ей хотя бы покажется, что ее брата обижают. А поскольку командир тут же выражал полную солидарность и готовность подтаскивать боеприпасы для осуществления акции, старцы временно меняли тактику и переходили к безадресным сокрушениям по поводу разомкнувшегося биоцикла.
Я открыл глаза и увидел Мышонка в полном облачении. Она, зевая, сидела рядом с кроватью и листала газету. Интересно, танец правда был, или мне все привиделось под «джеронимом»? Спрашивать как-то бестактно, и я, ожидая, пока старая добрая подруга-боль привычно расползется по телу, присмотрелся к газете.
«Демократия», – гласило название. Сразу под названием – фотография улыбающегося юноши в траурной рамке. Фотографию обрамляли строки не читаемого с такого расстояния текста, а заголовок заставил меня болезненно поморщиться: «Редакция „Демократии“ прощается с Педро Амарильо». И ниже, чуть помельче: «Пришельцы не только убили его и надругались над останками, но еще и уничтожили самую возможность погребения, превратив триффидов в обычные растения!»
Я непроизвольно застонал. Бедный Педро! Сколько ж еще мы будем над ним издеваться?
Мышонок, услышав мой стон, мигом свернула газету и подскочила к кровати.
– Очнулся? – На губах неизменная улыбка. – Слава богу! Часов двенадцать, наверное, прошло.
– Тринадцать с половиной, – уточнил я. – Можно воды?
Кивнула, убежала. Я, с трудом ворочая шеей, оглядел комнатку, в которой находился. Обстановка простенькая: две кровати, диван, пара стульев, в углу – кухонный уголок с раковиной. Глобальное отличие от того помещения, куда нас отвели после суда нашлось лишь одно: дверь в туалет.
– Вот! – подбежала Мышонок со стаканом воды. – Кушать будешь? Я как раз грибов пожарила. Там туалет. И душ. – Она показала на замеченную мной дверь.
– А что это за место? – поинтересовался я.
– Как? – удивилась Мышонок. – Это моя комната, живу я здесь.
– Мне кажется, я ее видел. Краем глаза. Здесь была…
Я посмотрел вверх и увидел крюк в потолке.
– Мы были соседки. – Если улыбка Мышонка и померкла, то совсем чуть-чуть. – Жаль, что так все вышло, но вашей вины тут не так много. Я тоже в тот день обошлась с ней излишне резко. Вообще, ее мало кто любил. Вздорная была девка, упокой господь ее душу.
Мышонок немного помолчала, отдавая дань уважения покойной, потом вновь с улыбкой посмотрела на меня.
– Кушать-то будешь? Грибы…
Желудок стянула такая голодная судорога, что я сложился пополам.
– Да, пожалуйста. Вот только… Поздороваюсь.
Мышонок упорхнула «в кухню» и загремела посудой, а я сполз с кровати. Тут только обнаружил, что противотриффидное облачение с меня стянули, и я остался в привычной своей одежде: штаны, куртка, футболка.
Доковыляв до двери, я нажал ручку, и мне в объятия свалилась Вероника, которая опиралась на дверь спиной. Я замер, ожидая суровой расправы, но Вероника, похоже, не догадалась возмутиться.
– Да ладно! – взвизгнула она, отпрыгнув от меня. – Живой? Без шуток?
– Вообще не до шуток, – отозвался я. – Как там…
Закончить я не успел – в порыве искренней, незамутненной никакими подтекстами радости Вероника и Джеронимо бросились мне на шею. В этот момент я не сдержал слез. Двое человек, которым до такой степени на меня не плевать – это явно что-то куда большее, чем просто счастье.
– Как «джероним»? – орал на ухо Джеронимо. – Нужен твой вердикт. Ставить на поток? Сколько заряжать? Там этих «писек» ядовитых валяется – караул, а никому дела нет.
– Сукин ты сын, знаешь, как мы волновались? – чуть тише в другое ухо говорила Вероника. – Даже этот отморозок, хотя ни за что не признается.
А в довершение нас троих обнял командир:
– Горжусь вами, ребята! – проорал он. – Ты, парень, молодец – с того света выбрался!
– Заряжай по-полной, – сказал я Джеронимо, когда, наконец, смог освободиться и вдохнуть. И добавил, обращаясь ко всем, кроме Седого и Русого, которые уже давно удалились, вздернув носы: – Там Мышонок грибов нажарила. Я бы перекусил.
– «Мышонок»? – удивился Джеронимо. – Странно. Мне она разрешала называть себя только Великой Госпожой Подземного Царства и заставляла целовать ноги… Ну, ладно. Видимо, у тебя свой подход.
Тут до меня дошло, какого я свалял дурака. Покосился на Веронику и понял – поздно. То окошко, что вдруг приоткрылось, захлопнулось так, что стекла зазвенели.
– Я имел в виду – Алена, – поправился я.
– Ясно, – кивнула Вероника.
– Слушай, я только что катался на красном катамаране с зеленой собакой по черно-белой радуге! Нельзя ведь осуждать человека, который…
– Я сказала: «Ясно»! – перебила Вероника. – Она приготовила пожрать. Прекрасно. Надеюсь, не обеднеет, если мы присоединимся. Ты же не думаешь, что мы тут объедались, пока ты валялся?
Я вошел в комнату своего эмоционального двойника и грохнул перед ним метафорическое ведро с рыбьими головами.
– На, – сказал я. – Подавись, чудовище.
– Что это? – Двойник с подозрением покосился на головы.
– Все как ты любишь. Немного радости, чуть пониже – укол обиды, капелька разочарования и рудиментарная ревность.
Двойник запустил в ведро обе руки. Лицо его исказила гримаса недоумения:
А где ненависть?
Я молча вышел из комнаты, а в спину мне неслись вопли:
– Ты не сможешь убежать от себя, Николас! Рано или поздно тебе захочется посмотреть, насколько далеко можно зайти. И тогда ты принесешь мне ведро отборной ненависти!
***
Командир отказался войти в жилище умницы, Черноволосый тоже не стал задерживаться. Поздравив меня с выздоровлением и всех нас – с победой, он заторопился вслед за двумя коллегами, объясняя, что не хочет позволить им выдумать какую-нибудь пакость.
Я, признаться, пока не вполне понимал, в чем именно заключается наша победа и почему она послужила причиной очередного раздора между умниками и военными, но спрашивать не решился. Я бы, наверное, спросил, повисни во время застолья тягостное молчание, но молчали только мы с Вероникой, а Джеронимо и Мышонок трепались без умолку.
– Прежде чем мы отсюда свалим, – говорил Джеронимо, – я хочу сделать побольше «джеронима». Ты со мной, Госпожа Подземного Царства?
– Прекрати меня так называть! – Мышонок шлепнула его по руке. – Я, конечно, помогу, но с условием: ты оставляешь в покое мои ноги.
– Заметано, – кивнул Джеронимо.
– Позволь поинтересоваться, – вмешалась сестра, – зачем тебе тяжелые наркотики?
Джеронимо отложил вилку, промокнул рот матерчатой салфеткой и сказал:
– Возвращаемся к суровым реалиям. По моим прикидкам мы вылезем наружу километрах в пятидесяти от дома Толедано – фигня, пройдем. Нам понадобится транспорт, чтобы продолжать путь. А теперь скажи, какой основной товар в отношениях между домами Альтомирано и Толедано?
Вероника пожала плечами.
– И эту девушку готовили к руководящей должности! – схватился за голову Джеронимо. – Наркотики, Вероника. Дон Альтомирано поставляет толеданцам самую свирепую дурь, какую только могут дать наши лаборатории. А взамен толеданцы поставляют кое-какую технику, с помощью которой дон Альтомирано истребил всех ближайших соседей. Так что я не вижу причин, почему бы дону Толедано не осуществить еще одну сделку в частном порядке.
Теперь положил вилку я.
– То есть, ты все это время тащил нас в логово наркоманов и даже ничего об этом не сказал?
– Поправочка! – воздел указательный палец Джеронимо. – Я, вообще-то, к Толедано не собирался, я хотел улететь дальше. Но некоторые услужливые полковники слили все топливо из баков и лишили нас какого бы то ни было выбора.
– Ты не будешь торговать наркотиками. Это даже для тебя – слишком, – заявила Вероника. Оттолкнув тарелку, она встала из-за стола и покинула комнату. Я не спеша доел грибы и, поблагодарив Мышонка за гостеприимство, вышел следом. Надеюсь, это не выглядело так, будто я бросился вдогонку.
Вероника стояла на балконе спиной ко мне. Пространство за балконом теперь озарялось ярким светом. Я тихо приблизился, встал рядом, посмотрел вниз.
Ни малейшего движения. Запустив могучие корни в землю, триффиды – или уже просто огромные подсолнухи? – тянулись к свету, как самые обычные растения. С поправкой на то, что в нашем мире словосочетание «обычные растения» превратилось в оксюморон. В доме Риверосов, например, не было ни одного.
– Он изменил их метаболизм, – сказала Вероника так тихо и грустно, что я понял: речь не о триффидах, но о чем-то гораздо большем. – Теперь они не плотоядные. Их, конечно, все равно надо поливать чем-то органическим. Но зато… Они теперь производят чистый кислород в таких количествах… Чувствуешь?
Я глубоко вдохнул, и голова закружилась.
– Да…
– Никто не должен знать об этом крошечном мирке, – еще тише сказала Вероника. – Может быть, однажды воздуха хватит даже на то, чтобы и снаружи получалось дышать без маски.
– Но там все равно будет холодно.
– Николас, не будет никакого солнца. Понимаешь? Мир не подарит людям ни крохи тепла. Остаемся только мы, те, в ком не угасли какие-то искры, из которых подчас можно разжигать огни. Но даже мы не сможем изменить своей природе. Разве только забыть о ней – на время, чтобы потом стало еще тяжелее.
Она опустила голову. Я проследил за ее взглядом и содрогнулся. Ладонь, лежащая на перилах, сдвинулась на несколько сантиметров по направлению к моей.
– Не будет никакого солнца, – повторила Вероника. – Добравшись до Толедано, мы выйдем на связь с моим отцом. Нас с Джеронимо заберут, а ты… ты можешь остаться там. Все знают, что домом Альтомирано скоро начну управлять я. Скажу, чтоб тебя не трогали, чтобы дали нормальную работу…
Ее голос дрогнул. Рука сместилась еще на пару сантиметров.
– В общем, прощаться можно начинать уже сейчас. Если есть, что сказать.
Страшно отважиться бежать из клетки, страшно поднять самолет в воздух, страшно выйти из него в ледяную темноту. Страшно броситься на бронетранспортер, страшно вступить в схватку с триффидами. Но все это показалось детской забавой сейчас, когда от меня требовалось такое простое движение.
Я поднял руку и опустил, перешагнув через адскую бездну, и, когда моя ладонь коснулась ее, я второй раз за последнее время почувствовал, что тону. Но если в первый раз меня захватил поток эмоций от полного зала разъяренных аборигенов, то сейчас куда больше выплескивалось из одной-единственной неподвижной девушки, которая не решалась даже поднять взгляд.
Решилась. Вскинула ресницы, и в ее глазах я увидел коридор, по которому мог пройти до конца и вернуться. Но еще я увидел отражение своих глаз, а в нем – тесную комнатку, в которой, окруженный горящими свечами, мой двойник разбрасывал по постели лепестки роз.
Отвращение – мое собственное отвращение! – перевесило все остальные чувства, и рука двойника с очередной порцией лепестков, остановилась. Лицо его исказилось страхом. «Ты не сумеешь», – прошептал он.
Еще как сумею.
Заминка вышла секундной, Вероника все продолжала смотреть на меня, только теперь к исходящим от нее волнам добавилась зарождающаяся злость. А я с грохотом захлопнул дверь в тайную комнату и в кои-то веки встал под огонь сам. Огонь опалил мне лицо.
– Думаешь, у меня получается? – Я осторожно погладил ее пальцы.
Удивление. Сполохи злости вся ярче. О, как же беснуется мой двойник! Столько питательной еды пропадает даром.
– Что получается? – Забавно. Девушка, которую я держу за руку, которая стоит напротив меня на расстоянии поцелуя, пытается сделать вид, что зашла сюда случайно, и рука вовсе не ее. Но я не позволил себе наслаждаться этим. Бетонная стена обрушилась перед вскрикнувшим двойником. А я, сжав средний палец Вероники, с неожиданной ловкостью заломил его.
– Тестостерон вырабатывать! – заорал я, склонившись над скорчившейся Вероникой. – Пока время есть, покажешь пару упражнений? Хочу шесть кубиков пресса и огромные бицепсы, чтобы ты могла мною гордиться!
Надо было ожидать, что захватом пальца Веронику Альтомирано не обезвредишь. Сначала я увидел движение, потом ощутил, как губы размазываются по зубам. Палец выскочил из кулака, и я получил еще один удар под дых. Медленно осел на пол вдоль стены.
– Николас Риверос, – вздохнула Вероника. – Я тебя поздравляю. Убить такой момент…
Она вышла с балкона, и я, с трудом поднявшись, ступил следом. Стоял, провожая взглядом ее, идущую по коридору. Через пару десятков метров коридор поворачивал, и Вероника остановилась, повернулась ко мне.
– Тебе только страх не дает жить, – крикнула она. – Когда-нибудь ты научишься его побеждать, и, наверное, дар проснется.
– Я не испугался. – Шагнул к ней – не чтобы приблизиться, а чтобы показать серьезность произносимых слов. – Я просто не нуждаюсь в моментах. Не хочу ни подачек, ни прощаний, и уж тем более наслаждаться этим ты меня не заставишь. Если та крошечная искра чего-нибудь да стоит, ты, мать твою так, будешь моей женой, а на меньшее я не согласен. И наш первый поцелуй будет у алтаря и не раньше. А до тех пор я уж постараюсь научиться сам испытывать чувства.
Теперь ее лицо для меня стало закрытой книгой. Как же мне хотелось выпустить двойника на волю! Он-то в миг поймет, что к чему. Но я стоял перед Вероникой – обычный человек – и у меня не было сил проникнуть в ее душу.
– Ты дурак, Николас, – вздохнула Вероника. Дверь в ее душу снова приоткрылась, но лишь для того, чтобы выпустить наружу легкий сквозняк. – Неужели все, что нас окружает, хоть чуть-чуть похоже на романтическую сказку?
– Нет, – вынужден был признать я. – Это постапокалипсис, и мы – его всадники. Те, которые вернут миру солнце.
Грустная усмешка. Вероника покачала головой.
– Ну да… Продолжай так думать.
Она скрылась за поворотом, а я все стоял, слушая, как где-то далеко бьется в истерике мой эмоциональный двойник.. А может, я не прав? Может, не стоило его запирать? Может, он – скорее дар, чем проклятие?
Рядом со мной кто-то появился, и я, покосившись, увидел Джеронимо.
– Николас! – торжественно начал он. – Ты только что сделал предложение моей сестре.
– Да? – озадачился я. – Это так прозвучало?
– Я за тебя! – Джеронимо похлопал меня по плечу и потряс средним пальцем в том направлении, куда ушла Вероника. – Вот она нам все обломает! Мы еще вернемся к этому разговору. А теперь пошли, надо отбить имущество.
Джеронимо ориентировался в коридорах и переходах так, будто всю жизнь здесь прожил. Когда я поинтересовался источником такого умения, он сказал, что видел схему метро на стене лаборатории.
– У меня фотографическая память, – пояснил Джеронимо. – Но некоторые фотографии нужно иметь отдельно от головы, иначе они ее забивают, если ты понимаешь, о чем я.
Мы прошли в очередной коридор, над входом в который висела надпись: «Козармы». Ниже какой-то шутник, вероятно, из умников, приписал: «Cause army».
– А в этом что-то есть, – походя бросил Джеронимо. – Но мы здесь за другим.
Коридор оказался широким, и двери украшали его с двух сторон. Совершенно одинаковые двери, даже без номеров. Но Джеронимо вышагивал уверенно, и я понял, что мы идем на все усиливающийся нежный звук тамбурина.
Наконец, коридор уперся в средних размеров зал. Здесь в беспорядке стояли длинные скамьи и такие же длинные столы. Видимо, тут солдаты принимали пищу. Но сейчас им было не до еды.
Не меньше полусотни мужиков склонились над чем-то, что поглотило их внимание без остатка. Они толкали друг друга, матерились, передавали что-то из рук в руки. Иногда слышался смех, иногда – восторженные возгласы.
Несколько девушек со скучающими лицами бродили взад-вперед. То и дело подходили к блюду с Чупа-Чупсами на одном из столов и, взяв конфетку, продолжали гулять.
– Веронике бы здесь понравилось, – усмехнулся Джеронимо.
Командир с равнодушным видом ходил поодаль. Заметив нас, приветственно поднял руку, и мы поспешили к нему. Пришлось обогнуть кучу-малу, и за ней я увидел того самого солдата, который обыскивал Джеронимо. Солдат оказался верен слову: он сидел в серой гражданской одежде и самозабвенно играл на тамбурине. Кажется, у него даже получалось.
– Ну что, уже собрались? – спросил командир, когда мы остановились напротив него.
– Да, пора, – кивнул Джеронимо. – Спасибо за гостеприимство и все такое, но долг зовет.
Командир сурово сдвинул брови – показал, что долг он очень хорошо понимает.
– Ясно. Можете пока отдохнуть, а мы подготовимся. Наши подрывники рассчитали, что нужно заложить два заряда, которые сработают один за другим. Первый пробьет вам дыру на поверхность, а другой обвалит все за вами.
– И сколько времени уйдет? – спросил я.
– Часа два, может, три. Если поезд заведется, конечно. Иначе придется ехать на дрезине, но на путях могут быть триффиды… Тогда – сутки и больше.
– Чем скорее – тем лучше, – подытожил Джеронимо. – У нас тут начался слишком серьезный конфликт, и его нужно как можно скорее чем-нибудь разбавить. Кстати, могу я получить свое имущество? – Он указал на увлеченную толпу.
Командир свистнул и пощелкал пальцами. Как ни удивительно, все солдаты тут же подскочили, уставившись на него.
– Вернуть пацану игрушку, – распорядился командир.
– Но, сэр, – попытался возразить один, – там только незапароленной порнухи четыре терабайта! Мы половины не посмотрели!
Командир грозно откашлялся, и солдат, понурясь, протянул смартфон Джеронимо.
– И зачем тебе столько порнухи? – тихо спросил я, когда мы покидали «Козармы».
– Невежественная солдатня! – фыркнул Джеронимо. – Это – искусство!
***
Говорят, чем больше эмоций ты испытал, чем сильнее изменился внутренне в каком бы то ни было месте, тем сложнее его покидать. Ниточки чувств тянутся от сердца к каждому закоулку, каждый шаг будит воспоминания.
Мы пробыли в метро всего ничего, но – я надеюсь, что могу высказаться за всех – метро нас сблизило. И сейчас, когда приближался час расставания, мы грелись лишь той мыслью, что уходим все трое. Я украдкой смотрел в глаза Веронике и видел там отражение именно этой мысли. Она же плясала в сумасшедших глазах Джеронимо, и для того, чтобы почувствовать ее, мне не требовалась помощь эмоционального двойника.
Я вновь и вновь возвращался памятью к последнему разговору с Вероникой, повторял про себя сказанные и несказанные слова и задавался единственным вопросом: что это за чувство, что так внезапно толкнуло нас навстречу друг другу? Ответа не было. Но я твердо знал одно: не хочу с ней расставаться, впрочем, так же, как не хочу расставаться с Джеронимо. А вот есть ли между этими нежеланиями какая-нибудь связь?..
Покинув «Козармы», почти сразу наткнулись на Черноволосого. Старец любезно объяснил нам, что Совет не станет чинить препятствий. Я поинтересовался, в чем, в принципе, была причина недовольства, и мне объяснили, казалось бы, очевидное.
– Покойники, – вздохнул Черноволосый. – Триффиды пожирали наших мертвецов. Теперь, видимо, придется долбить могилы. Почва тут каменистая…
– А не надо было нас провоцировать! – буркнул Джеронимо. – Особенно меня.
– Друзья Педро Амарильо возмущаются больше всех, – сообщил Черноволосый.
– Да, – кивнул я. – Видел статью в газете.
– Смотрите на все с позитивной стороны, – предложил Джеронимо. – Какашки они теперь будут поглощать с утроенной энергией, а воздух… Теперь, гуляя по поверхности, люди будут говорить: «Эй! Пойдемте в Красноярск, подышим свежим воздухом!» – и спускаться к вам. Кстати, я бы на вашем месте сделал вытяжку. Там, в лаборатории, набросал чертежик. Столько чистого кислорода вредно для здоровья. Поделитесь с миром! Может, когда-нибудь так восстановится атмосфера.
Черноволосый кивал, шагая рядом, и я видел, что это – не просто жест, он действительно прислушивается и запоминает.
– Можно будет снять запрет на рождаемость, – заметил он.
– Это как? – удивился я.
Оказалось, что умники весьма точно, хотя и с запасом рассчитали, сколько чистого воздуха производит оранжерея, и рекомендовали совету ограничивать население.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.