Текст книги "Звездные часы и драма «Известий»"

Второе время Толкунова

Февраль 1983 года. Переполненный Круглый зал долгими аплодисментами, переходящими в овацию, приветствует Льва Николаевича после семилетнего отсутствия. Теперь он для нас «дважды главный». Все встают, у всех радостные лица. Прошло уже тридцать лет, а этот день не забывается. Была атмосфера праздника – всеобщего и лично каждого. В этой атмосфере и была дружно одобрена брошенная мною шутка, что сегодня же должны быть национализированы персональные лифт и подъезд.

Новый ветерок повеял сразу. Только в этот раз по-настоящему свежий. На первой утренней планерке Толкунов попросил редакцию подумать, как можно улучшить газету. Ровным приглушенным голосом коротко призвал всех раскрепоститься в мыслях, суждениях, планах, не стесняться с критикой газеты, друг друга. Редакция очень хотела такое услышать, а услышав, поверила в лучшее будущее.

Вскоре, точнее – 28 февраля – состоялась летучка, с которой можно отсчитывать уже реальное начало перемен в «Известиях». Что весьма показательно, выразителем меняющегося настроения в коллективе стал не главный редактор, а сотрудник в должности обычного спецкора. Им был выступивший с докладом Альберт Плутник, проработавший в «Известиях» половину из своих сорока двух лет. Он с первых слов взял, что называется, быка за рога:

– Для начала я хотел отметить (единственно в порядке констатации), что человек моего положения, а именно специальный корреспондент отдела, выступает в роли обозревателя на летучках впервые после многолетнего перерыва. Изменив прежний порядок, нам дают понять, что газета «Известия» – это и наша газета, всех без исключения ее работников. Сегодня мы часто оглядываемся назад, что естественно в сложившемся положении. Важно только делать это не ради того, чтобы лишний раз бросить в прошлое камень – это занятие неблагородное и неблагодарное. Гораздо важнее думать о том, чтобы происходящие у нас перемены стали достоянием не только редакционного коллектива, внутриредакционной жизни, но и всех наших читателей. Чтобы на стол им ложилась газета принципиально иного уровня.

С этой точки зрения – о прошлом ради будущего – и взялся Плутник обозревать материалы, напечатанные в последний месяц под чудовищными или комичными на сегодняшний взгляд рубриками «Наш советский человек» и «Люди трудовой славы».

Сегодня мы не знаем, что будет со страной, обществом, соответственно и с прессой спустя еще тридцать лет, над чем тогда из нынешней практики газет, если они останутся, будут потешаться молодые журналисты, чему удивляться, чем возмущаться. Но в восьмидесятые годы и в предыдущие десятилетия такие словосочетания, как «наш советский человек», «люди трудовой славы» были сами по себе обыденными, ничей слух особенно не коробили. Постоянно мелькали в газетных текстах, звучали в эфире. Привычным, вполне естественным, а главное – идеологически выверенным было их присутствие и в названии рубрик во многих изданиях. Я не помню, кто конкретно их предложил в «Известиях», наверняка эти люди получили премию, так было заведено: одобрили твою идею, даже идиотскую, – прими скромную денежную награду. Потом был составлен и утвержден Алексеевым большой список героев очерков под эти рубрики, назначены авторы – и пошла писать губерния, начались одна за другой публикации. И только сейчас, при Толкунове, впервые в кругу, который считался одним из наиболее профессиональных в стране, публично прозвучало, что это же очень непрофессионально – допускать такие формулировки.

– И вот почему, – продолжал Плутник, словно читая лекцию студентам-первокурсникам журфака МГУ. – Рубрика не должна слишком многое говорить о материале под нею. А увидев рубрику «Наш советский человек», читатель уже знает заранее о том, что ему предстоит прочитать. Как и мы с вами, прекрасно знает, каков он замечательный, за исключением, разумеется, отдельных недостатков, этот «наш советский человек». Достаточно наслышан о нем и вряд ли от 1002-го знакомства ждет каких-либо сюрпризов, чего-то интересного и важного.

В наших писаниях, – говорилось дальше, – так много восторгов самыми обыкновенными, по сути, вещами, как будто мы никак не ожидаем, что наши герои, как и мы, дышат кислородом, что они иногда, представьте, ходят в театр и даже, случается, всерьез задумываются о чем-то. Они нас не столько удивляют, сколько умиляют. В работе – передовик, в семье – пример для всех. В отношениях с товарищами, соседями, знакомыми – пророк в своем отечестве. Всех рассудит, все поставит на свои места. Он с безупречным прошлым, его биография божественно чиста. И в этой умиленности видится недопустимое профессиональное высокомерие, а точнее – низкий уровень профессионализма.

О многом еще было сказано на той летучке докладчиком, а затем и выступавшими – о ложном, мелком и постыдном на страницах газеты. Так возобновлялся после долгого перерыва всегда нужный в газете разговор о профессионализме, а это не только рубрики, заголовки, жанры, язык, стиль. Это прежде всего направленность, позиция газеты, ее миссия – хотя это словечко применительно к нашей работе тогда еще не употреблялось. Наиболее частым, постоянным предметом обсуждения на всех планерках, летучках, в столовой, буфетах становится тематика публикаций, уровень их оригинальности, актуальности, смелости.

На состоявшемся 17 марта общем собрании с большой речью выступил Толкунов, сказав в ее начале, что только дружная, активная, творческая работа, только атмосфера товарищества, самокритичного подхода к сделанному могут создать благоприятный климат, который поможет «Известиям» найти свое яркое индивидуальное лицо.

– С плохими журналистами нельзя делать хорошую газету – это известно. Но с хорошими журналистами можно делать плохую газету – это тоже доказано неоднократно. Наша задача – с хорошими журналистами делать хорошую газету. Задача предельно простая и вместе с тем сложная, – говорил Лев Николаевич и продолжал: – Нам надо повернуться лицом к человеку. О чем бы мы ни писали, мы непременно всюду должны видеть человека…

Это было одно из тех выступлений, что не оставляют людей безразличными к услышанному. Понадобились считаные недели, и вот уже один за другим печатаются материалы, о появлении которых на страницах «Известий» еще недавно не могло быть и речи. В их числе острейший фельетон Владимира Надеина о чиновничьем унижении рядового гражданина, об откровенном, наглом нарушении закона его блюстителем – прокурором республики. Публикации в защиту интересов человека, социальная проблематика, а особенно темы права и морали занимают все большее место, появляются чуть ли не в каждом номере и вызывают огромную одобрительную читательскую почту.

«Дважды главный» пользуется любым случаем сказать доброе слово в адрес авторов таких материалов, но ему хочется, чтобы поиски касались всех направлений газеты, и он назначает специальную летучку. Выступить на ней просит Анатолия Аграновского, признанного журналистом № 1 в СССР. К этому времени он уже вернулся в редакцию с кинопромысла. Ненужный газете при Алексееве, он зарабатывал на жизнь сценариями документальных фильмов. За ходом его мысли на летучке интересно следовать и сегодня:

– Несколько общих соображений. Газета – это аппарат, который должен устойчиво держаться в атмосфере. Как самолет, когда он летит. Он может лететь выше, может ниже, но устойчивость – свойство необходимое. Как известно, у нас теперь круто пошла вверх человековедческая, нравственная проблематика, чего не было долгое время. Это крыло поднялось, и потому оказалось опущенным крыло экономическое. Включаю сюда все, что касается промышленной, сельскохозяйственной, научной жизни страны. Не скажу, что эти отделы резко ухудшили свою работу. Нет, они удерживают тот уровень – средний, какой установился у них в последние годы. Но поднялось другое крыло, и равновесие нарушено, вышел крен.

– Что в газете более всего запомнилось? – тут Анатолий Абрамович сел на своего излюбленного конька по имени «конкретика». – Работы Геннадия Комракова, Иры Круглянской, Александра Васинского, Эдвина Поляновского. Все на моральную тему, но суть не в этом. Морализировать тоже можно плоско и глупо. Эти вещи талантливы, они по языку, по мысли на порядок выше того, что печаталось рядом. А теперь хочу обратить ваше внимание на одну частность. На то, сколько писалось у нас едва ли не подряд о трупах. Мы хвалили на летучке, и правильно хвалили материал Леонида Капелюшного «Прежде чем ставить точку». О чем? Об убийстве. Высоко оценили очерк Эдуарда Кондратова «Жестокая слепота», который вызвал – это тоже надо учитывать – более тысячи читательских откликов. Опять труп. «Третий выстрел» Васинского – великолепно написанная вещь. Снова убийство. Давно я не получал такого удовольствия, как от очерка Поляновского, – и тут утопленник, труп. Все по отдельности хорошо, а вместе напоминает печальную историю «Дамы из омнибуса» Альфонса Доде.

Здесь Аграновский сделал деликатную скидку на то, что не все собравшиеся в Круглом зале могли читать или помнить Альфонса Доде, и коротко изложил эту историю. Когда дама рассказала, рыдая, что у нее погиб ребенок, то все пассажиры и даже усатый кондуктор прослезились. Потом она сказала, что погиб и второй ребенок, и третий, и как-то все потупились, а когда дошла до четвертого, которого съел крокодил, то омнибус с трудом удерживался от смеха, хотя смерть в пасти крокодила была, наверное, всего ужаснее.

– Зная меня, – замечает докладчик, – никто тут не подумает, что я против моральной темы. Проще всего подрезать это крыло до «нужной» нормы. Потерять еще два миллиона подписчиков и жить без забот. Речь о том, как уравновесить его подъемом другого крыла. Что же конкретно, говоря о стыке экономики и этики, можно за этот месяц отметить?

Называется материал, который прошел бы на ура и в лучшей сегодняшней газете. Это «Умысел» Егора Яковлева, в скором будущем главного редактора «Московских новостей». Совершенно новый конфликт, родившийся на гребне научно-технической революции. Суть его в том, что обиженный на начальство программист Волжского автомобильного завода заложил свою месть в ячейку памяти электронно-вычислительной машины и, уйдя в отпуск, уехав в другой город, остановил завод. До таких невиданных масштабов выросла новая мощь зла – из простого чувства мести один человек оказался способным прервать работу ста тысяч человек, принести заводу огромные убытки.

Ничего близкого к материалу Яковлева по новизне конфликта, журналистскому мастерству в газете нет.

– Да, – говорил Аграновский, – есть темы, из которых при всем желании морали не выжмешь, а с другой стороны, есть темы, где без морального осмысления обходиться нельзя.

Дальше последовал детальный разбор множества публикаций, потом разгорелся большой разговор, который, конечно, не выровнял сразу крылья газете-самолету, но был весьма полезным для всего экипажа. И для тех, кто пишет, и кто редактирует, формирует газетные полосы.

С наступлением новой атмосферы в редакции становилось все более очевидным, что грядут перемены и в руководящем звене газеты. И они произошли. На летучке 28 мая после многолетнего отсутствия появился человек, которого все мы хорошо знали, истосковались по его участию в редакционной жизни. Это был вызванный Толкуновым из Польши Анатолий Друзенко, назначенный членом редколлегии, редактором отдела права и морали. А в крайнем, у входа, кресле скромно сидел человек, которого не видел прежде никто, кроме Льва Николаевича, он его и представил: новый первый заместитель главного редактора «Известий» Николай Иванович Ефимов. Он расскажет о себе сам.

Рассказ был коротким. Пятьдесят один год, родился в Москве, отец и мать рабочие. Сразу после школы поступил на факультет журналистики МГУ. Окончил его в 1955 году, с тех пор работал в АПН. Занимался внутренней и международной тематикой. Десять лет в Лондоне. В последние годы в качестве заместителя председателя правления АПН возглавлял издательство Агентства, затем редакцию газеты «Московские новости».

Среднего роста, симпатичное лицо, приятная естественная речь, хорошо одет. Как обычно и везде водится, народ обменивался впечатлениями о новом начальнике, оно у большинства было благоприятным. Понравился и стиль работы Николая Ивановича. Не вельможный, ровный со всеми, энергичный. Что особенно было ценно для его высокого поста – он оказался восприимчивым к инициативам подчиненных, в чем я вскоре убедился на собственном примере.

Я был в «Известиях» уже двенадцатый год. С учетом предыдущей работы в Ленинграде общий мой газетный стаж составлял почти двадцать лет, и все это время я не покидал службы информации. Познал все прелести репортерства, поездил, полетал по всему Советскому Союзу, был на Северном полюсе и в Антарктиде, в разных странах, о чем только не писал – о пожарах, наводнениях, взрывах, разминировании, трудовом героизме и бандитизме, открытиях, поисках, находках. Дольше засиживаться в этом качестве не хотелось, на командные роли не тянуло (туда не звали и после того как женился). В 82-м мне предложили перейти в отдел соцстран, чтобы там подготовиться к работе собкором в Болгарии или Югославии, и я не отказался.

К моменту прихода Ефимова я между текущими делами занимался поисками какой-то конфликтной истории в экономических отношениях между европейскими социалистическими странами. Меня, как и многих сограждан, удивляло и возмущало, почему нигде и никогда не сообщается, что та или иная соцстрана не поделила чего-то с другой соцстраной или что между ними возникла проблемная ситуация, требующая разбирательства, а может, и судебного разрешения. Все, что писалось в газетах и говорилось в эфире о сотрудничестве в мире социализма, подавалось исключительно как достижения, общие радости, тогда как в реальности случалось все, включая срывы договоров, нарушение соглашений, взаимное недовольство, жалобы, претензии. Но о чем бы таком я не узнавал в чисто доверительном порядке от советских и зарубежных дипломатов, специалистов в разных областях, они категорически не допускали огласки, она могла стоить им карьеры. Над всеми ними нависало архаическое политическое табу: между социалистическими государствами-друзьями нет противоречий, тем более претензий друг к другу.

Однако я не останавливался и в итоге вышел на доктора юридических наук Сергея Николаевича Лебедева, завкафедрой международного частного и гражданского права МГИМО. Была у него еще одна должность: председатель Морской арбитражной комиссии (МАК) при Торгово-промышленной палате СССР. Являясь постоянно действующим третейским судом, МАК не входила в систему судебных или иных советских государственных органов, была общественной организацией. Двадцать пять ее арбитров назначались из числа высококвалифицированных юристов, экономистов, капитанов дальнего плавания. За полвека своего существования комиссия рассмотрела свыше трех тысяч дел, в которых выступали истцами и ответчиками компании более чем из шестидесяти стран, нередко в обеих этих ролях бывали и фирмы-соотечественницы. Я не собирался объять необъятное, мне требовалось лишь одно дело, и оно быстро нашлось – им занимался лично председатель МАК.

Это был иск страхового общества «Ческа статни поиштевна» (Прага) к «Интерлихтеру» (Будапешт) – совместному предприятию дунайских пароходств СССР, Болгарии, Венгрии, Чехословакии. Лебедев развернул передо мной любопытнейшие подробности коммерческого сюжета, где фигурировал еще и советский лихтеровоз «Юлиус Фучик». Опуская подробности, перейду к финалу сюжета: «Юлиус Фучик» доставил в Братиславу 1867 мешков оказавшегося подмоченным и заплесневелым жмыха земляного ореха, закупленного в Индии. Он предназначался пражской внешнеторговой организации, страховала груз «Ческа статни поиштевна», которая и предъявила иск перевозчику – «Интерлихтеру» на сумму 55 660 индийских рупий.

– С правовой точки зрения спор представил большой интерес, и я охотно взялся за его урегулирование, – комментировал Сергей Николаевич.

Я же охотно взялся за изучение и изложение этой истории. Получился материал объемом в три полных колонки на газетной полосе. Когда секретарь передавала его гранки Ефимову, я был уверен, что поработал на корзину – такое раньше в наших газетах не печаталось. Ефимов позвонил через полчаса:

– Дадим в следующем номере. Заготовьте свою фотографию.

Материал вышел со снимком автора и короткой биографической справкой. Заголовок – не мой: «Деньги любят счет». Банальный, но по существу.

Процитирую выступившего с докладом на ближайшей летучке замредактора по отделу науки Кима Смирнова, но не потому, что там речь обо мне, а чтобы показать, как приход Ефимова способствовал положительным сдвигам в работе редакции.

– Есть формула: «делать по прецеденту», – говорил Ким. – Это формула спокойной, бездумной газеты. А газета творческая, завоевывающая читателя, доходящая до его ума и сердца как раз делает все не по прецеденту, не так, как в прошлый раз, каждый раз ища новые решения. Мы возвращаемся на эту творческую дорогу, что само по себе непросто. Существует могучая сила этого самого прецедента, работы по инерции – как проще, как легче. И поэтому особого внимания заслуживают те примеры, когда проявляется творческое начало, нетривиальный взгляд на тему и ее решение. Речь идет о материале Василия Захарько «Деньги любят счет». Об экономических делах в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи соцстран. – В. З.) мы рассказываем обычно в лучших традициях дипломатических коммюнике: «Встреча прошла в дружеской обстановке». В лучшем случае даем национальный опыт Венгрии, ГДР и т. д. А ведь СЭВ – сложный механизм, со своими противоречиями, со своими особенностями. Материал Захарько явился разрушением старого прецедента и одновременно открытием новой экономической темы в печати, сам стал прецедентом.

Я трезво выслушивал умницу Кима, отдавая себе отчет в том, что если бы не новый первый зам главного, то этот прецедент скорее всего был бы не в газете, а в корзине. Много позже, когда Николай Иванович станет главным редактором, он будет очень осторожным, будет побаиваться чуть ли не каждого нового смелого слова в редакции – даже в устном исполнении. А тогда, в начале известинской карьеры, он заявил себя смелым и активным участником улучшения газеты.

Осенью 83-го в редакции образовалась руководящая тройка, спаянная психологически и едиными взглядами на сегодняшний и завтрашний день «Известий». Это Толкунов, Ефимов, третьим был ответственный секретарь. По типовому штатному расписанию советских газет он находился ступенькой ниже других заместителей главного редактора – Валентина Архангельского, Бориса Илешина, Льва Корнешова. Они заняли эти посты при Алексееве и несли немалую долю ответственности за падение качества газеты. Толкунов мог при желании с ними расстаться, но, как человек не жестокий, не мстительный, предпочел дать им шанс реабилитировать себя, и они старались. Основную же свою кадровую ставку после Ефимова Лев Николаевич сделал на человека, которого в свое время принимал на работу, а через несколько лет назначил первым заместителем ответственного секретаря. Это был Игорь Голембиовский, досрочно отозванный из Мексики на должность ответсека.

Толкунов часто покидал редакцию. Как депутат Верховного Совета СССР он много времени проводил в различных парламентских комитетах и комиссиях, участвовал в переговорах с иностранными парламентариями, главами государств, ездил за рубеж в составе официальных советских делегаций, часто их возглавляя. В его отсутствие все, что касалось содержания газеты, решали двое – Ефимов и Голембиовский. При этом служебная субординация между ними как-то имелась ввиду, в принципе соблюдалась, но фактически их отношения с первых же дней знакомства приобрели неформальный, дружеский характер. У каждого была своя основная сфера влияния и ответственности. У Николая Ивановича – вся международная тематика, соответствующие отделы, работа зарубежной корреспондентской сети, охватывающей все континенты. Игорь курировал корсеть по стране, отдел информации, включая спорт, фотокорреспондентов. А главное, на нем замыкалась вся работа по формированию номеров газеты и ее выпуску.

В один из первых дней своего появления Игорь спросил, не пропала ли когда-то оставленная у меня его любимая напольная пепельница. Не пропала. И вернувшись теперь с шестого этажа на третий, она с утра набивалась окурками, секретарь едва успевала очищать ее в течение дня. Как и раньше, дверь уже в другом, гораздо большем кабинете Голембиовского практически не закрывалась, народ здесь клубился постоянно. Одновременно с работой над текущими полосами обсуждались следующие номера, новые идеи. Днем >– чай, бублики, вечером еще и бутерброды, иногда, в умеренных дозах, алкоголь. В ситуациях цейтнота речи короткие, четкие, но чаще атмосфера оживленная, шумная, споры, смех. Открытый, увлеченный, остроумный Игорь умел создать обстановку, когда всем было интересно, когда хотелось думать.

В середине ноября по поручению главного редактора он создает группу, которая должна предложить изменения в газете с января следующего, 1984 года. Называется свыше десяти имен, все авторитетные: Аграновский, Друзенко, Ермолович, Ефимов, Надеин, Плутник, Стуруа, Фалин, Эдуард Церковер (редактор отдела информации «Недели»)… В эту группу Игорь включает и меня. Накануне он поинтересовался, не хотел бы я перейти на работу к нему в секретариат, отказавшись от собкорства в Болгарии (уже определилось, что поеду в Софию). Мне страшно нравилось все то, чем зажила, зажглась редакция, и подумывалось, что, может, лучше остаться в Москве. Но сомнения были, и мы договорились с Игорем, согласовали с Ефимовым, что временно я поработаю при секретариате на внутреннюю тематику, а дальше будет видно.

Продолжая меняться своим содержанием в лучшую сторону, газета, конечно, ни на йоту не отходила от требований, вытекавших из той ленинской цитаты, что нависала над нашими головами в вестибюле редакции. Ее суть сильно давила на мозги. «Известия» оставались таким же партийным пропагандистом, агитатором и организатором, как и вся советская печать под водительством «Правды» – главного органа ЦК КПСС. Прежними были численность редакции (около пятисот человек), ее громоздкая структура, утвержденная в том же ЦК, принятые еще в сталинские времена организация и технология работы. Каждый номер – всего лишь из четырех или шести полос – вела многоуровневая контролирующая команда в составе: заместитель главного редактора, редактор отдела – член редколлегии, зам ответственного секретаря, двое выпускающих, дежурные сотрудники от каждого из двадцати двух отделов плюс служба проверок, корректуры… Одной из главных задач таких бригад было не допустить на страницах газеты инакомыслия. Но оно просачивалось, хотя и не в прямом виде, а в подтексте тех или иных публикуемых материалов, в выборе тематики, адресов для критики, на которую порой с немалым риском для своей карьеры мужественно шли наши корреспонденты и, конечно, главный редактор.

В конце ноября, выступая на летучке, Толкунов сообщил: «Подписка на “Известия” на 84-й год выросла на 428 тысяч экземпляров по сравнению с ноябрем прошлого года. Есть надежда, что до конца декабря тираж возрастет еще тысяч на сто – сто пятьдесят».

Естественно, дальше прозвучали слова, что нам нельзя самообольщаться – для этого и была создана группа по совершенствованию газеты. Каждый что-то предлагал от себя, несколько раз мы вместе подолгу всё обсуждали. Голембиовский обобщил мнения и сделал обстоятельный доклад, вызвавший живую дискуссию на специально созванном собрании. Немало из намеченного было реализовано, и с нового года «Известия» продолжили набирать профессиональную высоту.

Но и дальше самообольщения не наступало, его просто быть не могло. По большому счету, все мы хорошо осознавали, что, как бы ни улучшали газету, мы не сможем сделать ее такой, какой бы надо делать, – правдивой и честной, по-настоящему смелой. Журналистика, как и дипломатия, и политика – тоже искусство возможного. Государственная идеология, жесточайшая цензура оставляли слишком узкий коридор для наших устремлений. Надежды на реформы Андропова обернулись всеобщим разочарованием. В общественную жизнь пришли еще большие заморозки, еще сильнее стало подавляться инакомыслие. В конце 1983 года были приняты репрессивные по сути указы об усилении ответственности за антисоветскую, антигосударственную деятельность. Еще более узким был коридор журналистских возможностей в международной тематике. Наши полит-обозреватели, сотрудники иностранных отделов, собкоры за границей (некоторые от КГБ и ГРУ – Главного разведуправления Генштаба армии) держали руку на пульсе мировых событий, старались рисовать своими репортажами, статьями реальную картину многообразной жизни стран и народов, но могли это делать только сквозь призму официальной советской пропаганды. И уж совсем крайне ограничены были в материалах, касающихся внешней политики СССР – в ее адрес не допускалось ни слова критики, тогда как она была в значительной степени повинна в том, что в последние годы в мире возникла высочайшая напряженность. Продолжалась развязанная советским руководством война в Афганистане. Нашей ракетой с нашего истребителя был уничтожен в сентябре 1983 года южнокорейский пассажирский самолет…

Об очень многом в родной стране и за ее рубежами газета не могла писать всю правду, но кое-что все же удавалось. Это видели, понимали читатели, отчего и росло доверие и уважение к «Известиям». И была в этом заслуга человека, который отвечал буквально за все не им написанные строки – Льва Николаевича Толкунова. Здесь уместно привести сказанное о нем Егором Яковлевым: «Толкунов вел газету по краю пропасти. Умел (ох, как умел!) не делать опрометчивого шага, из-за которого рухнет в тартарары все, что покоится на плечах главного редактора. И не позволял себе (не знаю случая, когда бы позволил) хоть на шаг отступить от обрыва».

2 февраля 1984 года исполнился год со дня возвращения Толкунова на Пушкинскую площадь. Через неделю, 9 февраля, умер Андропов. Эстафету руководства государством принял дрожащими руками дряхлеющий новый генсек К. У. Черненко. Он исполнил пожелание Андропова: перевести Толкунова на одну из высших должностей в стране – председателя верхней палаты Верховного Совета СССР. После четырех лет работы в Кремле Лев Николаевич ушел на пенсию. В июле 1989 года умер. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

В 2002 году была издана книга о Толкунове «Дважды главный». Ее авторы – многие известные журналисты, публицисты, общественные деятели. Вспоминая Льва Николаевича, они рассказывают о его личности, о времени, когда он дважды возглавлял «Известия», о том, что тогда являла собой наша пресса, каковы были ее возможности и проблемы. Это достойная книга еще и о большом периоде в биографии газеты – очень сложном, противоречивом и чрезвычайно интересном. К сожалению, в самой газете по случаю выхода книги не придумали ничего умнее, как напечатать иронический отзыв о факте ее издания, пренебрежительно оценить мотивы публикации как ностальгию авторов по далекому прошлому. Вышедшая без подписи, то есть от имени редакции, эта заметка красноречиво указывала на причастность к ней людей, не знающих и не желающих знать истории великой газеты, в которой они оказались явно по чистой случайности.