Текст книги "Нашествие монголов (трилогия)"

Однажды разведчики привели к Джебэ нескольких человек из племени, раньше не виданного. Занимались они перевозкой на паромах и лодках дорожных путников. Они были высокие, плечистые, с широкими рыжими бородами, в овчинных потрепанных полушубках, кожаных портах и мягких поршнях,[144]144
  Поршни – сапоги без каблуков.


[Закрыть] переплетенных ремнями. Серые рысьи шапки были лихо сдвинуты на ухо.

– Кто вы такие? Откуда пришли? – спросил Джебэ.

Один, повыше и пошире остальных, отвечал по-кипчакски:

– Мы зовемся «бродники», потому что мы бродим по степи. Отцы и деды бежали сюда в степь от князей, ища себе воли…

– Если вы не почитаете ваших господ и убежали от них, значит, вы разбойники и бродяги?

– Мы не то что разбойники и не совсем бродяги… Мы – вольные люди, вольные охотники и рыбаки.

– А ты кто? – спросил Джебэ самого высокого бродника.

– Я зовусь Плоскиня! Наши бродники избрали меня своим воеводой.

Джебэ сейчас же отправил нукеров к Субудай-багатуру сказать: «Приезжай! Пойманы нужные нам люди».

Нукеры прискакали обратно с такими словами: «Субудай-багатур сидит на ковре. Около него торба бобов. Он сказал: «Не поеду, занят…»

Бродник Плоскиня заметил:

– Это значит: «Кто по ком плачет, тот к тому и скачет».

Джебэ оставил под стражей всех пойманных бродников, а сам вместе с Плоскиней, окруженный нукерами, отправился к Субудаю.

На потухающем багровом небе резко чернели три юрты Субудая. Над ними вились дымки и торчали воинские значки – шесты с конскими хвостами и рогами буйволов. Субудай сидел в юрте на персидском шелковом ковре. Освещенный дрожащим светом костра, он левой рукой доставал из пестрой торбы бобы и старательно расставлял их странными длинными нитями.

– Кто это? – спросил Субудай. На мгновение он уставился вытаращенным глазом на Плоскиню и опять занялся бобами. – Садись, Джебэ-нойон.

Джебэ опустился на ковер около Субудая и бесстрастно косился на то, что делал багатур. Никогда он не мог вперед угадать, что сделает старый барс с отгрызенной лапой.

Бродник Плоскиня, высокий, осанистый, с широкой рыжей бородой, ниспадавшей на грудь, бегающими глазами осматривал юрту и что-то прикидывал в уме. Он продолжал стоять почтительно у входа. Его сторожили два увешанных оружием монгола.

Поглядывая на руку Субудая, быстро передвигавшую бобы, Джебэ рассказывал, что слышал от пленных, и советовал использовать Плоскиню как проводника.

– А что делают сейчас кипчакские ханы? – прервал Субудай.

– Все они струхнули, – ответил Плоскиня. – Когда ваши татары примчались в их город Шарукань, кипчакские ханы разбежались – одни в русские пределы, другие в болота.

– Кто убежал к урусам?

– Много убежало – и первым главный их богач Котян, и половцы лукоморские, и Токсебичи, и Багубарсовы, и Бастеева чадь, и другие.

Субудай оторвался от бобов и пристально уставился на Плоскиню:

– А где же теперь главное войско урусов?

– Кто, кроме Бога, это знает?

Субудай съежился, его лицо искривилось, и раскрытый глаз загорелся гневом. Он погрозил скрученным пальцем с обгрызенным ногтем:

– Ты говори все, что знаешь! Не заметай следы! А то я положу тебя под доску, а на доску посажу двадцать нукеров. Тогда ты запищишь, да и сдохнешь.

– А зачем мне молчать?

– Говори, где теперь урусские князья? Готовятся ли урусы к войне?

– Дай смекнуть! – сказал Плоскиня и, расставив длинные ноги, закатил кверху глаза.

Субудай раза два метнул на бродника подозрительный взгляд и снова стал на ковре передвигать бобы. Наконец он зашипел:

– Послушай, ты, степной бродяга! Если ты мне все толково расскажешь, так и быть, дам тебе награду. Смотри сюда, на бобы. Видишь эту нитку бобов – это река Дон… А длинная нитка – это река Днепр… Подойди сюда поближе и покажи, где должен быть город урусов Киев?

Плоскиня сделал шаг, но оба монгольских часовых бросились на него и сорвали пояс с мечом. Тогда бродник, осторожно опустившись на колени, подполз к Субудаю.

– Так! Понимаю! – говорил он, морща лоб и сдвинув меховую шапку на затылок. – Вот это наш Днепр… А это устье Днепра у моря, где Олешье… А вот здесь малая речушка – это, знать, Калка, где мы стоим сейчас… Но только послушай, мой светлейший хан! Ведь Днепр не так течет, прямо с севера на юг, а, как согнутая рука, углом. Вот здесь, где плечо, – это город Киев, а где кулак – там же Черное море. А где выпирает в степь локоть – там на Днепре остров Хортица, и вот, около Хортицы, значит, у локтя, собирается русское войско. – Плоскиня передвинул бобы так, что Днепр выгнулся углом.

– Сколько отсюда до Киева? – спросил Субудай. Он вынул из торбы вместе с бобами горсть золотых монет, подбросил их на ладони и положил около себя.

У Плоскини глаза разгорелись, и он облизал языком сухие губы.

– А на что тебе Киев? От Киева русские не пойдут. Ведь до Киева отсюда далеко, верст шестьсот…

– Что такое «верст»? – рассердился Субудай. – Не понимаю «верст»!.. Ты скажи мне, сколько до Киева конских переходов.

– Если отсюда на Киев поедешь на одном коне, то будешь прямиком ехать дней двенадцать. А о двуконь – проскачешь шесть дней.

– Вот теперь ты мне стал говорить толком.

– Но русские от Киева прямо в степь не ходят. Они спускаются на ладьях по Днепру до «локтя», вот до этого угла, до острова Хортицы. Здесь они плавятся на другую сторону и тут Залозным шляхом,[145]145
  Залозный шлях – очень древний торговый путь от Азовского моря к Днепру. «Залозный» произошло от древнего произношения слова «железо», так как по этому кратчайшему пути караванами провозилось железо, бывшее в древности ценным металлом и доставлявшееся из Китая и других мест Азии (Забелин, Брун). Это наименование «Залозный» сохранилось в измененном названии станции «Лозовая».


[Закрыть] короткой дорогой, идут сюда, на Лукоморье. Здесь хорошего конского ходу всего три-четыре, а о двуконь проедешь и в два дня.

– Всего два дня? – удивился Субудай. – В два дня урусы могут пройти сюда от Днепра?

– Видишь, вот отсюда, от загиба, от Хортицы, наши русские часто делали набеги на половецкие кочевья. Если ехать без повозок, то в два-три дня проедешь.

Субудай, видимо, был доволен, получив важные для него сведения. Он посмеивался, хлопая себя по колену, и приказал подать кумыс. Он подробно расспрашивал Плоскиню о дорогах, о бродах через реки, о войске урусов; о том, какие у них кони, как вооружены ратники, хорошо ли дерутся?

– Бьют они здорово, особливо секирами, да и простыми топорами.

– Сколько у этих урусов войска?

– Если все ближние князья приведут к Хортице свои дружины: киевские, черниговские, смоленские, галицкие, волынские и прочие помельче, то в степь двинутся пешцев, стрелков и всадников тысяч пятьдесят.

– Значит, у них пять туменов? – сказал Субудай и положил пять золотых монет около того «загиба» в Хортице на Днепре, где начинался поход в степь. – А сколько всадников выставят кипчаки?

– Пожалуй, тоже наберется тысяч пятьдесят.[146]146
  Численность русских и половецких войск Плоскиня умышленно преувеличивал, чтобы напугать монголов. В действительности их было значительно меньше. Летописи точного подсчета не дают.


[Закрыть] На этой стороне Днепра уже скопилась несметная туча кипчаков.

Субудай положил еще пять золотых.

– Итак, против нас будет всего десять туменов, урусов и кипчаков? – заметил Субудай и посмотрел на непроницаемого, молчаливого Джебэ. – Помнишь, Джебэ-нойон, с каким войском от Черного Иртыша мы пошли на Хорезм… Покажем теперь, хорошие ли мы ученики Потрясателя вселенной Чингисхана!

Плоскиня, стоя на четвереньках, посматривал то на золотые монеты, то на задумавшихся монгольских ханов. Хитрые, злые искры мелькнули в глазах Плоскини, когда он вкрадчиво спросил:

– А что же ты, светлейший татарский воевода, не положил еще несколько золотых на то место, где стоит твоя татарская сила? Похвастайся, сколько у тебя войска!

Субудай сжал скрюченные пальцы в кулак и ткнул в лицо Плоскини:

– Вот сколько нашего татарского войска! А вот что я сделаю с урусами и кипчаками!.. – Субудай злобно сгреб десять положенных им золотых монет и бросил их в торбу с бобами. – Всех их засуну в мою торбу и сожру, как творог.

Плоскиня попятился.

– Ты мне дай что-нибудь от твоей ханской милости за усердие!

– Угга! Я денег никому не даю, а мне их все приносят, и я все отсылаю моему повелителю, Чингисхану непобедимому… Впрочем, ты можешь заработать награду. Есть у тебя сыновья?

– Слава Богу, четыре имеются.

– Где они? Далеко?

– Сидят на бродах по Дону.

– Я пошлю за ними сотню всадников, они мигом их доставят сюда. Ты им прикажешь пробраться соглядатаями на сторону урусов и там высмотреть, где урусские полки и сколько их. Пусть они узнают, что думают урусские воеводы, затем скорее возвращаются назад, чтобы мне все точно рассказать. Тогда я отпущу и тебя и твоих сыновей на волю и дам в награду косяк лошадей и каждому по горсти золота. Ну, что медлишь? Что переминаешься?

Плоскиня стоял твердо, расставив длинные ноги, тяжело вздохнул и сказал:

– Руби мне голову, преславный хан, а моих сыновей не тронь!

Субудай засипел и ударил кулаком по ковру.

– Ты так со мной говоришь? Эй, нукеры! Отведите-ка моего почетного гостя в юрту с барсами и поставьте тройную стражу. А Саклаб пусть угощает его вволю, как хана…

– А ноги ему спутать? – спросил нукер. – Такой волк сбежит!

– Да не забудь почтить его крепкой железной цепью!..

Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, из-за распри ведь стало насилие от земли половецкой… Загородите полю ворота своими стрелами острыми за землю Русскую, за раны Игоревы буйного Святославича!

«Слово о полку Игореве»

У левого степного берега Днепра, против Киева, паром был с утра захвачен половцами, наехавшими внезапно. Они влезли на паром, угрожали перевозчикам, не давая им убежать. От множества людей паром наклонился, зачерпнув воды. На пегом, как барс, коне подъехал старый грузный половецкий хан. Его провожала сотня джигитов. Один из них гарцевал впереди и держал на длинном шесте ханский бунчук с конскими хвостами и медными побрякушками. Другой бил в бубен. Двое пронзительно дудели на дудках. Один джигит на диком, храпевшим коне хлопал плетью, стараясь проложить хану дорогу к перевозу.

В стороне, перед теснившимися слушателями, тощий запыленный странник с котомкой за спиной рассказывал, что все половцы сейчас бегут с Дикого поля,[147]147
  Дикое поле – причерноморские степи.


[Закрыть] за ними гонится незнакомое, страшного вида племя «татары», – «лица их безбородые, носы тупые, и у каждого взлохмаченная коса, как у ведьмы. От одного вида безбожных татар люди падают замертво…».

– Что это за люди? Расскажи нам, странник Божий, – видно, ты человек сведущий и книжный.

Странник, опершись на длинную палку, стал говорить:

– Прииде с востока в бесчисленном множестве некий ядовитый народ, в нашей стране неслыханный, глаголемый «татаре», и с ним еще семь языков. Якоже половцы доселе окрестных народов пленяху и губяху, ныне же их погибель наста. Татаре не токмо половцев победиша и загнаша, но даже до основания искорениша, а на их землю сами седоша…

– Откуда свалилось это племя?

– О сем глаголют сказания в святых книгах, о них же епископ Мефодий Патарийский свидетельствует, яко греческий царь Александр Македонский в древние времена загна поганый народ Гоги и Магоги[148]148
  Гоги и Магоги – сказочный народ диких великанов, которые якобы Александром Македонским были загнаны за далекие северо-восточные горы.


[Закрыть] в конец земли, в пустыню Етриевську, между востоком и севером. Задвинул он их горами и приказал сидеть там до скончания срока. И тако бо епископ Мефодий рече, яко к скончанию времени горы снова раздвинутся, и тогда выйдут оттуда Гоги и Магоги и попленят всю землю от востока до Евфрата и от Тигра до Поньтского моря – всю землю, кроме Эфиопья…

– Всю землю! – воскликнули в толпе слушателей. – Стало быть, и нашу землю?..

Странник продолжал:

– А разве не видите, что кругом делается? Это знаменья последнего времени! Явилась страшная звезда, лучи к востоку довольно простирающе, иже знаменова новую пагубу христианом и нашествие новых враг… То вышли из-за гор и на нас идут поганые Гоги и Магоги! Ныне пришло реченное скончание времени. Конец миру близко!..

Послышались вздохи и причитания. Странник снял войлочную шапку, и слушатели в нее опускали баранки и мелкие черные монетки.

С правого берега на больших просмоленных ладьях приплыли дружинники великого князя киевского. Они разогнали толпу, расчистили место для перевоза и помогли старому половецкому хану взойти на паром. В шелковом малиновом чекмене, подбитом соболем, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисой, и в червленых сапогах, расшитых жемчужными нитями, хан важно стоял, держась за перила одной рукой в кожаной «перстатной» рукавице. Другой рукой он сжимал рукоять кривой сабли, сверкавшей алмазами.

Хан, дородный, величавый, казался спокойным, только глаза его тревожно бегали, косясь на темные воды Днепра. Ветер усиливался, поверхность реки рябила, и седые барашки пенились на катившихся волнах.

Хан платил щедро. Паромщики получили от него немало горстей серебряных денег и старались изо всех сил. Целый день они перевозили огромный караван: отборных коней, закутанных в расшитые попоны, ревущих от страха верблюдов, грузных буйволиц с длинными рогами, падающими на плечи, приодетых тут же, на берегу, иноземных пленниц, смуглых, чернобровых, разукрашенных бусами, лентами. Все это везлось в дар русским князьям.

В толпе говорили, что это прибыл старейший половецкий хан Котян, владелец сотен тысяч коней, бродивших по беспредельным равнинам Дикого поля с его тавром: след копыта в виде полукруга и под ним две черты.

– Котян – хозяин степи! Он один может выставить огромную воинскую рать! Не зря он приехал в Киев. Нужда его погнала. И другие ханы потянулись со всеми своими родами на русскую сторону и теперь переходят Днепр по всем бродам и переметным мостам. Половецкие отряды входят в воду на конях в бронях защитами и с копьями… Что-то будет? Нет ли у них злого умысла? И песен веселых половцы больше не поют. Только песни тягучие, как верблюжьи стоны, слышны издалека, когда идут из степи в нашу сторону…

В хоромах великого князя киевского Мстислава Романовича[149]149
  Мстислав Романович (1214–1223) – последний киевский князь из рода Мономаховичей.


[Закрыть] спешно готовились к съезду: ожидались и большие и меньшие князья. Ко всем были посланы гонцы с заводными конями – сзывать на защиту русской земли.

Киевскому князю нелегко было принять с честью именитых гостей – каждый являлся со своими дружинниками; чем был выше князь, тем с большей свитой он ехал. Княжеские слуги заставили всех хлебников и мясников Киева печь пироги с начинкой и пшеничные караваи и везти на княжеский двор. Теперь не та сила, какая была у киевского князя сто лет назад, в пору Мономаха. Тогда под рукой киевского великого князя была почти вся русская земля: и Киев, и Переяславль, и Смоленск, и Суздаль, и Ростов, и даже далекий богатый Новгород принадлежали ему всецело. Тогда ему повиновались все князья, а половцы не смели пошевельнуться. По всем границам он разнес славу русского имени. Но годы шли, род Мономаха дробился. Князья раздавали города и волости своим сыновьям, племянникам и внукам, и теперь Мстислав Романович владел Киевом, урезанным и слабым. За последние двадцать пять лет разгромы, сделанные русскими князьями, истощили Киев. Когда галичане, и владимирцы, и суздальцы, и призванные недобросовестными князьями дикие половцы[150]150
  Сильнейшие разгромы Киева были в 1162, 1169, 1202, 1204, 1207, 1210 годах. Особенно памятным был разгром 1204 года, когда князь Рюрик Ростиславич в борьбе за власть призвал к себе на помощь диких половцев. Они жгли город, избивали мирных жителей, разгромили имущество и увели с собой в плен множество киевлян с малыми детьми.


[Закрыть] грабили и жгли древнюю столицу.

Нелегко было киевлянам восстановить свой стольный город после стольких разгромов; много домов стояло разрушенных, с выбитыми оконницами и дверьми…

Сейчас снова из степи надвигалась беда. Она собрала вместе непримиримых князей, гордых и упрямых, враждовавших между собой всю жизнь из-за лучшего престола, более доходного города, людной волости. Теперь старые враги, половцы, сами с поклоном прибежали в Киев, прося подмоги. Унылые и поникшие, они сидели толпой на корточках перед воротами княжьего двора. Когда стали прибывать русские князья, половцы к ним подбегали, целовали поводья коня, протягивали руки, твердя:

– Исполчите полки! Придите в нашу степь! Обороните нас! Помогите прогнать злых недругов!

Князья, каждый со своей свитой, собрались во дворе княжьего дома; они стояли отдельно, спорили, иногда переходили, чтобы послушать, где что говорят, но, как ни упрашивали их киевские тиуны, не подымались в великокняжеские гридницы.

Половецкий хан Котян находился во дворе, гордый, как всегда. Около него, сложив руки на животе, хмурые и неподвижные, стояли его степные советники в остроконечных колпаках, с темными от солнца и степного ветра лицами. Старый переводчик из степных бродников объяснял хану, кто из князей уже прибыл, как звать того или другого и кто особенно влиятелен и силен. Котян, взвесив, кому надо выказать почет, подходил с перевальцем, склонялся, с трудом коснувшись пальцами земли, и, снова с достоинством выпрямившись, оглаживая полуседые длинные усы, говорил одно и то же:

– Окажи помощь, будь братом! На всех нас идет гибель! Вместе рядом станем, гибель отгоним! Не побрезгуй маленьким подарком. Прими мой почет! Никого не забыл я, всем хочу оказать честь – и наволоками, и конями, и скотом, и пленницами.

Уже солнце приближалось к полудню, а князья все еще стояли вразброд и до хрипоты пререкались на шумном княжьем дворе; все посматривали, кто войдет первый в гридницу князя киевского. Говорили, что князь Мстислав Романович еще поджидает кого-то – не гонцов ли с севера от властного и надменного князя суздальского, Юрия Всеволодовича, который ждет съезда у себя во Владимире и не поедет на совет князей в оскудевший Киев. Да еще видать князя галицкого Мстислава Удатного[151]151
  Современники называли князя галицкого Мстислава Мстиславовича Удатным (удачливым), позднейшие летописцы переделали это прозвище в «Удалой».


[Закрыть] – он особенно всех сзывал на сием (съезд), и гонцы его всех понуждали: беда грозит неминучая, приезжайте вборзе![152]152
  Вборзе – вскоре, немедля.


[Закрыть]

Все разом оживились и заговорили:

– Мстислав Удатный приехал! – и с любопытством, отталкивая друг друга локтями, старались взглянуть на князя, прославленного удачными походами и победами над уграми и ляхами.

Мстислав Удатный вошел походкой легкой, несмотря на годы. Он остановился, окинув собравшихся живым взглядом черных проницательных глаз, точно отыскивая кого-то, и долго крутил длинный свисший ус. Готовый к бою, он был в золоченом шлеме, блестевшем в солнечных лучах, и в легкой кольчуге с золотой отделкой. Красное корзно[153]153
  Корзно – плащ.


[Закрыть] развевалось при его стремительной походке. Он заметил в углу двора хана Котяна и прямо направился к нему. Тот заторопился и, протянув руки, пошел навстречу Мстиславу. Они прижались плечами, и Котян приник головой к груди галицкого князя. Белый колпак Котяна свалился в пыль, и все заметили, что плечи половецкого хана судорожно вздрагивали.

– Плачет! Пусть поплачет! – зашептали в толпе. – Эти злодеи немало наших людей сделали своими колодниками, теперь сами узнают, что такое горькие сиротские слезы! Мстислав женат на дочери хана Котяна, потому и распинается за богатого тестя!

Дружинники известили киевского князя о приезде Мстислава Удатного. Однако Мстислав Романович все еще медлил и не выходил на крыльцо, чтобы встретить двоюродного брата: старые счеты мешали! А Мстислав, обняв Котяна, отошел с ним в угол двора, и долго они стояли там и тихо беседовали.

Опять все зашевелились, и послышались восклицания:

– Суздальцы приехали! Будет сильная подмога! Где же нам двинуться без суздальцев! Нет, это не суздальцы, а ростовский молодой князь Василько Константинович.

Во двор вошел стройный, молодой воин. Светлый пушок едва покрывал его подбородок. Он так же, как Мстислав Галицкий, был готов к бою – в кольчуге и стальном шлеме и с длинным прямым мечом у пояса. Одет он был скромно, алое корзно выцвело. Вся одежда его была в пыли и забрызгана грязью, – видно, только что он сошел с коня. Рядом с ним плелся старик с длинными полуседыми кудрями, падавшими на плечи; на сыромятном ремне, перекинутом через плечо, висели гусли.

– Это слепой певец! Славный певец Гремислав! Раньше был воевода, не раз громил половцев, а князь рязанский Глеб из злобы засадил его в поруб,[154]154
  Поруб, или подклет, – подвальное помещение.


[Закрыть] ослепил и держал три года. Там Гремислав в заточении начал песни слагать, и его взяли из поруба. С тех пор он бродит из одного города в другой и поет бывальщину про времена стародавние… Сегодня, знать, мы услышим Гремислава.

Молодой князь Василько с приветливой улыбкой и с почтением к старшим князьям обошел всех. Князья сами шли ему навстречу и спрашивали:

– А что же не едут суздальцы? Ты им сосед, ты знаешь, почему их нет? Великий князь суздальский Юрий Всеволодович твой родной дядя, уговорил ли ты его?

– Все еще думает! А приедет ли – о том и ведуны не скажут…

На крыльцо княжьего дома вышли парами десять дружинников, все как на подбор, видные, в кольчугах и шлемах, с короткими копьями. Они спустились по ступенькам и остановились по обе стороны лестницы, ожидая князя Мстислава Романовича. Он вышел медленно, опираясь на посох с золоченым орлом. Строгие глаза с прямыми бровями глядели устало и нерадостно. Слегка раздвоенная борода с проседью, крест и золотая иконка на груди, парчовый кафтан, весь иконописный облик князя говорили больше о его церковных и ночных молитвах, чем о воинских заботах. Князь, слегка прихрамывая, спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке.

– Просим милости, гости дорогие! – сказал он грустным, точно удрученным заботой голосом.

Все князья во дворе стали кричать разом, перебивая друг друга:

– Зачем нас вызвал? Спасать диких половцев? Удавил бы их кто-нибудь! Без них станет легче! Пускай сами себя спасают, а мы посмотрим!

Грузный хан Котян выделился из толпы и, переваливаясь на кривых ногах, поспешил к крыльцу. Коснулся рукой земли, тронул золотое одеяние княжеское и, захлебываясь, сказал:

– Княже пресветлый! Ты прежде был ласков ко мне, как и я к тебе! Будь нам вместо отца! Помоги прогнать злобный народ хана Чагониза! Как волки, рыщут по нашей земле эти злодеи, называемые татары. Всю нашу землю сегодня у нас отняли, а завтра придут к вам и вашу русскую землю возьмут. Обороните нас! Если не поможете нам, все мы ныне иссечены будем, а вы, русские, завтра будете иссечены! Надо нам всем соединиться и обороняться одной ратью.

– Не каркай! Чего наплел! – слышались недовольные голоса. – Тише, дайте говорить! Чего без пути лаять?

Другие возражали:

– Половцы – враги наши! Они сейчас в нашей земле без помощи и силы. Перебить всех и богатства их забрать!

Новые голоса, перебивая друг друга, смешались в дикий шум. Князь киевский беспомощно озирался, подымал руки. Крики усиливались.

Князь Мстислав Удатный, решительный и быстрый, взошел на ступеньки крыльца.

– Князья преславные, и воеводы честные, и все удальцы русские! – говорил Мстислав. – Не все ли мы сыны одной земли святорусской? Забудем старые споры, и распри, и войны с половцами! И мы их били, и они нас жгли и громили… Сейчас тяжелые дни пришли и для половцев и для нас. Когда наступает новый, неведомый враг, лучше дружба, чем война с половцами. Если мы сейчас им не поможем против безбожных татар Чагониза, то половцы могут им передаться, и силы вражьи станут еще больше.

– А что за люди татары? Может, вои простые, проще, чем половцы. Сколько их?

– Хан Котян вместе с аланами дрался против татар Чагониза. Говорит, что нападают они дружно, рубятся лихо. Пришли они издалека, пройдя страну Обезов[155]155
  Обезы – племя, обитавшее на Северном Кавказе.


[Закрыть] и Железные ворота. Половцам одним было не под силу остановить татар. Разграбили татары вежи половецкие, заполонили и жен, и коней, и скот, и все богатство Котяна и других половецких воевод… Теперь татары так ополонились, что не знают, куда девать свой полон, обожрались, как пес на дохлятине, и поставили свои богатые товарища[156]156
  Товарище – склад товаров.


[Закрыть] у Лукоморья, на берегах Хазарского моря… А сами татары налегке, изъездом, без возов, двинулись на русскую землю. А если кто говорит, что я не для ради земли святорусской стараюсь, а для ради моего тестя, теперь нищего хана Котяна, то все это лжа!..

Толпа слушала прославленного князя Мстислава затаив дыханье. Раздались отдельные возгласы:

– До берега Хазарского моря далеко, дней двадцать ходу.

– Не впервой нам встречать незваных гостей! Князю киевскому придется встретить их, пусть он и печалится об этом!

Толпа гудела, знала она, что нет у князей одной братской любви, нет одной воли, и говорит в них давняя злоба, и жгут их старые счеты.

Послышалось пение. Церковная процессия в парчовых ризах явилась в нужное время. Чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти и споры князей, четыре широкогрудых дьякона, размахивая кадилами, мальчики с зажженными толстыми, в руку, восковыми свечами, старые протопопы с металлическими крестами в руках, наконец, митрополит в большой золотой митре, смуглый чернобородый грек, поддерживаемый под руки двумя мальчиками, – все приблизились к крыльцу с протяжным пением и остановились, сразу внеся тишину.

Князь киевский подошел к митрополиту, склонился, сложив ладони, поцеловал благословлявшую старческую руку и тихо шепнул:

– Скажи поучение, святой отец! Уговори князей стоять дружно, любовно, забыв старые обиды!

Митрополит поднялся на крыльцо, благословляя всех на три стороны, и начал говорить заученную речь, плохо выговаривая русские слова:

– Братие и сыны мои любезные! Научитесь быть благочестивыми делателями по евангельскому слову! Понуждайтесь на добрые дела, Господа ради! Языку удержание, ему смирение, телу порабощение, гневу погубление!..

Князь киевский стоял, кротко склонив голову. Мстислав Галицкий тревожно оглянулся, заметил раскрытые рты и недовольство на лицах. А митрополит продолжал:

– Если мы чего-нибудь лишаем – смирись и не мсти! Если ненавидим и гоним – терпи! Если хулим – моли! Господь указал нам побеждать врага тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостыней…

Мстислав осторожно подошел к четырем дьяконам и шепнул:

– Грек ума решился! Все перепутал! Кому он о слезах и покаянии говорит? Ведь князьям говорит, а не челяди и смерди! Скорее начинайте какой-нибудь псалом или тропарь – каждому дам по барану!

Митрополит что-то продолжал лепетать, а все четыре дьякона разом начали петь тропарь, за ними подхватили все протопопы и мальчики и низкими и тонкими голосами. Княжеские тиуны окружили удивленного митрополита и помогли ему войти в княжескую гридницу.

На верхнюю ступеньку лестницы поднялся молодой князь ростовский Василько.

– Я прискакал из дальнего севера, от Ростова великого. Для ради русской земли и для ради христиан говорю я вам вот что. Прибыли к нам спешно гонцы от князя киевского, Мстислава Романовича, торопя ополчить полки и спешить на защиту русской земли. Привел я свою малую дружину, а самый сильный из нас, князь суздальский Юрий Всеволодович, все еще гадает: придут ли татары к нему в Суздаль или обойдут стороной? И здесь я слышу такие же речи: «Каждый промышляй о своей голове!» А святой митрополит говорит слова, пристойные не воину, а древнему старцу перед кончиной, – о покаянии и о слезах… Тихой кротостью не остановим врага, не удержим земли русской…

– Верно, верно сказал Василько! – закричали в толпе.

– Народ неведомый и злой идет быстро изъездом… Надо с честью встретить незваных гостей. Надо отбиться от них и притомить навсегда. Татары не крылаты, не перелетят через Днепр, а если и перелетят, то ведь сядут, и мы тогда увидим, что Бог даст…

– Примем их на мечи и секиры!

– Пусть же наши стольные князья, – продолжал Василько, – пройдут в гридницу князя Мстислава Романовича и, по древнему обычаю, сядут тесным кругом на одном ковре и решат: встретить ли поганых недругов слезами и покаянием или испытанными дедовскими секирами и отточенными мечами?

– Верно сказал князь Василько.

– Пусть так и будет! – закричали со всех сторон.

– А кто будет набольший? Кто поведет полки? Я под рукой Мстислава Романовича не пойду! – кричали с одной стороны.

С другой подхватывали:

– Пусть поведет рать Мстислав Мстиславич Галицкий. Недаром его прозвали «Удатный», он удачу принесет!..

Двадцать три князя прошли в гридницу киевского князя, чтобы решить, что делать. Думали долго, а договориться не могли. Мстислав Удатный доказывал, что надо напасть на татарский лагерь у Лукоморья. «Захватив товарища, обогатив всех, тогда не только князь, но и простой ратник получит добычу немалую».

Эта мысль о походе до Лукоморья многим нравилась, но князья никак не могли избрать одного воеводу для всех полков.

Тем временем из степи прибежал один из бродников. Он донес, что незнакомые татары густо движутся к Днепру. Это ускорило решение идти против татар, плавясь через Днепр у острова Хортицы.

Князья сошлись на одном: каждый князь идет сам по себе своей ратью, никто другому пусть пути не перебивает. Кто удачливый придет первый к Лукоморью и захватит татарский лагерь, тот по-честному должен поделиться с другими князьями.

Все поцеловали крест: не преступать клятвы, и если кто из князей поднимет брань против другого князя, то быть всем заодно на зачинщика. Потом поцеловались между собой, – тут Мстислав Киевский и Мстислав Удатный подставили друг другу затылки.

Когда князья встали с ковра, князь Василько был черным от думы и заботы. Хмурый, он вышел на крыльцо. Его поджидал старый певец Гремислав.

– Добром мы не кончим, – сказал Василько. – Не так надо воевать. Не богатства татарского надо искать, а так разметать врагов, чтобы больше не пошевелились. А идти вразброд, когда каждый воротит лицо от другого, – это своей волей накликать на себя беду.

Наступил теплый вечер. Над княжьими палатами сияли светлые звезды. Во дворе стояли длинные дубовые столы, приготовленные для обеда. Когда все гости расселись на дубовых скамьях и затихли, пробуя княжеские пироги и жареных лебедей, а отроки с пылающими факелами стали вокруг столов, все ясно увидели в красном дрожащем огне старого певца Гремислава, сидевшего на верхней ступеньке княжеского крыльца. Нежно зазвенели переборами звонкие гусли, а старый певец, подняв к небу красные впадины глаз, запел слегка надтреснутым голосом любимую бывальщину.

Гремислав пел о смелом походе Игоря Святославича на половцев, о ссорах и раздорах князей, о гибели из-за этого без пользы храбрых русских воинов, о том, как эти ссоры «отворяли врагам ворота на русскую землю»…

Многие слушавшие склонили головы на руки и задумались: не такой ли бедой грозит и сейчас несогласие и взаимная ненависть князей и не погубят ли эти распри и вражда великое русское дело – защиту родной земли?..