Текст книги "Адамова голова. К 100-летию Великой Смуты. Стихотворения"

Адамова голова
К 100-летию Великой Смуты. Стихотворения
Василий Рожков

© Василий Рожков, 2017

ISBN 978-5-4485-8375-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Зимний модернъ

 
Покрылся дымкой белый лёд
На голубом глазу химеры.
Её страдания безмерны
И прерван каменный полёт.
 
 
Наш самый ближний из миров
Вновь угораздило попасться
На острия древесных фасций
И словоблудие ветров.
 
 
От свежеструганной доски,
От свежесваренного кофе,
Как от гитары в чёрном кофре,
Идёт томление строки.
 
 
И флейта в замерших руках
Катане пламенной подобна.
Она расскажет нам подробно
О всех расставленных силках.
 
 
Внезапной схожестью пьянит
На снег пролитая мадера.
Искусство зимнего модерна
Загадки вечные хранит.
 
 
Под ледяным покровом глаз
Влеченья отблески опасны.
Вы так, сударыня, прекрасны,
Что я прекраснею при Вас.
 

Ударный отряд

 
Слышно со всех широт,
На всех языках, поверьте —
Vaterland oder Tod!
Patria o muerte!
 
 
Родина или смерть —
Вот лозунг жизни отрядной.
Кто там дрожит? – не сметь!
Вычеркнут путь обратный.
 
 
Красный и чёрный шеврон —
Как зарево над полями,
И в поле наших погон
Череп с двумя костями —
 
 
«Адамова голова»,
Наследство от первопредка.
Наша страна жива —
Так донесла разведка.
 
 
Дикая степь вокруг,
Безмерное голое поле.
Неведомы враг и друг,
Стёрты к сердцам пароли.
 
 
Только отрядный флаг
Ветром морозным вскормлен.
Рано гордится мрак
Своим наступленьем скорым.
 
 
Идёт ударный отряд
По ветхим камням завета,
И мрака лукавый взгляд
Прячется от рассвета.
 
 
Слышно со всех широт,
На всех языках, поверьте —
Кто вместе с нами, тот
Не убоится смерти.
 

Зелёные

 
Осавула гетманского вздёрнули.
Ишь как сапогами засучил!
Стрельнем – распознаем, не притворно ли
Он свои лампасы обмочил…
 
 
Схомутали пана офицерика.
Даром, что погоны в серебре,
Всё метался. Думали – истерика.
Кончился от тифа на заре.
 
 
Под завязку сцапали червонного
С зиркой на папахе впереди.
Мы его, проклятьем заклеймённого,
Наградили дырочкой в груди.
 
 
А потом полезли, как дебелые,
Обложили хутор с трёх сторон
Красные, блакитные да белые,
И пошли мы к пулям на поклон.
 
 
Встали мы, похмельные и сонные,
Не скупясь на грязные слова.
Что нам, хлопцы, плакать? Мы – зелёные.
Листья мы, пожухлая трава.
 

О незримом

 
О чём вы, сударь? Сжальтесь, Бога ради —
Мы все в победу верили едино!
Корниловцам не побывать в Белграде
И Каппелевцам не видать Харбина.
 
 
Здесь самозванцы больше не жируют,
Декреты их собаками не лают.
Вот Ливенцы на Невском маршируют.
Вот Ижевцы по Нижнему гуляют.
 
 
Попутный ветер раздувает знамя.
Главкому генералы рапортуют,
Встречает их Москва колоколами,
Орудия на славу салютуют.
 
 
К чему сомненья, милый мой поручик?
Всё позади, оставьте ваши спеси,
По сторонам вы поглядите лучше,
Как радуются города и веси.
 
 
Нам нужен мир, святой и долгожданный,
Мы столько крови за него пролили!
Но верю я, что в пламени гражданской
Очистилась страна от всякой гнили.
 
 
Вот адмирал, верховный наш правитель,
Возводит в абсолют Закон и Веру,
Крест возвращая в древнюю обитель
И в «полный бант» солдату-кавалеру.
 
 
Крестьяне мирно трудятся на пашнях,
Мастеровые восполняют опыт
И казаки в заломленных фуражках
Поют в степях, им вторит конский топот.
 
 
Погоны гордо на плечах сияют
И воздаётся почесть русским флагам.
Нас сдержанно с победой поздравляют
Южанин-турок с северным варягом.
 
 
Куда им подеваться? Наши силы
С победой увеличились стократно.
И даже в Туркестане старожилы
Ведут аскеров в подданство обратно.
 
 
Так быть должно. Так было. Так и будет.
Мы заслужили верностью своею,
Чтоб честно и достойно жили люди
В российских рубежах – я в это верю.
 
 
А вы, дружище? Что случилось с вами?
Негоже добровольцу-ветерану
Страдать хандрой, в камин глядеть часами
И гладить незалеченную рану.
 
 
Вы вспомните – в Екатеринодаре
Каким-то чудом избежали плена
И над друзьями павшими рыдали,
В крови и грязи стоя по колено.
 
 
Как шли мы под Ростовом и Луганском
Плечом к плечу в атаки штыковые,
И пили самогон в маёнтке панском —
Усталые, весёлые, живые!
 
 
Вы вспомните – в Орле освобождённом
Отметили день вашего рожденья,
Когда желали тостом возбуждённым
России скорого освобожденья,
 
 
А на рассвете встали из окопов
И в полный рост «акацию» запели,
Три сотни вёрст безудержно протопав
До самой до московской цитадели.
 
 
Как нёс я на закорках ваше тело,
Истерзанное, смятое шрапнелью,
И слышал, как дыханье тихо тлело,
Как влага расползалась под шинелью,
 
 
Как сдёргивал я с головы фуражку,
Молясь о жизнь за други положившем,
Как открывал почти пустую фляжку,
По счастию увидев вас ожившим…
 
 
Поручик, чёрт возьми вас с потрохами!
Вы помните? Всё это было! было!
Дрожали комиссары перед вами.
Вся рота вас по-братски полюбила.
 
 
Вы в старшинстве с шестнадцатого года
И не гордились блеском эполета,
Но знак терновый Первого похода —
Вот славы наилучшая примета.
 
 
Вы, офицер, окончивший когда-то
С медалью Академию Художеств,
Как вы умели рисовать солдата —
Всех удивляла живость и похожесть.
 
 
Вам создавать батальные полотна!
Вам воспевать родимые широты!
Зачем же шторы вы закрыли плотно,
Смотреть в окно боитесь отчего-то?
 
 
Там, за окном, парады и гулянья,
Весёлый смех, и песни, и оркестры.
А вы в полубезумном состояньи
Твердите про чекистские аресты,
 
 
Вы говорите – не сдержать потопа,
Пролитой крови места не хватает,
Мол, красные дошли до Перекопа
И наша рота в арьергарде тает…
 
 
Да что за бредни? Право, что за ересь?
Послушайте, пускай излишне чёрство,
Но вам по дружбе высказать осмелюсь:
Все ваши речи – просто паникёрство!
 
 
Я вижу ваши странные картины
И ужасаюсь. Вот девятым валом
Река огня сметает все плотины
И море полыхает ярко-алым.
 
 
Вот светится печальными огнями
Далёкий берег на Эвксинском Понте
И в сумраке тяжёлыми тенями
Проходят корабли на горизонте.
 
 
Смотрите-ка! А вот вся наша рота,
И с нею я, немного удивлённый,
Ищу в тумане за бортом кого-то,
Держа в руках трехзвёздные погоны.
 
 
Мне не понять… Но – слово офицера,
Что не размыть потопу нашей дружбы.
Вот наш Закон, святая наша Вера!
 
 
Я загляну к вам завтра
                                     после службы.
 

Одна история

Ты не плачь, не горюй,

Моя дорогая,

Коль убьют – позабудь,

Знать, судьба такая.

Марш вперёд, труба зовёт,

Чёрные гусары!

_{Песня Александрийских Гусар}

 
Неба синь да маков цвет,
Серебрится речка.
Едет юноша-корнет,
Звякает уздечка.
 
 
Черней ночи доломан,
И глядит сурово
Череп – мёртва голова
Знака полкового.
 
 
Конь копытом землю бьёт,
Чистая порода.
Через реку нужен брод.
Нет другого хода.
 
 
Подбирается корнет
К бережку пониже,
Видит деву юных лет
И подходит ближе.
 
 
А девица, оробев,
Рассердилась было,
Но потом на милость гнев
Враз переменила.
 
 
Был корнет собой хорош,
Жилка удалая.
И она решила: что ж,
Знать, судьба такая!
 
 
Через год он на войну
Уходил сражаться,
Малу дочку и жену
Наставлял дождаться.
 
 
И когда он уходил
На фронты лихие,
Милой жёнке говорил
Он слова такие:
 
 
Ты не плачь и не горюй,
Моя дорогая.
Обойдётся, говорю,
Уж я точно знаю.
 
 
И уже который год
Нет от друга вести.
А она все ждёт и ждёт,
Коль судьба быть вместе.
 
 
Лишь идут через траву
Кони из ночного,
Она видит наяву
Всадника лихого.
 
 
Гулко ухает сова,
Да луна багрова,
Словно мёртва голова
Знака полкового.
 
 
Серебром полна коса,
Старость в дом крадётся.
Но сказал ей друг-гусар:
Помни – обойдётся!
 
 
Кто-то в окна на заре
Лёгонько стучится —
То ли ветер в ноябре,
То ли просто птица,
 
 
То ли странник захромал,
Заблудился поздно…
Ночка – чёрный доломан.
Пуговицы – звёзды.
 

Пулемёт

 
Пулемёт харкает кровью,
Сталь горячая течёт.
Рядовому поголовью
Он ведёт свой точный счёт.
 
 
Сколько вас ещё, упрямых,
Ляжет в мёрзлый чернозём?
Мы не людям – братским ямам
Бесконечный счёт ведём.
 
 
Цепь идёт нарочно густо,
Как на праздничный парад.
Что же, пасынок Прокруста
Одолжить вам ложе рад!
 
 
Снег оденет вас покровом
И прошепчет: «я – ваш дом»
Под семимиллиметровым
Стылым мартовским дождём.
 
 
Но не все ложатся в землю
На изломе русских зим.
Пулемёт не всеобъемлющ,
Хоть и назван он «максим» —
 
 
Задрожал и смолк в экстазе.
Звук утих разрывом струн.
Ткнулся рядом в комья грязи
Тусклый юнкерский галун.
 
 
Цепь брела по зимней каше,
Сохраняя интервал.
Гордо, сдерживая кашель,
Пулемёт молчал и ждал.
 
 
А когда вокруг бежали
Пары стоптанных сапог,
И чужие пальцы жали
На засаленный курок,
 
 
И когда его просили:
«Ну же, бей по сволочам!» —
Он стонал: «Присяга в силе.
Им служил я, но не вам»
 

Мир вверх ногами
_{(Воспоминание об Унгерне)}

 
Сёк барон виноватых.
Плакали собаки,
Лапами закрыв глаза.
Бурю шапок косматых
Вспомнили овраги,
Как пошла гулять гроза.
 
 
Пел барон о далёком
Незнакомом рае,
Где таится чудо-месть.
Резал пальцы осокой,
Да рубаха с краю
Покраснела в чью-то честь.
 
 
Мир вверх ногами.
Дребезжат колёса
Колеёй заиндевелой.
Мир пошатнулся.
Вот цена вопроса —
Кто на новенького смелый?
Ну!
 
 
Ворон каркал устало.
Запершило горло
Издавать команду «пли!»
Отсырело кресало,
Да халат узорный
Утром плыл по отмели.
 
 
Как румянится тело
Шашкою наотмашь
От погона до седла.
Вечный поиск предела…
Пущены в расход, вишь,
За околицей села.
 
 
Мир вверх ногами.
Это так часто случалось с нами,
Что временами
Нас времена обходили кругами.
Мир пошатнулся.
Он то ли умер, то ли проснулся.
Не оглянулся.
Перевернулся.
Перевернулся.
 
 
Мир вверх ногами.
Дребезжат колёса
Колеёй заиндевелой.
Мир обманулся.
Нас оставил с носом
Кто на новенького смелый.
Эх…
 

Стабилизационное

 
Какая всё-таки интересная вещь – «наган»,
Из него можно выстрелить в воздух и по ногам.
А можно сделать наоборот —
Всего один раз в свой собственный рот,
Чтобы свалиться навзничь назло врагам.
 
 
На пару с «наганом» можно служить в угро,
Можно сорвать покушение на план ГОЭЛРО,
С «наганом» можно ходить в разведку
Или от скуки играть в рулетку,
Поставив на красное и выиграв на зеро.
 
 
С «наганом» хоть донжуанствуй,
                                                       хоть донкихоть.
Им можно колоть черепа
                                           и можно орехи колоть,
С ним можно любви и славы добиться,
Устроить облаву, бежать за границу.
«Наган» – это любого сословия кровь и плоть.
 
 
«Наган» придумал бельгиец, а прославили мы.
Его независимый взгляд
                                      приводит в смятенье умы.
У него есть хобби – хлеб и золото,
Он надёжное лобби серпа и молота.
Послушай, как он искусно поёт псалмы.
 

Теперь ты видишь, Кант?..

 
Год сорок пятый. Слышен гром победный.
Коня в денник уводит всадник бледный.
По знаку полководческой руки
Направив приложение энергий,
На выжженных руинах, в Кёнигсберге
Стоят красноармейские полки.
 
 
Разбитый храм. Фигура лейтенанта.
Он пишет мелом на могиле Канта:
«Теперь ты видишь, Кант, что бога нет?»
Смеётся он, конец страданий видя,
И представляет, как, из спячки выйдя,
Смеётся дух философа в ответ.
 
 
Да, в этом мире что-то изменилось.
Наверно, ось земная накренилась,
Переменив обычный ход вещей.
Где вера в бога стала полустёртой,
Боец беседу вёл с душою мёртвой,
Которой не должно быть вообще…
 
 
Идею вечной жизни смерть попрала.
Но от солдата и до генерала
Прошли сквозь ад, за рай земной борясь,
И нерушима вера атеиста,
Что с ним через небесного радиста
Покойник Кант поддерживает связь.
 

«Слышишь, разлетелись…»

 
Слышишь, разлетелись
Удалые песни?
Едут глашатаи
По долам.
 
 
Собирайте челядь,
Поднимайте веси,
Всех праздношатаек —
К удилам!
 
 
Лиственному богу,
Ладанке зашитой,
Речке-ворожейке
Бьём челом.
 
 
Дружно да не в ногу
Станем на защиту
Рукоположеньем —
Не числом.
 
 
Город белой масти,
Полыхает зорька
Да Вороний камень
Посреди.
 
 
Эй, кузнечный мастер,
Плечи раззадорь-ка,
В горне жаркий пламень
Не студи!
 
 
Будет злая сеча,
Будет поединщик
Биться против рати,
Словно рать.
 
 
Плетью покалечат,
Луками освищут,
Бросят на полати
Помирать.
 
 
Я – тот поединщик,
Выйду в поле лично
Хитрым и упрямым,
Как кистень.
 
 
Братушка-лудильщик,
Сделай как обычно,
Не светить бы срамом
В бранный день.
 
 
Кожаные кепи,
Газовые шторы,
Рваные халаты
Не по мне.
 
 
Кованые цепи,
Сребряные шпоры,
Бронзовые латы
Куй войне!
 
 
Куй оруженосцам,
Куй артиллеристам,
Куй стрелкам-радистам —
Всем родам.
 
 
Вволю побороться,
Всласть повеселиться
Сёлам да станицам,
Городам.
 
 
Молотом орудуй,
Высеки зерцала,
Примет наша смена
Битву битв.
 
 
Яхонтовой грудой
Грудь бы замерцала,
Лёг бы на рамена
Малахит.
 
 
Бунчуками машут,
Наволоки реют,
Шевелись, родимый,
Жми плечом!
 
 
Поле нами вспашут,
Нами же засеют,
Будешь ты единый
Ни при чём.
 
 
Видишь, разлетелись
Соколы-финисты,
Клёкают, щебечут
В вышине?
 
 
Песни наши спелись,
Мысли наши мглисты,
Крепкое словечко
О войне.
 

«Холодно…»

 
Холодно.
Развешано белое полотно
Снежного савана.
Дрожит брусчатый пол от ног
До основания самого.
Идёт народ по городу,
И город терпит
Эту спустившуюся с гор орду,
Заполонившую степи.
Метель
Играет комьями тел,
Бросает листовки хлопьями.
Ветер-благодетель влетел
И над спинами холопьими
Нагайкой поигрывает и хлещет,
Загоняет в палаты,
Полые пятна проплешин
Одевает в белые маскхалаты.
Хрустят под ногами сосулек гильзы
И в водосточных трубах где-то
Эхо левитановского трагизма
Зачитывает рефрены декрета:
«Снег – за шиворот!
По лицам – снег!
Снега – по самые щиколотки!
Не взыщи, народ,
Но тебе вовек
Не снять заколдованные колодки!
Будет поровну вас со снегом.
Позабудь, дружок, пруд с акацией.
Нынче шаг в сторону сочтётся побегом,
На месте прыжок – провокацией.
Вот такой налог
Установлен мной
На каждую рожу индевеющую.
До костей продрог —
Не скули, не ной,
А не то заморожу посильнее ещё!»
А народ, хоть бы хны,
Как об стену горох,
Заполняет собою улицу.
Для его страны
И мороз не плох,
И ветра пусть бьют по всему лицу.
Он захватчиков
Да налётчиков
Повидал, словно в пене вал,
Да на рачью кровь
Свою волчью кровь
Не продал, не обменивал.
Только кутался в шубы колкие
Да бурчал всё втихаря,
Да умению бить двустволками
Обучался на глухарях.
Так ему ли с мороза алчного
Не гулять, не петь?
Так ему ли порядка палочного
Рукоять терпеть?
У него такой развесёлый дух —
Зашатаешься.
Он рукой одной как завалит двух —
Не утаишься.
Сколько бить-коптить заливным ветрам,
Сколько вьюге ещё яриться,
Скоро солнцу встать, да по всем дворам
Заиграет ключом водица.
Как остынут горе-диктаторы,
Свой просчёт поймут,
Так и снимут они, проклятые,
Холодов хомут.
Как ходили люди по городу,
Так и будут впредь
На природу родную гордую
Свысока смотреть,
Будут брызгать по лужам ботами,
Вдрызг разбитыми,
Будут небо коптить заботами
Незабытыми.
 

Mishima. Триптих

1. Выбор

 
Под выхлопами государственной машины
Спрашиваю себя сквозь ночные кошмары:
Что лучше – руки Эрнесто Гевары
Или живот Юкио Мишимы?
 
 
Разгорячённый спором внутри, я
Переползаю во сне украдкой
От каменных джунглей с золотой лихорадкой
К джунглям боливийским, где малярия.
 
 
Но, глядя в глаза очередному абрису
Ушедшего в прошлое привидения,
Падаю на мраморные ступени
Подобно Савинкову Борису.
 

2. Переворот

 
Мне слышится смех
Или блеянье стада.
Я вышел на узкий балкон.
Пускай неуспех,
Он сегодня – награда.
Мой почерк – прощальный поклон.
 
 
В толпе говорят:
Успокойся, задира!
Придурок, кончай и слезай!
Но звёзды горят
На петлице мундира.
Пути нет обратно. Банзай!
 
 
Под хохот солдат
Сквозь военное платье
Я режу себя пополам.
Поодаль стоят
Молчаливые братья
И светится золотом храм.
 

3. Аикути

 
В руках моих трепет.
Рукоять отвернулась,
В глаза мне не глядя.
Лезвие я приглашаю – входи,
Не бойся!
 

Лубянский вальс

 
Вновь кипит работа в доме железных дверей.
Правит полотна таинственный брадобрей.
Лазоревы тульи.
Вращаются стулья.
Но кто к ним привязан?
Тот, кто не может молчать.
 
 
Добрейший наставник
                         раздаст всем сестрам по ушам.
Решётки на ставнях замерли чуть дыша.
Околыши красны
И лики их ясны.
Но кто в них поверит?
Тот, кому свет в лицо.
 
 
Цена небольшая за стрижку умов под ноль.
Это решает вербующий исподволь.
Малиновы канты.
Стоят секунданты.
Но кто-то сломался,
А я всё пою о любви.
 

Октябрь-93

 
Да здравствует Республика!
Да здравствует Империя!
В груди дыра от бублика
И никому не верю я.
 
 
Висят портреты с мордами,
Несут гробы с героями,
Повстанцы стали лордами,
Штурмовики – изгоями.
 
 
Закат протуберанцами
Над городом колышется.
Под шлемом чёрно-глянцевым
Кому-то легче дышится.
 
 
Опальный дом на набережной
Звездою Смерти станет нам,
А выжившие набожно
Закончат век по «сталинкам».
 
 
Осколками Империи
Бликует луч прожектора.
Мы в следующей серии
Увидим продолжение,
Даст Бог – малобюджетное.
 

Записки прожжённого интеллигента

 
1.
 
 
Утром встал, почистил зубки
(Скрежет страшный!),
Соскоблил остатком губки
День вчерашний.
 
 
Три яйца на раскаленной
Сковородке.
Палисад марксистско-ленин-
ской бородки
Тереблю двумя перстами
Отрешённо.
Вижу дерево с листами
За решёткой.
 
 
Кто из нас сидит в тюрьме,
Кто на свободе?
Вроде это обо мне.
О листьях вроде.
 
 
Кто-то веткой, как рукой,
Бьёт в окно мне.
Кто-то машет день-деньской
С колокольни,
Жмётся областью крестца
К батарее.
 
 
В сковородке три яйца
Подгорели.
 
 
Хоть на память-рукоять
Ставь зарубки.
Дело швах. Пойду опять
Чистить зубки.
 
 
2.
 
 
Древние верили,
Что душа сидит в печени.
Некоторые древние
До сих пор в этой вере замечены.
 
 
Душа сгорает дотла,
Крыльями машет, наружу рвётся.
Не потому ли возле стола
Пьяным поэтам так легко ревётся
Навзрыд, по-детски, не замечая
Насмешливых экивоков,
Кулаком по сухой груди
Пульс души сличая
С частотою вздохов
И появлением ранних седин?
 
 
И когда говорят,
Что трубы горят,
То слегка ошибаются мистики —
Там трубы ангельские поют,
И в висках барабаны бьют
Словесной эквилибристики.
 
 
Не потому ли поэты пьют
Согласно данным статистики?
 
 
3.
 
 
В дни моей молодости,
Когда тоже носили
Длинные волосы
И были в силе
Законы градуса,
Я был приучен
Обычно радоваться
И не был скучен
В любой компании,
Неважно, что
Отравляло стаканы —
С лавровым листом
Или с чайным мусором,
А все рубились
Под классную музыку
На хилом «Филипсе»
Из старой запчасти,
То это, наверное,
И было счастьем
Моего поколения.
 

«Конспирология – точнейшая наука…»

 
Конспирология – точнейшая наука,
Все теоремы в ней заведомо верны
И эффективность обезличенного трюка
Предрешена, как пифагоровы штаны.
 
 
Пусть наши жизни соответствуют морали
И на законы опираются дела,
Но по земле, где мы впервые побывали,
Давным-давно конспирология прошла.
 
 
И закипающая сера в Чёрном море,
И раскалённые ступени пирамид —
Всего лишь малая песчинка из теорий,
Самой Вселенной выделяющих лимит.
 
 
И тёмным вечером на кухне пересуды,
И эманации газетного вранья —
Все это суть конспирологии сосуды,
Застёжка тайная в одежде бытия.
 
 
Людской поход от поражения к победам
Отмечен красными флажками по краям.
Но то, что мы всегда считали сущим бредом,
Сочтётся в числах, не вполне понятных нам.
 
 
На самодеятельность наше упованье —
Найти бы смыслы в созидательном труде!
Но мы уютно примостились на диване
И изучаем кто кого когда и где.
 
 
А где-то счётчик резво крутится до срока,
В часах иссякла струйка жёлтого песка
И в окнах стрельчатых всевидящее око
Идеей странной затуманено слегка.
 

Мистерия-буфф. XXI век

 
Бьются в экстазе комедианты.
Под волчий вой крокодильи слёзы.
Череп шута с остатками скальпа
Скалится грозно в руке дрожащей.
Словно верёвки, цветные банты
Носят на шее новые гёзы,
И новоявленный герцог Альба
Счастлив во власти своей дражайшей.
 
 
Юные Маши и юные Вани
Под «палестинками» прячут лица.
Трудно дышать, если прелый воздух
Вновь перемешан с пеплом Клааса.
Новые русские ихэтуани,
Даже в веселье привыкшие злиться.
Сжатый кулак на знакомых звёздах.
Под сапогами алая клякса.
 
 
Сходятся насмерть фронты и лиги.
Псы Господни проводят мессу.
И полыхает огнём весенним
В пёсьих глазах предвкушение пищи.
Вновь коллективный Тиль Уленшпигель,
Как дурачок, ходит по лесу,
Ходит по нашим низинным землям
И по привычке чего-то ищет.
 
 
Перемешалось красное с белым.
Кровь с молоком в воспалённых венах.
Шпага гранитного монумента
Измазана ядом благих намерений.
Сонный партер рукоплещет смелым,
Растерзанным тиграми на аренах,
В бескрайнем поле экспериментов,
Которые временем нам отмерены.
 

Как в последнем фильме

 
В центре города встали табором автозаки,
У каждого околотка патруль скучает.
И, как в последнем фильме Хаяо Миядзаки,
Ветер крепчает.
 
 
Этот пейзаж барельефом обронзовевшим
Уже привычен в эпоху глобального перекроя,
Хоть помещай его в рамку и на стену вешай,
По утрам любуясь и планы на вечер строя.
 
 
Мы пройдём через все ограждения
                                                              и турникеты,
Мимо холодных статуй
                                        с кокардами вместо глаз.
И я спрошу, достаточно ли ты тепло одета?
А ты улыбнёшься смущённо: в самый раз.
 
 
И надо спешить,
                           ведь осталось немного времени,
А я, как на зло,
                         так хотел рассказать о многом.
Но, как в последнем фильме Алексея Германа,
Трудно быть богом.
 
 
Трудно удержать это время,
                                             ведь его не свинтишь,
Не запихнёшь в автозак, припечатав берцем.
Вот тут есть неплохое местечко, видишь?
Зайдём-ка погреться.
 
 
От первой капели
                            в законопаченных окнах мутно,
Оттепель словно не замечает
                                                       никаких преград.
Для центра весьма доступные цены
                                                    и довольно уютно,
И вообще… я предельно —
                                            нет, беспредельно рад.
 
 
Ты ведь тоже рада,
                                да просто – всё, как я люблю,
Как в последнем фильме… не помню,
                                   каком-то последнем самом,
К взрывоопасному сердцу по тонкому фитилю
Искра устремляется в слалом.
 
 
И, подтверждая историчность момента,
                                                                         штора
Железным занавесом отделяет нас от суеты.
Знаешь, если мы и увидимся,
                                                    то совсем не скоро.
Кто это говорит? Я. Ты.
 
 
Пепельница полна,
                        за окнами город тревогой дышит,
А я всё равно тебе рад,
                            как обрадованная всякая тварь.
И вместо табачного дыма в лёгкие входит
                                         подожжённых покрышек
Гарь.