Текст книги "Рок играет на трубе. Проза, песни, поэмы"

Экватор

Романтический бустрофедон

…Вы любите смотреть телевизор? Да, мы все не без греха.

Там показывают ужасные вещи. Один вечер, проведенный безвылазно перед экраном – и в пищеводе наступает час пик, а во сне безумные клерки выпрыгивают из окон разорившихся банков. Весь асфальт заляпан кетчупом. Мы, как быки, реагируем на красное, даже стоя у светофора.

Вы, наверное, эстет? Бывают в жизни огорчения. То есть искусство, безусловно, вечно, и случается, что люди теряют сознание, глядя на «Гибель Помпеи». Наш мир – это ожившая картина. Один художник сел на свои тюбики с краской и, продав последние штаны, стал миллионером. А другой переспал с натурщицей, подхватил от нее некую болезнь и разорился на лекарствах и исках к мэтрам журналистики. В газетах писали.

А вы ведь и газеты читаете? Надо же. Не совсем понятно, откуда такая осведомленность. Нет, не то чтобы странно, но как-то непривычно. Я не удивляюсь, просто нет у нас незаменимых людей. Молчаливых эрудитов здесь тоже не любят. А вы говорите, говорите больше в компаниях, вас станут уважать. И уже никто не посмеет покрутить пальцем у виска, взбрыкнуть при редком вопросе и злобно прошипеть в спину: «интеллигентишко недобитый!» Их много, а вы один. Главное, что они все понимают, но ничего не говорят. Таких обычно сравнивают с собаками, но собаки умеют говорить глазами, а эти люди даже глаза скрывают под броней солнцезащитных очков. Не подкопаешься.

Правда, есть и другие – те, которые ничего не понимают. Они не злые, они всегда протянут руку помощи, если вы в беде. Но они скажут: «Вы попали в беду, а могли бы ее избежать». Им не понять, что беду, как кошмарный сон, избежать нельзя. Можно пересилить, притупить причиняемую ею боль, но тем горше будет осознание последствий беды. В 83-м нас накрыл необычайно жестокий сель, все новостройки разметало в клочья. Помните? Ах да, это не было новостью из разряда мировых. Возможно, меня спасло провидение, ведь я как раз переехал в новый дом на окраинах. А всего за день я отправился в горы с экспедицией общества естествознания. Да, и Кассита была со мной. Она у меня биолог, знаете ли… Героическая женщина – на третьем месяце в такую даль..! Бесконечно преданный своему делу человек… Да, так вот, непроглядная ночь, палатки, а внизу прямо под нами грохот, и земля дрожит, и тьма тьмущая… Только утром мы все увидели. Двенадцать человек стояли над долиной смерти и запустения, мы словно вознеслись, но экспедицию пришлось прервать. В городе каждый человек был на счету.

Когда мы вернулись, то были уже не те. Уцелевшие смотрели на нас, как на пришельцев, на инопланетян. Нам объясняли вещи, которые мы и сами прекрасно знали: вот та груда стекла – лавка зеленщика, вот те завалы из кирпича – воскресная школа, вот эти заляпанные грязью останки – машина старика Гонсалеса и он сам. Нас не узнали! Нас, смотревших на беду с высоты, будто свысока.

Конечно, Порт-Эрнандель был отстроен заново. Все возвращается на круги своя, и ныне, и присно… Кажется, нам кто-то помогал. Не вы, случайно? Я шучу, шучу…

Скажите, вы помните свой город, каким он был лет двадцать назад? Помните старые дома на месте нынешних высоток, помните толстое сухое дерево во дворе – его спилили, чтобы вывести в этом месте угол новых гаражей; а лица соседей, поздравлявших вас с новосельем – помните? Пожалуй, вы правы: всего этого могло и не быть. Порой люди больше похожи друг на друга, чем среда их обитания. А здесь все по-другому. Конечно, во все времена молодежь отчаливала поближе к цивилизации или вообще уезжала за границу учиться и работать, но теперь – кажется, люди рождаются стариками. Пройдите по нашему городу и если вы увидите хоть одно молодое, дышащее свежестью лицо, я буду обязан вам по гроб жизни! Что-то давит на нас, отнимает спокойствие. Нам уже мало нашего городка, нам мало нас самих. Даже старые пропойцы, появившиеся на свет в приюте на Сьерра-Франсиску и никогда не видевшие дальше своего синюшного носа, с утра пораньше собираются под стенами увитого плющом кабачка и орут: «Они обнаглели! Не город, а прорва!» Кто это – они – никто не спрашивает. Это принято понимать с полуслова. И это естественно. У вас ведь тоже есть кто-то, кого можно назвать словом «они».

Наверное, вы сразу подумали о чем-то другом. Иностранцы, полиция, нувориши – все лишь одни из нас. Вы думаете, у небожителей не бывает расстройства желудка? Неподалеку живет мой приятель, грек Эупатиус, каждое воскресенье ходит на наши католические мессы. Никто не жалуется. Да, вот у кого поучиться терпению! Вечный бродяга, старый эмигрант. Бежал от «черных полковников», попал к «красным бригадам». Даже здесь с него драли какой-то захребетный налог, даром что бывший коммерсант. Выращивает капусту на огороде.

Так что сегрегация, нетерпимость, каратэ – это не для меня. Я слишком устал от всего… Видите, у меня длинные волосы? Память о годах студенчества. Как сейчас помню родной институт в Коста де ла Нова, кружок радикалистов, сине-красные повязки… Сломанная ключица до сих пор ноет по ночам. Низины, знаете ли, сырость. И никакой политики. С тех пор, как солдат из оцепления ударил мою Кассандру в живот и я не узнал пол своего нерожденного ребенка, я не занимаюсь политикой. Нет, само собой, его не судили. Наши перевороты не дают новых законов – только новый калибр оружия.

Да, я запил. А вы бы не запили на моем месте? Нет в мире человека, который не пил с горя или радости. Или просто не испытывал такого желания. Говорят, в России – вы знаете, есть такая страна? – так вот там это желание в почете. Да и что им еще делать, если круглый год снег лежит на улицах? У нас на кафедре был один поляк. Любил повторять, что русские отравили ему жизнь. Знаете, так наши крестьяне в соседних деревнях ссорятся из-за способа ловли рыбы. Одни глушат, другие ходят с бреднями. А чуть что – хватаются за ножи.

Мне не надо объяснять, что такое гражданская война. Расскажу вам по секрету – в городе этого не знает никто – моего отца награждал сам каудильо. Отец был в штурмовой роте при Эрно – и, рассказывая об этом, всегда потирал простреленную навылет руку. Он и Франко умерли в один год. Тогда мы и перебрались сюда, в неизвестность, в сырые джунгли на пояснице планеты. Пропало, пропало все, скрылось в океанском тумане, и где теперь милые сердцу андалузские виноградники, янтарные капли света в бутылочной зелени? Здешнее вино – услада стоматолога, в нем не топят свое горе, дабы к душевным травмам не присовокупить физические. Ему предпочитают кокаин и пальмовый спирт. Это действеннее и дешевле. Рекомендовать и предупреждать не буду. Я же знаю ваши вкусы.

Я ведь все про вас знаю, наверное, даже больше, чем вы сами. И моя Кассандра поведала бы вам много интересного, раскусила бы острыми зубками, как спелый финик. Она же все про всех знала, Кассита, золото рук моих, только не верили ей, слушали, кивали головами, как китайские болванчики, но не верили. Как мне не хватает ее, не хватает ее прорицаний на грядущий день! Душа моя, радость, королева снов, где же ты? Я с ума схожу без тебя, травлю себя этим пальмовым пойлом, вечера провожу перед зеркалом, разговаривая с человеком, сидящим напротив. Да-да, я с вами говорю! Ведь я – это вы, я знал это с самого начала. Мы слишком похожи друг на друга, но не настолько, чтобы полностью доверять. Пусть у каждого останется хоть малая толика тайны. Недосказанность под ресницами. Безмолвие на кончике языка. Пожать руку отражению невозможно, его можно успокоить только словом. Как выключенный телевизор. Не тревожьте его, и серый глаз экрана послушно отразит уютные блики вашего очага.

А вы ведь любите смотреть телевизор? Ну да, да, конечно. Я уже спрашивал…

* * *

Ненавижу заграничные командировки. Даже так называемые «развитые» страны, обезумевшие от непомерной спеси и корыстолюбия, вводят меня в ступор бесконечной чередой показов, конференций и попоек. Что уж говорить о разбросанных по миру бывших колониях без роду-племени! В последнее время мне везет именно на такие поездки. Не иначе, как я на особом счету у начальства. Вот и нынешняя вылазка не грешит оригинальностью. Для нашей команды инженеров-контрактников, уже достаточно измотанных проверками у себя на родине, матерщина давно стала нормой повседневного общения. Не понимаю, что могла наша компания, такая уважаемая и широко известная, найти в этом Богом и дьяволом забытом портовом городке на самом экваторе, на необрезанной пуповине мира? Эти сгрудившиеся на дне котловины домишки, жалкая пародия на цивилизацию, зажатые с трех сторон зубными протезами скал, вечно спокойным морем и джунглями, вызывающими сыпь одним своим видом – кажется, предлагают сделать единственный выбор в пользу одной из сторон естества. Да только никакого выбора не будет! Я здесь надолго не задержусь. Вот убедимся в бестолковости местных аборигенов и полной нерентабельности их предприятия – и сразу домой, в теплое месиво асфальтовых лабиринтов.

Да, нелегко приходится, нелегко. Я, конечно, люблю бывать в театрах, но сам-то я не актер, черт меня побери! А тут ходишь по замшелым гостиничным коридорам, по грязным кривоколенным улицам и, пересиливая безразличие, строишь из себя «белого человека» со знаниями Эйнштейна и авторитетом Старого Тэдди. И все это лишь для того, чтобы жирная задница на вершине нашей пирамиды могла по секундам отсчитывать набегающие центы! Интересно, есть ли у него хоть одна секунда в запасе, чтобы подумать о своих курьерах? Ведь все эти «банановые республики» – настоящий рассадник беспредела. Здесь неделя без переворотов – уже сенсация. А тупоголовым ублюдкам с автоматами и лицами, перемазанными ваксой, абсолютно все равно: будь ты «белым человеком» или неотесанной деревенщиной, прибьют тебя к дереву вниз головой, на крайний случай в заложники возьмут. Не думаю, что босс согласится выложить за меня кругленькую сумму. Скорее всего, помчится, пыхтя и отдуваясь, в соответствующие органы, а те, не думая долго, пришлют сюда дюжину таких же тупоголовых ублюдков из Форта-Брэдли, бросят ложку дерьма в общий котел и сами же примутся расхлебывать. Что ожидает в таком случае меня и моих компаньонов?

Во все времена на такие вопросы отвечала бутылка. Но наш НЗ, заботливо упакованные чемоданчики с выпивкой, иссяк в первые три дня. И вот сегодня я на свой страх и риск вышел из гостиницы и окунулся в набегающие жарким приливом сумерки. Я долго бродил по городу, держа в кармане взведенный пистолет, а на языке предупреждение о неприкосновенности, с одной лишь целью: разжиться спиртным любого сорта и градуса. Но, как назло, все средневекового вида лавочки и закусочные были закрыты. Небо еще только начинало темнеть, неотвратимо и стремительно, пока лишь намекая на приближение ночи, а город уже словно видел первый сон. Не иначе, как последствия комендантского часа, отмененного совсем недавно после очередной заварушки. Редкие черноволосые мучачос, едущие с работы домой на хлипких велосипедиках, чурались моего всклокоченного угрюмого вида и объезжали стороной. Поди, было чего чураться! – пустота, пропитавшая меня насквозь, теперь хлестала наружу наравне с отборными ругательствами, не требовавшими перевода на местный диалект. Наконец, моргая жидким неоном, из-за угла выплыл небольшой бар, и я сразу же подался к нему, тем более что название «Ecuador» очень кстати подходило к моим невеселым размышлениям.

В баре на удивление чисто и пристойно. Низенькая, покрытая лаком стойка в полстены, мягкие вращающиеся сиденья и приветливый полумрак, оживленный мерцанием ночников на кованых подставках в индейском стиле – совсем как дома, в старой поселковой забегаловке, где я провел свою джинсово-хайрастую мотоциклетную молодость. Надо будет рассказать парням об этом оазисе тишины и спокойствия! Только телевизор, стоящий на антресолях под самым потолком, напоминает, что я не у себя дома. Обшарпанный, созданный по какой-то самопальной лицензии или без нее, он весь, включая экран, испещрен мелкими сколами и царапинами, очевидно, следами излияния чувств футбольных фанатов. Звук и изображение ковыляют бок о бок, переживая очередную старость. Однако, я вижу в руках у толстого заспанного бармена черный брусок пульта дистанционного управления, и он ловко дирижирует этим динозавром высоких технологий, переключая каналы. Как жаль, что качество показа от этого не меняется!

Убаюканный трескотней кинескопа, я сижу за стойкой и прислушиваюсь к себе. Осторожные глотки напалма падают на дно желудка раскаленными камнями и оттуда нехотя продолжают свой путь по кровеносной системе. Кажется, разум наконец приходит в деятельное состояние. Мне давно уже открылось это пугающее свойство – возможность рассуждать трезво после рюмки-другой. А пошлю-ка я все невзгоды к растакой-то матери и займу этот вечер дегустацией местных коктейлей! От той драконьей слюны, что не спеша растворяется в моей утробе, голова уже идет кругом. Да я и правда оглядываюсь по сторонам.

Вы любите смотреть телевизор? Да, мы все не без греха.

Что ты несешь, старик? И кто ты вообще такой? Бегло, не выдавая своей заинтересованности, оглядываю его сгорбленную фигуру. Пожалуй, я погорячился, назвав его стариком, ведь он не намного старше меня. Наверное, это глаза, тусклые и глубокие, ввели в заблуждение. А еще лицо и мелко подрагивающие руки, сморщенные, темные от загара, но таящие в себе непонятное, давно не виданное благородство. Одет довольно прилично, и длинные волосы, уже седые у корней, не портят общей картины. Да в повадке сквозит какой-то дух прожженного интеллигента или, быть может, аристократа в изгнании. «Интеллигентишко недобитый». Это он верно сказал. Попал в самую точку.

Все равно отказываюсь слушать этот бред. Но про себя не могу не отметить, как хорошо поставлена его речь, так странно не похожая на бессвязное бормотание местных жителей. Его язык напоминает тот классический испанский, который я изучал в колледже, и это открытие невольно вызывает во мне симпатию, некоторую духовную близость. Нет – бред, все бред! Должно же это когда-нибудь кончиться?

Я уже не отвожу глаз и смотрю на него в упор. Неужели он не понимает, что я не желаю вести беседу? Вот и бармен начал коситься на нас со снисходительной ухмылочкой, и сладкая парочка в углу прекратила лобызания и настороженно застыла. А интеллигент, будто в насмешку, продолжает свой вкрадчивый монолог, жестикулируя, как бы подбадривая себя рукой с зажатым в ней тяжелым бокалом, и остатки жидкости весело плещутся на донышке. По-моему пора прекращать этот балаган. Нет, согласитесь, когда незнакомый человек беседует с вами, как с зеркалом, и говорит, что вы – это он, это звучит по меньшей мере необычно. А по большому счету – так просто оскорбительно. Ах, как хочется накостылять этому старому грибу, этому алкашу с периферии, так незаслуженно испортившему мне настроение, выместить на нем все прежние горести и сомнения!

Нет, нельзя, нельзя дать ему понять, что я раздражен. Не дай Бог, начнется драка – межгалактический скандал! Как только станет известно, что иностранный подданный, представитель солидной фирмы устроил дебош по пьяной лавочке – на моей карьере можно будет поставить жирный крест. Я неловко поворачиваюсь на стуле и вулкан, клокочущий в желудке, угрожающе вскипает, принуждая застыть в неудобной позе. Двое суток не бритая щека невыносимо чешется, я провожу влажной от испарины щетиной по лацкану своего легкого пиджака и на мгновение задерживаю взгляд на беснующемся под потолком экране.

– Вы ведь любите смотреть телевизор? Ну да, да, я уже спрашивал…

Это окончательно выводит меня из равновесия. Сейчас я покажу этому отщепенцу, помешанному на политике и еще черт знает чем, где раки зимуют! Еле сдерживая подкативший к горлу комок, я срываюсь с места и, схватив бедолагу за грудки, выволакиваю на улицу. Смятая купюра на стойке остается единственным напоминанием о моем визите.

Улица обдает нас соленой прохладой с моря; непроглядная южная ночь заливает глаза липкой смолой, только два горящих окна напротив опрокинули желтые квадраты на тротуар. Неоновый «Ecuador» остался за углом, словно в далеком прошлом. Я затаскиваю аборигена в один из светлых квадратов и гляжу ему в глаза, не выпуская из рук ворота клетчатой рубашки.

Чего тебе от меня надо, придурок? Пристал, как банный лист. Неужели не видно, что плохо мне, что все у меня наперекосяк? А тут ты еще…

На мгновение приходит мысль о происках местной спецуры. Быть может, этот старик просто «пасет» меня столь необычным способом? А он слегка отстраняется, наклонив назад голову, и тоже смотрит мне в глаза – без испуга, но с какой-то вековой отрешенностью – и взгляд его бледно-карих зрачков застревает в моем мозгу. И вдруг происходит необъяснимое: старик проводит ладонью прямо перед моим лицом, будто протирает запотевшее стекло… или зеркало! От неожиданности я ослабляю хватку и часто моргаю, потеряв линию его взгляда. Внезапная догадка осеняет меня: да он же просто наркоман! Ведь он говорил что-то насчет кокаина. Банальность ситуации шокирует, и я резко отдергиваю руки, как будто держался за нечто омерзительно-заразное.

– Мне нужно от вас то же, что и вам от меня. Ведь вы – это я. А я – это вы. Мы все единое целое.

Нет, он не похож на наркомана, этот видавший виды субъект. В годы юности, на вольных аризонских хлебах, я навидался такого рода публики и отличу нарика из тысячи. Хотя бы по зрачкам. А у этого глаза смотрят ровно, печально и вполне осмысленно. Может, попробовал нюхнуть впервые в жизни? Седина в бороду..?

Секундное раздумье позволяет придти в себя. Да и правильная испанская речь опять вызывает слабый прилив чувствительности. Я снова, но уже по-другому, оглядываю своего «собеседника», наполовину залитого желтизной оконного света, наполовину тонущего в густой тени. И понимаю, что тоже причастен к этой половинчатости, что стою перед ним, как зеркальное отражение, разделенный пополам тонкой гранью между светом и тьмой. Да что же это такое? Я – это он? И вся моя жизнь – это его жизнь, перевернутая с ног на голову? Но этого не может быть! Я же не испанец, не эмигрант! Я инженер, а не естествоиспытатель, и ни одну из моих бывших жен не звали Кассандрой! В чем же сходство?

«А в чем различие?» – бьется в сознании беспокойная мысль, и воздуха в легких становится все меньше и меньше.

– Мы все единое целое, – повторяет испанец тоном школьного учителя – Но никому нет до этого никакого дела. Весь мир живет по единым законам, как тонко устроенный организм, каждая клетка которого считает себя по меньшей мере самостоятельной, но все они питаются единой жизненной энергией. В противном случае клетку ожидает гибель.

«Ну откуда тебе, красному чилийскому перцу, все это известно?» – думаю я, а вслух способен произнести только первый слог.

– Ну?

– Организм нашего мира устроен слишком тонко. Клетки не зафиксированы в одном месте, они вынуждены скитаться, сталкиваться друг с другом и сражаться за сгустки энергии, дающей им жизнь. Но видели бы вы, как они все похожи! Нам-то с вами делить нечего: у вас энергии полные карманы, а я свою уже истратил. Сначала глотал ее порциями, кусками, как изголодавшийся бродяга, потом всю без остатка отдавал своей Кассите, а когда ее не стало… допил последние капли, пустил по ветру, как рваные клочки бумаги…

Похоже, старик опять погружается в себя. Я уже забыл все былые неприятности, все далеко не радужные перспективы, я забыл о безопасности, стоя посреди темной, пропахшей морской солью улицы с незнакомым человеком. Я перестал быть тупым, ворчливым фирмачом; меня подхлестывает забытый азарт подогретого пивом байкера, мчащегося с полным баком по пустынной дороге.

– Но почему я, приятель? Почему ты выбрал именно меня? Неужели в вашем городишке не нашлось никого помозговитее?

– Вот видите, вы заинтересовались. Значит, я не ошибся. Признаться, я и сам понял все не сразу. Ведь это далеко не первая попытка… Опять же, не выпадало подходящего случая. Алкоголь, как вы успели заметить, весьма существенный фактор.

Да, уж куда существеннее… Постепенно привыкая к окружающей тьме, начинаю различать оттенки и цвета. И уже заметен игривый румянец на впалых морщинистых щеках и красные прожилки в уголках задумчивых глаз. При всей ясности его рассуждений старика никак не назовешь трезвым. Да и я, похоже, набрался хорошенько. Всего два бокала зелья из Порт-Эрнанделя запомнятся надолго.

– …и я вынужден прибегать к услугам алкоголя, чтобы достичь наилучшего результата. Наверное, это участь всех потерявшихся людей. Я вам уже говорил… – старик резко выпрямляется, чуть повернув голову вбок, как истинный дворянин, которому нанесли оскорбление; решимость льется из глазниц неудержимым потоком. – Так вы действительно хотите знать – почему! Я расскажу. В мире есть места, где поток жизненной энергии необычайно интенсивен и борьба за обладание ею длится веками. А есть такие, где энергия практически равна нулю, и тогда борьба не имеет смысла. Ею обладают лишь немногие, прочие же вынуждены влачить жалкое бесцельное существование. Именно здесь, на экваторе, все наши стремления, наши надежды и чаянья растворяются в небытии, в черной бездне обреченности. Живущие здесь не видят будущего, они, как белки, бесконечно крутят колесо обстоятельств и закономерностей, оставаясь на месте. А человек ищущий, дерзновенный, исполненный жизненной силы становится чужим, инородным телом и должен растратить свою силу, чтобы вырваться из заколдованного круга. В такой ситуации две единицы из миллиардного семейства клеток быстрее ощутят свою похожесть и устремятся навстречу друг другу, но тем сложнее им будет пробиться сквозь толщу омертвевшей материи. Так я встретил свою жену – маленькое, никем не понятое существо, которому я отдал львиную долю своей энергии, если хотите – своей любви. Но она тоже знала слишком много, она видела все наперед. Воистину, нет пророка в своем отечестве. Моя бедная Кассандра была обречена…

Всякий раз, когда старик вспоминал погибшую жену, он словно отключался от внешнего мира, утопая в омуте воспоминаний. Он снова сгорбился, погас, завалив тяжелым камнем источник своего вдохновения. Вдруг стало очень темно – моргнув на прощание, исчез желтый прямоугольник, а следом отправился в небыль и второй. И – тишина, только сверчок верещит где-то за домом. Не забыл ли старик обо мне? От дозы спиртного, но больше от услышанных слов гудит голова и багровые змеи под веками кусают свои хвосты. Хочется нащупать в темноте сутулое плечо, растормошить его, вывести из оцепенения – и пусть мой одногодок с лицом старика кричит, ревет разъяренным тигром, а я в унисон буду рвать глотку до полного онемения!

Запоздалый бриз принес и рассыпал над городом звуки океанской шири, и запричитали, захлопали знамена бумажных вывесок и широких чешуйчатых листьев. Сверчок сорвал аплодисменты.

– Пора. Идемте за мной. Вы должны это видеть, – старик уже мерит асфальт быстрыми шагами, а я спешу следом, больше доверяя ушам, чем зрению.

– Куда мы идем? – бросаю фразу перед собой и она, как детская игрушка йо-йо – шарик на резинке – возвращается обратно.

– Вы должны это видеть.

Ну что ж, если должен, то надо очень постараться. А пока что исполнение долга весьма затруднительно. К отсутствию фонарных столбов я уже успел привыкнуть. Окна, за редким исключением, черной дробью рассыпаны по слоновой коже зданий, лишь кое-где голубоватая дымка телеэкранов испуганно прячется за шторами. Город как будто вымер. Если верить старику, он и правда вымер. Если верить… Я снова ощущаю, как налет сомнения оседает на языке и подкованными башмаками стучит в дверь, но с усилием сглатываю его, запихиваю поглубже, как вчерашний сандвич. Мы идем в неизвестность, то и дело меняя направление, держимся широкой проезжей части. Вдруг мой гид резко останавливается перед входом в ущелье, в узкую улочку с дальним отсветом портовых огней, и недожеванный сандвич сомнения с привкусом пьяной окиси подскакивает к горлу. Я засовываю руки в карманы. Бумажник и пистолет, два антипода ночной подворотни, обжигают меня, возвращая к недавней, нерастраченной еще реальности. Из «ущелья» тянет свежей рыбой.

– Вот так бывает, – доносится слабый голос – Так бывает. Всякому судьбоносному событию отведено свое место. Здесь моя Кассита оставила этот мир и ребенок – мой ребенок! – ушел вместе с ней. Вот здесь стояла цепь солдат, а я был вот там, в переулке, в толпе народа, которую не пропускали на главную улицу. Уже и не припомню, что у них случилось. Как бы то ни было, случилось одно. Впрочем, это не все, что вы можете узнать. – Источник голоса, черное размытое пятно, колеблется и тает, втягиваясь в теснину переулка. Я иду на голос, еле передвигая ноги. Мне очень не хочется этого делать. – С тех пор я ни разу не появлялся здесь. Но сейчас мне необходимо сбросить эту тяжесть, а вы мне в этом поможете. Здесь случилось и другое событие. Это парадокс, игра теней и моя впечатлительность – но здесь же я впервые увидел ее, молодую, красивую, полную сил и надежд. А она подошла ко мне и сказала с тоской и тревогой: «Здесь вы обретете вечное успокоение.» Здесь! – вы понимаете? – здесь, на этой земле! Она никому такого не говорила. Разве можно найти покой после смерти, если не искал его при жизни? Это экватор, это проклятая земля, на которой не востребован покой, но и стремления, и бури, и мечты тоже никому не нужны. Только омертвевшая материя в высшей точке концентрации…

Старик снова внезапно останавливается, и я едва не влетаю в него, пытаясь разместить бетонные блоки слов в воспаленном мозгу. Дома каньоном нависают над головой. Портовые прожектора протянули сюда свои мохнатые паучьи лапки, и от их прикосновений тьма превратилась в серую кашицу, затхлую и вязкую. Но не это остановило нас.

Справа, у самого цоколя здания, возня и приглушенная ругань. Еле заметные в полумраке фигуры вращаются, меняются местами, словно при шахматной рокировке, и роятся вокруг маленького, но изумительно до рези в глазах яркого пятна, опутывая его и не давая вырваться наружу. При нашем приближении фигуры застывают и дрожат, зависнув над землей на невидимых нитях, а белое пятнышко догорает свечкой на асфальте и слабо просит о помощи.

Черт побери, первый раз встречаю жертву изнасилования! Секунду я стою на негнущихся ногах и ловлю раскрытым ртом приторный воздух. А темное пятно уже передо мной, его трудно разглядеть. Одним точным звериным прыжком старик настигает первого насильника, того, что навис над распростертым телом, и эхо его надломленного, но по-юношески звонкого голоса бильярдным шаром скачет между домами:

– Здесь! На этой земле!

Растерянный коренастый мужлан уже сползает по стене, но рядом стоит второй. Вначале мне кажется, что он бьет старика ножом под ребра, но за ударами следуют резкие глухие хлопки. Старик валится на землю спиной вперед, будто устало садится в мягкое кресло у камина. Отзвуки двух хлопков, более громкие и отчетливые, обгоняют друг друга на выходе из ущелья. Впрочем, не отзвуки… Дрожащий палец еще лежит на курке и дуло моего пистолета с профессиональным интересом рассматривает лежащие у подножья дома фигуры. Шах и мат. Рокировка не помогла гроссмейстеру. Партия закончена.

Я склоняюсь над стариком. Да нет, какой же он старик!? Ведь он лукавил, в нем еще столько сил, столько воли к жизни для себя и других! Может статься, он и сам не подозревал.

Он улыбается, но его улыбка уже застыла и марлевой повязкой скрывает настоящее лицо.

– Вот видите… я не ошибся… теперь я… правда обязан вам… по… гроб… жизни…

– Не надо. Не надо. Простите меня. – твержу, а сам стараюсь не смотреть ниже его груди, где яркий сурик заливает подол рубашки, как апогей его дерзновенного, осмысленного бытия. Не надо. Простите меня. Но он уже не слышит.

А сбоку, у стены по-прежнему шорох и шевеление. Недреманное око пистолета уже глядит с любопытством на маленькое светлое пятно, но тут же опускается и понуро смотрит мне под ноги. Свеча не погасла, она поднялась и горит ярче прежнего. Это девушка. Ее лицо, тонкое и бледное в обрамлении темных волос, и белое платье в грязных пятнах вытесняют и дополняют друг друга, как буддийская мандала. Она уже рядом, совсем близко, я чувствую нервное напряжение и вспыхиваю, как мальчишка, ощущая на уровне ее груди нечто большее, чем просто тело.

– Ты в порядке? – такой привычный для меня, но такой идиотский по своей сути вопрос. – Как тебя зовут?

Она отвечает, не поднимая головы, и слова ее вязнут в лацканах моего летнего пиджака.

– Кассита… Кассандра…

Нет. Невозможно. Немыслимо. Мне очень хотелось верить испанцу, но все равно несчастная женщина из его полупьяных рассказов казалась какой-то нереальной, сказочной принцессой, погибшей в тенетах злого чародея. И вдруг – такое совпадение. Но она еще так молода, совсем несмышленыш!

– Пойдем, Кассита, золото рук моих, пойдем. Может, мы и клетки из тонко устроенного организма, но это еще не повод для уныния.

Она топит меня в омутах черных глаз, в тоске и тревоге, и пытается что-то сказать, но я вовремя зажимаю ей рот. Сейчас не время для разговоров. Сейчас время для полицейских сирен.

* * *

…Вы любите смотреть телевизор?

Нет уж, давайте-ка оставим эту гребаную технику. Лучше поговорим о чем-нибудь веселом. Знаете, раньше у меня было потрясающее чувство юмора, я хохотал без удержу над любым бородатым анекдотом. А теперь только улыбаюсь. Старею, наверное.

Мне еще повезло. Другой в подобной ситуации отчаялся бы полностью. Еще бы – увольнение с работы и никаких перспектив. Полтора года в иностранной тюрьме под строгим надзором – это не шутка даже для человека с богатым чувством юмора. Уж не знаю, каким чудом меня вытащили оттуда. Я сказал спасибо этим людям. А они мне сказали: «Ты попал в беду, а мог бы ее избежать.» Как избежать кошмарного сна? Да очень просто – никогда не ложиться спать. Даже если сойдешь с ума, тебя смогут понять. А если ты каждый вечер поднимаешься на смотровую площадку и считаешь звезды, то кто поймет тебя?

Вот Касси, моя жена, меня понимает. Это ее прямая обязанность, она ведь астроном. Бакалавр своих раскудрявых высокоточных наук. Ну что ж, я тоже когда-то был инженером, кажется, давным-давно. А сейчас я просто фермер. Ну еще на гитаре поигрываю в барах и ресторанах. У меня своя группа и небольшой, но стабильный доход. А еще молва и шептание за спиной. Я играю на сцене блюзы, а люди в зале переговариваются: «Как он изменился! Вы помните, каким он был до того, как поехал на свой экватор?»