Текст книги "Голубая сойка Заратустры"

Василий Ян
Голубая сойка Заратустры

* * *

Когда покоритель народов Александр Македонский, прозванный Великим, проходил через равнины и горы Ирана, он достиг старинного города Бактры, столицы северной цветущей провинции Бактрианы. Ее сатрап с жалкими остатками разгромленных войск бежал в Мараканду. Население в ужасе металось по всем дорогам, уходило в горы, пряталось в лесах и болотах.

Старинные каменные стены города Бактры недолго сдерживали натиск опытных в военном деле чужеземцев. Они разбили таранами ворота, проломали стены и несколько дней свирепствовали, истребляя жителей и грабя их дома.

Богатый, многолюдный город особенно славился своими древними храмами. При них жили многочисленные жрецы, обучавшие юношей знаниям, которые издревле передавались от одного поколения другому. Были также особые, сокровенные знания: они сообщались тайно только избранным ученикам, посвященным в звание «испытанных» и «верных». При храмах существовали библиотеки. В них сберегались древние поучения, написанные на пергаментных свитках в виде размеренных песен, чтобы ученики легче их запоминали.

Александр, цветущий молодостью и красотой, проезжал по узким, извилистым улицам Бактры на горячем вороном жеребце, в сопровождении блистающего латами отряда копейщиков. Он пожелал увидеть знаменитый древний храм огнепоклонников, расположенный среди тенистой рощи, состоящей из вековых священных платанов и вязов. В прохладной тени этих столетних великанов сидели на камышовых циновках ученые жрецы храма и рассказывали собравшимся вокруг ученикам и случайным богомольцампреданияминувших времен: о создании светлым Ормуздом неба и земли, о жизни народов, давно исчезнувших после жестоких, кровопролитных войн.

Некоторым ученикам, посвятившим себя изучению тайны жизни и смерти человека, бактрийские мудрецы рассказывали об устройстве и работе органов тела человека и животных. Эти же мудрецы объясняли причины всевозможных заболеваний и обучали способам их лечения.

Въехав в заповедную рощу храма, Александр легко соскочил с огнеглазого коня, покрытого барсовой шкурой. Два статных негра-скорохода, с курчавыми, как овечье руно, волосами, схватили беспокойного коня за поводья, украшенные золотыми бляшками и цепочками, и замерли, неподвижные как изваяния.

Молодой, красивый, с обнаженными могучими руками, властелин раздавленной Персии, разминая загорелые ноги в красных шнурованных башмаках, медленно направился по дорожке, осыпанной пожелтевшими листьями. Лучи солнца, пробив густые ветви, яркими пятнами переливались на позолоченных латах и серебряном шлеме с двумя золотыми закрученными бараньими рогами, прикрывавшими уши. Широкий меч в золотых ножнах висел на широком кожаном поясе.

Сдвинув брови, пристальным, недоверчивым взглядом Александр смотрел по сторонам. Роща казалась пустой. Никто не вышел встречать победителя.

Слева, несколько позади, шел друг и ровесник Александра, его неизменный спутник в походах, Гефестион, так же любимый, как был любим Патрокл, друг героя Троянской войны Ахиллеса. Такой же молодой, красивый, нарядный и цветущий, Гефестион нес в руке короткое красное копье царя с длинным, отточенным до блеска лезвием. Всегда настороженный, он следил за выражением лица своего могущественного друга и умел успокаивать внезапные вспышки бешеного гнева, начинающегося с подергивания правого плеча. В то утро он заметил, что Александр несколько раз уже поводил плечом и откидывал назад голову. Нужно было опасаться за участь тех, кто в предстоящие минуты попадется на глаза неукротимому македонцу.

Сзади слышались размеренные тяжелые шаги воинов и позвякивание их оружия.

Впереди, между стволами деревьев, показались белые очертания храма. По сторонам центральной высокой постройки протянулись два крыла со множеством круглых маленьких окошек под самой крышей, ровной и плоской.

Обычно на ней по ночам собирались жрецы, наблюдая движение звезд и планет и совершая по ним гадания о судьбе человека.

Середину храма занимали сто колонн, соединенных арками, подпиравшими затейливую постройку в виде ступенчатой пирамиды с площадкой наверху. На ней днем и ночью на большом жертвеннике пылал неугасимый священный огонь.

Даже в эти страшные дни, несмотря на вторжение в Бактру врагов, жрецы не покинули храма, и, как обычно, сизый дым извилистыми струйками поднимался к ясному бирюзовому небу.

Александр, приближаясь спокойным, уверенным шагом, увидел на ступеньках храма ряды жрецов и их учеников в длинных белых одеждах. Подняв над головой руки с выпрямленными ладонями, точно для защиты от подходивших завоевателей, все они пели стройным хором протяжную, заунывную молитву.

Увидев блиставших оружием необычайных чужеземцев, жрецы прекратили пение, опустились на колени и склонились ниц.

Александр остановился в нескольких шагах.

– Переводчик! – сказал он отрывисто.

Приблизился старый грек, бывший купец из Эфеса, знавший языки многих народов Персии. Вместе с ним подошел и молодой философ Каллисфен, афинянин, племянник ученого Аристотеля. Он держался с Александром свободно, как равный, говорил с ним запросто, на правах товарища его юношеских игр:

– Вот Восток, со всей своей многовековой мудростью и знаниями, склонился перед Западом, принесшим новую эллинскую мысль, – гением воли, смелости и грядущего мирового величия.

Гефестион добавил:

– Феб и Арей оказались сильнее Ормузда и Аримана.

Александр усмехнулся и сказал через плечо переводчику:

– Спроси: кто у них старший жрец? Пусть он подойдет ко мне. А всем остальным прикажи покинуть храм и ждать решения своей судьбы в этой платановой роще.

Переводчик подошел к стоявшим неподвижно перепуганным жрецам. Они выпрямились. Один выступил вперед. Высокий остроконечный колпак из белого барашка покрывал его седую голову. Он опирался на длинный посох с золотым крючком наверху. Все остальные жрецы, снова затянув заунывную песню, медленно направились парами в глубь рощи.

Главный жрец приблизился к Александру шаркающей старческой походкой. Из его потускневших глаз стекали крупные слезы и застревали в длинной седой бороде. Сухие, узловатые старческие руки, державшие посох, дрожали.

– Давно ли существует этот храм? – спросил македонец.

– Много столетий. С той поры, когда еще жил под лучами солнца наш великий учитель, мудрейший из мудрых, кроткий и всезнающий Заратустра.

– Много ли книг он написал?

– Много. Но еще больше написали ученики, слушавшие его поучения.

– Предсказал ли он судьбу своей родины?

– Да. Он говорил не раз и о прошлой, и о современной ему жизни, и о грядущих горестях и радостях своей страны. Он все знал и все предвидел.

– Предсказал ли он, что сюда, в это развалившееся государство царя Дария, приду я и покорю его?

– Он и это говорил.

Александр переглянулся с Гефестионом.

– Расскажи, что он сказал обо мне.

Старик грустно покачал головой, и снова из глаз его брызнули слезы.

– Если ты приказываешь, то я скажу. Но это принесет тебе печаль и гнев, а мне – гибель.

– Говори, не бойся!

– Всезнающий Заратустра поучал, – и старик продолжал нараспев, как привык читать священные книги, а переводчик сейчас же переводил его слова:

 
…Настанет черный день страшнее ночи.
От слез твоих, народ, погаснут очи.
Законом станет меч в руке врага.
Приедет он с глазами Аримана,
Жестокий враг на вороном коне.
Сгорят и дети, и жена в огне,
И ты пойдешь один равнинами Ирана,
И будет прах везде, развалины и кровь…
 

Заметив, как стало вздрагивать плечо Александра, Гефестион быстро подошел к старому жрецу и рукой прикрыл ему рот. Он обратился к Александру:

– Наверное, ты захочешь посмотреть храм этих огнепоклонников?

– Да. И пусть этот старый безумец мне покажет жертвенник вечного огня и покои Заратустры.

Переводчик и Каллисфен, поддерживая старика под руки, пошли вперед. Александр с Гефестионом, следуя за ними, поднялись по стертой витой каменной лестнице и достигли площадки на крыше храма.

На мраморном жертвеннике горел огонь. Два жреца вылезли, трясясь, из ниши и стали подбрасывать в огонь мелко нарубленные можжевеловые ветки и смолистые корни.

С крыши храма было отчетливо видно, как по кривым, запутанным улицам и переулкам города проезжали всадники, гоня толпы людей, нагруженных домашним скарбом, как пылали в клубах черного дыма бесчисленные дома с плоскими кровлями, как на них метались люди и отчаянно кричали, воздевая руки к небу.

Александр спросил равнодушно:

– А что случится, если священный огонь на жертвеннике погасить?

Старый жрец ответил:

– Тогда люди жестоко пострадают от гнева оскорбленного бога Ормузда. Это уже было. Однажды мы недоглядели. Страшная буря разметала угли и дрова на жертвеннике. Потоки дождя залили огонь. Мы горячо молились, прося прощения за свою нерадивость, и снова нам помогла милость всепрощающего бога. Раздался страшный раскат грома, и молния, расщепив старый кедр, зажгла его, как факел. Мы сберегли этот священный огонь небесного гнева, и с тех пор он горит опять днем и ночью… Теперь ты пришел затушить его и погубить нас.

Александр, отвернувшись, указал Гефестиону на север, где тянулись хребты покрытых снегом гор:

– Туда я направлю мое войско. Там я поймаю подлого сатрапа Бесса, коварно заколовшего своего царя Дария. Я жестоко накажу его. Тогда моим воинам я дам заслуженный отдых. Затем я двинусь дальше, к восходу солнца, чтобы дойти наконец до последнего моря, куда никто еще до меня не доходил.

Внезапно Александр обратился к юноше-оруженосцу, несшему за ним небольшой, разукрашенный узорами кожаный щит, и приказал:

– Разбросай во все стороны дрова и угли. Погаси сейчас же этот нечестивый огонь. – Смотря на старого жреца, Александр продолжал: – Ты сказал, что я сын Аримана, «жестокий». А я уже зажег столько огней по всей Бактре, что обманщикам жрецам нетрудно будет снова разжечь священный жертвенник. Ступай вперед, старик, и покажи мне покои Заратустры.

Помещение, где некогда обитал праведный Заратустра, было похоже на узкую келью с небольшим круглым окошком под потолком.

– Из этого окна всегда видна звезда «небесный гвоздь». Учитель любил в ясные ночи смотреть на эту звезду и спрашивать у нее совета.

В келье находились только небольшой потертый коврик в углу и на нем глиняный светильник и чашка, деревянная ложка, бронзовая чернильница и несколько отточенных и запачканных чернилами тростниковых перьев. Вся келья была обрызгана белым пометом птиц. На деревянном гвозде висела старая, выцветшая одежда, тоже вся в таких же белых пятнах.

Вдруг послышалось нежное чириканье.

– Сядьте и не шевелитесь! – прошептал старый жрец. – Сейчас вы услышите голос нашего учителя Заратустры.

Все замерли.

В просвете окна показалась птичка, похожая на горлинку, но с большим длинным клювом. Она посмотрела косым, недоверчивым взглядом. Старый жрец посвистал, и птичка перелетела к нему на плечо и стала осторожно перебирать клювом его длинные седые волосы. У нее были яркие бирюзовые крылышки и синее кольцо вокруг блестящего глаза. На голове то поднимался, то опускался коричневый хохолок. Она вспорхнула и снова опустилась, на этот раз на голову Каллисфена. Все стояли неподвижно, стараясь не спугнуть маленького ручного гостя.

– Скажи, крошка! Скажи нам что-нибудь! – тихо говорил старый жрец и слегка посвистывал.

Вдруг птичка насторожилась. В окошке показалась такая же вторая и прочирикала красивую переливчатую мелодию. Сидевшая на голове Каллисфена птичка повторила ту же мелодию, и обе вылетели в окно.

– Где же голос Заратустры? – спросил Каллисфен.

Старик ответил:

– Разве вы не слышали, что прощебетала эта голубая птичка? То было одно из поучений Заратустры. Однажды он сказал своим ученикам: «Настанут тяжелые времена, и сын Аримана прикажет сжечь все мои наставления, все рассказы, все молитвы. Изменится лицо земли. Придут новые народы. Но мысли, вложенные мне в сердце светлым Ормуздом, должны остаться вечно. И я их сведу к нескольким главным заветам. Я их пропою священной птичке, голубой сойке, умеющей повторять слышанное. Ариман не осмелится ее тронуть…» После этого до конца своей жизни Заратустра ходил по лесам, приручал голубых соек и приносил их на плече в свою келью. Так у него побывало много птичек. Каждую он учил одному из своих изречений. Все сойки запоминали их и передавали птенцам… Поэтому мы, жрецы священного огня, сберегаем и подкармливаем этих соек, напоминающих людям священные заветы Заратустры.

– Ты можешь сказать нам какие-либо изречения, услышанные от голубых соек? – спросил Каллисфен.

– Да, я помню некоторые: «Торопись обласкать каждого, быть может, ты его больше не увидишь».

– А еще?

– «В каждом человеке дремлет неузнанный бог. Разбуди его».

– А что сказала сойка, прилетавшая сюда?

– Она сказала… – И старый жрец схватил себя руками за голову. – Нет, я не смею повторить это!

– Говори! – настаивал Александр. – Я тебя не трону…

– Она пропела: «Как злы и беспощадны эти люди!»

Александр вскочил, взбешенный. Он говорил быстро, и пеной покрылись его побледневшие губы. Один глаз, более светлый, закатывался под лоб.

– Эти жрецы-огнепоклонники – обманщики народа… Есть только одна истина, ее напишет людям острый конец моего меча. Все остальное – бредни… И поучения Заратустры надо сжечь, а не морочить ими народ. Ты, Гефестион, проследишь, чтобы этот храм был разрушен, все жрецы вместе с книгами сожжены на их же священном жертвеннике…

– Позволь возразить! – вмешался Каллисфен. – Не делай непоправимой ошибки. Эти жрецы одновременно искусные лекари. У них собраны ценнейшие книги с указанием способов лечения различных болезней. Прикажи отослать их в Афины Аристотелю.

– Пусть будет так. Я поручаю тебе, Гефестион, проследить также и за этим. Старику я дарую жизнь, но приказываю отрезать его лживый язык. Пускай ходит по развалинам Персии и слушает голубых соек…

Приказ грозного, неумолимого завоевателя был исполнен. Несколько дней его воины свирепствовали, разыскивая по всему городу священные книги огнепоклонников-зороастрийцев, вылавливали жрецов и с песнями и свистом сжигали их на кострах вместе с книгами. Люди, еще сохранившиеся в городе, ожидали, что гнев великого праведного Ормузда после такого святотатства обрушится на Александра. Но этого не случилось. Он двинул свои войска на север, к городу Мараканде и далее, на царство вольных скифов.

На месте когда-то многолюдного, богатого и счастливого города Бактры остались одни развалины. Вся долина между горами дремала в мертвой тишине, покрытая заросшими травой обломками каменных зданий и когда-то величественных храмов. Оставшееся население разбежалось, и в скважинах между камнями гнездились только совы и проворные ящерицы, а по ночам отвратительно лаяли и завывали трусливые шакалы.

Говорят, что старый жрец еще много лет бродил по пыльным дорогам Ирана с голубой сойкой на плече, которая повторяла встречным поучение Заратустры: «Любите солнце и детей, воспевайте женщин и жалейте стариков!»

Напуганные пожаром и воцарившимся безлюдьем, мирные голубые сойки разлетелись по всему свету, где до сих пор повторяют на непонятном для нас языке мудрые поучения великого учителя народов.

1945