Текст книги "Проклятие Роксоланы. Пятая история из цикла «Ах, уж эти мужики!»"

Проклятие Роксоланы
Пятая история из цикла «Ах, уж эти мужики!»
Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2017

ISBN 978-5-4485-1483-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались с небес;
Из яйца, из темной части
Тучи в воздухе явились.
 

Звезда и месяц практически не поменяли своего положения над горой; а буря действительно назревала. Не та, природная, которая очень редко заглядывает в эту жаркую страну, большую часть которой занимала пустыня; а человеческая, что прорвалась безумным криком из уст Виктора Николаевича. И Валентина, и подруги вполне понимали ужас и растерянность, которые заполняли этот долгий вопль. Еще вся шестерка немного поудивлялась собственному бесстрастию и смелости. Судите сами – в правой руке женщины затихали резкие, ломаные движения того самого кошака, что первым вцепился когтями в лицо Хусейна. Железные пальцы Валентины, которым помогли пять других ладоней, не менее безжалостных, наверное, растерли в мелкую крошку каждую косточку шеи несчастного животного. Вот кошка дернулась в последний раз, и вытянулась безжизненной тушкой в руке Валентины Степановны. Внимание шести красавиц переключились на другую общую руку, пальцы которой намертво сжались на рукояти молотка Пигмалиона. Именно работа этого артефакта поразила Николаича настолько, что его безумный крик все никак не кончался, заставляя обитателей отеля сбегаться к райскому уголку. Левой рукой Кошкина методично и сильно колотила молотком по тому, что совсем недавно было ядовитой змеей. Теперь на столешнице лежала удивительно равномерная по толщине лента шириной сантиметров десяти. Кожа гадины даже не лопнула; разве что голова представляла собой кашу из костей черепа, крови и яда.

– Вот! – Валентина Степановна горделиво воскликнула внутрь себя, – мастерство не пропьешь!

– А что? – осторожно поинтересовалась Дездемона, – ты раньше вот так… с ядовитыми змеями – частенько?

– Со змеями – нет, – честно призналась простая русская женщина, – а вот отбивную приготовить… какая, по большому счету, разница – свиное мясо отбивать, куриное, или змеиное. Главное – результат!

– А отбивная – это что? – пискнула Дуньязада, которая, как и все остальные гостьи из прошлого, не застала времен, когда Вале приходилось по полдня крутиться на крохотной кухоньке двухкомнатной геленджикской квартиры, – вот это?

Валентина позволила арабской принцессе опустить молоток на столешницу, и ткнуть пальцем в серебристую ленту, где под мерцавшей в лунном свете кожей была готовая к применению змеиная отбивная. Как раз к этому моменту воздух в легких Николаича кончился, и он замолчал. И тут же заблеял тухлым испуганным голосом хозяин отеля, который первым ворвался в маленькую беседку. Его внушительная фигура загородила проход от других доброхотов, спешивших на помощь.

– Э-э-э! – протянул хозяин, протягивая палец в сторону змеи и кошки, которая уже лежала рядом, – что это такое?

 
Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу
Быть готовым к песнопенью
И начать скорее слово.
 

– Это ты у меня спрашиваешь? – начала свое слово Валентина Степановна, уперев кулаки в бока, – это я у тебя спрашиваю – зачем ты велел подбросить ядовитую змею и бешеную кошку в нашу беседку?

– Да, зачем?! – воскликнули вслед за ней царицы, княжны и принцессы: и несчастный араб словно услышал их.

Он рухнул на колени перед женщиной, чего, наверное, в этих краях не делал ни один правоверный мусульманин со времен пророка Мухаммеда, и в отчаянии протянул к ней руки. Валя ловко цапнула со столика расплющенную змею, и вложила ее в них, чуть слышно пробормотав:

– Держи, мне не жалко!

Арабский мужчина только теперь, наверное, понял, на что именно он указывал перстом. А тут еще аспид в его ладонях шевельнулся; так, по крайней мере, показалось Валентине Степановне. Рядом громко икнул Виктор Николаевич, захлебнувшийся громадной порцией свежего морского воздуха. Этот звук словно стал командой для араба – тот молча рухнул на мозаику пола, потеряв сознание. И никто, что примечательно, не ринулся поднимать почтенного хозяина. Сбежавшиеся гости – а их было уже десятка два – с ужасом и восхищением наблюдали за величественной фигурой русской туристки, в которой сейчас царственной надменности и совсем не показного негодования было больше, чем во всех вместе взятых эмирах и султанах Персидского залива.

– И он еще утверждал, что здесь лучший отель Арабских Эмиратов! – женский палец переместился с неподвижной, хрипло дышащей туши хозяина на толпу, и та в испуге отступила, – может, самый дорогой? Согласна. Но до лучшего ему… Пойдем, Витя!

Николаич поспешил за супругой, перескочив через араба не так ловко, как Валентина Степновна, и стараясь не смотреть в потрясенные лица собравшихся, в одно мгновение образовавших для Кошкиных широкий коридор. Он единственный здесь (кроме самих путешественниц, конечно) понимал, что за чудо произошло практически на глазах десятков свидетелей, и откуда появились кошмарные твари, с которыми так ловко и беспощадно расправилась его супруга.

Уже свернув с бетонной дорожки насыпи на роскошную территорию отеля, ярко освещенную светильниками под старину, он бросил в спину Валентины чуть возмущенно:

– Зачем весь этот спектакль, Валюша? Может, у человека инфаркт случился?

Супруга ответила строками пока неизвестного ей поэта:

 
Чтобы вечер был веселым,
Чтобы день наш был украшен,
И чтоб утренним весельем
Завтра день у нас начался.
 

День действительно начался занятно. Дверь президентского номера, которую Валентина открыла со всей широтой и русской, и эллинской, и арабской с итальянской душ, едва не впечаталась в широкий лоб хозяина отеля. Он – как представила себе весело фыркнувшая Дездемона – скорее всего не спал всю ночь; думу думал.

– О том, – хором догадались красавицы, – как не уронить престиж отеля ниже плинтуса; как сохранить в тайне ужасные события, поставившие на уши прошедшей ночью и его самого, и весь персонал.

Персонал этот, наверное, весь выстроился вдоль длинной стены широкого коридора с опущенными покаянными лицами. Валентина милостиво кивнула всем, заставив хозяина, а потом остальных (как по команде) расцвести, подобно весенним цветам. Ничего удивительного в таком благодушном, даже смиренном поведении грозной мадам Кошкиной не было. Этой ночью ни сама она, ни подруги, ни Виктор Николаевич почти не спали. А все из-за нескольких фраз, которые Валюша бросила в ответ на приставания шести самых близких ей людей. И подруги, и Кошкин вслух недоумевали – что же так сильно подействовало на Валентину Степановну, что та так внезапно, в одночасье «завязала»? Так выразилась Ярославна, и все ее поняли.

– Да, – первыми подступили эллинки, – что так поразило тебя? Опухшая физиономия Селима? Или ужасная судьба Халиде, его жены?

– Нет, – качнула головой Валентина, – просто у меня перед глазами стоят, и не хотят уходить их детишки – мальчик и девочка. А если бы это были наши дети, Витя?

– Наши?!!

Виктор Николаевич вскочил с постели в великом возбуждении, не заметив, как в сторону, на пушистый ковер, отлетел ноутбук, и картинно закатил глаза, собираясь подобно хозяину отеля рухнуть в обморок.

 
Что ты, право, за мужчина,
Что за богатырь могучий?
Чуть покойника ты краше
Чуть погибшего сильнее.
 

Надо сказать, что Кошкин как раз работал над разгадкой очередного стихотворного пароля Валентины Степановны. Ему оставалось пару раз стукнуть пальчиком по клавиатуре, и вот она – возможная разгадка нового путешествия. Но – не случилось. Виктор Николаевич готов был забыть не только про все компьютеры на свете, но даже про свою любимую историю, когда супруга буквально добила его, заодно заставив подруг открыть в изумлении отсутствующие рты:

– Пора нам, Витенька, заводить своих детишек. Я как раз хочу двоих – мальчика и девочку…

– Ура! – первой заорала Дездемона, – чур, я девочке имя придумаю!

– Тише ты! – шикнули на нее сразу четверо встревоженных женщин, – не видишь, Николаичу плохо!

Пятая, сама Валентина, уже сидела на ковре рядом с распластавшимся на нем же мужем, и баюкала его голову, прижатую к нежной груди. Он словно уже ощущала в руках легкое тельце ребенка…

В общем, к утру все были в относительном порядке; помирились после нешуточных ссор по поводу имен будущих детей: поделились с Валей, а через нее и с Николаичем ценными советами по воспитанию малюток, на что Кошкин, до сих пор в прострации качавший головой, едва слышно прошептал:

– Хорошо, что я в древнюю Спарту не попал…

А потом самая юная, и самая нетерпеливая Дуньязада воскликнула, прогнав незаметно подступающий ко всем сон:

– И чего мы ждем? Давайте приступать!

– К чему? – хохотнула еще более веселая Дездемона, уже понявшая, какой ответ последует от арабской принцессы:

– Как к чему?! Давайте начнем детей делать!

Тут уже не выдержали все; даже Виктор Николаевич заржал, забыв и о головной боли, и о змее с кошаком, и о несчастном хозяине отеля. А потом замолчал, плотоядно облизав губы пересохшим языком.

– Нет! – решительно возразила Валентина Степановна, – сначала выгоню всю дурь алкогольную из тела и души – до последней капельки. Во-вторых – к этому шагу я буду готова только после того, как буду уверена – больше ничто, никакие путешествия, не отвлекут меня от наших крошек… (после общего хора горестных возгласов она добавила) по крайней мере, до того, пока они подрастут настолько, что их можно будет оставить с папой.

Она опять прижала голову Николаича к общей на шестерых груди, и полузадушенный муж прохрипел сквозь соблазнительную плоть:

– Ну и брось свои приключения к чертовой матери; у нас и здесь, в двадцать первом веке, найдется, чем заняться.

– Не могу, – Валентина со вздохом отпустила супруга, – вот прямо сейчас что-то зовет меня в неведомое:

 
Он взнуздал коня лихого
И запряг в златые сани.
Сам уселся он на сани,
Сел удобно на сиденье
И коня кнутом ударил.
 

Она действительно взмахнула рукой, которой сжимала рукоять невидимого кнута, и Виктор Николаевич сам не заметил, как оказался сидящим в дальнем краю необъятной кровати – с ноутбуком на коленях, и взглядом, прикованным к экрану. Ровно через минуту Кошкин торжественно заявил:

– «Калевала»… карело-финский эпос. Как тебя далеко занесло… В самую Лапландию, на родину Деда Мороза.

– Дед Мороз… это кто? – осторожно спросила принцесса Дуняша.

– Это сказка, – серьезно ответил ей Николаич, – сказка про север, про жгучие морозы, про места, где живут северные олени, а коварные Снежные королевы завлекают в ледяной плен доверчивых мальчиков.

– Я не хочу на север, – Дуньязада готова была разразиться рыданиями.

Одного она не учла – Валентина Степановна давно забыла – что это такое, рыдать и биться в истерике. Кошкина очень удачно вспомнила шакала Табаки (общий вопрос: «А кто это такой?!»), и его знаменитую тираду: «А мы пойдем на север!», и заявила – громко и непреклонно:

– Завтра же… нет – сегодня! Да, сегодня же летим в Финляндию. И знаете почему?

– Почему? – горестным хором воскликнули подруги.

– Почему? – еще громче спросил Николаич, готовый немедленно отправиться хоть на Северный полюс – только вместе с супругой.

– Потому что, – Валентина обвела всех победным взглядом, – в Финляндии давно объявлен сухой закон.

– Это ты «Особенностей национальных охоты и рыбалки» насмотрелась, – проворчал Виктор Николаевич, опять приникая к клавиатуре ноутбука.

Скоро и он, и Валентина мирно дремали под одной простыней, а с экрана радовали зрительниц герои всех серий «Особенностей». Не знающие потребности в отдыхе эллинки, русская княгиня, и Дуняша с Дездемоной, крепко обнявшиеся внутри мерно сопевшей Кошкиной, неведомым образом начинали примерять к собственным буйным характерам повадки горячих финских парней…

 
В серебре я не нуждаюсь,
Твое золото на что мне!
У меня его довольно,
Кладовые им забиты
Сундуки набиты ими.
 

Валентина, а за ней и Виктор Николаевич прошли вдоль строя склонившихся в поклонах служителей отеля с лицами властителей, одаривших подданных неземной благодатью одним лишь своим появлением. Насладившись поистине королевским завтраком (а заодно и обедом – время-то было уже почти двенадцать), поданном в отдельном зале, один неизвестный миру олигарх и шесть красавиц в одном теле, которое этот «олигарх» бережно поддерживал под локоток, в последний раз насладились ласковой соленой водичкой Персидского залива, и отбыли в аэропорт, сопровождаемые почтительной и облегченной улыбкой хозяина отеля, на этот раз оставшегося безымянным. Никакой компенсации за полученные душевные травмы Валентина, несмотря на яростное возражение Ярославны, не потребовала. Даже не стала интересоваться, куда дели останки несчастных животных. Хотя в душе смутно ворохнулось неясное предчувствие, заставившееся тревожно зашевелиться подруг.

Валентина Степановна поспешила успокоить их, резонно заявив, что проблемы нужно решать по мере их поступления. А Виктору Николаевичу, тоже уловившему это треволнение, кивнула повелительно: «Не отвлекайся, работай!». Кошкин послушно уткнулся в ноутбук; сейчас он пытался выбрать наиболее рациональный и комфортный маршрут нового путешествия. Дело в том, что столицу крохотного эмирата и Хельсинки не связывали линии прямого беспосадочного перелета. Наконец, маршрут был утвержден, билеты куплены, и счастливый до умопомрачения хозяин отеля наконец-то выпрямил спину, которую согнул утром, перед дверью апартаментов Кошкиных, и так и не разгибал ее…

К самолетам, к чудесным видам в крошечных иллюминаторах, Валентина Степановна с подругами давно привыкла. В этом полете интересно было наблюдать разве что картинку того, как стремительно истекало, оставаясь далеко позади, лето, и как промелькнула под крыльями аэробуса осень, и вступила в свои права зима. Параллельно шел увлекательный процесс изучения рун карело-финского эпоса…

 
Месяц, солнце золотое
И Медведица на небе!
Из неведомой мне двери,
Из затворов непривычных
Очень тесного жилища!
 

Вообще-то салон «Боинга», а особенно его бизнес-класс был достаточно просторным. Но Валентине хотелось вселенского простора, общего внимания; восхищения и изумления. Как же – ведь она впервые выходила в свет, да еще в европейской столице, в роскошных мехах. Драгоценные соболя воротника нежно ласкали подбородок, выставленный вперед так царственно, что окружающий мир воспринял появление Валентины Степановны Кошкиной на трапе, как визит главы могучего государства, прибывшей принимать капитуляцию у побежденной страны. Она даже остановилась было в недоумении: «А где красная ковровая дорожка?! Где почетный караул?!!». Эта ее обида и ярость разлилась по территории аэродрома, став причиной сразу нескольких мелких аварий. Так, у соседнего самолета заглядевшийся на Кошкину водитель трапа подогнал его к месту, где никакой двери не было, и, скорее всего, никогда не будет. А два бензозаправщика едва разъехались, чудом не устроив первую в этом аэропорту катастрофу…

Финляндия надоела всем за два дня. Общее мнение высказала Дездемона:

– Скучно. Да – чистенько, аккуратно, никто матом не ругается, на красный свет дорогу не перебегает… А женщины здесь!!!

С последним утверждением согласился даже Николаич, который прекрасными мог назвать в целом свете только Валентину, да свой ноутбук. Красивые женские лица в толпе редко, но мелькали. Но, каждый раз, проходя мимо таких красоток, Кошкины слышали русскую речь. Местных красавиц ни разу не углядела даже глазастая Дуньязада, у которой взгляд был словно заточен на поиск конкуренток.

– А магазины тут, – продолжила ныть Деждемона, – ну что здесь за бутики после итальянских? Сплошной Китай!

– А СПА в отеле! – проворчали сразу две эллинки, – пусть там десять саун, пусть бассейны с искусственной волной и горки, с которых Николаич так и не решился спуститься – пока мы сами не сунули его в трубу…

Тут все невольно заулыбались, а Кошкин побледнел, вспомнив не самый прекрасный миг своей жизни.

– Да тут даже полиции нет! – воскликнула в свою очередь Ярославна, – словно в городе никто не нарушает закон.

– Нет?! – Валентина вдруг резко повернула, и ступила на проезжую часть, на «зебру», не украшенную пока зеленым человечком на табло.

Пронзительно завизжали шины; враз остановились сразу обе стороны движения.

– Смотрите, любуйтесь! – Кошкина гордо несла свою фигуру, обернутую уже в другую шубку; короткошерстную, из шкуры неизвестного зверя, купленную в «скучном» магазине по собственному, изобретенному недавно принципу: «Понравилось, и купила!».

Любовались все – и пешеходы, не решившиеся преступить бордюр даже после того, как «зеленый человечек» все-таки замельтешил на табло; и водители, так и не отпустившие рук с клаксонов, и четверо полицейских, выскочивших непонятно откуда – словно чертики из табакерки.

 
Кто мечи боится мерить,
Осмотреть мечи боится,
Я того моею песней
Превращу в свиное рыло.
Я таких людей презренных
По местам упрячу разным
Уложу в навозной куче…
 

Ни один из полицаев не осмелился сорвать с пояса дубинку; уж в таком случае Валентина нашла бы для каждого из них персональную «навозную кучу». Теперь же она царственно прошагала мимо застывших столбами блюстителей порядка, и уже за поворотом, на соседней улице, повернулась к семенившему за ней Николаичу:

– Витенька! – пропела она так, что волосы на теле Кошкина зашевелились даже там, где они никогда не росли, – а поищи-ка нам каких-нибудь приключений, местной экзотики.

Общий на шесть красавиц пальчик ткнулся в ноутбук, который всегда был при супруге. Николаич послушно кивнул, и уже совсем скоро, едва успевая за размашисто шагавшей Валентиной, предложил:

– Вот! Экзотика – тур к лапландским аборигенам. Катание на оленьих упряжках, рыбалка на баркасах, и ночное бдение – с ужином из пойманной рыбы и танцами – камланием местной шаманки.

– «Самолет хорошо, а олени лучше!», – начала цитировать Валентина Степановна; нетерпеливая Дуняша перебила ее счастливым криком:

– Танцы! Хочу на танцы…

Уже через пятнадцать минут все было решено – заказан вертолет, и в стойбище была отправлено повеление Кошкиной: «Рыбу наловить заранее!»…

Грозный рокот вертолетного двигателя поразил воображение гостий из далекого прошлого; Николаича он явно напугал. А сама Валя вдруг наполнилась нетерпением; ожиданием какого-то озарения – ничуть не меньшего тех чудес, по волнам которых она плыла последнее время.

Вертолет резко «клюнул» носом вниз; женщины внутри Валентины испуганно ойкнули, но, как оказалось, все так и было задумано. Потому что именно это маленькое стойбище внизу ждало высоких гостей. Высоких – потому что даже совсем не крупный Николаич выглядел великаном рядом с аборигенами, одетыми к какие-то кожаные куртки до колен, и весело скалящимися; прежде всего Валентине. Лишь одна из хозяек становища была вровень с русской гостьей – та самая шаманка, к которой, как оказалось, и тянулось сердце Кошкиной. Костер посреди чумов, выстроенных полукругом, уже горел – большой, яркий настолько, что ничего и никого (даже обещанных оленей) за пределами освещенной площадки не было видно. А вот обещанная рыба была – ее чуяло обострившееся за недолгий полет обоняние Валентины Степановны. Но голод был вполне терпимым: нестерпимым было желание пообщаться с шаманкой, с духами, подвластными ей. И та словно поняла ее, открыла совершенно беззубый рот:

 
Мне навеял песен ветер,
Принесли морские волны,
Мне слова сложили птицы
Речи дали мне деревья.
 

– Может, ты, старая колдунья, и написала это строки… давно – века назад? – невольно задала вопрос Валентина.

А шаманка вдруг кивнула, словно соглашаясь с эти утверждением, а потом шагнула вперед, заглянув в глаза гостьи.

– Гостий! – воскликнула она, и Валентина с подругами совсем не удивились.

Если их общую сущность видит, и общается с ними Виктор Николаевич, почему бы царственных женщин не разглядеть и старой колдунье. Разглядела! И медленно, со скрипом в суставах и согбенной спине преклонила колени, вызвав общий вздох и изумление у своих малорослых соплеменников.

– Царица, еще одна, третья.., – шептали старческие губы, и Валентина вполне понимала ее.

Это был язык Калевалы, бесхитростный и правдивый; язык, на котором говорят, что думают. На последней – на смешливой Дуньязаде – колдунья словно споткнулась сознанием, в недоумении воскликнув чуть громче:

– Ты тоже повелевала народами; бросала целые сонмы подданных в сраженья. Но больше ты танцовщица, девочка! Танец твоя жизнь! Пройдешь со мной по большому кругу провидения?

Кивнули все, и прежде всех Валентина. Она, наконец, поняла, что именно сюда ее влекло неведомое, и могучее чувство; что именно здесь она сможет познать тайну, и что без этого познания окунаться в прошлое никак нельзя. По той причине, что дорогу назад можно не найти…

Грозно загудел бубен. Это был еще не танец, и даже не его прелюдия. Шаманка словно настраивала свой инструмент, протягивая его кожаную составляющую огню. Казалось – еще пару мгновений, и теперь уже жалобно рокотавший бубен сейчас лопнет от немыслимого натяжения. Но нет! Шаманка отпрянула от огня, буквально облизывающего ее своими жаркими языками, и помчалась с невиданной скоростью вокруг него – словно пионеры, в безумной «Летке-Енке». Валентина Степановна едва успела вспомнить, что и танец этот, из далеких школьных годов, был импортирован вроде бы как раз из этих холодных мест. А потом и ее, и всех подруг закружило в неистовом хороводе…

Можно ли было объять огромный костер двум женщинам, одна из которых совсем недавно едва могла поднять руки в жестких рукавах кухлянки? Двум – нет. Но сейчас в колдовском хороводе крепко сцепились ладошками сразу семь женских ипостасей; и невозможно было разглядеть – кто выше подкидывал ноги, и громче орал что-то неразборчивое – юная Дуньязада, степенная Ярославна, или шаманка, так и не назвавшая своего имени.

– И не назову! – колдунья остановилась, разом прерывая и безумный бег, и жалобный вой бубна, и ярость костра, только что готового поглотить плясуний.

Теперь все жадно вслушивались в странные слова, которые понимали лишь шесть подруг. Это был древний язык, на котором люди говорили, когда даже названия такого – Суоми – не существовали. Именно на этом языке впервые прозвучала «Калевала», тогда много звучнее и многограннее, чем ее бледная копия двадцать первого века.

– Не назову, – повторила шаманка, – иначе и я попаду в неразрывный колдовской круг заклятья, которое наложила на вас та, кого вы не пожелали назвать седьмой сестрой.

– Да ей самое место в аду, а не рядом с нами! – первой воскликнула Дездемона, имея в виду, конечно же, Роксолану-Хюррем.

– Подожди, – подвинула ее внутри Валентины практичная Ярославна, – скажи нам, бабушка, что это за заклятье, в чем его суть, и кто сможет разрушить его? Ты сможешь?

Шаманка надолго уставилась в огонь, который стал на глазах усыхать, меркнуть – так, словно старуха пила его энергию долгими глотками.

– Путь ваш, – начала она, наконец, вещать, – извилист и полон злоключений. Но вы сами выбрали его, и сами вправе завязать узелок, уподобиться простым смертным, каких вокруг вас – тысячи и мириады. Но колдунья, которую вы обидели и оскорбили, завязала свой узел, превратив вашу тропу в петлю. И предопределено вам возвращаться в одно и то же место; сколь сильно бы вы не пытались избегнуть его. И я – увы – не могу помочь вам. Силы колдуньи беспредельны, и только она сама сможет развязать узел. Я сказала!

 
Вековечный прорицатель!
Вороти назад заклятье,
Жизнь оставь мне дорогую
Отпусти меня отсюда!
 

– Отпусти, – вырвался слитный стон шести женских сердец.

И шаманка действительно отпустила – свой бубен, который свалился прямо в костер, и там обиженно взвыл, а потом взорвался, заполнив мир ослепительным светом, который после сумрака наступающей полярной ночи заставил закрыть глаза всех – в том числе шестерых подруг…

Валентина страшилась открыть глаза, и увидеть… очередное тело – мужское, потрепанное, и бесконечно усталое. Больше не от физических нагрузок – какие нагрузки могут быть у базилевса, императора Священной Византийской империи?

– Да, – подтвердил тусклым голосом ничуть не удивившийся дружному ойканью женских голосов хозяин их нового тела, – я Лев Шестой, император. Сейчас меня называют Мудрым, или Философом, а как назовут потомки… Все будет зависеть от того, отобьется ли великая Византия от диких полчищ князя русов Олега, прозванного Вещим.

– Ой! – еще раз воскликнула Ярославна, заставив императора резко открыть глаза, – это же дядюшка Олег, опекун моего Игоря. Но он ведь давно уже… того – змея из конской головы…

– Значит, мы попали сюда раньше, – остудила ее горячий порыв Кассандра, – и попали куда надо. Точнее – куда не надо… не соврала шаманка!

Теперь вниз, с высокой крепостной стены, смотрели все. Конечно, долгое владычество мусульманских султанов сильно изменила столицу Византии, но повернуть вспять воды великого Босфора не было под силу никому, даже богам. И златокупольная София в своем первозданном виде была вполне узнаваема. А вот каменного желоба, по которому в холодные воды пролива скользнул мешок с телом Хусейна и дюжиной разъяренных тварей, пока не было.

– И как мы будем решать нашу проблему? – первой озадачилась Кассандра, – или «мудрый философ» одарит собственную империю еще одним памятником – тем самым желобом.

– А давайте сначала решим мои проблемы, – жалобно попросил император, – если полчища русов, что идут сюда на тысячах ладей с востока, возьмут Византию, некому будет строить этот ваш желоб!

Он опять вперил свой взгляд налево, а потом направо; по глади темной, свинцовой поверхности Босфора. Словно никак не мог решить – откуда ему ждать рати таинственного и страшного Вещего Олега.

Да, – усмехнулась в его душе Валентина, и Ярославна согласно хохотнула, – мы, русские, такие.

 
На хребет прозрачный моря
На равнины вод открытых,
Начал дуть свирепый ветер
Поднялась с востока буря.
 

Ветерок с Босфора дул вполне умеренный, и достаточно теплый; и полчищ русов пока не наблюдалось. Но император зябко поежился, потому что его собственные руки, управляемые бесцеремонной Дездемоной, распахнули настежь шитое золотом одеяние монарха, и нырнули в такие же роскошные штаны, вызвав слитный вздох изумления в толпе подданных, которая молча грудилась за спиной Льва.

– Действительно лев! – подтвердила шаловливая венецианка, не обращая никакого внимания на возмущенный крики императора внутрь себя, – все на месте – не то, что у главного евнуха султанского гарема.

Она же первой и уловила горестное смущение Льва Философа; его мелькнувшую, и тут же растаявшую мысль:

– Увы – об этом я теперь могу только философствовать.

– Не получается, что ли, с такими как мы? – не унималась Дездемона.

– Раньше получалось, еще как! Три раза был женат официально. В четвертый раз… на любезной моему сердцу Карбонопсине…

– Какой-какой псине? – расхохоталась, не выдержав, Валентина Степановна, – ты у нас еще тот затейник, оказывается; философ-зоофил!

– Чернобровая – так переводится имя моей четвертой, самой любимой жены, – обиделся император, – церковь наша разрешает лишь три брака… даже императором. Патриарх Николай, именуемый Мистиком, отлучил меня от церкви…

– А ты? – перебила его нетерпеливая Дуняша.

– А я отлучил его от власти, – хохотнул Лев, – или я не император?! Выгнал из патриаршего дворца и из города, и назначил нового – Евфимия. Тот и обвенчал нас с Карбо…

– Да, хорошо быть императором, – перебила его мечтательно Дуньязада; она явно вспомнила сейчас свой дворец, и свое царствование, в отличие от византийского, ничем не ограниченное.

– Потом будешь предаваться воспоминаниям, – Кассандра вернула всех к суровым реалиям имперской действительности, – продолжай… философ.

– Четвертая жена родила мне сына, наследника – Константина Багрянородного, и это главное, что я свершил в своей жизни. И сил на свершение новых подвигов больше нет. К тому же мне уже целых сорок два года!

– Столько не живут, – хмыкнула Валентина, которой была младше императора лишь на два года, и которая несколькими днями раньше впервые задумалась о наследнике (или наследнице), – но ты не беспокойся. Нам от тебя никаких подвигов не нужно. У нас для этого муж есть (подруги дружно хихикнули: «Один на всех?!»).

Валентина Степановна грозно нахмурила чужие брови, резко выдернула ладони императора из его собственных штанов, и… громко расхохоталась. За плечом Льва Шестого теперь громко зашептались; как поняли все гостьи императорского тела, такое поведение не было присуще монарху. Кошкина опять открыла невидимый рот, чтобы рассказать, какая колдовская сила занесла их на крепостную стену во второй раз, и что им нужно от священной Византийской империи.

 
Так из сырости ты выйди
И пройди ко мне тропинкой,
Расскажи свое несчастье
И судьбу свою поведай.
 

Увы – на этот раз Валентине Степановне не удалось пройти по тропинке императорской души, и рассказать про общие на шестерых женщин несчастья, а также поведать свою судьбу (в последнее время тоже общую). Волнение позади, в толпе, стало напоминать слабенький шторм. И совсем неожиданным раскатом грома стал громкий крик:

– Русы!

К кричавшему повернулись все; в теле императора сразу семеро. Высокий византиец в скромном наряде, и с саблей на боку, показывал совсем не на Босфор. Лев Философ даже не стал возражать в изумлении, когда пораженная больше других Дуньязада принялась тереть его кулаками глаза. Потому что вдали творилось очередное чудо, которое заставило теперь запричитать византийских женщин – их на стене тоже хватало. По равнине, примыкающей к столичным стенам, величаво «плыли» русские ладьи. Белоснежные паруса были до предела раздуты степным ветром; Валентине показалось, что она даже отсюда, за несколько километров, слышит скрип громадных деревянных колес, на которые поставили свои суда хитроумные русы.

– Ай, да Олег, ай, да Вещий! – простонал император, схватившись руками за голову уже по собственной воле, – распознал-таки ловушку! Мы ждали в Босфоре весь его флот. А потом – перегородить пролив цепями, и обрушить на ладьи всю мощь византийского оружия – катапульты, скорпионы, греческий огонь… Кто предал нас? Кто донес руссам наш тайный план?!

– Так он же Вещий, – рассмеялась в душе императора Ярославна, явно довольная прозорливостью соотечественника, – ему никакие соглядатаи не нужны. Он напрямую с богами говорит.

– Бог един, – попытался сурово поправить княгиню Лев, – и…

– Это ты дядюшке Олегу будешь объяснять – когда тебя к нему приведут с веревкой на шее. Не боись – похлопочу за тебя по-родственному; только тебе нужно успеть помочь в нашей беде…