Текст книги "Подарок. История седьмая из цикла «Анекдоты для Геракла»"

Подарок
История седьмая из цикла «Анекдоты для Геракла»
Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2016

ISBN 978-5-4483-4490-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Богини встретили героя весьма необычно. Не бросились ощупывать, искать новые «рога». А Гера вообще отводила виноватый взгляд. Сизоворонкин сначала расцеловал каждую поочередно, а потом умудрился как-то и всех сразу; потащил было их из коридора, куда шагнул из пещеры Будды, в сторону спальни. В нем еще жила безмолвная мольба красавицы из Шамбалы, и Алексей собирался немедленно исполнить ее; правда, с другими героинями. Но такой пустячок закоренелого холостяка Сизоворонкина никогда не волновал.

И опять богини повели себя не так.

– Что-то случилось? – догадался, наконец, спросить он.

Лешку можно было понять; и простить. Ведь именно он приносил сюда, на Олимп, вести. Теперь же его самого ждала здесь какая-то тайна. Он чуть нажал на Геру – не физической силой (это он, вздохнув, оставил на потом), а могучим интеллектом. И верховная богиня призналась в страшном проступке, узнав о котором, Алексей расхохотался.

Книга; его сборник анекдотов – все дело было в ней. Громовержец силой, обманом или подкупом (в этом Гера не призналась) выманил у нее заветный том.

Библиотекарша Алла убила своего мужа, после того, как он на тридцатилетнюю годовщину свадьбы подарил ей книгу.

– Читает его, – наябедничала богиня, – круглыми сутками.

И теперь, – как опасалась и она, и Афина с Артемидой – Сизоворонкин не сможет чувствовать себя рядом с Зевсом на равных. Лешка подивился такой изощренной женской логике. Сам он никогда не стремился поставить себя на одну доску с Зевсом, да и с другими богами. И ту уверенность, с какой он ходил по олимпийским коридорам, даже завел себе здесь настоящий гарем, объяснял не магией анекдота, а вполне прозаической причиной – Лешка мог обойтись без богов, а они без него – нет. А что касается анекдотов…

– Не волнуйся, зайка, – ладонь полубога невесомо и нежно огладила пышную прическу Геры, – тут твой супруг со мной не сравнится… Потому что он читает их, а я ими живу! Нет (тут же поправился он), ими я дышу, а живу я… вами. Или с вами. Хотите, покажу как?!

– А как же!.. – хором воскликнули богини, кивнув при этом на двустворчатые двери пиршественного зала, где обычно восседал за столом громовержец.

– Пусть еще подучит, – подмигнул им Сизоворонкин, – подготовится получше к экзамену, который… Я У Него Буду Принимать!

Воздух в коридоре завибрировал, наполнился гулом, но Лешка не испугался. Может, потому, что в руках у него был Грааль?

Милые девушки, если вы мечтаете, чтобы вас носили на руках, старайтесь не пропускать тосты и поменьше закусывать.

От глотка выдержанной дьявольским духом мальвазии не отказался никто. Так что Лешке пришлось исполнять обещанное. Он сгреб богинь в охапку, и потащил их – хохочущих и счастливых – в спальню. И без труда попал в нее, потому что дверь перед этой кучей малой услужливо открыл кладенец, предусмотрительно вырастивший из себя металлическую руку. Лешка на такую импровизацию благодарно кивнул, но в душе грозно сверкнул очами, предупредил – есть области, в которые даже такому закадычному другу, как Эскалибур, вторгаться не рекомендуется. Например, в ту, которая сейчас открылась перед могорукой и многоногой (об остальном не говорим – и так понятно) сущностью, упавшей наконец, на ложе.

Сизоворонкин, выплывая из бесстыдной сказки для того, чтобы подкрепиться крепкой мальвазией, смахивал с вспотевшего лба прядь волос (своих или чужих), или чью-то волнующую грудь, или даже нежное бедро, и каждый раз с усмешкой напоминал себе, что где-то недалеко – практически в соседней зале – сидит, наполняясь нетерпением, потом злостью, и, наконец, настоящей яростью, самое могущественное создание, которое когда-либо ходило по Земле. Наконец ярость Зевса переполнила его мощное тело, и все на Олимпе, включая Сизоворонкина и его постоянных партнерш по безумным игрищам, вздрогнули – вместе с дворцом. Это все и всех потряс раскат грома.

– Ну, мне пора, – Сизоворонкин одним ловким движением выскользнул сразу из шести рук, и оказался у двери – полностью одетый, и готовый к… экзамену.

В «столовку» он вошел с вызывающим выражением лица; впереди остального тела торчал упрямый квадратный подбородок полубога – такой же был обещан ему за верную службу. И не только подбородок. Зевс встретил его хмурым кивком – словно подтверждая обещание. И тут же выдал ответ на первый «экзаменационный вопрос»:

– Красивее всего любят французы, крепче всего любят немцы, быстрее всего любят кролики, но чаще всего любят козлы.

– А богинь любят русские, – парировал Сизоворонкин, – причем, сразу как французы, немцы, кролики, и… козлы вместе взятые!

Он хлопнул по столешнице Граалем:

– Принимай работу, дедушка.

– Почему дедушка? – проворчал Зевс, одним движением удлинившейся руки поднося сосуд к губам.

Он пил длинными смакующими глотками, а Сизоворонкин осторожно объяснял ему, что сидеть за столом грозовой тучей и наливаться мальвазией, когда рядом изнывает от безделья красавица-жена, да толпами ходят девки, готовые на все, может только…

– Я просил вас настроить фортепиано, а не целовать мою жену!

– Пардон, но она тоже была такая расстроенная…

– Помню этот анекдот, – кивнул громовержец, наконец, оторвавшись от Грааля, – и вкус этот помню. Таким букетом радовал нас отец.

Лешка теперь деликатно молчал; не стал напоминать, что этого отца, Кроноса, сам Зевс вместе с братьями и сверг с олимпийского трона; быть может, даже развоплотил – таких подробностей память Алексея не сохранила. Бокал стоял теперь перед ним, и он втянул в себя тягучий напиток медленно, пытаясь разложить букет на части. Не получилось – знатоком-сомелье он никогда не был. Это здесь он понемножку втянулся, привык к хорошим напиткам, несущим бодрость и здоровье. А раньше… даже название не всегда спрашивал.

Пьют как-то Василий Иванович и Петька… Петька спрашивает:

– А откуда названия вин берутся? Василий Иванович:

– Ну, значит, как вино получается: берут большой чан с виноградом, залезают туда мужики и начинают топтать… Когда сок доходит до портков – это портвейн; когда выше – это херес; а ежели еще выше – то это мудера.

– Этот тоже помню, – хмыкнул громовержец, погладив кожаную обложку появившейся на столе книги, а вот тебе не анекдот, а суровая правда жизни. Громы и молнии – это не просто оружие верховного бога. Это моя суть; и извергать их я могу не только руками.

Он щелкнул пальцами, и над столом сверкнула маленькая, но очень яркая молния. А Сизоворонкин сначала чуть не расхохотался, а потом ужаснулся – представил себе, что такая вот «искорка», а может быть, и многократно ярче и обжигающей, вырывается из двадцать первого пальца верховного бога вместо… В-общем, в самый волнующий момент – если смотреть с мужской стороны.

– А если с женской? – задал себе резонный вопрос Алексей.

Резонный, потому что ему никогда не было безразлично – что и как чувствует партнерша в его объятиях. Судя по ставшему кислым лицу Зевса, его такая реакция тоже не оставляла равнодушный. Лешка представил себе, как он открывает глаза и орет от боли, обжегшись об пышущие жаром угольки, в которые превратилась красавица под ним. Громовержец зябко передернул плечами, он – в отличие от Сизоворонкина – не только представлял себе сейчас эту картинку; он вспоминал ее! Или их.

– Три раза, – нехотя признался он, – и три кучки углей. После этого мне невольно пришлось стать этим… В общем, сижу тут и наслаждаюсь мальвазией.

Сизоворонкин, не подумав, ляпнул, добавив бензинчику в костер, который сейчас, несомненно, бушевал в груди бога:

– Удар током взрослого электрического угря может оглушить лошадь.

– Лошадь и капля никотина убивает

– Действительно. Нежизнеспособная какая-то зверюга…

Зевс лишь зыркнул на него грустно из-под мохнатых бровей. Если он и обиделся за жену на «лошадь», и на «зверюгу», то умело скрыл это.

– Значит, – понял Алексей, – сейчас будет просить что-то. Новое задание навяливать.

– Не задание, – понял ход его мыслей громовержец, – не новый подвиг. Маленькая просьба… личная.

– Я слушаю, – Сизоворонкину действительно было жалко этого могучего несчастного мужика, – чем могу, помогу.

– Есть у меня такое подозрение, – медленно начал Зевс, – что Гера может «прыгнуть» туда, в тварный мир, без меня. Нет, в том, что она меня любит, я не сомневаюсь. Но обида, что копилась тысячелетиями (Лешка в это мгновение ужаснулся!), может толкнуть ее на необдуманный шаг. Женщина, что поделаешь…

Сизоворонкин вздохнул вслед за ним:

– Да, женщины, они такие.

– Так вот, – Зевс перешел, наконец, к просьбе, – хочу сделать ей такой подарок, чтобы она поняла – без нее мне не нужен ни мир богов, ни тварный мир.

– Какой подарок?

– А вот это, друг, я у тебя хотел спросить. Видишь ли, я сам никогда подарков не дарил. Мне подносили, и до сих пор подносят – люди, и боги. В основном, конечно, молитвы… или жертвы. А я и молиться-то не умею – не себе же!

Бабы, в отличие от мужиков, в подарках не привередливые – брильянты так брильянты, шуба так шуба, машина так машина. Это мужику можно с цветом носков не угодить.

Сизоворонкин проблему осознал, даже принял близко к сердцу. Но чем он мог помочь? Отдать Грааль или кладенец? Или одежку, которую сама же Гера и пошила. Это все равно, что отрезать руку, и подарить ее той, кого эта рука ласкала буквально десять минут назад. Видимо, это сомнение проявилось в Лешкином лице, потому что громовержец поспешил успокоить его, а точнее предложил выход – простой и надежный.

– Сбегал бы ты, Алексей Михайлович, еще раз к себе, в тварный мир. Да подыскал там подарок. А от меня тебе будет персональная плюшка.

– Во как, – немного удивился Сизоворонкин, – вот до чего чтение непотребных книг доводит. Он уже и говорить почти правильно по-русски начал. А что будет, когда он ее до конца прочтет?

В последнем разделе сборника, который, кстати, был его собственностью, были собраны анекдоты «не для всех». Вот там великий и могучий развернулся в полную силу.

– Верну, – пообещал Зевс, – дочитаю и верну.

– Ну и ладненько, – Сизоворонкин встал и повернулся к богу спиной, даже поднял ногу, чтобы сделать первый шаг.

– Куда?! – прогремел громовержец, – как ты попадешь, куда тебе нужно?

– Так ведь это мне нужно, – ответил Лешка, не поворачивая головы – чтобы бог не увидел его торжествующую улыбку, – вот я сам дорогу и выберу!

Почему-то его могучее тело заполнилось уверенностью, что теперь – с тремя артефактами и непоколебимой уверенностью в собственных силах – он сможет сам открыть врата в родной мир. Он и открыл дверь, ведущую из трапезной в коридор. Оттуда до ушей ошеломленного громовержца донеслась божественная мелодия, и чьи-то слова на итальянском языке. Увы – Зевс не озаботился возможностью мгновенного обучения новым языкам…

В день рождения мужа жена кричит ему из другой комнаты:

– Сема, ты даже не представляешь, какой великолепный подарок я тебе приготовила!

– Так покажи скорее!

– Сейчас, я его уже надеваю.

Одним из самых ярких воспоминаний прежней жизни Сизоворонкина была картинка Наташкиного лица в тот недолгий период их совместной жизни, когда он ей подарил (вообще-то случайно – черт дернул!) простенькое платьице. Оно (лицо) буквально светилось, когда Натка кружилась в подарке перед зеркалом. Много позже Лешка подслушал – кто из нас без греха?! – как она жаловалась подружкам; как раз по поводу этого платья. И фасончик, оказывается, был позапозапрошлогодний, и цвет так себе, и в подмышках платьице жмет, и вообще, у него, у Сизоворонкина, нет никакого вкуса.

Но именно это выражение на Наташкином лице скорее всего и привели Лешку из трапезной прямо в Дом моделей, в Италию – если только мужичок, повернувшийся с громкими проклятиями к Алексею, был местным жителем. Алексей этому аборигену за урок итальянского языка был благодарен, а вот навстречу грязным ругательствам, которыми тот поливал Сизоворонкина, устремил грозный взгляд и напрягшийся квадратный подбородок. Вообще-то «грязными» ругательства были обозваны возмущенной теткой, которая едва дышала в соседнем с телом полубога кресле. Где-нибудь в российской глубинке считалось бы, что толстячок, место которого Алексей сейчас занял (рядом с его супругой – судя по тому, какой виноватый взгляд бросил на нее итальянец), мило беседует с ним, вполне интеллигентно предлагая освободить это самое кресло, в котором Сизоворонкину было весьма тесно. Очень дорогое, кстати, место – полтысячи евро за три часа.

В руках Алексея дрогнула трость – именно в этом облике присутствовал в этом зале кладенец. Итальянец уставился на набалдашник трости, и очередное: «Грацио, синьор!», – застряло в его глотке. Даже в полутьме зала было видно, как толстячок стремительно побледнел, икнул, а потом схватил за руку супругу, оказавшуюся длинной и тощей – в полную противоположность своей законной половинке – и исчез, осыпаемый теперь уже по-настоящему похабными эпитетами.

Лешка повернул к себе навершие трости. На него смотрел, жутко ухмыляясь, повелитель царства Мертвых. Сизоворонкин едва не припустил вслед итальянской чете; его ругательства, перекрывшие негромкий шумок в огромном полутемном зале, вызвали всеобщее оцепенение, а потом восхищенные смешки, а кое-где и аплодисменты.

– Может потому, – решил Лешка, которого по-прежнему потряхивало, хотя лицо Аида, мерзко усмехнувшегося ему, потекло волнами и превратилось в обычный гладкий набалдашник, – что я сейчас добавил в итальянский немало новых слов, которые раньше встречались только в родном, русском, и считались непереводимыми?

– Как многообразен и неоднозначен русский язык! Вот, например, в данный момент я еду в троллейбусе. При этом я иду в магазин. При этом же я бегу за водкой.

Сизоворонкин тоже делал, подобно русскому жаждущему мужику и Цезарю, сразу несколько дел. Он успел шугануть с места итальянскую чету; собирался наслаждаться каким-то действом, ожиданием которого был заполнен зал. Одновременно он свершал очередной подвиг; искал подарок для Геры.

Теперь можно было осмотреться. Он выбросил под ноги, на ковер темно-красного цвета, обломки подлокотника; в двух смежных креслах (общей стоимостью аренды в тысячу европейских «рубликов» за те же три часа) сиделось намного комфортнее. Сизоворонкин даже хотел развалиться в предвкушении представления – как дома, на диване, перед телевизором. Но не решился – в таком костюме-тройке, в модельных туфлях и строгой бабочке, каким-то чудом не улетевшей с могучей шеи, можно было сидеть только вот так – с развернутыми плечами, и гордо выпрямленной головой. Опустить ее, кстати, не получилось бы – в этом случае он не увидел бы действо, которое начинало разворачиваться на длинном подиуме практически перед самым носом у него, и у соседей по ряду.

Первым, вопреки сложившемуся у Сизоворонкина представлению о таких мероприятиях, вышел мэтр местной моды. Точнее его вывели – две модели. Первая была практически точной копией итальянки, место которой сейчас занимала левая ягодица полубога. Только одета она была во что-то кошмарное, вызвавшее общий вздох восхищения зале.

Девушки, разделяйте понятия моды и стиля. Стиль – это то, что удобно и то, что вам идет. А мода – это непонятные шмотки, придуманные извращенцем из Милана.

На второй, точнее втором – накачанном пареньке, который, наверное, самоуверенно считал, что идеальней его фигуры в этом зале нет – одежды не было. Совсем. Какая-то сетка, в ячеях которой свободно провалилась бы человеческая рука, на одежку никак не тянула. Такой наряд придумал даже не извращенец – безумный маньяк с безудержной сексуальной фантазией. В крупные ячеи свисало все, что могло свисать. Одна рука мэтра, точнее, ручка, нашла свободную ячею, и действительно сейчас пролезла сквозь эту сетку, вполне уверенно чувствуя себя на попке парня. И это ему, парню, нравилось! И девица, до костлявой задницы которой ручка мэтра не дотянулась, и потому обнимала сейчас ближнее длинное бедро, была откровенно горда и счастлива. В зале поднялся гвалт и гром аплодисментов. Итальянцы и гости солнечной страны вскочили в едином порыве, встречая своих кумиров. В зале, наверное, только Сизоворонкин сейчас сидел, наливаясь злостью и каким-то нехорошим чувством, которому не было названия ни в итальянском, ни в русском языке. Оно, это чувство, предлагало Лешке вскочить на подиум и отколошматить троицу тростью. Алексей ограничился тем, что плюнул в сердцах, удачно попав на осколки подлокотника. А еще – закрыл глаза, и действительно развалился на дорогущих сидениях, уже не стесняясь публики, только что продемонстрировавшей полной отсутствие вкуса – такого, как его понимал русский бухгалтер.

Свита унесла мэтра, вцепившегося в куски женской и мужской плоти, и Сизоворонкин открыл глаза. Модели, которые бодрой вихляющей походкой «от бедра» меняли друг друга и наряды, поначалу вызвали в нем чувство недоумения и жалости – и это знаменитые итальянские красавицы и красавцы? Это наряды, за которыми гоняется весь мир?

– Почему у всех девушек-моделей такой хищный взгляд?

– Недоедают…

Но, видимо, искра таланта в мэтре все-таки тлела. Взгрустнувший Лешка, как раз вспомнивший Ору Весны, вдруг понял, что вот это платьице, болтавшееся на очередной модельке, как на вешалке, очень даже неплохо смотрелась бы на девушке, которую он ненароком когда-то обидел. Теперь он смотрел на платья и костюмы, которые двигались на живых худющих «манекенах» совсем по-иному. Сизоворонкин примерял их своим знакомым богам; прежде всего подыскивая наряд, который мог бы сразить Геру. По ходу он «одел» в новую одежку Артемиду и Афину, подобрав для своих любимых богинь что-то невесомое, прозрачное, которое, к тому же, можно было сорвать одним движением, не повредив платья. Кладенец в руке чуть заметно вибрировал, и Лешка не удержался, повернул его лицевой стороной набалдашника к себе. Меч подмигнул ему объективом кинокамеры; Лешка понял, что артефакт неведомым образом воспринял его, Алексея, чаяния, и сейчас фиксирует все, что могло пригодиться хозяину, или другу.

– Так ты что, можешь не только дырки во врагах сверлить, да черепа им крушить? – воскликнул пораженный Сизоворонкин.

– А то! – густой горделивый голос в голове Алексея показал, что таланты артефакта распространяются на все, или почти все области человеческого бытия.

– И божеского тоже, – гордости в голове прибавилось.

– А бабу… живую, хоть бы вот такую… сможешь изобразить? – Сизоворонкин показал крепким пальцем на очередную ходячую вешалку, и тут же чуть не замахал руками, – нет! Такую не надо!!!

Голос внутри стал немного виноватым; похвальбы в нем практически не осталось:

– Нет. Живую не смогу. Точную копию, на которую можно будет приятно посмотреть – пожалуйста, а живую…

– Ага, – рассмеялся про себя Лешка совсем не злорадно, – резиновую.

Новинка! Надувная кукла вуду! Теперь вы можете воткнуть в своего врага не только иголку…

Сизоворонкин теперь рассмеялся вслух – презрительно и обличающее: «Лучше уж с резиновой красоткой, чем вот с такой…».

Смех застрял в его горле, и теперь уже он встал – один в зале. Потому что навстречу его восхищенному взгляду шла… Афродита – манящая, тревожащая душу и очень загорелая.

– Это кто?

– Афродита.

– Так это же негритянка!

– А она Афроафродита.

Конечно, это была не богиня, в теле которой Алексей помнил каждый изгиб, каждое движение – не говоря уже о более прозаических, плотских подробностях. Но эта грация, эта восхитительная пластика! Лешка был уверен, что здесь не обошлось без магии, которой всегда насыщена женская красота. Кладенец в руке дрогнул, подтверждая его догадку.

– И я, и я хочу посмотреть, – прорезался голос у Грааля.

Доставая артефакт, Сизоворонкин с грустью подумал, что на родине, в Рублевске, его подзажившую тушку, наверное, как раз сейчас переводили из травматологии в дурку. Но грустить было совершенно некогда. Особенно после того, как мальвазия привычно обожгла последовательно небо, горло, пищевод с желудком. Продолжить урок анатомии не получилось. Поворачиваясь на подиуме – буквально в двух метрах от вскочившего всеми частями тела полубога – темненькая копия богини Любви махнула рукой так призывно, что половина зала поднялась вслед за Сизоворонкиным – мужское естество никакая толерантность победить не могла. Лешка грозно обвел взглядом темный зал, словно предупреждая – только посмейте помешать мне! А в следующее мгновение он уже сорвался с места, догоняя темнокожую красавицу, ступая при этом по ногам зрителей и не спуская глаз с ее обнаженной спины, на которой его призывали куда-то в африканскую сказку соблазнительные лопатки и совсем уже провокационная линия, делящая две половинки женщины в нижней ее части. Верхний краешек этой линии темнел над низким вырезом платья; потом самое волнительное место было скрыто прихотью мэтра, которого Лешка опять возненавидел, и вырывалось вниз уже двумя умопомрачительными ножками.

Я в восторге от длинных ног моей подруги! Не успеешь подумать, а она уже за пивом сгоняла.

Пиво, как и остальные горячительные напитки, у Алексея всегда было с собой – свежее, от производителя, то есть Грааля. А ножкам темнокожей богини он уже придумал совершенно иное применение – гораздо приятней, и для здоровья полезней.

Что заставило Сизоворонкина притормозить? Он не подхватил незнакомку на руки, как хотел, лишь только она скрылась от взглядов зрителей за тяжелым занавесом подиума. Может, помешало то, что ему пришлось пару раз шарахнуться в сторону от ходячих наборов костей, едва прикрытых лоскутами одежды. Он даже перекрестился, с усмешкой представив, как мелькали бы сейчас персты священника из окружения царя Иоанна. Да и сам Грозный, скорее всего, кликнул бы тут же опричников – с плетьми, или даже топором.

– Или в подвал, – хохотнул Лешка, ловко уворачиваясь от третьей «красавицы», – в компания к Франку.

Темнокожая модель тем временем скрылась за дверью, пробормотав на прощание коридору: «Как же вы меня все достали, скоты!». Сизоворонкин этот язык, конечно же, понял. Только почему его осенило, что на нем незнакомка смогла бы общаться только с ним – на всей планете?!

– Чтобы пообщаться, надо сначала замок открыть, – пробормотал Лешка, убедившись, что комната закрыта изнутри, – или выломать.

Он даже поднял гигантский кулак, чтобы обрушить его в то место, которое встало преградой между его телом и женским – темненьким, и от того сейчас таким желанным. Лешка вдруг вспомнил свое детство, мальчишеские разговоры «про это». Вспомнил приятеля, старший брат которого служил на флоте, ходил по заграницам и на полном серьезе утверждал, что у негритянок «там» все устроено не так, как у наших – не вдоль, а поперек. Лешка тогда и у «наших» не отказался бы посмотреть, хоть краешком глаза. Теперь же…

– Давай я, шеф, – завибрировал в руке кладенец.

– Пробуй… вибратор, – усмехнулся Сизоворонкин.

Артефакт ловко удлинил и изогнул свой набалдашник и приник к замочному отверстию. Пара мгновений, и замок чуть слышно щелкнул. Алексей бесшумно шагнул в комнату, закрывая дверь за собой и заставляя замок еще раз щелкнуть – теперь уже без всякой магии.

В большой комнате, освещенной лишь огнем ароматических свечей, вершилось таинство. На обнаженной спине Афроафродиты плясала миниатюрная женская фигурка с закрытыми глазами, тоже не испорченная ни клочком одежды.

– Массаж! – наконец догадался поначалу обалдевший от открывшейся картинки полубог, – тайский массаж. А девка на черненькой, скорее всего, тайка, мастерица. А по совместительству (он широко улыбнулся) вполне неплохой довесок.

Он вспомнил вдруг анекдот, который никак не мог появиться в этой комнате, заполненной негой и прекрасной женской плотью. Но появился:

Самые лучшие любовники – это мужчины в очках!

– Почему?

– Он ложится в постель, снимает очки – и у меня нет целлюлита!

У девчат – и у модели, и массажистки – никакого целлюлита не было, а Сизоворонкин никогда не носил очки. А сейчас так и вообще не носил ничего; предусмотрительный костюм превратился в какую-то веревочку на поясе, а кладенец мягко и несокрушимо защищал левое предплечье. Из анекдота Лешке подходило разве что «… он ложится в постель». Впрочем, постели тоже не было; был огромный напольный матрас, на котором хватило бы места всем троим. Но об этом Лешка сообщить не успел. Две женщины встали рядом – одна рослая, с такой гордой посадкой головы, что Сизоворонкин даже забыл на время про Афродиту, вспомнив другой эталон темнокожей красоты – Нефертити. Наверное, в тайских краях тоже были свои эталоны; один из таких, вернее одна, встала сейчас грудью вперед рядом с «Нефертити» – с вызовом и (как самоуверенно ухмыльнулся Алексей) с затаенном вожделением в миндалевидных глазах.

– Кто ты, нечестивец, и как ты посмел ворваться сюда, прервав мою молитву?

– Молитву?! – отвисла челюсть (но не все остальное) у парня, – а где у вас молельный дом, где молятся такие же красавицы?

Он не сразу понял, почему в глазах чернокожей молельщицы полыхнуло недоумение, перешедшее в безудержный мистический восторг.

– Язык! – дошло до него, – мертвый язык народа, ушедшего в историю. Язык, каждое слово которого напоено магией!

В комнате действительно потрескивало электрическими разрядами; остро запахло озоном и еще чем-то дурманящим, призывающим рухнуть на колени перед… Кем?!

Первой рухнула «Нефертити»; массажистка бухнулась рядом, оттопырив соблазнительную попку. Впрочем, у темнокожей красавицы эта часть тела была не менее впечатляющей.

– Мой бог, – буквально завопила она, пока Сизоворонкин рассматривал выступающие кверху «орудия ближнего боя», – я ждала тебя долгие годы! Ждала и надеялась, что ты явишься; что не дашь окончательно засохнуть древу нашего древнего рода!

– Не дам, – пообещал Алексей, к месту вспомнив бессмертного кота Матроскина: «Неправильно ты, дядя Федор, бутерброд ешь. Надо его…». Надо его развернуть на сто восемьдесят градусов. Но мы, боги, народ не гордый, мы сами зайдем… с тыла.

Пока Лешка заходил в тыл терпеливо ожидающим девицам, он успел гордо примерить на себя новое звание. В теле полубога и с тремя неразлучными артефактами, он действительно мог положить на лопатки бога средней руки. А уж в том действе, к которому он, наконец, приступил, тем более.

– Нет, – потряс Алексей, примериваясь, какую из крепостей взять первой, – на лопатки я лучше положу вот их…

Первой завопила от наслаждения темнокожая модель, дождавшаяся, наконец, своего бога…

Немец в Московском метро. Жарко, душно, толкучка. Мимо пробирается дама, усердно работая телом.

Немец:

– О!! Нефертити!!! Дама, кокетливо:

– Я похожа на Нефертити? Немец, зло:

– Найн, вы похожа на баварский корова! Не фертите задом!!!

– Фертите! Фертите, не останавливайтесь, – зарычал полубог, оказываясь уже во второй богине; тайской, если кто не понял. В такие моменты любая женщина была для Сизоворонкина богиней. А он – соответственно – богом, что сейчас и доказал, бессчетное количество раз.

Лешка отвалился, наконец, в сторону от застывших в причудливых позах и стонущих в беспамятном экстазе девиц; потянулся за Граалем. Тот откликнулся не сразу.

– Подглядывали, – лениво поинтересовался Лешка, прогоняя мальвазией усталость, – ну и как?

Артефакты молчали; лишь с предплечья, где широким браслетом прикинулся кладенец, послышалось смущенное и явно завистливое покашливание.

– Главное, чтобы ты память от изумления не потерял, – в показной суровости нахмурил брови герой.

Теперь покашливание стало возмущенным. Артефакт словно хотел сказать, что его память абсолютна – сколько и чего туда не лей, ничего не прокиснет. В смысле не пропадет.

– А вот мы это проверим, – злорадно усмехнулся Сизоворонкин, заставив частичку кладенца в себе теперь зябко повести плечами, – а теперь все спать, набираться сил. Кроме меня, конечно.

«Нефертити» рядом открыла глаза и призывно застонала, открыв при этом уже рот – явно провокационно. Алексей на провокацию не поддался – ткнул в эти припухлые губки горлышко волшебной фляжки, и следил за реакцией негритянки теперь только по глазам. А те вспыхнули сначала огнем изумления и восторга, а потом… Потом оказалось, что Сизоворонкин еще не до конца возродил неведомый род. Тайскому роду вымирание не грозило, но его представительница не оставила новую подругу в трудную минуту.

Наконец, даже Грааль не заставил девушек вынырнуть из сладкой неги. Это было сигналом для Алексея – пора. Не на Олимп, потому что все то великолепие, которое он надеялся вывалить перед олимпийцами в виде ворохов стильной одежды и модельной обуви, могло послужить лишь антуражем; реквизитом для священного действа, в котором верховный бог должен был вручить соей тысячелетней избраннице дар, от которого она не смогла бы отказаться. Какой?

Выбор, к сожалению, был очень большой. Сизоворонкин принялся перечислять, настраивая чудо-костюм на авторежим:

– Драгоценности; конфеты с тортиками (не полнящими талию, конечно), цветы, что еще? Список открыт, – решил он, – буду пополнять его по ходу дела. А пока…

Он повернулся, послал два воздушных поцелуя, на которые получил ответ в виде мерного сопения двух прелестных носиков, и открыл дверь в…

Здесь музыка не играла, и было светло, как днем. Не только за счет светильников, но и от причудливой игры лучей, затерявшихся в мириадах граней драгоценных камней. Лешка в драгоценностях не разбирался; даже не держал их в руках ни разу. Но здесь – в этом у полубога не было сомнения – все было настоящее. Каждый камень – алмаз, рубин, изумруд; десятки других, названия которых он даже не знал – здесь дышал историей российского государства. Он сейчас был в главной сокровищнице страны. И —как в миланском доме моды – Алексей принялся рисовать перед собой картины олимпийского бала, где все, и боги, и богини, одевали к праздничным нарядам драгоценности.

– Хочу огромные бриллиантовые серьги. Такие, чтоб я зашла в маршрутку – и все охренели!

Лешка не ходил по пятам за группами экскурсантов, не пытался пристроиться к гидам, парочка которых – девушек не старше двадцати пяти лет – были очень даже ничего. Нет – он впитывал в себя волшебство в одиночку, приняв вид иностранца, англичанина, бесстрастного к чудесам ювелирного искусства, окружавших его. Даже шапку Мономаха он осмотрел, чуть презрительно оттопырив нижнюю губу. На самом деле он сейчас примерял ее мысленно к голове громовержца. Кладенец прилежно фиксировл корону российских императоров со всех ракурсов. Он же и завибрировал, предупреждая о грядущих неприятностях. Алексей, правда, и сам понял, что установившаяся тишина вокруг ничего хорошего не предвещает. Он круто повернулся на месте, попав под взгляды двух весьма самоуверенных типов.