Текст книги "Чужой среди своих 3"

Отвлёкся я на каблучки, вбивающиеся в пол так скандально, неотвратимо и решительно, как могут только женщины, идущие «поговорить». Женщины вообще многое могут выразить спиной, походкой и даже молчанием, красноречивым донельзя… и вот сейчас, кажется, говорить будут со мной.

– Миша, – киваю, борясь с желанием достать папиросу и проглотить слюну, ставшую внезапно тягучей, – нам нужно поговорить!

– Я… – взгляд на меня, раздувшиеся и побелевшие точёные ноздри, – беременна!

– Та-ак… – я всё-таки достал пачку и прикурил, по-новому глядя на случайную, в общем-то, подружку.

– Не переживай, – в карих глазах усмешка и почему-то – презрение, – жениться не требуется!

Киваю молча… и в голове – аж звон от полного отсутствия мыслей!

– Ребёнка я оставлю, и… не ищи нас! – но почти тут же, противореча себе, она рассказала, что решила уехать на Север, где ей предложили должность директора в ДК, и что ребёнка она поднимет сама, и…

… сказано было многое, и не всё я запомнил. А потом был разворот через левое плечо, и каблуки зимних сапог, вбивающиеся в половые доски победно и утвердительно.

– Дела-а… – протянул вышедший из туалета Буйнов, усевшись рядом и закуривая. Некоторое время мы молча курили, или вернее – курил Александр, а я просто бездумно держал папиросу и смотрел на дымок, мотаемый сквозняками во все стороны.

– Может быть и да… – сказал наконец Буйнов, – а может, и нет! У неё и помимо тебя… я двоих точно знаю, и наверное, не всех!

– Ага… – тупо киваю, – а зачем тогда?

– Баба, – усмехнулся тот, затягиваясь и явно вспоминая что-то своё, – чёрт их поймёт! Но как по мне, это всё слишком сусально! Я… хм, я думаю, что счастливых отцов у ребёночка будет много, и всех она оповестит.

– Ты, Миша, – он усмехнулся, докуривая и туша окурок о батарею, – пацан ещё совсем! Знаешь, сколько таких? А потом даже не алименты, а просто просьба какая-то… и что, не поможешь?

Медленно киваю…

– Вот то-то, – уже без усмешки сказал Буйнов, – и ты такой не один у неё, с кого в будущем тянуть планирует! Привыкай… сейчас ещё год-два, и такие интриги вокруг тебя начнутся, такие хороводы… но впрочем, сам увидишь!

⁂

Проснувшись, тяжело заворочался спросонья, перевернулся на спину и попытался открыть глаза, которые, как назло, открываться решительно не хотят. Спать хочется – как из пушки…

– Сейчас… – сонно бормочу, нащупывая не нащупывающийся будильник и вялой рукой откидывая край одеяла на груди, – сейчас встану…

– Спи давай, – негромко сказала мама, подойдя к кровати, – тебе сегодня на работу не надо, забыл?

– А, точно… – счастливо выдохнул я, поплотнее завернулся одеяло и заснул, едва родители прикрыли за собой дверь комнаты.

Проснулся ближе к обеду и несколько минут лежал, бездумно глядя в потолок, обклеенный над моей кроватью зоологической картой Мира, с изображениями животных, обитающих в разных частях Света. Я иногда представляю… а иногда просто вспоминаю, где был, а где – побываю непременно, ведь Мир, он огромный и прекрасный…

Солнечные лучи, пробившиеся сквозь щель в плотных «зимних» шторах, дают достаточно освещения, но не бьют по глазам, и это приглушённое освещение, тишина и безмятежный покой отозвались во мне счастьем, переполняющим до самой макушки, и кажется, ещё чуть-чуть!

Улыбаясь новому дню, сел на кровати потянулся, а потом, не медля ни секунды, слез… и о чудо, тапочки не под столом или шкафом, а у самой лесенки! Казалось бы, мелочь, но именно из таких мелочей всё и складывается, так что день, и без того начавшийся необыкновенно хорошо, заиграл новыми красками.

В квартире, судя по вешалке в прихожей, я совершенно один, и это здорово! Я, честное слово, люблю своих родителей, да и с соседями нам очень повезло. Просто хочется иногда побыть одному, хотя бы вот… просто проснуться с утра в пустой квартире, в который ты совсем один.

Умывшись и почистив зубы, отправился на кухню, где меня ждали тарелки, прикрытые мисками и кастрюльками, и записка, что это всё – мне!

– Неплохо, – оценил я, сняв миски и оценивая получившийся натюрморт, – даже… по любым меркам неплохо!

Всего по чуть… и это всё – именно то, что я люблю, и так, как люблю именно я!

Выдохнув счастливо, поставил на плиту чайник, и встал у окна, бездумно поглядывая на двор, где выбиваются ковры и штурмуются снежные крепости. В основном детвора, да оно и неудивительно – это у них сейчас каникулы, а так-то – обычный рабочий день!

Хотя как обычный… я, глянув на часы, стрелки которых приблизились к одиннадцати, весьма живо представил себе «Трёхгорку», где народ, в большинстве своём уже причастился, а в меньшинстве только и ждёт обеденного перерыва!

Рабочая дисциплина? Ну да, ну да… а пиво в заводских столовых, продаваемое вполне официально[31]31
  Пиво в заводских столовых продавалось вполне официально до начала 70-х, пока власти не начали закручивать гайки. Но разумеется, кое-где начальство закрутило гайки на несколько лет раньше.


[Закрыть]? И официально же – по ноль пять в одни руки… но кто за этим будет следить?! У работников столовых есть план, да и если просят уважаемые, заслуженные люди, то как отказать?!

А где пиво, там и… надо же понимать нужды и чаяния рабочего человека! А особенно – пролетариата, который, как известно, гегемон!

Работа на заводе не то чтобы стоит… но там, где её можно не делать, не делают! Ну или делают так, что лучше бы не…

День сегодня сокращённый, с представлениями самодеятельных коллективов, ёлками в столовой, а кое-где и в цехах, с праздничным обедом – для кого-то в столовой, ну а для кого-то и по-простецки, в раздевалке!

Мне предстояло быть цыганской лошадью на празднике, это когда голова в цветах, а жопа в мыле! Я ж фактически профессиональный артист без малого, и уже получал гонорары за участие во вполне официальных концертах! Ух, какие планы были на меня у профорга…

… но к счастью для меня – не срослось! Потому что, судя по этим планам, петь, плясать и заниматься конферансом мне предстояло от обеда и до последнего цеха, и всё это не просто без перерывов, но и, судя по графику, бегом!

Не знаю точно, что уж там больше сыграло – количество моих несовершеннолетних отгулов, которые (кровь из носа!) нужно закрыть до конца года, очередной всплеск компаний против рока и сионизма, или нечто совсем иное. Не знаю, и откровенно говоря, знать не хочу!

Но в понедельник, когда я пришёл на работу и не успел толком переодеться, меня вызвали к начальству и осчастливили заявлением, что с сегодняшнего дня у меня, оказывается, отгул! Вот заявление… подписывай.

Я поначалу озадачился, но Петрович, этот многомудрый Змий, велел не думать, а валить, пока не начало думать начальство! Потому что оно, начальство, со своими думками способно так перекроить мои отгула, что они как бы будут, но через такую задницу, что лучше бы их и не было! Ну и парочку примеров из собственного опыта…

В общем, я проникся и смылся, пока не вспомнили, что общественные поручения, вообще-то, проходят несколько по иной линии, и все эти профорги с комсоргами способны испохабить даже самое доброе и светлое.

С музыкой – аналогично! У Локтева уже знали, что мне предстоит петь и плясать от завода и на заводе, поэтому не ставили во всякого рода отчётные концерты. Если вдруг приду, запхнут, в лучшем случае, в пятый ряд хора, а вернее всего, просто припашут помогайкой, таскать одежду и реквизиты.

У Буйнова, который всё-таки не конца ещё расплевался с Градским – совместный чёс, и мне там места нет.

Ну и… отпуск! По крайней мере, я воспринимаю это именно так, и, вот честное слово, даже квартирники посещать не хочется! Устал.

– А и чёрт с ним… – выдохнул я, заварив чай и усаживаясь за стол, обозревая завтрак, ощущая, как выделилась слюна и требовательно квакнуло в пустом желудке. Стол накрыт не то чтобы раблезиански, но скажем так… некоторые сомнения по поводу того, справлюсь ли я с поставленной задачей, имеют место быть!

– … нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять! – сообщило соседское радио, и я невольно усмехнулся, приступая к завтраку. Ну и… справился! На Новый Год, мне кажется, в желудках появляются дополнительные объёмы и измерения…

После завтрака, помыв посуду, почувствовал тягостное томление и жажду деятельности. Но нет! Все приготовления, вплоть до генеральной уборки, были сделаны ещё вчера, и в доме – ну ни пылинки! Даже, кажется, кухню сегодня после приготовления завтрака вымыли с мылом.

Ещё раз пройдясь по квартире, не нашёл себе занятий, и, от скуки, улёгся на заправленную кровать кверху пузом, лениво перебирая планы и мечты, да и сам не заметил, как задремал…

– Спал? – весело поинтересовалась мама, заходя с мороза в комнату, – Ну и правильно! Носом зато за столом клевать не будешь!

Скрывшись за шкафом, она начала переодеваться в домашнее.

– Народу у нас было сегодня – не продохнуть! – радостно жизнерадостно сообщила она, выходя из-за шкафа, одетая в простой халат, – Сегодня почти все по записи приходили, но и так… Вот не понимаю такой бестолковщины! Знаешь, что Новый Год, и везде сейчас очереди, так чего лезть!

«– Однако…» – озадачился я, только сейчас поглядев на часы и поняв, что время-то уже к шести!

В двери начал проворачиваться ключ, и мама, прервав монолог, поспешила встречать супруга, каким-то неуловимым образом поняв, что это именно он.

– Ваня, я… – начала она, тут же перескакивая на идиш, что, после такого вступления, показалось мне достаточно забавным. А ещё забавней то, что я снова хочу есть…

На кухне, несмотря на раскрытые окна, не продохнуть! У нас за каким-то чёртом две плиты, оставшиеся, по-видимому, с тех времён, когда в каждой комнате жил цыганский табор, и эти две плиты, равно как и духовки, работают сейчас на все сто!

Жарится, варится, запекается, моется и крошится… Я, честное слово, вникать даже не пытаюсь, потому что голова кругом идёт! Когда на кухне три хозяйки, пусть даже вполне интеллигентные и неплохо общающиеся между собой… в общем, мужчине в эту сторону даже думать не стоит!

По мне, в холодильнике, на подоконнике и за окном, наготовленных продуктов и без того был вагон без маленькой тележки, но у женщин, как водится, своё, единственное верное мнение, и своя логика.

А ещё, как я понимаю, каждой хочется продемонстрировать таланты хозяйки, рассказав заодно какую-нибудь поучительную историю о том, кто именно учил её готовить то или иное блюдо, да кого она им потчевала.

В разделе кулинарии, как мне кажется, побеждает мама, а вот в рассказах – Бронислава Георгиевна, и притом – безоговорочно!

– … он тогда ещё совсем молоденький был… – и это, чёрт подери, о Есенине, с которым у неё был не то роман, не то… сам чёрт не разберёт!

Слышу, по большей части, только обрывки фраз, доносящиеся и кухни, когда громкость разговоров превышает громкость готовки. Да иногда меня зовут на кухню, чтобы вручить какую-нибудь кастрюлю, лоток или судок, с приказом поставить это в прихожей или отнести к кому-то в комнату до поры.

Отец предусмотрительно смылся, начав культ поход по гостям, независимо пожав плечами на невысказанный мамой вопрос об алкоголе. Ну действительно, чего это она… даже странно! Сама с работы чуть весёлая пришла, и с соседками, кажется, на кухне по чуть тяпнули, начав провожать Новый Год сильно заранее…

– Миша! – позвала меня из кухни мама, – Миша! Возьми тот лоток… да, да, с холодцом! Сходи к Лепешинским в седьмую!

– Шпрот! Шпрот баночку захвати! – вмешалась Антонина Львовна, – Я не знаю, есть ли у них, но пусть будет!

Агакнув и собрав в кучу всё нужное, отправился к соседям. Дверь у них, как и у нас, приоткрыта, потому как день такой, что гостей ждут и гостям рады!

– Здрасте! С наступающим Новым Годом вас! – сообщаю Лепешинским, а заодно и Перминовым с Ларионовыми, вваливаясь в их коммуналку, – Вот! От нашего, как говорится, стола…

– Ой, да как хорошо! – всплески рук, исследования гостинцев и…

– … чаю, только чаю, Мишенька! – а к чаю – бутербродик с колбаской… всего один! А ещё один – с буженинкой, домашней, родственники с Украины передали!

– По чуть, а? – подмигивает мне дядя Саша, грузный мужчина, работающий водителем в автобусном парке, доставая рюмочку, – Чисто символически!

Себе он тоже наливает чуть-чуть… буквально грамм тридцать, а мне почти в три раза меньше… но сколько тех гостей ещё впереди!

– Возьмите, непременно возьмите! – тётя Нинель, раскрасневшаяся и вкусно пахнущая пирожками с капустой, суёт в руки одуряющее пахнущий свёрток из вощёной бумаги, от которого тянет копчёностями и чесноком, а ещё – печевом, – Домашняя колбаска! И пирожки!

Киваю, благодарю… и думаю, успею ли я донести до квартиры выпитый чай?

… успел, но дома у нас тоже – гости! Одна из маминых приятельниц выгуливает шубу, придя в гости с конфетами и импортным (!) кофейным ликёром, наличию которого полагается охать и ахать, а я, взглянув него, едва не морщусь – редкая дрянь! Зато, чёрт подери, дефицит… с Запада!

– Знакомый привёз, – небрежно о ликёре, – моряк, в загранки ходит!

Ахи, охи…

– Миша-а! – из туалета отзываюсь не сразу.

– Да, мам?

– Сходи за отцом, он, наверное, у Даниловых застрял! Да стой! Куда ж ты сразу… вот, попробуй орешки со сгущёнкой, Антонина Львовна испекла. Да не перебьёшь ты аппетит! Всего один!

– Да стой ты… – это уже почти в дверях, – я хоть гостинцев с собой дам!

– Ага… – взгляд на часы, подбирающиеся к десяти, пальто на плечи и трусцой, по свежему снежку в соседний дом.

У Даниловых отца не оказалось, зато у Фельдманов был и отец, и Данилов, и ещё целая куча мужиков, пробующая под коньяк «Николашку», то бишь ломтик лимона, полукругом посыпанный сахарной пудрой и мелко молотым кофе.

– … а ничего так! Умел царёк выпить и закусить!

– Во! Малой, зацени! – в руке у меня уже лимон.

– Да по чуть! – инициатор спаивания несовершеннолетнего делает «глазки» отцу, – Для запаха просто! Он у тебя уже мужик совсем, ты думаешь, портвейн не пьёт?

Пью, закусываю… и трусцой домой, нагруженный гостинцами от Фельдманов. А парой минут позже – к Фельдманам, потому как ну в самом деле… что мы, не русские?! Хм…

На улице народа не то чтобы совсем много, но хватает, и везде ёлки, ёлки… не такие парадные, как в моём времени, наряженные куда как попроще, но – нормально! Ёлки, и детвора, и катки во дворах, и горки, и…

… тот самый случай, когда не то чтобы «раньше было лучше»… но по крайней мере – не хуже! Хоть в чём-то…

– Таня? – скребусь в дверь, – Вот…

Протягиваю подарок, запакованный в бумагу, но она не спешит принимать. На лице сложная гамма чувств… но у нас вообще всё сложно, и я спешу объясниться.

– Ну… мы же в любом случае друзья, верно? – и понимаю сейчас, что наверное, только друзья… так будет лучше.

– Д-да… – кивает та, – Спасибо! Только если…

Взгляд на свёрток.

– Да недорого! – понимаю без лишних слов, – Достать непросто, это да, но это уж кому как, сама понимаешь.

– Хорошо… – несмелая улыбка, – я тебе тоже приготовила, подожди!

Назад иду, одев подаренные Таней варежки – сама, между прочим, вязала! Настроение… ну, так себе, если честно. Философское.

– Мама, а дед Мороз придёт к нам? – допытывается кроха лет трёх, попавшийся навстречу вместе с мамой.

– Конечно! – смеётся та, – Пойдём быстрее, а то, может быть, он уже у нас!

– Побежали! – и побежали… а у меня сердце кольнуло. Потому что… всё, черт побери, сложно! И вообще, и с детьми, и с жизнью…

– Мишка! – налетел на меня бывший одноклассник, – Здорово! С наступающим!

– Привет, Сань, и тебя!

– Потом, после курантов, айда во двор! – зовёт он, – Все наши будут! Полпервого начнём собираться!

– Буду, – обещаю я, чувствуя, как уходит прочь накатившая было философская тоска, – непременно буду! Ладно, давай!

Пятнадцать минут спустя, я, сполоснувшись и одевшись во всё чистое, уже сидел за столом и слушал несколько обрывистые праздничные разговоры…

– Передайте, пожалуйста, оливье…

– … так вы говорите, на сто восемьдесят градусов ставить?

– … автобус от работы… – а это отец агитирует Льва Ильича, супруга Антонины Львовны, на зимнюю рыбалку.

– А где бенгальские огни? – спохватилась Антонина Львовна, отложив вилку и озираясь по сторонам.

– Кто шампанское откроет?

Вызвался отец, показав в этом деле некоторый профессионализм, и тут же разливая его – всем по чуть, ибо в данном случае важнее символизм, а не количество алкоголя.

По телевизору начали бить куранты и мы сдвинули бокалы, желая заветного…

– На будущий год – в Иерусалиме! – шепнула мне на ухо мама.

– На будущий год – в Иерусалиме, – ответил я, сглатывая подступивший к горлу комок.

Глава 6
Пока – гипотетически!

– Перерыв! – устало озвучил Буйнов, отходя от синтезатора, и все загомонили разом и вразнобой, обсуждая репетицию. Как это всегда бывает в творческом коллективе, если он действительно творческий, своё мнение есть у каждого. А уж если приближается дата первого концерта, то оно, это самое мнение, впихивается в невпихуемое и озвучивается, продавливается всем, кому оно интересно, и особенно – если нет.

На лице балагурящего главы ансамбля-пока-без-названия иногда мелькает раздражение, но оно, собственно, мелькает у всех, а у некоторых и доминирует. Творчество, оно такое, сложное и субъективное, а ещё – очень эмоциональное.

– … темп, я тебе говорю, темп! После второго куплета ты замедляешься, а надо…

– Миш!

– Да? – поворачиваюсь к басисту, вопросительно вскидывая бровь.

– Я вот подумал… – нерешительно начинает он, – может, ты нам движения на сцене поставишь?

– Саш, ты как? – переадресовываю вопрос Буйнову, – Не против?

– Давно пора, – соглашается тот после секундной заминки, – только давай… без этого, ладно?

– Значит, матросский танец «Яблочко» вычёркиваем, – киваю согласно, достав блокнот и авторучку, и делая вид, что записываю.

– Я… – начал было Буйнов, брови которого поползли куда-то к макушке.

– А, чёрт, подловил! – захохотал он, и, чуть успокоившись, погрозил пальцем.

– Немного хореографии нам действительно не помешает, – сказал он задумчиво, и мы, отбросив на время музыку, всей группой принялись обсуждать – а что же, собственно, нам действительно нужно?!

Стоять на эстраде, как манекены из ГУМа, претит, но советская цензура, бессмысленная и беспощадная, клеймит всех, кто выходит за узенькие рамочки лёгкого покачивания в такт песне, рук, протянутых в Светлое Будущее на особо пафосной ноте, шажочка влево-вправо и вперёд-назад. Если это что-то исконно-посконное, в костюмах с вышивкой и хором Очень Народного Вида на заднем плане, солисту, или чаще – солистке, допускается притоптывать ножкой и поводить плечом, поправляя шаль.

Озвучив эти очевидные факты, я испортил всем настроение, хотя оно, ввиду рамок, и без того было далеко не хорошим.

– Н-да… – сказал Буйнов, поморщившись, достал пачку сигарет и прикурил. Следом, как по команде, закурили и все остальные. Ну и я… не отрываться же от коллектива в такой момент?

С минуту мы курили, разговаривая взглядами, междометиями и кряхтеньем, потому что, мать её, цензура…

– Будем выходить за рамки, – Буйнов, как и полагается лидеру, взял решение на себя, – но для начала – очень в меру!

– Угу… – чуть озадаченно киваю я, прикидывая, какие движения можно внедрить так, чтобы на сцене было хоть какое-то подобие хореографии, но чтобы члены всевозможных Комиссий (престарелые ханжи, как на подбор) ограничивались бы ворчаньем, а не травлей «распоясавшихся юнцов».

А это очень даже может быть… ибо компания против сионизма, довольно-таки разнузданная, в лучшем стиле тридцатых годов, всколыхнула былое в заскорузлых душах идеологической ВОХРы и им сочувствующих. Инциденты и прецеденты в наличии, с доносами, клеймением в провинциальной прессе и рабочих коллективах по таким поводам, что глаза на лоб лезут.

Инициаторов обычно осаживают, но чуть позже, чем следовало бы, так что народ успевает вылететь и с комсомола, и с работы, и… по всякому, в общем, в меру провинциальной начальственной фантазии. А «заднюю» бюрократический Молох давать не любит, да и не принято это в тоталитарных государствах – признавать свои ошибки. Фарш из судеб получается знатный… а заодно и острастка всех инакомыслящих.

– Принято, – прокрутив всё это в голове, подкуриваю погасшую было сигарету, – есть пара идей… но это не быстро, сами понимаете.

– Дня три, не меньше, – предупреждаю персонально Буйнова, поморщившегося и нехотя, через силу, кивнувшего.

– Собственно, сами движения придумать не сложно, – поясняю я, тут же показывая несколько действительно простых движений… с моей точки зрения.

– Блять… – ругается басист, попробовав повторить за мной, – хуйня какая-то получается… простите, девочки!

– Цыганочка с выходом, – затянувшись, меланхолично прокомментировала одна из девочек, ничуть не смущённая ругательствами. Она и сама не фиалка, при случае может выдать сложный загиб, притом, как дипломированный филолог, не только на русском, но и на всех славянских, а до кучи – ещё и почему-то на литовском языке.

– Вот и я том же, – соглашаюсь с ней, – Пробовать надо, у кого что идёт, ну и так… с учётом инструментов думать. За клавишами – одно, с гитарой – другое… ну и чтоб не вразнобой было, когда один «Краковяк» танцевать норовит, а другой «Буги-вуги». Цензура, опять же…

– Ладно, понял! – с некоторым раздражением сказал Буйнов, и репетиция продолжилась.

– Всё на сегодня, – пару часов спустя подытожил глава нашего ансамбля, – отбой!

– Давно пора, – без обиняков сказала солистка-филолог, – мы, Саш, не железные и ремонту, путём замены деталей, не подлежим!

– Ладно, ладно… – проворчал Буйнов, – понял! Я и сам вижу, что фальшивить начали ещё час назад, устали.

– Ну и на… – последние слова басист проглотил, беззвучно выразив всё то же самое мимикой.

– Не «на хуя», – парировал Сашка, – а «за надом»! Привыкай! Ты что, думаешь, все концерты будут проходить в идеальных условиях? Иногда и с дороги прямо приходится, невыспавшимися и усталыми на сцену выходить.

Мне его слова показались несколько надуманными, но впрочем, спорить не стал. Я и так-то… вторая гитара и хореограф на четверть ставки, по большому счёту.

Если бы не мои переводы и собственные стихи «по мотивам», да не умение налаживать связи и улаживать конфликты, то чёрта с два я попал бы в ансамбль. Заменить меня, как музыканта – на раз-два, да и остальное, в общем, решаемо.

Народ начал потихонечку расходиться, и я было потянулся к выходу, подхватив пальто, но Сашка едва уловимо дёрнул головой, попросив остаться. Киваю и плюхаюсь в кресло, доставая пачку сигарет и просто вертя их в руках, не закуривая.

В последние недели я делаю так через раз, как бы солидаризируясь с курильщиками, и не курю при этом. Проходит не каждый раз и не в каждой компании, так что пока нащупываю алгоритмы, попутно сокращая и без того невеликое потребление никотина.

Буйнов тяжело уселся рядом и закурил, прикрыв глаза. Жду, не торопя и не торопясь.

– Зарегистрировали песни в ВУОАП[32]32
  Всесоюзное управление по охране авторских прав (ВУОАП) занималось вопросами авторских прав в Советском Союзе «при издании, публичном исполнении, механической записи и всяком ином виде использования литературных, драматических и музыкальных произведений…»


[Закрыть], – сказал наконец он, – ты в качестве соавтора, сам понимаешь.

Я и правда – понимаю. Сколько там действительных сложностей, а сколько желания хапнуть побольше в свою пользу, не знаю, да и наверное, знать не хочу. Нет, так-то Сашка не жлоб, но…

… а вот всяких «Но» достаточно много. Начиная от объёма денежной массы, помноженное на количество песен, заканчивая желанием видеть своё имя как можно чаще.

Но… вообще-то ВУОАП не самая простая организация, стоящая, как и почти всё в СССР, к гражданам отнюдь не лицом! Проблем с регистрацией великое множество, одна из которых – необходимость публикации стихов в печати, что в нашем «роковом» случае исключается почти на сто процентов.

Есть ещё и проблема возраста, и… короче, всё очень непросто, и отказать в регистрации, притом совершенно по законным причинам, бюрократам из ВУОАП проще, чем зарегистрировать нового автора. А если включить сюда ещё и политические мотивы, то бишь нелюбимый властями жанр и мою национальность, то сложность задачи можно возвести в куб.

– Спасибо, Саш! – благодарю его.

– Да не за что… – не совсем понятно усмехается он, – Ладно, бывай! До завтра!

– До завтра.

По дороге домой полезло в голову всякое… о песнях, авторском праве и толике конформизма. Сейчас в ВУОАП зарегистрировано шесть моих песен в соавторстве, и на очереди ещё десятка полтора. Как обычно, сложности с идеологической составляющей и прочим… и не знаю, какие там есть ещё причины тянуть резину.

«– Если не выгорит, – сумрачно думал я, идя по слежавшемуся, грязному январскому снегу, – и придётся остаться в Союзе, то оно и ничего так, на одних авторских можно будет неплохо жить! Если совсем уж кислород не перекроют…»

С одной стороны, имея в загашнике два-три десятка песен, исполняемых пусть даже не на радио и зарождающемся ТВ, а на полуподпольных концертах и в ресторанах, о деньгах можно не думать. Это не десятки тысяч в месяц, как у Пахмутовой, и даже не тысячи, как у других «одобренных» авторов, композиции которых заявлены во всех концертах… даже если исполняется, на самом деле, совершенно другое… но деньги, в перспективе, вполне ощутимые.

С другой… а не особенно оно и хочется! Кооперативная квартира, автомобиль, дача и гараж, дефицит с Запада, позволяющийся выделяться среди серой массы, поездки в Пицунду и Сочи в бархатный сезон, Домбай, рестораны…

… ну и зачем?

Не то чтобы я бессребреник и мне всё это не надо, но… а надо ли мне жертвовать убеждениями, потихонечку спиваясь и тщетно пытаясь изменить советский строй в лучшую сторону изнутри, если всё это, и даже много больше, я смогу получить, уехав из СССР?

Не Сочи и Домбай, а, допустим, Ницца и итальянские Альпы… переживу. Буду, конечно, мучиться без советского общепита, социалистического обслуживания в магазинах и дефицита, но ничего, справлюсь.

На случай острого приступа ностальгии – русские рестораны разного толка, и русские же диаспоры, притом на выбор – русско-еврейские, староверческие или из «бывших», белогвардейские. Ну и берёзку в кадке можно будет поставить в холле… рядом с чучелом медведя с балалайкой.

Фантазия у меня разыгралась, подкидывая такие сюрреалистические и нелепые кадры, что я невольно засмеялся, вытирая глаза от выступивших слёз.

– А-а… чёрт! – кусок грязного не то льда, не то слежавшегося снега, поехал под ногами, и я замахал руками, балансируя и пытаясь удержаться…

– Рекс! Фу! – услышал детский голос, – Он не кусается, он…

… и овчарка, а вернее, щенок, почти доросший до габаритов взрослого пёселя, прыгнул мне на грудь, лая так звонко, весело и заливисто, как только могут лаять щенки, нашедшие товарища для игры и радующиеся этому от всей щенячьей души!

– … играть хотел, – объясняет мне девчонка лет двенадцати, – он не кусается! Рекс! Фу! К ноге!

– Ах ты ж чёрт… – я почти не слушаю её, сидя на бордюре и пытаясь понять, где у меня болит больше всего… но пока лидирует правое полужопие и рука…

– Ах ты ж чёрт, – повторяю тупо, глядя на крупную щепу, торчащую у меня из руки. Настроение сразу вниз… да и какое может быть настроение в таком случае?!

– Ой, у вас в руке это… – потеряно сказала девочка, – Я… я сейчас! Рекс, фу! Фу!

Она с силой дёрнула пса за поводок и потащила его куда-то к домам. Пёс вырывался, оглядывался и ничего не понимал, ведь так весело играли! Гавкая и оборачиваясь, он отчаянно вилял хвостом, явно ожидая, что я сейчас встану, и мы весело побегаем и попрыгаем по грязным сугробам, играя в догонялки.

– Срезал, блять, дорогу… – цежу сквозь зубы, подтягивая к себе чехол с разлетевшейся вдрызг гитарой и пытаясь понять, как это вообще получилось? В тусклом свете уличных фонарей видно плохо, да и притом, ближайший ко мне разбит.

– Ага… о бордюр, и, похоже, об самый угол! Я, да эта чёртова псина сверху… Удачно, ничего не скажешь!

Подняться мне удалось не с первой попытки, и даже не со второй, потому как если гитара влетела в бордюр, то вот мой зад влетел в гитару! Как именно я падал и как извернулся так, что щепа вошла не в задницу, а в левую руку… а чёрт его знает!

Ругая себя, эту девчонку, Рекса и всю ситуацию в целом, взгромоздился наконец на ноги, кряхтя, как старый дед. Почти тут же заболела рука, и я сдавленно зашипел, пытаясь найти положение, в котором она болит меньше. Получается плохо, потому что при каждом шевелении дубоватое советское пальто ёрзает, давя на торчащую из руки чёртову деревяшку.

– Ещё и кровь… – упаднически констатировал я, видя первые капли алой жидкости, окрасившей мои пальцы.

– Деньги… – как назло, они в кармане справа, и достать их пострадавшей левой – ну никак!

Прикинув, как сейчас буду ковылять до остановки, забираться в автобус и делать всё необходимое, для того, чтобы попасть в больницу, я помрачнел.

– А куда деваться? – задал я риторический вопрос пустым равнодушным улицам, и поковылял потихонечку, припадая на одну ногу и придерживая левую руку правой.

– Постойте! Да постойте же… – не сразу соображаю, что это мне.

– Уф-ф… – выдохнула догнавшая меня девчонка, – вам же в больницу, да? Я дяде Мише сказала…

Поток сознания, очень женский и совершенно сырой, едва не смыл остатки моего здравого смысла. Но удалось-таки, процедив эту муть, понять, что меня собираются подвезти…

… и правда, минуты через две подъехал «Москвич», остановившись метрах в десяти.

– Давай, что ли, – хрипловато сказал водитель, немолодой полноватый мужик с повадкам мелкого начальника, поднявшегося из самых низов, – залазь! Верка, а ты куда полезла? Тебе что там делать? Давай, давай… домой ступай, время уже позднее.

– Да! – а это уже вдогонку, – А с родителями твоими я поговорю, ты уже не обижайся! Я давно говорю, что Рекс твой – балбес, и его дрессировать пора! Вырос, кабан, а всё щеночком себя считает, но собака-то серьёзная!

Я в это время не без труда влез на заднее сиденье, кое-как устроившись на пахнущем рыбой брезенте, кинутом поверх.

– Всё? – повернувшись назад, удостоверился водитель, трогаясь с места, – Тебя хоть как звать?

– Михаил, – представляюсь я, не пытаясь играть всевозможными «очень приятно» и тому подобной ерундой.

– Тёзка, значит… – кивнул тот, доставая папиросы и на ходу прикуривая, выезжая на ночную дорогу, – Ну, поехали!

Приткнувшись задом чуть в стороне от входа, водитель заглушил двигатель и тяжело вылез со своего места.

– О! Здорово, Сань! – опираясь на капот, окликнул он какого невзрачного мужичка, самого что ни на есть пролетарского вида, смолившего «Беломор» возле машины «Скорой помощи» с приоткрытой дверью, – Вилен сегодня не на смене?

– Здаров! – они некоторое время поигрались в передавливание ладони, – Да вон…

Мужик небрежно мотанул головой куда-то в сторону, и мой тёзка, поманив меня, затрусил тяжёлой трусцой в указанную сторону, припадая на правый бок.

– Сколько лет, сколько зим! – издали заорал он, распахивая объятия.

– Да на прошлой неделе только виделись, – проворчал врач, сминаемый в объятиях, – Ну что тут у тебя?