Текст книги "Музыкальные вечера в Дахау"

«Изображение больших каникул» (Imagesdes Grandes Vacances) – именно так назвал свой фотоальбом, посвященный почти пятилетнему пребыванию в немецких лагерях, бывший французский военнопленный Франсис Амбриер. Для большинства западных военнопленных пребывание в плену оказалось именно такими «каникулами», куда более безопасными, чем пребывание на фронте, что подтверждает соответствующая статистика.

Когда в этот «маленький рай» привозили советских «недочеловеков», западные пленные испытывали настоящий шок. Кто бы мог подумать, что столь «цивилизованные и благородные немцы» могут так поступать с людьми?

Из показаний, данных французом Полем Розеном на Нюрнбергском трибунале: «Я не могу рассказывать здесь обо всех этих несчастных русских, выживших в Раве-Русской, не испросив разрешения Трибунала воспроизвести здесь страшное зрелище, представшее перед всеми нами, французами, которые находились осенью – зимой 1942 г. в концентрационном лагере в Германии, обо всем, что мы увидели, когда стали прибывать первые партии русских пленных. Что касается меня, то я присутствовал при этом зрелище однажды в воскресенье; все это казалось мне неправдоподобным. Русские шли в колонне по пять человек, держась за руки, так как никто из них не в состоянии был передвигаться самостоятельно. Они были очень похожи на бродячие скелеты.

Мы видели много фотографий концентрационных лагерей и лагерей смерти, наши несчастные русские товарищи были в таком же положении с 1941 г. Их лица были даже не желтыми, а зелеными, у них не было сил двигаться, они падали на ходу целыми рядами. Немцы бросались на них, били прикладами винтовок, избивали кнутом. При виде всего этого французы начали кричать, и немцы заставили нас возвратиться в бараки. В лагере русских тотчас же распространился тиф, из 10 тысяч прибывших в ноябре к началу февраля осталось 2500.

Русские военнопленные, не будучи мертвыми, были брошены в общую могилу. Мертвых и умирающих собирали между бараками и бросали в тележки. Первые дни мы еще видели трупы в тележках, но так как германскому коменданту было не очень приятно видеть, как французские солдаты приветствовали своих павших русских товарищей, впоследствии трупы прикрыли брезентом».

Высокой смертностью среди русских заключенных поражены были не только содержавшиеся в тепличных условиях военнопленные европейских стран. Даже узники Освенцима, Дахау и Маутхаузена приходили в ужас, увидев обращение нацистов с советскими пленными. Испанец Франсуа Буа рассказал о не менее чудовищной картине: «…как только военнопленные вошли в лагерь, стало ясно, что они находятся в ужасном состоянии. Они даже ничего не могли понять. Они были так обессилены, что не держались на ногах. Их тогда поместили в бараки по 1600 человек в каждом. Следует отметить, что эти бараки имели 7 м в ширину и 50 м в длину. У них была отобрана почти вся одежда, которой у них и без этого было очень мало. Им разрешили сохранить только брюки и рубаху, а дело было в ноябре. В Маутхаузене в это время было 10 градусов мороза. По прибытии оказалось, что 24 человека из них умерло, когда они шли 4 км, отделявшие лагерь Маутхаузен от станции… Через несколько недель они были совершенно без сил, и тогда к ним стали применять систему истребления. Их заставляли работать в самых ужасных условиях, избивали, били палками, над ними издевались. Через три месяца из 7000 русских военнопленных осталось в живых только 30».

Какой гигантский рывок за период между двумя мировыми войнами совершила Германия от некого подобия соблюдения международных соглашений о военнопленных до полного и наглого игнорирования любых законов! Стремительный «прогресс», достигнутый нацистами всего за два десятилетия в области порабощения и умерщвления десятков миллионов людей, стал самой большой опасностью для жизни людей на планете за все время существования человечества.

Правительству Николая Романова, а затем и буржуазному Временному правительству, лидерам буржуазных и мелкобуржуазных политических партий и общественных организаций страны была хорошо известна трагическая судьба пленных солдат и офицеров русской армии, но все они не предпринимали никаких реальных мер для ее изменения. Видный деятель французского и международного рабочего движения Жак Дюкло, в те годы французский военнопленный Мешедского лагеря в Вестфалии, спустя десятилетия писал: «К пленным в лагере относились по-разному: к американцам – очень хорошо, к англичанам – средне, французов причисляли к категории ниже средней. Что же касается итальянцев, то к ним относились отвратительно. Но еще хуже обращались с русскими военнопленными». Около 2 млн русских военнопленных практически оказались брошенными правительством царской России на произвол судьбы.

27 апреля 1918 г. было опубликовано решение Совета Народных Комиссаров, подписанное Лениным, об учреждении Центральной Коллегии по делам пленных и беженцев, сокращенно именовавшейся Центроплен. В мае 1918 г. Ленин подписал постановление Совнаркома, касавшееся Общества Красного Креста. «Главная задача Русского Красного Креста есть помощь военнопленным», – говорилось в постановлении.

В тревожные июльские дни 1918 г. в Москве проходил V Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, который принял уникальный документ. «Пятый съезд Советов, – говорилось в нем, – шлет горячий привет нашим пленным, томящимся на чужбине, и с нетерпением ждет возвращения братьев-солдат. Пятый съезд Советов считает совершенно неотложной задачей организацию всесторонней помощи нашим пленным. Советская Россия обязана при самых трудных условиях сделать все возможное для обеспечения братьев-военнопленных. Съезд постановляет послать уполномоченному РСФСР в Германии двадцать пять миллионов рублей специально для организации на месте помощи нашим братьям, еще находящимся в плену на чужбине».

В. И. Ленин, выражая волю съезда, телеграфировал комиссару станции Орша Д. Е. Иващенко: «Благодарю за пропуск 36 вагонов в Германию: это для наших бедствующих военнопленных. Прошу опровергать все гнусные клеветы и помнить, что мы должны помогать нашим военнопленным изо всех сил» (Бродский Е. А. Забвению не подлежит).

После подписания мирного договора в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. солдаты бывшей царской армии больше не стали считаться представителями вражеской державы. Любопытно, что часть из них во время революционных событий в Баварии (1918–1919) даже воевала на стороне баварской Красной Армии. И только в июне 1921 г. наконец была проведена последняя репатриация русских солдат.

На смену русским военнопленным в 1918–1919 гг. в эти же лагеря стали прибывать немецкие солдаты, находившиеся в русском плену. Пока по всей стране шел процесс демобилизации, за бывшими пленными надзирали не только военные, но и гражданские лица, ставившие задачу вдохнуть в этих людей, потерявших всякие ориентиры, веру в новую Германию.

19 августа 1919 г. в военный лагерь Лехфельд в качестве «доверенного лица» был направлен выпускник курсов рейхсвера Адольф Гитлер. Вскоре после этого его фамилия появилась под номером 17 в одном из списков личного состава так называемой команды по проверке лагеря Лехфельд: «Пех. Гитлер Адольф, 2-й пех. полк, ликвидационный отдел».

При лагере Лехфельд было постоянное представительство «информационной службы» капитана Карла Майра, который сыграл важную роль в «сотворении» Гитлера. Все, кто слушал Гитлера, хвалили его, называя «превосходным и страстным докладчиком», «выдающимся и темпераментным оратором» с «удивительным гортанным голосом», «с бледным худощавым лицом, не по-уставному свисающей на лоб прядью волос, коротко подстриженными усами и большими светло-голубыми глазами, в которых горел холодный огонь фанатизма». Именно на этот период ссылается сам Гитлер в «Майн Кампф», когда пишет: «Да, я мог говорить». Он имел в виду не способность формулировать свои мысли и выражать их в словах – он делал это бесчисленное количество раз в нескончаемых монологах со времен юности. Это означало: он был способен увлекать за собой аудиторию, что окажет огромное влияние на его собственную судьбу и на будущее Германии.

Будущий министр финансов Третьего рейха Людвиг Шверин фон Крозиг так оценил ораторское искусство Гитлера: «Нельзя было не выразить восхищение качествами, позволяющими этому человеку искусно руководить всеми дискуссиями, – его безупречной памятью, дающей возможность с точностью отвечать на любые вопросы; ясностью его ума, благодаря которому он смог свести самый сложный вопрос к простой – иногда даже слишком простой – формуле; искусством делать выводы и, наконец, умением подойти к хорошо известной проблеме с новой точки зрения».

Историк К. А. фон Мюллер пишет, как он заметил группу, «зачарованно слушающую человека, стоящего в центре. У него был необычайно резкий голос, и он обращался к ним с нарастающей страстностью. У меня было странное ощущение, что слушателей волновало то, что он говорил, и в свою очередь именно это волнение подстегивало его речь. Я увидел бледное худое лицо, окаймленное штатской челкой, короткие усики и поразительно большие, фанатично холодные бледно-голубые глаза». Когда же Мюллер указал на него своему школьному другу капитану Майру, тот заметил: «А, это Гитлер из полка Листа».

Капитан Майр быстро распознал пропагандистские способности капрала Гитлера. В июле 1919 г. отдел Майра составил для баварского военного министерства список «контактов» в различных воинских частях. В этом конфиденциальном документе значился некий Гитлер Адольф. Майр считал Гитлера прекрасно подготовленным к любому бою на идеологическом фронте. Постепенно капрал сделался просто незаменимым, и капитан оставил свой командный тон, обращаясь теперь к нему в письмах с вежливой формулой: «Уважаемый господин Гитлер!» Выдвиженец Майра стал часто бывать в военном министерстве и считался «политическим сотрудником» отдела. Однажды в лагере Лехфельд возникла опасность солдатского бунта, офицеры теряли контроль над ситуацией. Туда сразу направился Гитлер и восстановил порядок.

23 августа 1919 г. другой «контактный человек», Лоренц Франк, докладывал по инстанции: «Гитлер как личность просто рожден для демагогии, необычайно притягательной манерой держаться и своим фанатизмом он без труда заставил митингующих прислушаться к себе».

Выступая перед немецкими солдатами, вернувшимися из плена и считающими себя обманутыми во всем, Гитлер безудержно обличал «версальский позор» и пагубность интернационализма – все это растолковывалось и обосновывалось закулисными махинациями некоего «всемирного еврейско-марксистского заговора».

Отчеты о работе Гитлера в Лехфельде подтверждают: он действительно обладал ораторским даром и умел увлечь аудиторию. Сам Гитлер пишет об этом, не скрывая радости: «Из меня вышел оратор. Я испытал настоящее счастье. Теперь исполнилась моя мечта, я мог делать полезное дело, и где же – в армии! Мне, безусловно, удалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячи слушателей моих. Я пропитал свой полк национальным духом, и именно на этих путях мы восстановили воинскую дисциплину». В дальнейшем он напишет: «Я иду по пути, указанному провидением, с уверенностью лунатика». А на митинге в Карлсруэ заявит: «Я преисполнен заботы о своем народе и руководствуюсь необходимостью защитить его честь, с тем чтобы вернуть ему достойное положение в мире. И если из-за моих действий мой народ будет испытывать печаль и страдания, я буду просить Всевышнего наказать меня».

Другим достойным внимания фактом является то, что именно во время своего пребывания в Лехфельде Гитлер впервые начинает атаковать евреев. Комендант лагеря в Лехфельде писал в управление округом: «А теперь о том, что касается прекрасной, ясной и темпераментной лекции капрала Гитлера о капитализме, который в этой связи коснулся еврейского вопроса. Несмотря на то что еврейская проблема была представлена Гитлером очень хорошо и он особо подчеркнул германскую позицию, все же такого рода дискуссии легко могут дать евреям повод навесить на эти лекции ярлык антисемитской пропаганды».

То, что к тому времени Гитлер стал считаться авторитетом по антисемитским вопросам, документально зафиксировано небольшим письмом капитана Майра от 10 сентября 1919 г. В этом письме он просит Гитлера ответить на вопрос, заданный ему другим пропагандистом, его подчиненным Адольфом Гемлихом. Вопрос был такой: «Каково отношение к евреям со стороны социал-демократического правительства? Подразумеваются ли в пункте «о равных правах» также и евреи, несмотря на то, что они составляют угрозу национальному характеру народа?» Майр просит Гитлера ответить вместо него, причем обращается к своему подчиненному капралу: «Sehr verehrter Herr Hitler». Обычно это переводят как «дорогой мистер Гитлер». Но тон немецкого выражения в действительности более почтителен, дословно оно переводится как «высокочтимый господин Гитлер». Немецкий ученый Иоахим Фест замечает, что «такое обращение капитана к капралу выглядит странно», а Вернер Мазер, известный немецкий историк, пишет, что это обращение «необычайно уважительное».

Еврейский вопрос трактовался Гитлером с известной долей осторожности, но он обсуждал его с особо пылкой страстью. Вероятно, именно поэтому капитан Майр и передал ему письмо еще одного бывшего «доверенного лица» – военного коменданта Мюнхена Адольфа Гемлиха, посвященное опасности иудаизма, предложив написать ответ.

Ответ Гитлера документально подтверждает, что к тому времени в его уме уже утвердилась структура, которая в том, что касается евреев, останется основой, «гранитным фундаментом» его идеологии до последних дней жизни. Здесь и чуждость еврейского народа, и опасность, которую он несет. Здесь же он пишет, что евреи – это раса, а не религия; здесь также можно найти утверждение о том, что в итоге целью борьбы с евреями должна быть их полная «ликвидация», что бы этот термин ни значил для Гитлера в 1919 г.

Гитлер считал, что антисемитизм, претендующий на то, чтобы стать политическим движением, должен основываться на «знании фактов». «А факты таковы: в первую очередь еврейство – это раса, а не религиозное товарищество. Путём тысячелетнего кровосмешения, часто происходящего в самом узком кругу, еврей в общем острее сохранил свою расу и своё своеобразие, нежели многие из народов, среди которых он живёт. И результат этого – тот факт, что между нами живёт не немецкая, чужая раса, не желающая, да и не могущая пожертвовать своими расовыми своеобразиями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений, и всё же политически обладающая всеми правами, как мы сами. И если уж чувство еврея занято только материальным, то тем более его мысли и стремления. Всё, что побуждает людей стремиться ввысь, будь то религия, социализм и демократия, для него это всё только средство для достижения цели – удовлетворения жажды денег и власти. Его деяния оборачиваются по своим последствиям расовым туберкулёзом народов.

И отсюда следует такой вывод: антисемитизм по чисто эмоциональным причинам будет находить своё конечное выражение в форме погромов (!). Но антисемитизм разума должен вести к планомерному законному одолению и устранению еврейских привилегий. Но конечной его целью должно быть безвозвратное удаление евреев вообще. То и другое способно совершить лишь правительство национальной силы, а никак не правительство национального бессилия».

Этот первый политический документ Гитлера, датируемый 16 сентября 1919 г., сыграет в будущем большую роль, поскольку в нем он подробно излагает свои взгляды по еврейскому вопросу. Неприязнь все растущей части населения к евреям, пишет Гитлер, основана не только на трезвом анализе их вредоносной деятельности, но и на личных ощущениях. Вот почему антисемитизм легко приобретает характер эмоциональный, что является ошибкой. В качестве политического движения он не может и не должен быть продиктован чувствами, но должен отталкиваться от фактов; и первый из них тот, что важна нация, а не религия.

Таким образом, ответ на письмо Гем лиха является первым достоверным свидетельством патологического антисемитизма Гитлера, рационально объясняемого национальной необходимостью и опасностью «всемирного еврейско-марксистского заговора». Ненависть Гитлера к марксизму в 1941 г. выльется в один из самых засекреченных и бесчеловечных приказов, названный впоследствии «приказом о комиссарах».

Гитлер быстро стал звездой партийных митингов, а уж перекричать более осторожных говорунов в пивных ему вообще не составляло труда. В январе 1920 г. ДАП (Немецкая рабочая партия), состоящая из 64 человек, избрала Гитлера своим главным пропагандистом и утвердила подготовленную им новую программу. Позже ДАП изменила название и стала именоваться Национал-социалистической германской рабочей партией – НС ДАП.

К тому времени Майр ушел в отставку, а его место занял курносый, маленького роста человек с багровым лицом, выдававшим необузданные страсти и нерастраченную энергию хозяина. Это был капитан Эрнст Рём. Именно он, больше чем кто-либо другой, ответствен за «выпуск» Гитлера, уже уволенного из армии, в сферы большой политики. По натуре Рём представлял собой странный симбиоз военного реформатора и пройдохи из баварской глубинки. Заговорщик, гомосексуалист, грубый, неотесанный солдафон, Рём считался среди своих товарищей честным парнем, к тому же по-настоящему смелым и крепким духом. В июле 1921 г. Адольф Гитлер был избран председателем НС ДАП, и Эрнст Рём для себя решил: с Гитлером он придет к власти.

Пока австрийский агитатор Гитлер бегал по мюнхенским пивным, настраивая мелких бюргеров, недовольных инфляцией, против «ноябрьских преступников» (ноябрьская революция 1918 г. привела к установлению в Германии парламентской демократии, известной под названием Веймарской республики), Рём сформировал мобильный отряд, призванный оберегать оратора. Командир 19-й минометной роты капитан Шрек выделил ему своих солдат, готовых изувечить любого, кто осмелится посягнуть на «порядок» нацистских сборищ. Так появилась на свет вооруженная организация, которая сначала имела вид физкультурно-спортивной секции, а в итоге обратилась в штурмовые отряды (штурмабтайлунг), сокращенно С А, без которых немыслима история всего нацистского движения.

Излагая идеи национал-социализма в главном автобиографичном труде «Майн Кампф», Гитлер вспоминал свои первые шаги на пропагандистском поприще в Лехфельде: «Почти всегда в течение этих лет мне приходилось выступать на собраниях перед людьми, которые верили в идеалы, прямо противоположные моим, и которые стремились к тому, что было прямо противоположно моим верованиям. Передо мной – две-три тысячи человек; в моем распоряжении – только два часа; и вот в течение этих двух часов я должен переубедить эту массу людей! Шаг за шагом я выбивал из-под их ног фундамент старых верований, шаг за шагом преодолевал я их внутреннее сопротивление, постепенно переубеждал их и в конце концов переводил их на почву нашего нового мировоззрения. В течение короткого времени я тогда изучил новое искусство: брать быка за рога, заранее предугадать возражения противника и разбить их уже в ходе своей собственной речи. Мне не трудно было убедиться тогда, что дискуссионные ораторы противного лагеря обыкновенно выступают с определенным «репертуаром», повторяя одни и те же аргументы, явно выработанные, так сказать, в централизованном порядке. Так оно и было, конечно, на деле. На этих примерах я еще раз убеждался в том, с какой невероятной дисциплинированностью противник проводит свою пропаганду. И я еще и теперь горжусь тем, что мне удалось найти средства не только обезвредить эту пропаганду, но и повернуть оружие врага против него самого. Два года спустя я овладел этим искусством виртуозно».

Очевидно, что именно в месяцы пребывания Гитлера в Лехфельде в 1919 г. в его жизни произошли большие перемены. Себастьян Хаффнер называет это время «необъяснимым белым пятном». Конрад Хайден пишет, что «в эти месяцы Гитлер преобразился», и гадает о «загадочных обстоятельствах, преобразивших его». Джон Лукач считает так же: «1919 год – важнейшая веха или, точнее, поворотный пункт всей жизни Гитлера». Ян Кершоу утверждает, что, «если бы капитан Майр не охотился за талантами, мы, возможно, никогда не услышали бы о Гитлере». «Этот мюнхенский период дал Гитлеру ключ от входа в политику», – подтверждает Иоахим Фест. В конце концов, есть и признание самого Гитлера. В 1941 г. в одной из бесед, невольно противореча неоднократным ложным утверждениям в «Майн Кампф», он проговаривается: «Моя программа была создана в 1919 году». Под «программой» он подразумевал не партийную программу НСДАП, та была написана в 1920-м, он имел в виду основу собственного мышления, свою идеологию.

Стажировку в Лехфельде проходил и другой известный всему миру специалист по «окончательному решению еврейского вопроса» – оберштурмбанфюрер СС Адольф Эйхман. В гестапо Эйхман находился на привилегированном положении, часто получая приказы от самого Гиммлера, минуя непосредственных начальников Мюллера и Кальтенбруннера. В августе 1944 г. Эйхман представил Гиммлеру доклад, в котором он сообщает, что подразделения СС, полиции, айн-затцгруппы и зондеркоманды уничтожили 4 млн евреев.

В юные годы Эйхман был членом общества христианской молодежи. До 4-го класса ходил в начальную школу, в которой ранее учился и Гитлер. В период его учебы в школе многие считали, что Адольф Эйхман еврей. Связано было это с его внешностью. Его так и называли в школе – «еврей». Однако еврейские корни у него отсутствовали. Он был маленького роста, имел характерный нос, темные волосы. Возможно, это и стало одной из предпосылок для выбора деятельности, которую впоследствии вел Адольф Эйхман.

В 1945 г. после поражения Германии Эйхман сумел скрыться от разыскивавших его спецслужб союзников: он воспользовался так называемой крысиной тропой. С помощью монахов-францисканцев оформил себе аргентинский паспорт на имя Рикардо Клемента и в 1950 г. переехал в Аргентину. 11 мая 1960 г. прямо на улице Буэнос-Айреса Эйхман был схвачен группой израильских агентов «Моссад». Лично задержание Эйхмана осуществил Питер Малкин, известный впоследствии как «агент семь сорок» и «человек, который поймал Эйхмана». 20 мая врач-анестезиолог Иона Элиан сделал Эйхману укол транквилизатора, после чего тот был вывезен в Израиль в качестве заболевшего члена экипажа на самолёте «Эль Аль», который прилетел в Буэнос-Айрес на празднование 150-летия независимости Аргентины. 15 декабря 1961 г. Эйхману зачитали смертный приговор, признав его виновным в преступлениях против еврейского народа, против человечности и военным преступником. Эйхман был повешен в ночь с 31 мая на 1 июня 1962 г. в тюрьме города Рамле. Приговор привёл в исполнение старший надзиратель тюрьмы Шалом Нагар. После повешения тело Эйхмана было сожжено, а пепел развеян над Средиземным морем за пределами территориальных вод Израиля.

Из протокола допроса Адольфа Эйхмана, проведенного в Израиле в 1960 г. капитаном израильской полиции Лессом (генеральный прокурор Израиля поручил ему допрашивать Эйхмана, виновного в смерти миллионов евреев, в том числе в смерти отца капитана и шести его родственников): «Лехфельд был лагерем и СА и СС?» Эйхман: «Так точно! В Лехфельде располагался полный батальон СС, три роты; это, пожалуй, больше 500 человек. А от СА еще гораздо больше. Там занимались строевой подготовкой, в основном – пехота и саперы. Саперы обучались как штурмовая группа. Отбирал туда исключительно врач; крепких парней брали в штурмовой отряд, остальных – в пехоту. Я служил в штурмовой группе, так как в то время был покрепче, чем сегодня. В основном нас обучали уличному бою. У меня был более или менее приличный почерк, и вскоре меня назначили ротным старшиной, фельдфебелем, и велели вести учет, ротную канцелярию. Во время подготовки к партийному съезду, кроме военного обучения, мы целыми днями маршировали колонной по 12 человек в шеренге. Потом, это, наверное, было в октябре 33-го, я получил приказ явиться в город Пассау к штурмбанфюреру фон Пихлю; он был в те времена начальником штаба связи рейхсфюрера СС в Пассау. После Рождества 1934 г. штаб этот упразднили, и все мы отправились маршем в Дахау. Я к тому времени дослужился до первой звездочки в петлице, т. е. стал унтер-шарфюрером, унтер-офицером.

Об играх в штурмовые группы, как в Лехфельде, здесь и речи не было. Все происходило по правилам военной дисциплины. Я оставался там до сентября 1934 г. Незадолго до того я узнал, что в службу безопасности рейхсфюрера будут набирать людей, которые уже служили. У нас это часто обсуждалось, потому что суровая жизнь в воинской части многих не устраивала. Мне это было безразлично, меня не устраивало только однообразие службы. Все время одно и то же. О том, как мало значили для меня суровые условия, говорит один пример, который я потом часто приводил моим подчиненным офицерам и унтер-офицерам. Дело было еще в Лехфельде, обычная муштра, как обычно, нам приказывали ползать по-пластунски: в камышах, по щебенке; потом это запретили. Уже после первых таких занятий люди обращались в санчасть, чтобы им дали освобождение. Я считал, что с нами поступают несправедливо, но, сжав зубы, ползал и ползал, ободрал себе все локти, а на перевязку не пошел. После обеда опять звучало: «По-пластунски!», и моя самодельная повязка тут же слетела. Коротко и ясно – кожа на обоих локтях была содрана. А я упрямился. Меня заметили, и я получил повышение. Так что не тяготы военной службы в Лехфельде и Дахау побудили меня задуматься: как отсюда убраться? Просто убийственное однообразие. И когда я услышал, что в службу безопасности рейхсфюрера СС будут набирать людей, я подумал, что это очень приличная возможность».

В 1939 г. правительство Германии провело перепись населения страны. В процессе переписи собирались сведения о возрасте, поле, месте проживания, профессии, вероисповедании и семейном положении каждого человека и – впервые – о расе, которую определяли по предкам до второго колена. Позднее эта информация была помещена тысячами служащих на перфокарты.

Перфокарты сортировала и обсчитывала машина Холлерита, предшественник современного компьютера. Машина была изобретена в 1884 г. американским инженером немецкого происхождения Германом Холлеритом. В конце 1800-х и начале 1900-х гг. она использовалась правительствами США и большинства европейских стран для обработки сведений переписи. Машины Холлерита, использованные немцами, были разработаны немецким отделением американской компании, позже известной как IBM.

Используя сведения переписи 1939 г., Адольф Эйхман составил «Еврейский реестр», содержащий подробную информацию обо всем еврейском населении Германии. «Реестр» также включал имена евреев из Австрии и Судетской области Западной Чехословакии, которая была оккупирована немецкими войсками в 1938–1939 гг. и стала частью Третьего рейха. Расовая идеология и политика нацистов не ограничивалась пределами Германии. Технологии и информация, которые при других обстоятельствах принесли бы пользу человечеству, при нацистском режиме помогали искать и уничтожать жертв.

Говоря о Лехфельде, нельзя не упомянуть имя известного немецкого авиаконструктора и промышленника Вилли Мессершмитта, на заводах которого в годы войны работали сотни тысяч заключенных. Фирма «Мессершмитт» активно сотрудничала с СС, в чьем ведении находились концлагеря. Самый крупный индустриальный комплекс был развернут вокруг лагеря Маутхаузен. Ему подчинялся целый ряд лагерей, разбросанных по всей территории бывшей Австрии. Маутхаузен первоначально был создан в апреле 1938 г. как филиал Дахау. С марта 1939 г. – самостоятельный лагерь. Из 335 тысяч узников этого лагеря погибло свыше 122 тысяч.

Утратив на советско-германском фронте превосходство в воздухе, немцы начали более интенсивно развертывать работы над реактивными самолетами. Разработанный фирмой Мессершмитта турбореактивный истребитель и бомбардировщик Ме-262 в 1944 г. стал первым в мире серийным реактивным самолётом и первым в мире реактивным самолётом, участвовавшим в боевых действиях. Кроме того, истребитель-перехватчик с жидкостным ракетным двигателем Me-163 в 1941 г. впервые в мире во время испытаний перешагнул рубеж 1000 км/ч. «Мессершмитт Ме-262» Schwalbe («Ласточка») – самый знаменитый немецкий реактивный истребитель, бомбардировщик и самолёт-разведчик времён Второй мировой войны. 25 марта 1942 г. он совершил свой первый полёт с реактивными двигателями. Созданный и прошедший испытания реактивный Ме-262 превосходил по скорости все другие истребители тех лет. Это позволило командующему гитлеровской истребительной авиацией генералу Адольфу Голланду заявить, что Ме-262 – «единственный шанс организовать реальное сопротивление противнику».

Мессершмитт внес в конструкцию Ме-262 заметные изменения. Новые крылья увеличенной площади вмещали больше топлива, расчетная дальность полета возросла до 11,5 тыс. км. Но самолет стал тяжелее и уже не мог взлетать с короткой полосы заводского аэродрома при полной загрузке. Пришлось его перевозить на юг от Аугсбурга, на аэродром в Лехфельд. Со взлетной полосы аэродрома в Лехфельде Ме-262 совершил 10-часовой полет над Южной Германией и Австрией, покрыв расстояние в 4,5 тыс. км. Для разработчиков было очень важно показать способность разведчика Ме-262 летать на дальние расстояния.

Когда на аэродром Лехфельда с самой длинной бетонной полосой привезли четвертый опытный реактивный самолет, Вилли Мессершмитт предложил провести летное испытание летчику Вольфгангу Шпате, отозванному с фронта. Он взлетел 17 апреля 1943 г. и, вернувшись на аэродром, захлебывался от восторга. «Это наше спасение в защите рейха!» – повторял он снова и снова. Воздушный ас тут же позвонил командующему истребительной авиацией генералу Голланду и красочно описал ему, чем отличается истребитель с поршневым мотором и воздушным винтом от реактивного. Он посоветовал своему начальнику прилететь сюда, в Лехфельд, и самому полетать на этом чуде.

Генерал-лейтенант Адольф Голланд прилетел на аэродром в Лехфельд 22 мая 1943 г. После облета Ме-262 V-4 с ним случилось то же самое, что и с капитаном Шпате. Он возбужденно говорил: «Эту машину толкает ангел!» Тут же написал текст и попросил отправить телеграмму фельдмаршалу Мильху: «Ме-262 – это огромный успех, который гарантирует наше превосходство в воздухе, пока враг продолжает летать на поршневых самолетах. С летной точки зрения самолет производит очень хорошее впечатление. Этот самолет открывает для нас совершенно новые тактические возможности».